ОНА
Сепия ранних сумерек. Асфальт блестит, как смазанный жиром горелый крекер. Водяная взвесь туманит голову, контуры домов, заштрихованные пунктиром дождя, расплываются за окном. Оконное стекло — словно творение пуантилиста, оправленное рамой старой фрамуги…
Итак, Ромшин добился, чего хотел… Сплетня разрослась и теперь требует новых подробностей себе на поживу. Первой она проглотила меня. Не подавилась, не поперхнулась. Облизнулась и обратила свой алчный взор на следующую жертву…
При звуках начальственного гласа сжимаюсь в ощеренный нервами комок. Что меня ждет? Выговор? Новое поручение? Стараюсь держаться спокойно.
Фирозов жует губами непроизнесенные слова. Приглашает сесть.
— По–моему, — произносит тускло, — у вас большие задатки.
Напрягаюсь еще больше. Наверное, босс узнал, что я отдала отчет Якушевой, — а это вопиющее нарушение субординации! Мне предстоит выволочка…
— Она вошла в комнату, и я подумала, что… — Напускаю на себя раскаяние, свешиваю повинную голову.
— Ничего страшного, — усмехается Фирозов.
Его губы извиваются, как вываренные слизни. В глазах виднеется дно — мелководное каменистое дно с четкими отпечатками страха и ненависти. Что–то еще мелькает на этом дне… Но что? Не разобрать.
— Кажется, вы живете на «Каховской»? — интересуется внезапно.
Киваю, испуганно сглотнув слюну. Взгляд удивленно отрывается от пола.
— Хотите, подвезу? Сегодня дождь с самого утра…
— Конечно, — шепчу ошеломленно, — да…
— Вот и ладушки! — улыбается он.
Розовые слизни замирают в конвульсивной улыбке. Мне страшно.
Розовый пар окутывает деревья. Машины шурша скользят по городу, разрезая фарами спрессованное до вещественности пространство.
Сжавшись на сиденье, гляжу немигающим взглядом прямо перед собой. Смотреть на обочину — невежливо, а на Фирозова — нет сил. Лобовые «дворники», как секундные стрелки гигантских часов, расчищают жидкий вечерний сумрак.
Пробка. Поднявшийся над капотом пар незаметно смешивается с облаками. «Вот как образуются туманы!» — невесело усмехаюсь про себя.
Поворот, еще один поворот, а там и мой дом… Скорее бы…
Поблагодарить за любезность, улыбнуться. На просьбу о чашечке чая отговориться недостатком времени, уборкой, неприязнью, ненавистью, страхом.
В пробке время течет нестерпимо медленно. Метр, еще метр… Машина двигается рывками, как паралитик, потерявший костыли.
— Может быть, зайдем в кафе? — предлагает он.
Мямлю что–то невнятное. Приплетаю бабушку, телефонный звонок, дрожь в коленках, сонливость, вызванную циклоном…
В кафе Фирозов замечает, усаживаясь за столик:
— Вы еще так молоды… — Вздох. — У вас все впереди… Кстати, мне всегда нравились умные женщины…
Это комплимент? Тупо молчу. А что сказать?
— А Эльза Генриховна тоже очень умная женщина…
Беззвучно киваю, пальцем рисуя на пластмассовом столике узоры. Так вот почему…
— Так вот почему вас перевели в отдел! — произношу вслух. В голосе — сочувствие. Не назойливое — мягкое, почти плюшевое.
— Вы помните сделку с алюминиевым заводом?
— Год назад? Ромшин собирал для нее данные…
— Возможно… Лернер претендовал на контрольный пакет, собираясь поглотить предприятие. Его трейдеры сбили начальную цену, надеясь купить весь пакет задешево, однако, если бы цена упала ниже определенного уровня, наша контора получила бы мизерные комиссионные. Я отыграл этот вариант по–своему, пустив слух о грандиозном госзаказе. Цена мигом взлетела, комиссионные — выше крыши! Акции идут за два номинала, ажиотаж, из–за океана лезут пузатые дяденьки с бездонными кошельками, кричат: «Мы тоже хотим, возьмите деньги!» В результате Лернер вместо контрольки получает двадцать процентов от уставного капитала — даже до блокирующего пакета не дотянул, а меня понизили до начальника отдела.
— Но почему? — удивляюсь я. — Ведь вы же заработали для конторы солидный куш!
— Зато Лернер этот куш не получил… Понимаете?
Молчу. Не понимаю. А при чем тут…
— Не понимаете? На интересы конторы Эльзе на самом деле наплевать. Она меня тормозила, придерживала вожжи, ведь Якушев платит ей пять процентов от сделки, а Лернер пообещал десять.
Голова идет кругом! Бормочу недоуменно:
— А что же тогда Якушев? Почему он держит ее, если она работает против него? Он ведь должен понимать, что…
— Не знаю, — говорит он, глядя на меня упор. — Это–то я и хочу узнать. От вас.
От меня? Я–то знаю почему, точнее, догадываюсь — ради дочери. Леди Ди весьма рисковано играла в финансовые игры, оставляя слишком много следов. А начальница скрупулезно фиксировала ее промахи — для своего же блага, для сохранения статус–кво. А иначе в конторе давно был бы новый директор — обольстительно юный, пленительно прекрасный.
Розовые слизни окунулись в бокал и удовлетворенно повлажнели. Растянулись в резиновой ухмылке:
— Дождь, вечный дождь! «А наше северное лето карикатура южных зим…» Вы ведь, Лида, тоже умная женщина. Да?
Утром мы оба делаем вид, что разговора в кафе не было, ничего не было!
Фирозов закрылся в своем кабинете. Я нехотя стучу согнутыми пальцами по клавишам компьютера. Зеваю.
Звонок по внутреннему телефону. Безапелляционный голос секретарши:
— Лилеева? Данные по «Стандард Ойл» вы готовили? Отнесите их Эльзе Генриховне. Быстро!
Хватаю папку. С грохотом отодвигаю стул. Вскакиваю. Сажусь. Опять вскакиваю. Роняю папку. Поднимаю папку. Поднимаю стул. Роняю стул.
Удивленные глаза сослуживцев провожают меня до двери.
— Александр Юрьевич! — Внутренне задыхаюсь, внешне — предельное спокойствие. — Есенская требует от меня данные по «Стандард Ойл».
На дне мелководных глаз плещется тревожный вскрик. Но вслух лишь звучит тусклое:
— Так в чем же дело? Несите!
Гремят шаги по коридору — словно стучит огромное, нарывающееся тревогой сердце. В мягком ковролине приемной звуки умиротворенно стихают.
— Моя фамилия Лилеева. Секретарша — взнузданная любезность.
— Хорошо, посидите пока…
Проваливаюсь в глубокое кресло. Неумолимо тикают часы, начав обратный отсчет перед взрывом…
Рыбья Кость знает про меня все. Она и про Дану Якушеву знает, и про Ромшина, все–все–все знает! Наверное, читает в глазах, телепатически ловя случайные сигналы. Чем оправдаться перед ней?
— Проходите!
Рыбья Кость безмолвно возвышается в кресле. Спина прямая, как будто на металлический шест насадили голову витринного манекена.
Невнимательно листает папку.
— Кто–нибудь еще это видел? — спрашивает не строго, с любопытством спрашивает. И вроде бы равнодушно.
— Да, мой начальник, Фирозов.
— А еще кто?
Вот оно! Вот вырытая яма, которая… в которую…
— Думаю, об этом можно узнать у него самого, — отвечаю с честной, унтер–офицерской уклончивостью. Мои глаза твердят: «Я рядовой солдат, вашбродь, ничего не знаю, в разведку не хожу, агитаторов не слушаю. Пуля — дура, штык — молодец!»
И пуля–дура пролетает мимо.
— Что вы думаете об этой компании? — прикрывает Железная Леди ладонью папку.
Какая разница, что я… Я, может, думать вообще не умею, поскольку это не входит в мои должностные обязанности!
— Хорошая компания, устойчивое положение. Выгодное вложение средств. Правда, в последнее время чувствуется небольшая недооценка рынком, из–за чего акции занижены.
— Как вы считаете, Лидия Дмитриевна, стоит ли рекомендовать «Стандард Ойл» нашим клиентам в качестве верного источника дохода?
Ей известно мое имя! И отчество! С ума сойти!
— Конечно! Дивиденды по итогам года составили пятнадцать процентов от номинала за акцию… Кроме того, биржевые котировки будут подниматься и дальше, учитывая падение производства в Европе и снижение процентных ставок в США, отчего свободные денежные средства с традиционных мест вложения начнут перебрасываться на развивающиеся рынки, в том числе и в нашей стране…
— Спасибо, я буду иметь это в виду… Один наш клиент… — нажим безынтонационного голоса, — очень важный клиент… намерен избавиться от крупного пакета бумаг компании… Сейчас он ждет момента, выгодного для продажи.
Зачем она говорит мне это? Мне, пешке в разыгрываемой невидимыми игроками партии? А что, если это партия в поддавки?
— Продолжайте собирать информацию. Докладывайте ее мне лично. В любое время. У вас есть номер моего сотового телефона? Звоните! До свидания!
На подгибающихся ногах выхожу из приемной. Что это значит? Ума не приложу!
