Глава 20

От пятнадцати тысяч долларов осталось немногим более десяти. Куда пошли деньги – стало ясно, когда взглянули на детей. Те были одеты с иголочки – а в шкафах было все, что только могло понадобиться самому взыскательному подростку. Вдобавок Катя щеголяла бриллиантовым кулоном на тонкой шейке, а Илья получил сотовый телефон. Правда, пока этот телефон никак ему не пригодился, потому что мальчик боялся кому-либо звонить – чтобы его не обнаружили.

Дети воспринимали все случившееся, как десятидневные, замечательные каникулы. Тем более что благодаря им они пропустили первые школьные дни – а какой нормальный ребенок откажется от подобной отсрочки? Ведь впереди был целый учебный год, они успеют намучиться… Во всяком случае, девочка казалась очень расстроенной, что теперь все-таки придется идти в школу. Илья никаких эмоций не изъявлял, даже когда в квартиру вошел наряд милиции, парень взволнованным не казался.

Зато Катя впала в истерику. Она спросила – неужели папу арестуют? За что?! Срочно приехавшая на место Марина услышала, что дочь называет Андрея отцом, и в сердцах влепила ей пощечину. Девочка изумленно подняла глаза, подумала и тихо заплакала. Женщина наспех одела ее, приказала Илье собрать вещи и идти за ней. Детям разрешили вернуться домой, но быть готовыми к тому, что с ними придется поговорить.

А дома – на квартире у Марины – уже собралась вся семья. За исключением Василия. Увидев детей, бабушка бросилась к ним, желая убедиться, целы ли они, здоровы ли… А увидев, что дети не только здоровы, но еще и разряжены в пух и прах, также наградила их оплеухами. Досталось обоим поровну – Илья получил свою порцию со свойственной ему невозмутимостью, зато Катя опять принялась реветь.

– Ты не имеешь права меня бить! – выкрикнула она. – И вообще я хочу к папе!

– Твой отец сидит из-за тебя, паршивка! – крикнула Марина. – Твой настоящий отец, поняла? Не смей называть папой Андрея, это неправда!

– А он сам сказал!

– Он врет!

Катя вытерла слезы, поправила на шее кулон – весьма дорогую безделушку, нужно признаться. И заметила, что жить здесь все равно не будет. Ей надоело – того нельзя, этого нельзя. А с Андреем (она все-таки поостереглась называть его папой) – все можно.

– А ты что молчишь? – бросила Марина, поворачиваясь к сыну. – Ты все это затеял? Она бы сама не решалась! Рассказывай!

Тот пожал плечами. Рассказывать, по его мнению, было особенно нечего. Ну да, правда, он виделся с отцом уже несколько лет подряд. Встречались несколько раз в году. Кстати, мама могла бы не обманывать его и давно сказать правду. Подумаешь, тайна… Ему в общем наплевать, кто его настоящий отец.

Выслушав такую крамолу, взрослые только переглянулись. Алина смотрела на мальчика со странным чувством – ей вдруг показалось, что тот давно уже стал взрослым, и как это они умудрились этого не заметить? Давно – возможно, в тот самый день, когда он впервые узнал, почему Василий так странно к нему относится, как будто жалеет для него лишнего ласкового слова. В тот день, когда он встретил своего настоящего отца и научился притворяться.

Конечно, узнав, что мать бросила собаку в поселке, дети решили восстановить справедливость. Они сговорились убежать в первый же подходящий момент. Этот момент представился очень скоро – когда мать потащила их с собой на рынок. Они только переглянулись за ее спиной – и через пару минут уже катили в троллейбусе по направлению к метро. С расписанием электричек на вокзале они тоже были давно знакомы. До поселка добрались без приключений. Забрались в дом через веранду – это устроил Илья. Ему, с его спортивной подготовкой, было нипочем перемахнуть через любое препятствие. Он втащил в дом сестренку на руках, поставил ее на пол веранды. Та сразу побежала на кухню. Собака попалась им на глаза с первого же взгляда.

– Катька, конечно, опять разревелась, – с оттенком презрения заметил Илья. – А я сказал, что пса теперь нужно похоронить.

И они похоронили его под старой яблоней. В последний момент Илья подумал, что заодно можно припрятать кое-какие вещи, которые давно тяготили ему карман. Выбросить их он не решался, а хранить их было небезопасно – могла найти мать или того хуже – Василий. Теперь он упорно называл по имени человека, раньше считавшегося его отцом. Мальчик сунул в могилку несколько фотографий – сентиментальный хлам. Ключи от квартиры, куда уже нельзя было прийти, потому что отец эту квартиру потерял. Илья знал об этом – отец держал его в курсе всех своих неудач. Да еще отправилась в могилу пятидесятирублевка – отец когда-то дал ему на прощанье немного денег, и эту бумажку мальчик долго таскал в кармане, почему-то не решаясь истратить. Он относился к ней почти с суеверным чувством – Алина поняла это, когда поймала его смущенный взгляд. Мальчик воспринял эти деньги, скорее, как реликвию, которую грешно было бы истратить на мороженое или на жвачку.

А потом, пока Катя проливала над свежей могилкой слезы, Илья быстро соображал, что им следует предпринять дальше. Дома творилось черт-те что, с собакой тоже случилось что-то непонятное… Он проверил наличность – у него в кармане было около ста рублей. На эти деньги вполне можно было доехать куда угодно – в пределах Москвы, разумеется. Он даже подумал, что не стоило закапывать пятидесятирублевую купюру, но было уже поздно что-то менять. Пусть уж достанется Дольфику, как и прочее барахло.

– Ну я ей и сказал, что мы поедем к отцу, – мрачно закончил рассказ мальчик. – И мы поехали.

– Зачем ты ей соврал? – Марина быстро вытерла проступившие слезы. Родители слушали ее, притихшие, растерянные. Они только что узнали от дочери, что Илья вовсе не был сыном ее законного мужа, и это известие их потрясло. Зато Алина не удивлялась. Если что ее и поражало – так это то, как держится Илья. Уверенно, спокойно. Конечно, чуть-чуть подавленно, но чего еще ожидать от десятилетнего ребенка в такой ситуации… «Нет, – сказала она себе. – Он уже давно не ребенок».

– Я ей не врал, – твердо ответил Илья. – Мне папа рассказал, что она его дочь.

– Правда! – пискнула Катя. Она успела успокоиться и повеселеть – ей очень нравилось, что вокруг ее персоны возникло столько пересудов. Никогда еще она не чувствовала себя такой загадочной и интересной. Девчонка просто наслаждалась происходящим и, казалось, не замечала ни смятения своей матери, ни расстроенных лиц дедушки и бабушки.

– Я ваша мать, и правду знаю только я! – прикрикнула на них Марина. – Что это за безобразие! Илья! Какого черта ты от меня скрывал, что встречаешься с ним?

– А он не велел мне говорить – спокойно, почти нагло заявил тот.

– Значит, его мнение для тебя важнее?

– Ну конечно. Он же мой отец.

Марина в отчаянии всплеснула руками:

– Так, доигрались… Ну а что ты скажешь насчет денег? Обкрасть нас с отцом – это тоже пустяки? Главное для тебя – угодить этому проходимцу, который назвался вашим отцом?! Ты подсмотрел, куда мы прячем деньги! Это был ты – я уверена!

Но Илья сразил ее ответом, что никаких денег он не брал, ничего не подсматривал и вообще не понимает, при чем тут его мать и Василий? Эти деньги всегда были у его отца!

– Это наши деньги, – возмутилась Марина. – Их у нас украли! Скажи спасибо, что я в милицию не заявила! Не хотелось вас, дурачков, подставлять… Упекли бы вас в колонию – тогда узнали бы, как слушать всяких мерзавцев…

Но дети стояли на своем – никаких денег они не видели и не брали. Делать им, что ли, нечего? Уехав с дачи после похорон Дольфика, они сразу отправились к своему отцу. По дороге Илья просветил сестренку, и та очень заинтересовалась предстоящим знакомством со своим настоящим родителем. Новый адрес, по которому проживал Андрей, Илья давно знал. Они встречались летом, и отец, как всегда, всегда держал его в курсе своих дел.

Они приехали туда и стали слоняться у подъезда, дожидаясь, когда Андрей войдет, выйдет или хотя бы выглянет в окно. Илья не решался туда идти – он знал, что сожительница у папы весьма суровая. Он говорил об этом без всякого смущения – эти взрослые, почти циничные слова выскакивали из этих детских губ так просто, как будто мальчик обсуждал правила какой-то занимательной игры.

Наконец они увидели Андрея – тот шел по направлению к подъезду. Илья бросился к нему, сзади нерешительно приближалась Катя. Андрей оцепенел, увидев детей. Он с трудом мог понять, что случилось. Но когда до него дошло, что дети явились к нему жить – причем насовсем, его чуть удар не хватил. Он попробовал отправить их домой, но те не согласились. Илья пригрозил, что иначе они станут бродяжничать. Домой уж точно не пойдут. Андрей испугался. Он немного подумал, затравленно озираясь по сторонам, будто опасаясь встретить знакомых. Потом достал из кармана какие-то ключи и наигранно-весело предложил поехать в «убежище». И они поехали туда, куда-то на окраину, и прожили там эти десять дней.

– А денег мы не брали, – отрезал Илья.

– Вы не были после этого у нас дома?

– Нет. Зачем нам это? На другой день папа пошел куда-то и потом уж вернулся с деньгами. Так и сказал – ну теперь-то я при деньгах. И мы сразу пошли в кафе, а потом еще по магазинам.

Катя опять продемонстрировала всем свое украшение и подавленно вздохнула. Она подобралась к бабушке, с видом примерной девочки присела рядом с ней на диване и умильно заглянула ей в глаза:

– А можно в школу завтра не ходить? Я так устала…

– Отчего это ты устала? – яростно обрушилась на нее мать. – От безделья? И немедленно сними с себя эту дрянь!

Она указывала Кате на шею. Девочка прикрыла рукой кулон, и вид у нее при этом был отчаянный и вместе с тем загнанный:

– Это не дрянь, она дорогая!

– Все равно! Ты понимаешь, что ваш папаша потратил на это чужие деньги, и теперь их придется возвращать?!

Марина не заметила, что в гневе проговорилась. Алина подняла глаза и в упор посмотрела на сестру. Та недоуменно встретила ее взгляд, вопросительно подняла брови… И вдруг притихла. Ни слова больше не говоря, она вытолкнула из комнаты Илью, наказав ему принять ванну и немедленно ложиться спать. Алина ушла, ни с кем не простившись, в тот самый момент, когда Катю принуждали снять украшение. Крики стояли самые душераздирающие.

– Он явился ко мне прямо на работу, в субботу, – Василий говорил, не поднимая головы. – Дети пропали накануне, мы всю ночь искали их в поселке… Он явился ко мне и сказал, что дети сейчас у него, но у него нет денег, чтобы их содержать.

– И вы так сразу и отдали ему все сбережения?

– Нет, не сразу, – Василий по-прежнему пытался избежать взгляда следователя. – Только после того, как он сказал мне, что Катя – его дочь. Я решил отдать ему все деньги, только чтобы больше никогда его не видеть.

– В тот день вы уже знали о смерти его кредитора. Неужели даже не спросили Цветаева о том, что могло с ним случиться?

Василий все-таки поднял глаза:

– Об этом я узнал позже. В субботу у нас на работе короткий день, и когда я вернулся домой, жена сказала, что нас вызывают к следователю. Я привез домой Андрея на своей машине, велел ему подождать, когда я принесу деньги. И он ждал внизу… Пока жена собиралась, я достал деньги с антресолей и снес их вниз. Велел ему убираться, чтобы я никогда его не видел! Когда мы с женой спустились, чтобы ехать сюда, его уже нигде не было. Конечно, если бы я знал… Я бы так просто его не отпустил.

– Почему вы так и не подали в розыск на детей? Вас не волновала их судьба? Вы же знали, что они сбежали вместе с человеком, который, скорее всего, был убийцей! Неужели с того вторника у вас не появилось никаких догадок на его счет? Ведь вы практически сразу узнали о том, что труп кредитора нашла в сарае ваша свояченица!

Василий развел руками:

– Если это его дети – зачем же я буду подавать на них в розыск?

Следователь ничего ему не сказал. Но не мог не признать (разумеется, про себя), что в чем-то этот человек, безусловно, прав.

– Да вот его вещи, вот они все! – Светлана широким жестом распахивала перед приехавшей следственной группой платяные шкафы. – Не больно-то много. Вот костюм. Кстати, ничего, приличный. Галстуки… Где пояса? Да на брюках, где же еще! Вот летние штаны, вот и пояс от них… Вот коричневые брюки… Это уже на выброс. Вот пояс от них, только он порванный. Кожзаменитель, что вы хотите. Все сразу летит, не успеешь надеть!

– В тот вторник? – переспросила женщина. – А откуда же мне помнить, в чем он ушел из дома? Вроде было не жарко, значит, надел черные брюки или зеленые… Пояс к ним один, черный. А зачем вам? Где он?

Она осмотрела внутренность шкафа и развела руками:

– Да… Нету. Наверное, упал.

Женщина, пытаясь сохранять грациозность, опустилась на корточки и тщательно обшарила дно шкафа. Встала, с легкой гримаской опершись руками о полные отекшие колени:

– Нету. Не знаю, где он может быть.

– Что? Вот этот? Да, вроде бы он… – Она радостно расширила глаза, узнав предъявленную ей вещь: – Точно, он! Почему я уверена? Да вот, видите – пряжку меняли, кожа растянута. Раньше была другая пряжка, никелевая, так она сломалась почти на второй день. Эту я покупала сама, в ЦУМе… Сама ее и ставила, два ногтя сломала. А… Что? Откуда он у вас?

Андрей пробовал отпираться только до тех пор, пока его сожительница не опознала пояс. Это был тот самый пояс, который кто-то затянул на шее найденного в сарае мужчины и который был на Андрее в тот день – Василий припомнил, что на его прежнем друге были именно черные брюки.

– Да я не думал его душить! – отчаянно защищался Андрей. – И мыслей таких не было!

– Вы специально решили заманить его за город, чтобы расправиться с ним потише?

– Да если бы я решил с ним расправиться…

– Застрелили бы, верно? Только пистолета у вас уже не было. Пружанская реквизировала.

Андрей покачал головой. Он продолжал твердить, что никаких негативных чувств к кредитору не питал. И за город они поехали именно затем, чтобы оценить дом и участок. И по дороге никаких таких мыслей у него не возникало. Единственное, чего он хотел, чтобы все наконец закончилось… Так или иначе.

По его словам, когда Василий вошел в дом, а они с кредитором остались снаружи, чтобы осмотреть участок, тот неожиданно заартачился и стал высказывать претензии. Во-первых, ему не понравилось расположение поселка. Во-вторых – дом, по его мнению, стоял в слишком уж захолустном переулке. Непрестижно, никакой инфраструктуры. Да что это такое – тут даже фонарей нет, кругом сплошные развалюхи! Посадки его тоже не удовлетворили, хотя в сельском хозяйстве тот вряд ли что-то понимал. Андрей ходил за ним по пятам и уныло выслушивал все эти рассуждения.

– Я понимал, что он просто хочет сбить цену. Ну и подумал, что за наглость?

Он поник, его взгляд остановился на поясе, который лежал на столе у следователя, в полиэтиленовом пакетике с биркой.

– Ну я и не выдержал. Маринку вспомнил… Детей. Им-то за что расплачиваться? За мою глупость?

Все это случилось рядом с сараем – кредитор открыл дверь, заглянул вовнутрь и снова начал брюзжать по поводу низкого качества постройки. Андрей толкнул его в спину, навалился сзади… За пять-десять минут все было кончено. Это была не драка – Андрей даже не пытался представить дело так, будто убил своего мучителя в целях самообороны.

– Я оставил его там, прикрыл дверь. Потом вышел на улицу, перегнал его машину подальше от ворот, к реке. Было уже темно, а там в это время никого не бывает. Я решил, что потом вернусь и отгоню тачку в Москву. Вернулся в дом пешком, вызвал Ваську, и мы уехали в город. На вокзале я избавился от него и снова сел в поезд. Только там был большой перерыв, и я столько времени зря проторчал на перроне… А когда я приехал обратно, в доме уже кто-то был.

– Алина Казакова. Сестра вашей бывшей приятельницы.

– Я с ней незнаком, – уныло ответил Андрей. – Я и не знал, кто там. Стоял в темноте, смотрел на окна… Видел, что там люди. Я уже не мог туда попасть и унести тело. Только и сделал, что пошел к реке и перегнал машину в Москву. Оставил ее на какой-то улице… Я тогда так и не понял, кто мне помешал. На другой день приехал туда, заглянул в сарай… Ничего. Пусто.

– Вы понимаете, что рассказываете мне о преднамеренном убийстве?

– Я понимаю, – тускло ответил он. – А что же мне вам рассказывать? Так… Получилось.

До сих пор он не пытался ни от чего отпираться. Но когда его спросили, какое отношение он имеет к нападению на Марину Пружанскую, совершенному две недели назад, Андрей вспылил:

– Да о чем вы?! Чтобы я напал на мать моих детей?! За кого вы меня принимаете?

– Почему же ваша одежда была в таком беспорядке, когда вы в тот вечер вернулись к своей сожительнице?

– Почему? – задохнулся тот. – Вы хотите знать, чтобы я помнил, как выглядела моя одежда две недели назад?

– Вот ее показания: «Брюки испачканы глиной, ботинки тоже, одежда измята, кое-где слегка порвана». – Следователь закрыл папку: – Вы с кем-то дрались? Катались по земле?

– Ни с кем я не дрался!

– Ваша сожительница также показывает, что от вас не пахло алкоголем. Иначе – было бы хоть какое-то объяснение вашему внешнему виду. Вы вернулись домой посреди ночи, при вас не было денег, хотя когда вы уходили, у вас было с собой рублей пятьсот. Как вы все это объясните?

– Я взрослый человек, неужели должен отчитываться в таких вещах?

– Какие вещи вы имеете в виду? Если нападение на беззащитную женщину, которое едва не стоило ей жизни, то да, должны отчитываться.

Андрей вскочил, но тут же снова сел. На глазах у него выступили слезы – самые настоящие слезы. Правда, на следователя это не произвело ровным счетом никакого впечатления. У него в кабинете часто плакали, и плачущие зачастую оказывались виновны во всех предъявленных им обвинениях.

– Я не нападал на нее! – горячо произнес мужчина. – Что было – в том я признался! Неужели вам мало этого, чтобы меня засадить?

– Достаточно. Но нападение все-таки имело место, и хотелось бы знать, где вы были в тот вечер. Сможете доказать свое алиби – вам же лучше. Нет – просидите на несколько лет дольше. Вам этого хочется?

– Знаете что? – Глаза у Андрея засверкали. – Моя жизнь, конечно, кончена. Потому я вам во всем и признался – деваться мне некуда, даже прописки нет… Все равно я уже пропащий человек! Долги, никакой работы, никакой нормальной семьи… И мне наплевать на это!

Последние слова он отчеканил – твердо и почти горделиво.

– Но чтобы я признался в том, что нападал на Марину! На кого?! На Маринку! Да она единственная баба, которую я уважал! Она мать моих детей, а других детей у меня нет! И зачем бы я на нее напал?!

– Чтобы заставить ее согласиться на продажу дома.

– Глупости! Я не собирался ее заставлять! Это же ее личное дело!

– В таком случае, вам придется припомнить, где это вы так извалялись в грязи. В Москве? За городом? При каких обстоятельствах?

– Ну а если я упал?!

– Вы были трезвы, так с чего же вам падать?

– Поскользнулся и упал! Рядом с нашим домом стройка, там все перекопано бог знает как! Я поздно возращался домой, не разглядел, съехал в канаву! Что – устроят вас такие показания?!

– Свидетелей этому, разумеется, нет?

Свидетелей не было. Андрей возмущался – какие могли быть свидетели посреди ночи, в темноте. Где он задержался до такого часа? А на этот вопрос он вообще имеет право не отвечать. Это не имеет никакого отношения к делу. С девушкой он был. Понимаете или нет? С молодой девушкой. Может ли она это подтвердить? Если захочет, то подтвердит. А если нет, то ему это и не нужно. Он знает то, что знает. На Марину он никогда бы не напал. Считайте его пропащим человеком, но какие-какие принципы и у него остались!

Допрос продолжался еще почти час – уточнялись мелкие детали предыдущего преступления, выяснялись подробности… Но каждый раз, когда разговор заходил о том вечере, когда было совершено нападение на Марину, Андрей немедленно впадал в ярость и неистово все отрицал. С тем его и увели обратно в камеру.

Бриллиантовый кулон был продан, невзирая на слезы и мольбы Кати, которая упрашивала оставить ей эту вещь, на память о папе. Была ли ей дорога эта безделушка именно как память или ей было жаль лишаться столь ценного украшения – так и осталось невыясненным. Марина даже не собиралась прислушиваться к этим мольбам. Ею владело одно желание – возместить ущерб. К тому времени, когда вернулся Василий, она уже вполне пришла в себя и внушила детям, что им нужно как можно меньше раздражать отца.

Они переглянулись, услышав из ее уст слово «отец», – это после того, как она сама проговорилась… Дети вообще сильно изменились. Если раньше они изредка дерзили матери и не всегда слушались ее, то сейчас держались с нею, как чужие, – вежливо, ровно, но холодно. Эту манеру первым усвоил Илья, а за ним переняла и Катя. Когда Марина пыталась сделать какое-то внушение, мальчик неизменно бросал:

– Это из-за тебя посадили отца!

– Как из-за меня?! – кричала она. – Это я, по-твоему, подговорила его убить кредитора?!

– Если бы ты согласилась продать дом по-хорошему, он бы не стал его убивать! Ты довела его да крайности, все из-за тебя! И чего ты ломалась?! Тебе дача дороже, чем человек!

Он явно повторял чужие слова – и Марина даже знала, чьи именно. Она в такие моменты ясно видела перед собой лицо Андрея, слышала его обвиняющий голос. Но все-таки это был ее сын, он должен был ее слушаться! Однако, если она пробовала возразить, парень просто поворачивался к ней спиной.

Марина боялась, что дети снова решатся на какую-нибудь дикую выходку – сбегут, например… Но они послушно ходили в школу, Илья снова начал посещать свою спортивную секцию. За последние месяцы мальчик очень раздался в плечах, глядел исподлобья и выглядел много старше своих лет. Катя стала более истеричной и легко впала в раздражительную слезливость. А так… Как будто ничего не изменилось.

И однако, когда вскоре после освобождения Василия Алина узнала о предстоящем разводе сестры, она особенно не удивилась. В самом деле, разве у Василия могли оставаться какие-то причины, чтобы жить вместе с женой? Она приехала к сестре и своими глазами увидела, что Василий уже перебрался к своим родителям. Он увез туда все свои вещи, забрал бритвенные принадлежности, кое-какую бытовую технику. Дело было только за тем, как разделить квартиру и прочее имущество.

– Машину я ему отдам, – как-то странно, почти равнодушно говорила Марина. – Бог с ней! И деньги, которые удалось сохранить, тоже отдам ему. Правда, там всего тысяч пять, но все-таки лучше, чем ничего.

– А квартира останется тебе?

– Да. Но я обещала ему вернуть еще пять тысяч. Он же не обязан брать на себя расходы на детей… То, что на них истратил Андрей, я имею в виду. Алиментов я тоже не потребую.

– А где же ты возьмешь эти пять тысяч?

Марина усмехнулась:

– Продам дачу. Ты не против? Мы же обе этого хотели.

Алина не стала ей возражать. Так или иначе, но и ей до сих пор не удалось выплатить ни одного доллара из тех двух тысяч, которые она все еще оставалась должна. Работа ей нравилась, дела в магазине шли неплохо… Но получала она немногим больше, чем на прежнем месте. Дело было за тем, чтобы создать и начать реализовать новую коллекцию. А это не могло осуществиться раньше, чем следующей весной. Именно в этом, весеннем направлении Алина сейчас и работала. Яркие, радостные цвета, прозрачные ткани, невесомый трикотаж… А на дворе стоял серый октябрь, и ничего яркого и радостного в нем не было. Листья уже облетели, солнце появлялось редко, день за днем шел дождь.

Покупателя на дачу нашли довольно быстро – сестры не стали жадничать, и вскоре выяснилось, что их дачу можно продать очень даже просто – причем вместе с урожаем, который подгнивал на залитых водой грядках и деревьях. Этой осенью никто на даче не работал. Не было сделано никаких заготовок, на дворе мерзли пожухшие, никем не срезанные астры, дом выстудился и казался совсем нежилым.

Сестры отправились туда, чтобы собрать и увезти кое-какие вещи. За мебелью и крупной утварью позже должен был приехать грузовик. Покупатель отказался приобретать весь этот хлам, а бросать его просто так было жалко.

Гравиевая дорожка хрустела и разъезжалась под ногами, с деревьев падали крупные, запоздалые капли, тяжелые, как серый свинец. Дождь кончился полчаса назад, но в любую минуту мог пойти снова. Марина остановилась посреди участка, огляделась. Со странной улыбкой указала под самую старую яблоню:

– Смотри, это мы тоже продаем. Там крот.

– Да, и Дольфик, – машинально заметила Алина. Она стянула на груди полы расстегнутого пальто. Пока они шли сюда от станции, она успела основательно замерзнуть. – Нечего об этом вспоминать. Пойдешь работать, и постепенно все наладится. Я всегда говорила, что тебе нужно…

– Ах, да ладно! – устало отмахнулась от ее утешений сестра. – Все я знаю. Буду работать, куда я денусь? У меня хотя бы осталось двое детей. Вот у Васьки – совсем ничего.

– Это он решил развестись или ты предложила? – Алина спрашивала об этом впервые. Вообще об этом разводе в семье говорили очень мало, как будто боялись касаться больного места.

– Да мы оба. – Сестра поднялась по ступеням крыльца, достала ключи, отперла дверь. – Какой смысл жить вместе, если мы не можем смотреть друг другу в глаза?

– Ты вчера опять была у следователя?

– Да… Опять какие-то мелочи. Скоро суд.

– Они выяснили, кто на тебя напал? Андрей не признается?

– Он и не признается, – отрывисто ответила сестра. – Да это был не он.

– Как ты можешь это утверждать? Ты же сама говоришь, что лица не разглядела…

– Хватит! – Ее голос прозвучал так странно и резко, что Алина даже испугалась. – Не все ли равно, кто напал! Я-то жива! Хватит, говорю тебе!

Она вошла в дом и хлопнула дверью. Алина осталась во дворе. На той половине дома, где жила баба Люба, тускло светилось окно за полинялой розовой занавеской. Старуха уже знала, что дом продают, и была очень сердита на сестер. Она говорила, что девчонки могли бы подождать до тех пор, пока она умрет, а не издеваться над ее старостью… Идти туда смысла не было. Алину просто не пустили бы на порог.

Она тоже вошла в дом. Сестра уже включила газ, поставила чайник. Грея руки над жаркой плитой, она обернулась. Мокрые волосы упали ей на лоб.

– Не нужно мне было упрямиться, – глухо сказала она. – Я все время думаю об этом. Дом… Подумаешь, дом! Нужно было продать его сразу, как только зашла об этом речь. Все равно этим кончилось. Вот и Илья то же самое говорит.

– Больше позволяй ему говорить – еще и не то скажет. Он и так распустился, дерзит тебе прямо в глаза. Как ты это терпишь?

– Когда приедет Эдик? – Марина тут же перевела разговор на другую тему. В последнее время она избегала говорить о сыне. – Тут так холодно! Мы простудимся…

– Через пару часов будет. Закончит одно дело и сразу поедет сюда.

Эдик обещал подъехать на своей машине и помочь им перевезти в Москву вещи. Он сам предложил свою помощь, когда Алина в последний раз виделась с ним и рассказывала о том, как все обернулось. Девушка приняла его помощь почти без колебаний – ведь он предлагал от души и явно не строил никаких дальних планов…

В течение сентября он несколько раз звонил ей домой и каждый раз извинялся за то, что добыл ее телефон окольными путями. Алина извиняла его и, поскольку нужно было о чем-то говорить, рассказывала о том, что происходит в ее семье. Эдик не ахал, не выражал фальшивого сочувствия, за которым так и слышится: «Да мне-то какое до этого дело!» Он просто слушал – и ей становилось немного легче. Потом он как-то подкараулил ее у магазина и проводил после работы – подвез на своей машине до самого дома. Теперь она не скрывала своего адреса, но и наверх, к себе, его не приглашала.

Они виделись еще пару раз и каждый раз расставались где-то на улице, в толпе, или у подъезда. Говорили – увидимся… И в самом деле, виделись снова и снова. Она не знала, зачем ему нужны были эти странные, обрывистые встречи. Но признавалась себе, что ей они зачем-то нужны. Иногда ей казалось, что они оба боятся сделать еще один шаг, сказать еще одно слово… И бояться этого было лучше, чем сделать это. Они вели себя так, как будто ничего еще не было… А между тем все уже было. Когда-то они сошлись радостно и молниеносно, без прелюдий, без этих встреч, без звонков и сомнений… Из их истории выпала важная часть – и вот теперь они проживали ее, будто наверстывая упущенное.

– Я займусь кухней, – устало сказала Марина. – Соберу посуду. А ты поднимись наверх.

В мансарде было еще холоднее – крыша нависала прямо над головой, тонкие деревянные стены насквозь продувались ветром. Алина собрала с кроватей постельное белье, уложила его в объемистый баул. Поколебавшись, отправила туда же две подушки – наиболее приличные с виду. Несколько безделушек, развешанных по стенам, остановившийся будильник, детская обувь… Правда, дети давно уже выросли из этой обуви, но она была совсем еще новенькая. Марине, в ее теперешнем стесненном положении, все могло пригодиться.

Алина распахнула шкаф в комнате, где прежде спали дети. Грязные вещи вперемешку с чистыми, белье смешано с верхней одеждой… Сестра в последнее время не слишком заботилась о порядке, и вот результат. Она ведь не приучала детей самостоятельно следить за своим гардеробом. Сняв с себя что-то, они бросали вещь как попало. Хорошо еще, если в шкаф…

В шкафу, на самом дне, лежал пухлый пакет. Алина вытряхнула на пол его содержимое, заранее сомневаясь в его ценности. Помедлила, вглядываясь… Присела на корточки. Коснулась вещей рукой.

Джинсы Ильи. Его клетчатая рубашка – ее можно было принять за рубашку взрослого парня – настолько мальчик был широк в плечах. Майка. Все донельзя грязное, но не просто грязное, нет… Вещи выглядели так, будто их обладатель нарочно извалялся в грязи, посреди деревенской улицы. Грязь засохла, и уже очень давно. Илья не бывал на даче целый месяц, не меньше.

И было еще кое-что – на самом дне пакета. Алина рассмотрела этот предмет, скомкала его в кулаке и опустила в карман. Ей стало жарко – она уже не чувствовала промозглого осеннего холода, как будто снова наступило лето. Августовский вечер, темная улица, светящееся окно в доме на углу…

– Эдик приехал! – крикнула снизу сестра.

– Да, – глухо ответила Алина, сжимая в кармане черный шнур из твердого капрона. Илья когда-то увлекался авиамоделированием. Когда-то давно – когда еще был ребенком.

– Ты слышишь? – возвысила голос сестра. Она явно не услышала ответа. – Эдик тут!

– Я слышала… – хрипло ответила Алина. – Я сейчас иду.