Я оглянулась. Последней из нашей пятерки мертвецов. И последней увидела. Впрочем, оглядываться было уже не обязательно: по голосу его узнала. Узнала, но не поверила: этот не может, он на маньяка никак не тянет, на маньяка по идейным соображениям.

– Кира!

– Руслан? Какая неожиданность! Меньше всего я предполагала увидеть здесь тебя.

Ненужный. Волосы встрепаны. Навсегда, на всю жизнь ненужный, мешающий и тем неприятный. Не хочется протянуть руку и погладить по встрепанным волосам, коснуться губами вспотевшего в мучительной работе лба – не хочется.

– Кира, Кира!

Качает головой. С укором? С сожалением? Я не люблю его, что тут поделаешь? Ночь наступает стремительно, последняя ночь последнего дня. Руслан Столяров – услужливо выполненная легкомысленная просьба. Я от нее отказываюсь: пусть моим палачом будет Алеша. Переправьте исправленную запись, верните все назад!

– Пойдем! Нам нужно торопиться.

Хватает меня за руку, тянет куда-то. Зачем? Здесь самое место: никто не услышит, никто не спасет.

– Куда ты меня тащишь? Пусти! Мне больно!

Трава шуршит под ногами осенним шорохом опавшей листвы. Нелюбимый, ненужный, от тоски и безнадежности ставший маньяком.

– Да куда, черт возьми?

Гул взлетевшего самолета заглушил мои слова, земля задрожала мелкой противной лихорадочной дрожью. Парк кончился, стало гораздо светлее. Шоссе. Красные «жигули» Столярова.

Ну не хочу я, чтобы мой последний день заканчивался Русланом! Моя душа не имеет к нему никакого отношения. У него нет права меня убивать! Не он шел со мной под руку по мокрой скользкой дорожке, не с ним мы не успели развести костер на берегу ночного моря, не его возвращения я так долго ждала.

– Садись!

Столяров затолкнул меня в машину, захлопнул дверцу, резко взял с места. Почему же тогда я так легко поверила, что Назаренко убил не он? Зарыла голову в песок, не пожелала увидеть, что и моим палачом станет Руслан? Его я даже в этом качестве меньше всех принимаю.

Длинное-длинное шоссе, как коридор в одесской тюрьме. Что там, в конце коридора? Руслан Столяров – худший вариант подмены. У него нет права меня убивать! У него вообще нет на меня никаких прав!

– Куда ты меня везешь?

Отвернулся от дороги, посмотрел на меня невыносимо влюбленным взглядом, погладил нежно – ты не имеешь права на нежность! – по волосам.

– Я ведь тебя спасаю, неужели не ясно?

– Спасаешь? От кого? От чего?

Даже в качестве спасителя он мне не нужен! Но какой поворот! Вот уж чего не ожидала!

– Ты слишком долго жила ожиданием. Слишком долго.

– Оставь! Это тебя не касается!

Отвернулся, внимательно следит за дорогой, но не обиделся. Первый раз в жизни не обиделся!

Шоссе загородное влилось в шоссе городское. Откуда Руслан мог узнать, что этот день – мой последний день, если не он убийца? Выследил Алексея?

– Как ты меня нашел?

Усмехнулся – губы сложились в горькую складку, хотел повернуться, но удержался – упорно рулит, упорно следит за дорогой.

– Разве мог я тебя не найти?

Достойный ответ влюбленного безумца.

Улица совсем оживилась, подъезжаем к центру. Вряд ли ему, нелюбимому, ненужному, чужому, удастся меня спасти. Ночь совсем близко. В воздухе сырость – через час, через два пойдет дождь. Ночь перельется в мокрый асфальт – мы добежим, доскользим до конца дорожки, и уж не Столярову нас остановить.

– Приехали! Выходи!

Он к себе домой меня привез, скучный тип! А я-то думала, по крайней мере спрячет в замке, обнесенном крепостной стеной. Это здесь он собирается укрыть меня от опасности, от Алексея? Укрыть, умыкнуть… Ничего не получится! Эта ночь – только наша.

Молча идем до подъезда. Молча поднимаемся в лифте. Щелкнул замок… Мозг поцарапал этот звук. Я его слышала, он с чем-то связан. Сегодня слышала, утром, когда поняла, что умру. Очевидно, щелкнув второй раз, дверь выпустит меня в смерть.

Мы прошли в комнату, почему-то не разуваясь. Я села на диван – привал перед трудной дорогой. Столяров бросил мне сигаретную пачку и зажигалку:

– Если хочешь, кури.

Я так и не увидела картину своей смерти. И лицо убийцы так и не решилась увидеть. Но лицо Столярова что-то вдруг стало не по делу суровым. Неужели все-таки он? Зачем в таком случае он привез меня в свою квартиру? Нет, тут что-то не так. Нервно расхаживает по комнате, словно усиленно думает или не может согласиться со своей мыслью.

– Кира.

Остановился, смотрит в упор, жутко смотрит. Хочет сообщить мне страшную весть и не решается?

– Я все знаю, Кира.

Значительно так произнес, как будто признался, что разведал мою тайну. Глупый, смешной. Но и глупость его меня не трогает.

– Что знаешь? – Я закурила, представив почему-то, что эта сигарета – моя последняя.

– Я знаю, как ты делала свои сенсации, – выдохнул он, словно бросился в омут.

– Ну и что? Разве я это от тебя скрывала?

– Ты не понимаешь! – Руслан покачал головой. – Я все знаю. Как было на самом деле, знаю. Помнишь свою первую громкую статью, о пожаре? Бутылочка, соска… Все поразились тогда, каким образом ты могла так проникнуть в детали, как будто знала этих людей, как будто была в их квартире, как будто сама присутствовала при их трагедии. А ты знала, была, присутствовала. Это ты подожгла квартиру. Подожгла, а потом написала.

– Ты с ума сошел?

– Нет, это ты сошла. А помнишь большую такую статью – она тоже наделала много шума – о том, как украли семимесячного ребенка, потребовали у родителей выкуп, а потом подкинули тельце мертвого младенца под дверь? Забыла? Неужели? Постарайся вспомнить. Свои сенсации ты делала сама. Совершала преступления, а потом их описывала. И этих людей ты убила, чтобы получить материал для сенсации. Надо же, – Руслан рассмеялся – глухо, как будто сидел в гулкой бочке, – ни один журналист еще не додумывался до такого! Глупые, глупые, зачем ждать, когда произойдет сенсационное событие, если можно его создать самим? А ты у нас умная, а ты у нас догадливая, а ты у нас самая крутая журналистка.

– Сумасшедший! Я никого не убивала! Это ты спятил от комплекса своей невостребованности и ненужности.

– Напрасно ты так. – Он скорбно улыбнулся. – Я любил тебя и не разлюбил, даже когда узнал об этом… А узнать было страшно. – Руслан подошел ко мне, сел рядом, судорожно обнял, больно защипнув кожу на спине. – Я не смогу тебя разлюбить. Если бы мог!

От любви и от ревности сошедший с ума, неужели это он все это время поставлял мне сенсации? Я не смогу его полюбить. Если бы могла!

– Кира, Кирочка, сумасшедшая моя девочка, зачем ты это делала? Зачем? Зачем? – Он вдруг отстранился от меня, так же судорожно, как до этого обнял. – Но ведь ты и дальше будешь убивать, ты не сможешь остановиться, не сможешь прожить…

– Я уволилась из «Происшествий».

– Не имеет значения! Устроишься в другую газету и продолжишь свой цикл. Ты не остановишься, пока тебя не остановят.

– Или тебя.

Он не услышал или не понял, он снова заметался по комнате, выбежал в коридор. Куда он, зачем? Вернулся, держа в неловко вытянутой, будто она у него сломана и закована в шину, руке что-то завернутое в ситцевую веселенькую тряпицу.

– Посадят или запрут в сумасшедший дом, – сказал Столяров, продолжая вслух свои мысли. – Я не могу этого допустить. – Он развернул тряпицу – пистолет. А ведь ночь еще не наступила.

– Зачем ты меня привез сюда, в парке было бы удобнее!

– Да? – Он удивленно посмотрел по сторонам. – В самом деле! Хотя… все равно! Когда мне рассказали, – продолжал он, нахмурившись, – все о тебе рассказали…

– Кто рассказал?

– Какая теперь разница? Главное – это правда.

Руслан щелкнул затвором – щелчок замка открываемой в смерть двери, – навел пистолет на меня.

– Мы могли бы поехать на море, мы могли бы счастливо прожить нашу жизнь. Но ты полюбила убийцу, и он забрал тебя, как забирает смерть.

Руслан прицелился. Вот она, картина, которую я сегодня так и не успела увидеть. Нелепая, ошибочная картина. Не он должен меня убить. Он вообще не имеет права!..

Волны плеснули на берег. Белая пена, серовато-белесый песок, йодистый запах. Я узнаю море, настоящее море. Следующим летом. Я так и не увидела картины своей смерти.

Руслан пошел на меня, вытянув руку с пистолетом.

Ошибка, ошибка! Все должно быть не так! Мокрая дорожка, а впереди… Выведи, выведи по мокрой дорожке, этот чужой человек хочет нам помешать…

Дошел до дивана, на котором я так не шевелясь и сидела, не пыталась спастись. Рука его дернулась. Он снова прицелился. Рука заходила ходуном. Я хотела зажмуриться, но не смогла – смотрела не отрываясь на его трясущуюся, словно в эпилептическом припадке, руку.

– Кира! А я ведь не могу. – Руслан улыбнулся страшной, слабоумной какой-то улыбкой. Перехватил трясущуюся руку левой спокойной рукой и выстрелил себе в грудь.