Глава 7

Машина с шашечками остановилась около серой девятиэтажки, в которой находилась моя квартира. Нина достала запасные ключи, и мы вошли. Все стояло на своих местах, все было таким родным и привычным, что у меня защипало в носу от подступивших слез. А может, и от пыли, которая ровным слоем покрывала мебель, посуду и подоконники. Я долго не могла понять, чего же не хватает в моей маленькой уютной кухоньке? Цветов! Раньше они стояли везде: на холодильнике, шкафах, окне. Проследив за моим взглядом, Нина сказала:

– Я перенесла горшки к себе. Жалко было бы, если бы они погибли. А сюда ходить поливать цветы я физически не могла. Каждая вещь напоминала о тебе. Я каждый раз после посещения твоей квартиры умирала от тоски.

– Ты же ненавидишь цветы в горшках!

– Я поставила их на кухню, они напоминают о тебе. Когда особенно хреново, я пью чай и разговариваю с ними. У меня ведь кроме тебя никогошеньки нет. Мать и то пропала где-то на помойке. А твои цветочки все-таки живые, растут… Сначала повяли многие, наверное, тоже по тебе скучали… – Подруга подозрительно захлюпала носом.

– Ладно, Пятачок, не расстраивайся. Все будет нормально. Мы с тобой такая сила, с которой ни один мафиозник не справится.

Вдруг раздался резкий звонок в дверь. От неожиданности мы так и подскочили. Я рывком распахнула дверь. На пороге стояла моя соседка Маргарита Львовна. Уперев руки в боки, она приготовилась дать отпор ворвавшимся в квартиру бандитам.

– А предъявите-ка ваши документы, милочка, мне милицейские товарищи поручили… – Узнав меня, соседка резко замолчала, прикрыла рот рукой и медленно стала оседать на пол.

Мы с Ниной подхватили ее и втащили внутрь квартиры. Усадив соседку в кресло, я побежала искать валидол. У Маргариты Львовны больное сердце, я всерьез за нее опасалась. На всякий случай ушла на кухню, старушкой занялась подруга. Придя в себя, соседка приняла от Нины валидол и простонала:

– Ниночка, такой ужас привиделся. Машенькино привидение по дому бродит. Ужас! Волосы как водоросли, глаза страшные, и смотрит так, будто хочет утащить с собой в пучину вод.

– Правда, что ли? – обалдела подруга.

– Вот те крест, деточка. А ты сама ее часом не видела?

– Такое страшилище точно нет, – искренне заверила Нина.

– Странно, а мне она тогда почему явилась? Вы с ней подруги были, пусть бы тебя и пугала.

– Может, она поблагодарить вас хотела за то, что вы за ее квартирой хорошо следите? – предположила Нина.

– Может, – задумчиво согласилась соседка. – Только зачем ей в пучине водной о мирском думать?

– Кто их, покойников, разберет, – философски заметила подруга. – Может, ошиблась просто, хотела ко мне явиться, а тут вы не вовремя сунулись?

– Я не сунулась, – обиделась Маргарита Львовна. – Мне милиция велела за квартирой присматривать, она полгода пустая стоять будет, вдруг наследники какие-нибудь объявятся.

– Какие же у нее наследники? Сирота, из детского дома…

– Это при жизни сирота. А как помрет человек, сразу родственнички подтягиваются. Чай не в капусте нашли, – поучительно объяснила соседка, выходя из квартиры. – Участковый на той неделе заходил, опять ругался, что пломбу с двери сняли, будто я по ночам не спать должна. Я же не виновата, что стоит ему опечатать Машенькину дверь, хулиганы сразу же эту бумажку срывают… А может, это и не мальчишки вовсе, – вдруг испуганно прошептала Маргарита Львовна и торопливо перекрестилась. – Может, это тоже призрак делает?..

Нина неопределенно пожала плечами, изобразив на лице сомнение.

– Первый раз слышу, чтобы призракам пломбы мешали в дом войти…

– Ты, деточка, запри тут все как положено, а я прилягу пойду. Напугала меня покойная, до сих пор сердце покалывает.

Неожиданный приход старушки развеял тягостное впечатление, охватившее нас после осмотра опустевшего жилища. Я разыскала ключи от машины, и мы пошли на стоянку. Уезжая на юг, я оплатила стоянку на месяц вперед, но прошло уже больше двух месяцев, и я опасалась за судьбу автомобиля. К счастью, до сторожей не дошла весть о моей безвременной кончине, и они легко отдали мне машину после того, как я оплатила долги за простой.

Моя «восьмерка» завелась практически сразу. Два раза презрительно чихнув, довольно заурчала мотором, показывая, что готова к пробегу на любое расстояние.

Первым пунктом нашего пути был дом малютки. Там за небольшое денежное вознаграждение мы смогли узнать, что безымянная девочка по фамилии Глебова была доставлена к ним 16 июля 1977 года из роддома номер два города Семенова. (Понятно теперь, чему я обязана своим отчеством!) Не откладывая дела в долгий ящик, мы с подругой двинулись в Семенов.

Часа через полтора были на месте. Роддом выглядел не слишком презентабельно. Маленькое двухэтажное здание давно нуждалось в ремонте. Перила на крыльце с одной стороны отвалились, деревянные ступеньки под нашими ногами угрожающе скрипели.

– Как тут роженицы ходят? – возмутилась Нина. – Треснет такая вот доска, и можно в родильное не подниматься. Прямо тут родишь.

Я слушала подругу вполуха. Меня охватил трепет. Надо же, здесь я появилась на свет! Возможно, сейчас я узнаю, почему мать безжалостно бросила меня в этом убогом месте. Может быть, даже смогу найти ее и посмотреть ей в глаза. Интересно, кто я такая на самом деле и кто Лилиана? А вдруг у меня огромная дружная семья, а со мной просто случилось недоразумение, и они разыскивают своего пропавшего ребенка все эти двадцать пять лет… Я присела на дерматиновую банкетку в холле. Ноги дрожали. Заметив мое состояние, Нина сказала:

– Ты посиди тут, а я пойду поищу кого-то, кто сможет нам помочь.

Она ушла, оставив меня наедине с невеселыми мыслями. Я вспоминала все обиды и унижения, через которые пришлось пройти в детдоме и школе. Несмотря на то что у нас был прекрасный педколлектив, жилось воспитанникам несладко. Я даже не говорю о бедности, почти нищете, в которой мы существовали. Самым обидным было отношение окружающих ко мне и моим товарищам. Учились мы в обычной школе, находившейся недалеко от нашего дома. Все ребята приходили в класс красиво одетыми, с новыми портфельчиками, набитыми учебниками и бутербродами, заботливо приготовленными мамой. Мы в своих добротных, но серых и невзрачных платьицах, с потрепанными, служащими не один год книжками выглядели на их фоне замарашками. Дети жестоки. Никто не хотел дружить с детдомовцами, родители просили учителей получше присматривать за нами, будто мы малолетние преступники. Сколько раз мы дрались за время учебы в школе! А как еще можно ответить на оскорбления и насмешки сверстников? Я с детства поняла, что единственный путь вырваться из нищеты – это много работать. Старалась учиться на «отлично» и тянула за собой Нину, хотя порой даже выучить уроки в комнате на двенадцать девочек было трудновато. Все же мы с подругой достойно вписались в окружающую жизнь, а многие наши ребята сломались, стали алкоголиками или отбывают срок в исправительных учреждениях.

Самыми тяжелыми днями в детдоме были, пожалуй, выходные. В эти дни ребят забирали по семьям. У многих были родственники, бабушки, тети. Некоторых брали приемные родители. Сначала на один-два дня, потом забирали насовсем. У Нинки была мать. Алкоголичка, лишенная родительских прав. Она изредка приезжала к дочери. Нину отпускали домой на ночь. Я жгуче завидовала подруге, хотя она нередко возвращалась от родительницы с синяками и глазами, опухшими от слез. Елена Владиславовна, наша учительница, хотела найти мне приемных родителей. Пару раз меня тоже брали на выходные в семью.

Первый раз я оказалась дома у очень доброй женщины. Она кормила меня пирожками, специально испеченными к моему приходу. Потом мы с Евдокией Петровной пошли гулять в парк. Она купила мне мороженое на палочке, катала на каруселях. В тот день я впервые попробовала газировку. Прогуливаясь по аллеям парка, держась за руку Евдокии Петровны, я была практически счастлива. Вечером с работы пришел ее муж. Он выглядел уставшим, хмурым, поглядывал на нас не слишком одобрительно и, поужинав, ушел читать газету. Я не рискнула спросить его имя, так оробела. Потом меня уложили спать в отдельной комнате на мягкой чистой постели. Я постеснялась сказать, что боюсь оставаться одна в темноте, и долго не могла уснуть. Евдокия Петровна в соседней комнате о чем-то спорила с мужем. Он то и дело срывался на крик, но тотчас замолкал. Потом женщина зашла ко мне, села на кровать, включила ночник. Может, она просто хотела посмотреть на меня или поняла мои страхи, но я была очень благодарна ей за заботу. Мне было семь лет, но я до сих пор помню, с каким выражением смотрела на меня в ту ночь Евдокия Петровна. В глазах ее стояли слезы. Больше она меня не брала. Я думаю, ее муж не согласился приютить девочку из детского дома. Пару раз мне передавали от нее сладости, потом прекратилось и это. Передать горе, поселившееся в моем маленьком доверчивом сердце, невозможно словами. Несколько лет после этого я ждала Евдокию Петровну. Только став взрослее, наконец поняла: она не придет, никогда. Елена Владиславовна сама порой плакала, глядя на меня, – вцепившуюся в забор, с глазами, устремленными на дорогу… Второй раз в семью я попала в одиннадцать лет. Зачем супруги Горкины брали к себе ребенка из детского дома, я не поняла. У них была своя девочка. Люся. Меня этот вопрос не очень-то волновал, мне нравилось играть с Люсей, у нее была целая коробка замечательных игрушек, полки с детскими книгами. Ее папа показывал нам диафильмы. Я принимала активное участие в натягивании белой простыни на стену, в установке аппаратуры и потом с замирающим сердцем сидела в темноте, следя за передвигающимися веселыми фигурками. Горкины были добрыми людьми. Мы могли бы надолго подружиться с ними, но однажды Люся заболела чем-то вроде чесотки. Ее родители устроили директору жуткий скандал, обвинили его в том, что за детьми в нашем детдоме смотрят отвратительно, ведь заразу, по их мнению, принесла я. Кто из нас, я или Люся, явились источником болезни, непонятно, но и у нее в школе, и у нас в комнате девочки переболели этой дрянью. До сих пор не могу понять, почему во всем случившемся обвинили меня? Разве я виновата, даже если заболела? Мы выздоровели, но Горкины в нашем доме больше не появились ни разу.

Теперь все позади, я не маленькая несчастная девочка, но обида на мать осталась в сердце на всю жизнь. Смогу ли я перебороть ее и нормально общаться с этой женщиной, если найду ее?..

– Так, кажется, все в порядке! – Нина радовалась, что может помочь мне. – Пошли в подвал, там архив. Сейчас нам сделают выписку из регистрационной книги. Придется заплатить…

– Это не важно, – глухо успокоила я подругу, стараясь справиться с расшалившимися нервами.

Мы спустились в подвал, и тетенька в не слишком чистом белом халате выдала нам следующие сведения: Галина Ивановна Глебова поступила в роддом 18 июня 1977 года. 19 июня родила ребенка женского пола. Ночью сбежала через окно в казенном халате и тапочках. Здесь же был записан адрес мамаши. Сведения о том, искали ее или нет и что она говорила по поводу отказа от ребенка, отсутствовали. Переписав адрес, мы отправились разыскивать мою малую родину.

Мать проживала в двухэтажном желтом бараке на самой окраине города. Нашли дом, позвонили в квартиру номер четыре. Открывать не спешили. Вероятно, хозяева уехали или просто были на работе. Мы вышли и уселись на лавочку у подъезда, не зная, что делать дальше. К нам подошла неряшливая женщина неопределенного возраста.

– Девчонки, закурить не найдется?

Нина молча достала сигареты.

– А вы чего тут сидите? Ждете кого?

– Нам Глебова нужна, из четвертой квартиры.

– Это какая Глебова? – заинтересовалась женщина, даже курить перестала.

– Галина Ивановна. 1957 года рождения.

– Так это подружка моя, – помолчав, выдала незнакомка.

– А где ее найти-то можно, не подскажете? – С женщиной вела переговоры Нина. Комок, застрявший в горле, мешал мне говорить.

– Подскажу, конечно, подскажу, отчего же не подсказать. Только, девчонки, в горле пересохло, – запечалилась собеседница, – мысли путаются…

– Ясно, – перебила Нина. – Сколько?

– Да мне опохмелиться бы только, – заторопилась пьянчужка. – Я вам все расскажу и покажу.

Нина в растерянности обернулась ко мне. Ждать, пока тетенька купит бутылку, опохмелится и вернется, не было сил. Не факт, что она вообще вернется, а главное – в каком виде?

Я поднялась и пошла к машине. Собеседница здорово расстроилась, решив, что мы уезжаем.

– Да мне много не надо, – заканючила она. – Грамм на сто… Трубы горят.

Я достала из багажника бутылку водки, которую всегда вожу с собой на всякий пожарный случай. При поломках на дороге или в других ситуациях, когда не совсем удобно предлагать деньги, это меня очень выручает. Увидев горячительное, женщина воодушевилась. Я поставила бутылку на лавочку рядом с собой.

– Рассказывай, выпьешь позднее.

Поняв, что водку надо заработать, пьянчужка вздохнула и встала.

– Пошли.

– Куда?

– Вы спрашивали, где ее можно найти, так я покажу.

Мы молча пошли за ней. Минут через десять показался железный забор. Через ажурные ворота мы попали на территорию кладбища. Женщина остановилась у запущенной могилы с покосившимся крестом.

– Вот она, давай бутылку.

Я автоматически протянула спиртное. На табличке значилось: «Глебова Галина Ивановна. 20 октября 1957 года – 20 июня 1977 года». Значит, мать умерла на второй день после родов?

– Что с ней случилось? – спросила Нина.

– Умерла. Давно уж, двадцать пять лет прошло. Может, помянем рабу Божью?

– Вас как зовут? – поинтересовалась я.

– Натальей.

– Наташ, расскажите нам про Галину все, что помните, я вам еще на бутылку дам.

– Ну а чего же не рассказать-то? – Женщина отхлебнула из бутылки. – Полегчало мне от вашего лекарства. Теперь чего хошь можно. Подругами мы были закадычными. Только мало она прожила совсем, рассказывать нечего.

У Гали Глебовой никогда не было отца, мать родила ее после поездки в санаторий. Женщиной она была самостоятельной, работящей. Дочку воспитывала в строгости. Девочке исполнилось пятнадцать лет, когда мать попала под троллейбус и умерла, не приходя в сознание. Галя осталась одна. В это время она уже училась в ПТУ, получала стипендию и кое-как дотянула до совершеннолетия. В восемнадцать она влюбилась. Санек был не местным, приехал откуда-то с севера, работал на пилораме. Через год они поженились. Свадьба была приличная, гостей позвали человек двадцать. Потом Галя забеременела. 18 июня ее отвезли в роддом, где она родила двойню. Наташа приходила к подруге, помнит, как та радовалась своему двойному счастью. Саша с пилорамы почему-то не приехал. Может, транспорт не дали, это ведь в лесу, довольно далеко. Или работа срочная была. Вечером Галю пришла навестить подружка Зина. Она-то, по секрету, рассказала девушке, что ее муж развлекается на пилораме с девчонкой из соседней деревни, а про беременную жену и думать забыл. Зина, возможно, придумала это от зависти или ревности, но Галя поверила. Ночью, не выдержав неизвестности, пешком побежала на пилораму. В лесу у нее открылось сильнейшее кровотечение, и она умерла прямо там, на земле. Ее нашли грибники, через два дня. Саша к тому времени вернулся и повсюду разыскивал жену. Узнав, как все получилось, он запил. Две недели после похорон Гали пил не просыхая, то ли любил ее очень сильно, то ли помнил за собой вину, сейчас не узнаешь. Справившись с собой, он побрился, надел свежую рубашку и пошел в роддом. Что ему там сказали, тоже неизвестно. Оттуда он пошел в лес и повесился на собственном ремне.

– Такая вот история, – подвела черту Наташа, переваливая за середину бутылки.

– А с двойняшками что стало? Их точно двое было? Нам в роддоме сказали, одна девочка родилась, – засыпала ее вопросами Нина.

Я растерянно молчала. О своих родителях я готовилась узнать что угодно, но рассказанная Наташей история выбила меня из колеи.

– Я, девушки, хоть и выпиваю, но из ума еще не выжила. Я ведь сама ее навещала, она показывала мне два свертка. Две девочки у нее были. Совершенно одинаковые. А вы чего интересуетесь-то? Родственники, что ли?

– Вроде того, – ответила за меня подруга, дала пьянчужке денег на вторую бутылку и потащила меня к машине.

Отъехав от дома на несколько километров, я затормозила на обочине. Вести машину я не могла. Руки тряслись, мозги отказывались думать о дороге.

– Выходит, что Лилиана твоя родная сестра?

– Да, Нин. Непонятно только, почему в документах есть только я и где она пропадала все эти годы? Представляешь, у меня двадцать пять лет была сестра, а я об этом даже не знала. А теперь… – Мне стало так горько, что я заплакала.

Нина молчала. Она, как никто, понимала, что значит для детдомовца родня. Потом попыталась сменить тему:

– А вот Макс получается не родной тебе, ни по отцу, ни по матери. И Лилиане родным не был. Интересно, он сам об этом знает?

– Нужно вернуться в роддом и узнать насчет Лили. У меня, то есть у Лилианы, в паспорте сейчас стоит другая дата рождения. 28 июня 1977 года. Разница почти десять дней. Но поверить в такое совпадение просто невозможно. – Я вытерла слезы и взяла себя в руки. – Нужно посмотреть, кто рожал в этом роддоме 28 июня. Не думаю, что в тот день там появилось на свет много девочек. Что-то еще случилось за эти десять дней, если от двойни осталась одна я, а моя сестра превратилась в Лилиану Воронову.