Глава 15
Игорь

Всю серьезность своего положения Игорь осознал только тогда, когда за его спиной с лязгом захлопнулась металлическая дверь камеры. Он застыл и растерянно оглядел помещение. Вопреки ожиданиям оно оказалось чистым и довольно светлым. Раньше в подобных местах Игорю бывать не приходилось, познания его в этом вопросе ограничивались художественными фильмами и описаниями в современных крутых детективах. Женщины-авторы этот момент всегда стараются как-то обойти и замолчать, так как тоже, видно, в камере не гостили, а вот мужчины не жалеют красок для описания ужасов и реалий суровой тюремной жизни.

Здесь же все выглядело буднично и обыденно. Четыре кровати, расположенные, как в поезде, попарно одна над другой, две тумбочки, на стене несколько крючков для одежды. Вид несколько портила массивная решетка на довольно большом окне, но в современной жизни решетки давно перестали быть редкостью. Сейчас окна в самых обычных квартирах не только на первом, но и на всех остальных этажах затянуты таким вот незамысловатым украшением… В углу не наблюдалось ничего похожего на парашу, да и люди, с интересом уставившиеся на новенького, особых опасений не вызывали. Один благообразный старичок в очках с толстыми линзами сидел у окна и держал в руках газету, Игорь понял, что оторвал человека от чтения. Двое других на поставленной между кроватями табуретке играли в карты. Они тоже не выглядели кровожадными монстрами, один даже улыбался приветливо и гостеприимно махал рукой. На верхней полке находилась еще одна скрюченная фигура, единственная из присутствующих не обратившая на нового соседа абсолютно никакого внимания.

– Слава богу, хоть нормального мужичка вроде подсадили! – воскликнул приветливый картежник. – А то замучился я с этими недоумками. – Он жизнерадостно кивнул в сторону сокамерников. Его партнер по игре насупился и пробасил:

– Не нарывайся, Леха. У меня кулак тяжелый, сам знаешь.

– Знаю, Гриш, знаю, как не знать, – совершенно не испугался угрозы Леха. – Ты в принципе парень ничего, правильный, но в карты играешь, как полный кретин, тебя обжуливать и то стыдно.

– Так и играй по-честному, – буркнул Гриша, собирая колоду.

– Так скучно же, как ты не понимаешь! Ты в карты играть умеешь? – обратился он к Игорю.

– В дурака только и в пьяницу, – растерянно ответил тот. На лице собеседника явно проступила гримаса разочарования. – Я думал, в камере азартные игры запрещены…

– Само собой! – авторитетно подтвердил Леха. – Но нам охранники послабление делают, мы не буйные. Когда арестанты при деле, от них и шуму меньше, и забот. Ясно?

Игорь неопределенно пожал плечами.

– Ну чего ты, мил-человек, у двери-то топчешься? Заходи, располагайся, как дома, – прищурился старик в очках и опять уткнулся в газету.

– Так некуда вроде, кровати четыре, вас тоже четверо…

– Садись сюда пока, я подвинусь, – предложил Леха. – То, что тебя к нам подсадили, хороший знак, значит, до ночи выпустят кого-то. Верняк! Не спать же вдвоем на койке.

– Уж не на себя ли намекаете, Алексей? – опять оторвался от чтения старик.

– Да уж не на тебя, Степаныч, – хохотнул парень. – Степаныч у нас из политических, – пояснил он Игорю. – Таких подолгу держат.

– Это как?

– Штаб-квартиру ЛДПР обокрал, а на выходе попался, как последний фраер. А знаешь, зачем он туда поперся? Услышал в новостях, что в нашем городе Жириновскому на день рождения золотую табуретку подарили. Старик и купился на утку. Теперь под народного мстителя косит. За убеждения у нас сейчас меньше, чем за грабеж со взломом, полагается.

– Да у меня-то хоть цель грандиозная была, – скроил презрительную мину Степаныч. – А вы, Алексей, совсем человек пропащий, раз даже на пропитание заработать не можете.

– Да могу я на пропитание! – обиженно воскликнул Леха. – Я только деликатесы изысканные бесплатно пытаюсь вынести. Я что, не имею права угостить свою девушку приличным французским коньяком и черной икрой?

– Имеешь, – успокоил его немногословный Гриша. – Только действуешь, как лох последний.

– Да сколько раз проскакивал! – горячился Леха. – Это коньяк меня подвел, паразит. Я, как знал, брать его не хотел, но у Люсеньки послезавтра день рождения, пришлось рискнуть. Я, когда маленькие сверточки опускаю в специальный кармашек на внутренней стороне полы пальто, никто не замечает, а бутылка эта оттопырилась и встала колом… Все же, я думаю, не станут меня держать тут из-за одной паршивой бутылки бесконечно…

– Ничего себе, паршивая! – воскликнул Гриша. – Двадцать три тысячи! Молись, чтобы особо крупное не припаяли.

– Так уж и особо крупное, – проворчал Степаныч. – Недоросли вы еще, молокососы. Ты, Гришка, вообще ничего делать не умеешь, только с девок шапки да польты в темных углах стягивать, а туды же, учить вздумал! Я так кумекаю, что поджигателя отпустят. – Старик посмотрел на скрюченную фигурку на верхней полке. – Ему точно тут делать нечего. В психушку ему надобно, с таким приличным людям на ночь опасно оставаться, мало ли чего он удумает. Молчит-молчит, а потом такую пенку отмочит, что рад не будешь.

– Да ладно тебе, Степаныч! Нужен ему такой старый мухомор, как ты. Он ведь от любви неразделенной поджог совершил, понимать же надо!

– Много ты знаешь! – проворчал старик. – Кто разок тронулся, все, кранты, удержу не знает потом…

– Да чего ты не проходишь-то? – бесцеремонно перебил лекцию Леха, обращаясь к Игорю. – Садись. А хочешь, наверх полезай, подремли с дороги. За что тебя замели? – поинтересовался он, когда новенький расположился рядом.

– Да так, по недоразумению, – неопределенно пожал плечами Игорь. – Думаю, все быстро разрешится, и отпустят именно меня…

– А вот это, голубок, вряд ли, – снова влез в беседу Степаныч. – Тебе отсюдова дорога прямиком в тюрьму.

– А это что, не тюрьма разве? – удивился Игорь.

– Ну что ты, парень, это так, игрушки. КПЗ, одним словом. Ты время подольше здесь тяни, срок тебе долгий припаяют, а время следствия в него включается. Успеешь еще у параши намаяться.

– С чего вы решили, папаша, что мне угрожает какой-то там срок? Я вроде ничего не сделал пока, чтобы меня сажать.

– Ну, если убийство, по-твоему, – это ничего особенного, то я не знаю, что сказать. Если на ревность и состояние аффекта косить собираешься, то это правильно. Может, и удастся скостить годик-другой. Тут все от адвоката зависит… – задумчиво пожевал губами дед. – Но много запросит приличный специалист.

– Да не мути, Степаныч, сейчас всяких полно, и дорогих, и дешевых. Можно вообще государственного попросить…

– Да дело-то, Леш, больно уж заковыристое. Миллионы замешаны. – Старик снял очки и устало потер переносицу. – Не мог, что ли, кого-нибудь помельче замочить? – с сочувствием обратился он к Игорю. – Сейчас обмозгуем, конечно, как тебе вести себя на первых порах хотя бы…

– Откуда вы все это знаете? – выкрикнул пораженный Михайлов. – С чего это вы взяли, что я убил человека?!

Степаныч внимательно посмотрел на него и протянул газету:

– Плохие новости быстро разносятся, мил-человек. Вот. Утренний выпуск. Мне Мишка-охранник за полтинничек сбегал.

С разворота на Игоря смотрело его собственное, улыбающееся от уха до уха лицо. Рядом красовался портрет молодого красивого парня в костюме и галстуке. «Ударом ножа прямо в сердце соперника Игорь Валерьевич Михайлов решил поставить точку в отношениях своей жены Янины и брата одного из самых богатых людей нашего города Горохова Максима Алексеевича – Евгения…» Кричащий анонс проходил через весь газетный разворот. Дальше строчки становились значительно мельче, путались и сливались перед Игоревыми глазами. В конце концов, он все же смог уловить смысл прочитанного. После пространного описания жизни господина Горохова и его империи шло описание человека по имени Игорь Валерьевич Михайлов. Работал и проживал тот там же, где и Игорь, имел высшее образование, бывшую жену по имени Янина. Но больше этот человек ничем на него не походил. Абсолютно! Злой, мелочный мужичонка, от любой малости кидающийся в истерику, постоянно размахивающий ножом алкоголик не мог иметь ничего общего с ним, Игорем… Он читал и перечитывал статью, стараясь понять, как это могло случиться, что его ни за что ни про что ославили перед друзьями, соседями, товарищами по работе… Господи, сможет ли это перенести мама? У нее сердце пошаливает… Да уж! Если даже удастся доказать свою непричастность к убийству Евгения, от образа пьяницы и дебошира придется отмываться еще очень и очень долго… А с газетной страницы, как бы в насмешку, на него смотрело, улыбаясь во все тридцать два зуба, молодое и счастливое его собственное лицо.

– Нечего сказать, – протянул Леха, из-за плеча Игоря мельком пробежав статью глазами. – Влип ты, парень, по самые гланды. Лет на десять, если по минимуму.

– Ты этого Евгения-то прямо в койке с женой застукал или доброжелатель какой подсуетился? – проявил заинтересованность Гриша. – Только зря ты на мокрое подписался. Да и вообще, я считаю, в таких ситуациях бабы всегда в первую очередь виноваты. Выдернул бы ей копытки, и все. Не парился бы на нарах теперь. Вот мне, например, подруга когда изменила, я просто объяснил, что она не права, и послал к чертовой матери, мало ли девок на свете. – Видя недоверчивые взгляды слушателей, Гриша подумал и искренне добавил: – Ну выбил, конечно, парочку зубов, не без этого, волос половину повыдергал… обидно же, в самом деле… Но парашу из-за какой-то вертихвостки нюхать еще обиднее. Я не прав?

– Не прав! – раздался сверху тоненький, почти детский голосок. – Какая разница, что нюхать, если душа вся искорежена и сердце разбито? Мне жизнь без Анюты не мила, я умереть хочу.

Все с интересом посмотрели на маленькую щуплую фигурку, свесившуюся с верхней полки. На грязном от слез и саже лице поблескивали огромные воспаленные глаза.

– Пусть меня накажут, но я отомстил за измену, – гордо произнес мальчишка.

– Ну и дурак, – безразлично откликнулся Гриша. – Подумаешь, дверь поджег. Это разве месть? Она в два счета все восстановит, за твой же, между прочим, счет. Жить будет припеваючи, о тебе, родимый, и не вспомнит ни разу. Ей даже удобнее станет по мужикам шляться, не будет всякая мелюзга под ногами мотаться.

– Мне восемнадцать уже! – обиделся паренек.

– А ей тогда сколько? – подал голос Степаныч.

– Пятнадцать.

Мужики переглянулись и заржали так дружно и заразительно, что в камеру немедленно заглянул встревоженный охранник:

– Чего шумите? Ты же мне тишину обещал, Морозов, в обмен на карты. Смотри у меня.

– Извини, начальник. – Леха даже руку к сердцу приложил, изображая раскаяние. – Просто мальчик у нас тут в сортир захотел, сопроводить бы надо…

– Самохин, что ли? Павел? Обойдется, – ответил охранник. – Его минут через тридцать все равно выводить.

– Куда его, болезного? В психушку?

Мальчик в ужасе сжался в комок у себя на верхней полке.

– Типун тебе на язык, Морозов. Выпускают парня на свободу. Говорят, его подружка уговорила мамашу забрать заявление.

Дверь снова с лязгом захлопнулась.

– Повезло тебе, Павлик, – нравоучительным тоном затянул Степаныч. – Пусть этот случай станет для тебя уроком на всю оставшуюся жизнь…

Поняв, что старик всерьез намерился прочитать мальчишке нудную, но поучительную, по его мнению, лекцию, остальные обитатели камеры приуныли. Потом Гриша с Лехой вновь взялись за карты, а Игорь полез на свободную верхнюю койку, чтобы немного подумать, привести в порядок возбужденные мысли и решить, как вести себя в этой нелепой ситуации дальше.

Минут через пятнадцать, действительно, Павлика попросили на выход с вещами, чуть позже куда-то увели Гришу. Игорь подумал сначала, что на допрос или очную ставку, но Леха, после ухода товарища тоже растянувшийся на полке, пояснил, что это вряд ли, так как вещи ему тоже приказали взять с собой, а это значит, что сюда он не вернется. Видно, переводят в какое-то более серьезное место. В десять вечера снова заглянул охранник, забрал карты и объявил отбой.

Игорь закрыл глаза, но сон конечно же не шел. Странно было бы после такого нервного дня повернуться на бок и захрапеть во все дырочки. Чтобы немного успокоиться и хоть ненадолго задремать, Игорь стал думать о работе. Там осталась целая куча незавершенных дел, которые требовали его обязательного присутствия… Но мысли почему-то перескакивали совсем на другое. День за днем прокручивались перед ним годы семейной жизни с Яной. А ведь, если подумать, они же были так счастливы вначале. Что случилось с ними? Когда? Как могли они вот так незаметно растерять то нежное и трепетное чувство, что связывало их долгие восемь лет? Почему в один прекрасный день они вдруг стали отдаляться друг от друга? Сидя вчера рядом с Яной на лавочке, он почувствовал, что стал для жены совершенно чужим, посторонним человеком. От нее веяло холодом и безразличием, впрочем, как и всегда в последнее время. Как не походила эта неприступная красотка на ту длинноногую восторженную девчонку с косичкой, с которой он познакомился десять лет назад на дискотеке в Зеленом театре! Как наивны были распахнутые навстречу прекрасному миру глаза, как восторженно светились они в ответ на его уверения в любви и верности!.. Сколько всего пережили они за эти годы!.. Все восемь лет Игорь жил только для нее, для своей обожаемой Яночки. Не изменял, работал, как проклятый, с утра и до самого позднего вечера, лишь бы его красавица женушка ни в чем не нуждалась. Он мечтал сделать великое открытие, прославиться, получить кучу денег и накупить Янине столько золота, шуб, бриллиантов, сколько она пожелает… А пока… Пока, конечно, было трудновато. Всем известно, наука у нас в стране оплачивается довольно скудно, приходится постоянно искать какие-то калымы, ремонтировать чужие компьютеры, заниматься репетиторством, да и бог знает чем еще. Вымотанный и выжатый как лимон, он возвращался домой и натыкался на раздраженный и недовольный взгляд жены. Придя в пять часов с работы, она изнывала в пустой квартире от тоски и безделия, выходные, проведенные в одиночестве, лежа на диване, доводили ее до бешенства. Само собой, она грезила о прогулках, походах в гости, вечеринках и театрах. Его мечты были намного скромнее. Перспектива сидеть весь день за столом со стопкой в руке и слушать бесконечные глупейшие рассказы Маринки о ее очередных туфельках или сапожках приводили его в ужас. После тяжелейшей трудовой недели, если уж удавалось выкроить несколько свободных часов, Игорь хотел провести их так, как хотелось ему самому, а не развлекать и так не обремененную заботами жену. Он считал себя справедливым и демократичным мужем, Яну ни в чем не ограничивал, не ставил нелепых условий и запретов, давал денег столько, сколько мог. Взамен он только просил предоставить свободу и ему, не сковывать глупыми условностями и претензиями. Разве это трудно? Или он слишком многого хотел?.. Он готов был пожертвовать для жены всем, и она это знала. Но только если это действительно было нужно, а не являлось очередной ее блажью… Постепенно Яну стало раздражать все: его поздние возвращения, отсутствие аппетита, рассеянность, даже любовь Игоря к собаке вызывала у жены негативные эмоции… Конечно, он видел это, но что он мог поделать? Бросить науку и устроиться на пивзавод или пойти в магазин за прилавок? Получать среднюю денежку, которая позволит не помереть от голода, и расстаться с мечтой об открытии? Неужели именно этого хотела от него жена? Не может быть! Зачем ей это? Яна сама перестала бы его уважать, превратись он в слюнтяя и подкаблучника… Да, трудно разобраться в человеческих отношениях. Откуда приходит любовь? Куда улетучивается так внезапно и не вовремя? Яна стала настаивать на разводе именно тогда, когда дела в институте резко пошли в гору, прибавили зарплату, работа начала давать первые весомые результаты, Игорю даже кабинет отдельный выделили. Казалось, жизнь засверкала новыми красками, а тут опять жена со своими глупостями… Только получив бумаги о разводе и покинув квартиру Яны, он понял, как много эта женщина значила для него… И теперь, оставшись один, Игорь начал сомневаться: а правильно ли они жили все эти годы, не упустили ли чего-то важного, без которого семейная жизнь теряет прелесть и смысл? Он винил себя в том, что не прислушивался к жене, не настоял на рождении ребенка… Игорь много думал об этом, представлял себе варианты разговора с Яной. Она не может не понять его желания начать все заново. С чистого листа. В этой новой, красивой жизни он непременно станет заботливым и внимательным мужем, сможет обеспечить всем жену и их будущего ребенка… Яна поймет. Она же так любила его когда-то…

В тот вечер, накануне трагедии, Михайлов впервые отчетливо понял: все кончено. Свою будущую жизнь Яна намерена строить без его, Игорева, согласия и участия. В глазах бывшей жены он увидел безразличие… Нет! Даже не безразличие. Досаду и неприязнь… Это открытие выбило его из колеи, заставило сорваться и наделать кучу непростительных глупостей.

И вот теперь, лежа в камере, он расплачивается за все те бездарно прожитые на свободе годы… Еще вчера он не поверил бы, что такая нелепость может случиться с ним, Игорем Михайловым, талантливым физиком и законопослушным гражданином. Всю серьезность положения он начал осознавать только тогда, когда следователь выложил ему свою версию произошедших событий. В его устах факт убийства, совершенного из ревности гражданином Михайловым, выглядел почти доказанным. Все улики, мотивы, свидетели вопили о его вине. Фотография и статья на газетном развороте добили его окончательно. Мозг метался в поисках выхода и не находил никаких приемлемых вариантов. Все его уверения и доводы разлетаются в прах. Они ничто в сравнении с ножом, ключами и другими уликами… Не зря, похоже, сокамерники прочат ему скорую и долгую арестантскую карьеру…

Видимо, Игорю все же удалось заснуть. Он вздрогнул от неожиданности, когда над самым его ухом кто-то гаркнул:

– Михайлов Игорь Валерьевич. На выход.

В течение нескольких часов Игоря водили из кабинета в кабинет, снимали заново отпечатки пальцев, фотографировали, измеряли рост. Потом долго и нудно заставляли бить ножом куклу в человеческий рост, набитую ватой. Он так устал, что, вернувшись в камеру, без сил повалился на кровать.

– Тут без тебя баланду приносили, мил-человек, – обратился к нему заботливый Степаныч. – Вон на тумбочке стоит, ты бы похлебал, пока теплая.

– Не хочется, – не открывая глаз, ответил Игорь.

– А ты через не хочу. А то без жратвы тут и загнуться недолго. Не самая вкусная шамовка, конечно, но перекантоваться можно. Так что не привередничай, мил-человек, ешь, чего дают. Или голодовать намерен? Пока с воли деликатесов не притаранят? Так на это не рассчитывай особо. Охранники все равно все, что повкусней, выгребут, не донеся до камеры…

– Да некому особо тащить мне деликатесы… – Игорь поднялся и взял в руки тарелку. – Мать только. Да боюсь, не попала ли она в больницу от всех этих волнений… Сердце у нее слабое.

– А жена-то что ж? Думаешь, не навестит даже, курва?

– Да не курва она, – с досадой поморщился Игорь. – Разошлись мы давно. Какое ей до меня дело?

– Ничего себе! – воскликнул Степаныч. – Насколько я понял, ты из-за нее сюда загремел.

– Да ни при чем она. Из-за глупости своей страдаю, да и совпало все как нарочно…

Тут он заметил, что, кроме них со Степанычем, в камере больше никого нет.

– А Леха где? Он вроде на этой койке спал, когда я уходил.

– Спал, – согласился старик. – Его опосля твоего ухода выпустили. В КПЗ всегда так. Текучка. Приходят, уходят люди… Тут ухо востро держать надо. Пройдохи одни… Леха, например, пакет с твоими вещами прихватил.

– Как? – чуть не подавился Игорь.

– Да вот так, – спокойно пояснил Степаныч. – Ему сказали, с вещами на выход. У него своих манаток нет, вот он и прихватил твои. Чего было-то в пакете?

– Куртка теплая, носки, паста зубная… – растерянно пробормотал Игорь.

– Ну, это ничего. Переживешь. Мамаша еще принесет. А впредь поумнее будь. Ухо востро держи. А то всю дорогу будешь в рванье ходить.

До вечера Михайлова больше никто не беспокоил, даже Степаныча увели после обеда на допрос, и Игорь остался один. Около восьми его снова попросили на выход.

Охранник Миша сопроводил его вниз, где Игорю выдали изъятые при аресте личные вещи, документы, заставили подписать кучу бумаг и выпустили на волю. Он стоял на милицейском крыльце, погруженный в размышления о том, как бы поскорее добраться домой, когда прямо у нижней ступеньки притормозила «восьмерка». На водительском месте сидел допрашивавший его вчера следователь. Кажется, его звали Антон Евгеньевич. Он приоткрыл окно и крикнул:

– Игорь Валерьевич! Садитесь быстрее, мне нужно с вами поговорить.

Игорь недоуменно пожал плечами и загрузил свое тело в теплый автомобильный салон.