ОНА
Финал изнурительной борьбы мы праздновали в ресторане. Лернер был весел и разговорчив: целовал ручки немногочисленным дамам, рассыпался в комплиментах, меня назвал самой светлой головой современности, а Галактионова–младшего — лучшим топ–менеджером страны, пророча ему великое финансовое будущее, отчего Витек, еще не привыкший к своему высокому положению, самодовольно раздувался в размерах.
Улучив момент, Лернер подсел ко мне и, положив руку на спинку стула, ехидно осведомился:
— Ну что, Лида, теперь–то твоя душенька довольна?
Я неопределенно дернула плечом.
— Кстати, место генерального директора «Стандард Ойл» все еще свободно. Должность как раз для тебя! Ну?
Я поежилась. Расстрельная должность… Нет уж, спасибо!
— Нет уж, спасибо, — повторила вслух. — К тому же моя специальность — аналитика, а не практика.
Лернер удивился:
— А я на тебя рассчитывал… Сама понимаешь, этот олух Галактионов… Ну протолкнули мы его в совет директоров, ну протащили в председатели… Но одному ему с компанией не справиться!
— Почему одному? — удивилась я. — А вы пригласите на должность генерального директора мисс Якушеву! Кажется, она сейчас без работы. Как–никак у нее диплом МВА, опыт, связи…
— Эту бойкую девицу? — усмехнулся Лернер. — Оригинальная идея… Кстати, знаешь последние новости? Суд присудил вернуть акции их законному владельцу, то есть Михайлову, а Якушев подал встречный иск на фирму своей дочери с требованием вернуть ему деньги. Только денежек там нет, они бесследно растворились в кипрских офшорах.
— Лихо! — восхитилась я.
— Девочка, не поморщившись, надула своего собственного отца! Впрочем, ему есть чем гордиться: не каждая дочурка способна на такую виртуозную махинацию.
— Далеко не каждая, — согласилась я.
И вдруг увидела Рыбью Кость. Есенская шла прямо на меня, приветливо раздвинув свои узкие, мясного цвета губы.
— Представляешь, она отказывается, Эльза! — обернулся к ней Лернер. — Эта дурочка отказывается от поста генерального директора, от оклада в сто пятьдесят тысяч в месяц, от премиальных полтора миллиона в год, от машины с водителем и от собственного кабинета с видом на Кремль… Нет, ты представляешь?!
— Я тебя предупреждала, что Лилеева откажется, — заметила Эльза. — Я знаю ее лучше, чем ты.
— А если двести тысяч? — быстро предложил мне Лернер.
Я отрицательно качнула головой.
— Придется приглашать Якушеву… — вздохнул тот. — Только, боюсь, эта ушлая кидальщица запросит с меня тысяч триста!
— Не запросит. Главное, не дать ей садиться себе на шею. Для этого нужно держать ее на коротком поводке. Метод — кое–какие сведения из ее прошлой жизни, — льдисто улыбнулась Есенская. — Эти сведения, дорогой Авгуша, как ты помнишь, у нас имеются…
— Да, поводок у Якушевой должен быть тугим, под горлышко! — произнес Лернер, поднимаясь, чтобы встретить важного гостя — в ресторан вплыл Крысанов под ручку с супругой.
После его ухода Эльза произнесла — сухо, как будто зачитывала мне выговор за ненадлежащую расцветку галстука:
— Теперь, Лида, нам нет нужды встречаться на шейпинге. Можете не посещать занятий, если не хотите.
Я молча удивилась.
— Теперь мы вполне открыто будем встречаться на совещаниях в моем кабинете. Приказ о вашем назначении начальником аналитического отдела уже подписан.
Чего–то в этом роде я ожидала…
— Признаться, афера со «Стандард Ойл» принесла мне неплохую прибыль, — призналась Железная Леди, голос ее звучал совсем мягко, с налетом усталости. — Вам удалось то, что никак не удавалось сделать мне, — заставить Августа Львовича рискнуть.
Я удивленно слушала, а Есенская продолжала:
— Мне принадлежит сорок девять процентов акций его банка — при разводе удалось выговорить для себе неплохие условия! Столичная прописка еще кое–что значит в нашей жизни…
— Понятно, — кивнула я, улыбаясь.
Как я устала от фальшивых улыбок, расчетов, шахматных ходов! Я просто устала…
По возвращении домой я медленно поднялась по лестнице, с таким трудом переставляя ноги, как будто к каждой из них была привязана пудовая гиря.
Итак, меня назначили начальником отдела… Бабушка еще ничего не знает, вот обрадуется… Она будет лежать, тихо глядя в потолок, а я возьму ее сморщенную пятнистую руку в свои ладони и расскажу все — все–все–все! Всю правду. Про себя, про него, про них… Она меня поймет, она скажет: «Бедная девочка, сколько же ты натерпелась!»
Нет, она ничего не скажет… Она в последнее время почти ничего не говорит… Только смотрит в потолок неподвижным взглядом, как будто силясь что–то припомнить. Соседка, которая ухаживает за ней, сказала, что конец близок…
Но нет, кажется, все еще можно поправить. Я перевезу ее в тот самый закрытый пансионат для обеспеченных стариков, адрес узнаю у Эльзы Генриховны. Теперь–то я смогу это себе позволить…
Там хорошие врачи, вышколенный персонал, прекрасные условия, природа… Ей там будет хорошо. Увидев цветущий луг, она побежит по нему быстрыми молодыми ногами, холодеющими от утренней росы. Она будет бежать об руку со своим возлюбленным, не замечая утренней прохлады. Закружившись, она упадет в росистые травы… Там она будет счастлива, наверное…
В отличие от меня!
Я вошла в прихожую. Включила свет. Тихо…
Тихо, как в колыбели. Как в преисподней. Меня никто не окликнул, никто не позвал.
Заглянула в комнату.
Бабушка сидела в кресле у работающего телевизора, уронив голову на грудь. Спала.
Неслышно опустившись на ковер перед ней, я прижалась щекой к ее коленям, через байковый халат ощутив мертвенную прохладу ее ног.
Взяла ее руки в свои. Они были студеными, как лед. Они были мертвее льда. И гораздо холодней его.
Я все поняла, но не заплакала.
— Все получилось, — прошептала ей, как будто боялась разбудить. — Прости меня.
Она не слышала.
Она ничего не слышала, потому что в этот миг была уже не со мной. В вязком пространстве своих давних снов она бежала со своим возлюбленным по росистому лугу, сбивая ногами холодные тяжелые капли росы. Теперь она была счастлива — там, в своем мертвом сне!
Как я завидовала ей в этот миг!
— Проходи, — улыбнулась я, широко распахивая дверь. — Вот твое новое рабочее место. Нравится?
— Потрясно! — воскликнула она, мерно двигая челюстями. — А кто будет мой босс? Ты? Или какой–нибудь бодрый старичок со вставной челюстью?
— И не надейся! — весело усмехнулась я. — Твой босс — женщина, точнее, девушка. Очень милая, кстати. Ее зовут Дана. Вы с ней сработаетесь. Вы с ней даже чем–то похожи.
— Суперски! — воскликнула она. — Значит, здесь никто меня не будет щипать за ноги, как в том отвратном регистраторе, гори он синим пламенем… Кстати, ты знаешь, как он сгорел?
Коротко хихикнув, Лена плюхнулась в вертящееся кресло, уважительно тронула глянцевую обивку подлокотника.
— Кожа! — прошептала восторженно. — Ну улет! У меня кожаное кресло!
И тут же принялась инспектировать свое канцелярское хозяйство.
Я улыбалась, глядя на ее гнездоустроительную деятельность…
…Что же ему так нравилось в ней? Женственность? Хозяйственность? Домовитость? То, чего не было во мне… Правда, и эти качества не смогли его надолго удержать…
— Одного я не понимаю, — внезапно спросила Лена, отвлекшись от изучения дырокола современной конструкции, — зачем тебе понадобился пожар в регистраторе? Конечно, мне ничего не стоило его сварганить — едва я бросила сигарету на тряпку в туалете, как все сразу же вспыхнуло, даже бензин не пригодился… Я еле ноги унесла!.. Но все–таки зачем, а?
Я была готова к этому вопросу и могла представить ложь так, чтобы она казалась похожей на правду.
— Это нужно было для твоего же блага, — объяснила я. — Могли быть всякие претензии — к тебе, Лена. Нам нужно было подстраховаться.
Она понятливо кивнула.
— Кстати, а что с Ромшиным? — спросила она, когда я собралась уже уйти. — Где он сейчас?
— В изоляторе, — обернулась я к ней. — Скоро суд.
— И сколько ему дадут?
— Наверное, года два.
— Знаешь… — Крутанувшись на стуле, она ногой задержала его плавное вращение. — Между прочим, мне лично его жалко!
— А мне… — произнесла я, задумавшись.
Задумавшись — о нем. Опять о нем! Постоянно о нем…
Я думала о нем под распахнутым небом полночи, думала, когда лежала без сна с закушенной до крови губой. Я видела его — во сне и наяву. Я узнавала его посадку головы в случайном прохожем, я видела отражение его лица в стекле вагона по дороге на работу. Я думала о нем, когда сидела в его кабинете, когда слушала доклады подчиненных.
— Вы сегодня прекрасно выглядите, Лидия Дмитриевна! — Терехин.
— Заварить вам чаю, Лидия Дмитриевна? — Губасова.
— Вы, как всегда, правы, Лидия Дмитриевна! — Разведенки.
Подобострастное, немного испуганно молчание Попика…
Помнят ли они его, как помню я, — каждое движение, каждую сказанную фразу… Думают ли о нем?
Скорее всего, нет.
Большая Сплетня догорает, корчась в предсмертной агонии.
В курилке умирающим эхом слышатся последние отзвуки издыхающего, отжившего свое монстра:
— Ему припаяли срок условно — сказались превосходные характеристики с места работы и отсутствие судимости…
— А знаешь, кто писал на него характеристику?
— Кто? Эльза небось?
— Ну, Эльза его всегда терпеть не могла! Это Лилеева. А Эльза только подписывала.
— Так вот почему… Правду говорят, старая любовь не ржавеет!
— Да не верю я в эту любовь… Какая любовь, господи? После того как она его утопила?!
— Ну уж, утопила… Он сам утоп! Влез в большую игру с маленьким умишком… Коли бы был поосторожнее, может и выплыл бы, а то возомнил о себе…
— Не, ребята, это Якушева его утопила. А Лилеева — что? Пешка! Она только выполняла чужие указания… Наша–то Леди Ди сейчас, между прочим, — о–го–го! Генеральный директор нефтяной компании. А Лилеева так и умрет в начальниках отдела, если ее раньше с работы не попрут.
— Да уж! В начальники забралась, а ходит все в том же костюме, ездит на метро, как простая секретарша… Так и протрубит до пенсии, как Фирозов, от зарплаты до зарплаты… А вот если бы я… Вот если бы мне…
— Я уезжаю, — произнес Фирозов. — Дом продан, конечно, жалко его…
Он обвел руками и пруд, и мостки, и лужайку с притаившейся под пышным кустом клещевины деревянной лягушкой.
— Жалко, что вы уезжаете! — вздохнула я вполне искренне. — Мне будет не хватать вас. С кем я теперь буду советоваться? Надеюсь, в Ницце вам понравится…
— Вы, Лида, можете хоть каждую неделю прилетать ко мне на Лазурный Берег, а деньги на билет я вам вышлю.
— Спасибо вам, — сказала я, пожимая ему руки. — Если бы не ваши восемь процентов акций… Если бы не ваша доверенность на право голосования от фирмы «F»… То… я даже не знаю…
— То я не заработал бы себе на жизнь в Ницце! — усмехнулся он. — Если бы не мои восемь процентов… Просто игра была бы немного другой!
— И исход ее был бы совсем другим…
— И игроки были бы совершенно другими…
Фирозов улыбнулся:
— Скажите мне, Лида, как вам удалось уговорить Крысанова голосовать на стороне совета директоров? Ведь, кажется, Фукис заплатил ему за лояльность?
— У меня свои методы, — улыбнулась я.
Мы тепло попрощались. Как учитель и ученица, как отец и дочь — отец, которого я не помню.
В темноте все кажется зыбким, предательским, вероломным. Даже произнесенные слова, даже непроизнесенные фразы.
— Ты такая красивая, — говорит он, глядя на меня. Уличный фонарь отбрасывает на пол ровные квадраты света.
Я молчу, как будто ничего не слышу. Не хочу слышать!
— Знаешь, до меня дошло: Дана была ни при чем! Это все придумала ты!
Когда становится прохладно, натягиваю одеяло на грудь.
Может быть, он решит, что я сплю, и замолчит, наконец? Это невыносимо — его голос мешает мне думать о нем, вспоминать его.
— Слушай, Лида, мы с тобой работаем вместе, живем вместе, ну и все такое… У тебя светлая голова… Короче, выходи за меня замуж!
Не веря своим ушам, я сначала недоверчиво улыбаюсь, потом хохочу навзрыд, захлебываясь воздухом и истерично привзвизгивая.
— Ты чего? — удивляется Витек. — Чего я такого сказал?
А я все хохочу, захлебываясь отчаянными слезами, а потом плачу, заливаясь искренним смехом.
Раньше, наверное, лет сто назад я мечтала об этом моменте, как о миге своего триумфа, на самом же деле он оказался обыденным и скучным. Смешным!
Все бы могло быть иначе, если бы не… Если бы не Большая Сплетня!
— Я не понял, ты согласна, что ли? — с обидой спрашивает Витек.
Не знаю, что ему ответить. Пожалуй, для начала надо подумать, надо хорошо, крепко подумать…
И я думаю о нем, глотая невидимые полночные слезы. Со сладчайшей горечью и горчайшей отрадой — как всегда.
