Глава 13
Яна

Когда ведущая теленовостей попрощалась со зрителями, в мою дверь постучали. Я решила, что это вернулся Максим, и прикинулась спящей – выдержать еще одну столь тягостную сцену моя психика была не в состоянии. За дверью постояли, подышали, но все же удалились.

Мне не хотелось говорить, не хотелось даже думать. На полке я нашла диск с мультиками Уолта Диснея и с удовольствием стала смотреть истории из жизни кота Тома и мышонка Джерри. Когда на экране появился их противник – пес Спайк, – я тихо охнула. Бедный Дизель, наверное, уже с ума сходит без вечерней прогулки. Представив зловонную кучу на блестящем паркете в холле, я резво накинула халат и рванула из комнаты.

Пес спал на подстилке. Услышав мои шаги, он беспокойно поднял голову и зашевелил ушами. Мне кажется, Дизель двигает ушами при напряженной работе его, собачьей, мысли. Видимо, сейчас он размышлял: стоит встать или это лишнее? Около подстилки я увидела миску. Значит, собаку накормили, тем более следует погулять на ночь, а то утром поднимет ни свет ни заря. Я подошла к двери и свистнула пса. Он неохотно поднялся. В его глазах был укор: «Весь день в суете, беготне, только освоился на новом месте, все обнюхал и уснул, так вот на тебе, тащись на холод…» Но долг взял верх над ленью. Я накинула пальто, и мы вышли в тамбур. Дверь на крыльцо была заперта. Из комнаты слева слышались голоса: охранники играли в карты.

– Ребята, откройте дверь, мне выйти надо ненадолго.

– Не положено. – В дверях появился Витя.

– Мне выйти надо, ты, что ли, оглох?

– Не положено.

– Сдурел? Почему не положено?

– Откуда мне знать? Не велено никого из дома выпускать.

– И Дизеля?!

– Ты чего, тетя, заговариваешься?

– Ты, дядя, не охранник, а лопух, раз не знаешь, как собаку зовут. Где твоя наблюдательность?

– А-а, пес! Так я его уже выводил, не беспокойтесь. Мне поручили о нем заботиться. Я его покормил, выгулял, пытался помыть – он не дался, – зато расчесать удалось. А сейчас он вроде спал. А что, ему еще приспичило? – заволновался парень.

Меня умилила такая забота о животном, но в остальном я была недовольна. Что значит «не выпускать никого из дома»? Ну, не впускать, это еще можно понять, а не выпускать… Это что – тюрьма? Хотя на каждой грядке свои порядки. Не стоит скандалить среди ночи. Я успокоила Витю насчет Дизеля и вернулась к себе.

По телевизору шла местная программа о происшествиях дня. Раздеваясь, я рассеянно слушала о поджогах и кражах, как вдруг мой слух уловил фамилию – Горохов. Я подскочила к экрану. С него прямо на меня смотрел Женя, затем кадр сменился, и на экране появился Максим на фоне своего роскошного офиса. Но не картинки поразили меня, а текст, их сопровождающий:

– В ночь с субботы на воскресенье в подъезде одного из домов по улице Радио был убит родной брат президента промышленной группы «Альянс» Горохова Максима Алексеевича – Евгений. В течение двух суток не прекращалась напряженная работа по выявлению и поимке преступника. И вот сегодня в 21.00 начальник городского УВД генерал Замятин официально сообщил нашему корреспонденту, что убийца, который в пьяном угаре безжалостно оборвал жизнь молодого талантливого журналиста, воткнув ему в горло кухонный нож, уже задержан. Дело практически завершено, преступник скоро предстанет перед судом. Им оказался житель нашего города, физик по профессии, работающий в НИИ ядерного топлива, – Михайлов Игорь Валерьевич. Убийство произошло на бытовой почве. Новые подробности расследования смотрите в наших следующих передачах. – В конце репортажа была показана фотография улыбающегося Игоря.

Что за бред? Кто все это придумал? Какая бытовая почва?! Я прямо в пижаме рванула опять к охранникам:

– Где комната Максима Алексеевича? Мне срочно нужно его увидеть.

– Его нет в доме, он живет не здесь. Сюда только отдохнуть приезжает и бабу Катю навестить. Но вы не волнуйтесь. Он обещал завтра непременно заехать. – Я опять оторвала Витю от игры, он явно злился, но старался быть вежливым.

– Хорошо! Прекрасно! Но он мне нужен сейчас! Понимаешь, прямо сейчас! Давай его телефон.

– Телефон в доме отключен. Идите спать. Завтра поговорите.

– Ах, отключен! Хорошо. Я сейчас оденусь, и вы отвезете меня к нему, нет, лучше я сама, раз вы…

– Из дома никого не велели выпускать, я уже говорил. Идите спать.

– Я все равно уйду!

– Это вряд ли. На окнах решетки, дверь я вам не открою, так что спорить не о чем, – трезво рассудил он и зевнул. – Да и с транспортом тут напряг. Пока до города доберетесь, уже как раз утро и будет.

– Я что, в тюрьме?! Телефон отключен, дверь на замке, на окнах решетки. Что за работу вам тут поручили?!

– Охранять вас.

– Ничего себе забота! Кто же так охраняет?

– А как надо? Отпусти вас и бегай потом. Вас пристукнут где-нибудь, а мне хоть вешайся. Так, что ли, надо охранять?

– Ну, поехали со мной, и будешь поблизости.

– Не умничайте. Я не ваши приказы выполняю, не вы мне баксы платите. Ребята вон Женьку проворонили, теперь пятый угол ищут. Сами виноваты. Их обманули, а они и купились. Умнее надо быть. Выполняй приказы только тех, кто платит, – не пролетишь, как фанера над Парижем. Им велели с Евгения глаз не спускать, а они обрадовались, что он их отпустил, и замочили рога в пивнушке. Проворонили парня, придурки. Так что понятно? И не треплите мне нервы. Доступно объясняю?

– Не хами, шефу накапаю. Налей хоть кофе, философ.

– Сашок, иди кофе сваргань даме и мне заодно, мое дежурство первое. Я за собакой приставлен, а к кухне Сашку пристегнули, – объяснил он мне.

Мы втроем попили кофе на кухне. Я на ребят зла не держала. Виктор прав, искать пятый угол, наверное, не сладко, особенно если его нет. Придется ждать утра. Ну, уж Максу придется постараться, чтобы все мне объяснить. В любом случае сейчас ночь, тащиться в милицию бесполезно. Пусть этот поганец Игорек переночует разок в камере, может, чуток поумнеет.

– Ну, спите, ребята. Я тоже пошла. Я не сбегу, можете не дежурить по очереди. Ты прав – некуда бежать, – сказала я Вите.

– А мы не только из-за тебя дежурим, мы и дом охраняем. У богатых, знаешь, какая жизнь? – доверительно посетовал охранник. – Как на бочке с порохом, в любой момент рвануть может. Или воры сунутся, или конкуренты, или киллеры. Уснешь – не проснешься.

Вернувшись в кровать, я не могла отделаться от мыслей об Игоре. Как он там? Его хоть покормили? С кем он в камере сидит? Вдруг его обижают. Свинство все-таки – не разобравшись, сажать человека в тюрьму. Да еще и ославили на весь город. Как он теперь в свой НИИ явится, бедняга? Хоть дощечку привешивай на шею: «Я никого не убивал и в алкогольном угаре не был», а то язык отсохнет всем объяснять.

Да, доскандалился Игорек. Я пыталась вызвать в себе злорадство и не могла. Мы с мужем прожили восемь лет. Я привыкла к нему и даже по-своему люблю. Мне не безразлично, как он себя чувствует, как его работа, есть у него деньги или нет. Он тоже любит меня. Да, всякий любит, как умеет. Игорь не был плохим мужем. Он был НИКАКИМ. Есть люди, не созданные для семейной жизни. Они не плохие, не злые, они просто не могут сосуществовать с людьми, не умеют жить для других. Это называется – эгоизм. Мне потребовалось восемь лет, чтобы понять эту простую истину. В моем понимании некоторые вещи нельзя объяснить. Они или есть, или их нет. Забота, доброта, семья. Как, скажите, можно ответить на вопрос своего мужа: «Почему я ДОЛЖЕН оказывать тебе внимание? Почему я должен планировать с тобой, как потратить МОИ деньги?» Со временем он стал воспринимать меня как необходимое приложение к дому, подающее ужин, стирающее белье. Совместный отдых или просто прогулка в кино, кафе случались крайне редко. Выходные расписаны между машиной и друзьями: «Пойди погуляй одна или с подружкой, мне некогда». Сколько слез я пролила в одиночестве! Ну какая нормальная подружка бросит в выходные семью и пойдет со мной ГУЛЯТЬ? Ходить в одиночестве в кино, театр – это просто здорово, по мнению моего мужа. Он планировал будни и праздники, совершенно не считаясь и не советуясь со мной, лишь соизволяя ставить меня в известность. Если вдруг у меня возникали вполне естественные планы на выходные, он злился и вопил, что нужно предупреждать его заранее, он занятой человек, все его дни расписаны. Ну какой же нормальный семейный человек сам может предположить, что в теплый солнечный день Пасхи или Масленицы жене захочется погулять? Весь город на улице, на площадях представления, а Игорь в гараже или на работе, а я соответственно дома на диване в абсолютном одиночестве. Мне было стыдно признаться друзьям и родителям в пренебрежении мужа, в том, что за приглашением нас в гости, как правило, последуют упреки в мой адрес и в адрес пригласивших за то, что посмели родиться, жениться, умереть в столь неподходящий для моего мужа день и из-за этой мелочи он должен терпеть меня, их, ломать СВОИ планы. Я жгуче завидовала подругам, которым есть на кого положиться, о ком заботятся, кого любят. Ведь женщине это так нужно! Иначе она превращается в заледеневшую мумию, неуверенную в себе, в будущем. С Игорем я перестала ощущать себя женщиной, он так часто унижал мою женскую сущность, что я даже боялась оставить его. Вообще консервативная по натуре, не решающаяся сама что-то менять в жизни, я особенно страшилась одиночества. Я настолько потеряла уверенность в себе, что боялась: если даже ОН уйдет, я останусь совсем ОДНА. Кому же я нужна такая?.. И терпела скандалы и оскорбления, не понимая, что именно этот путь ведет к несчастной одинокой старости. Ссоры возникали все чаще и чаще, вспыхивали, как солома от первой же искры… Я научилась ненавидеть мужа. Все в нем стало меня раздражать. Его довольная физиономия, с которой он приходил домой за полночь, отсутствие аппетита… Я просто перестала доверять ему. Стало противно стирать ему и готовить – унизительно чувствовать себя лишь домработницей. Меня трясло от его сюсюканий и нежности к Дизелю. Хотелось крикнуть: «А я, а как же я, ведь я же лучше!» Мне надоело умолять и выпрашивать хоть каплю внимания, воспринимать даже простую совместную поездку в магазин как счастье и большую услугу с его стороны.

У меня началась депрессия. Это и раньше случалось со мной, но усилием воли я все же находила что-то хорошее в жизни и вырывалась из угнетенного состояния. Но это становилось все труднее. Я ощущала себя некрасивой и старой. Чувствовала, что жизнь проходит и ничего в ней нет, а главное, и не будет уже. Ничего нельзя исправить… Меня никто уже не полюбит, не захочет, не приласкает, не побеспокоится обо мне. А потом я умру. Так стоит ли ждать так долго? Я испугалась, когда стала всерьез задумываться об этом. А Игорь и к моим переживаниям относился философски: «Работать надо больше». Но ведь я и так приношу в дом не меньше, чем он. Мне что, нужно специально искать для себя занятия, да потяжелее, чтобы сил не оставалось ни на что другое и не хотелось ни общения, ни ласки. И все это лишь бы не утруждать мужа своим обществом? Еще в прошлых веках монахов заставляли колоть дрова до изнеможения, чтобы побороть плотские желания. Но я-то не монашка! Я жить хочу! Не существовать, а жить. И на фига такая семья, если ее все равно нет?

Человек, которому никто не нужен, постепенно становится никому не нужен и сам. Это неизбежно. И наконец я решилась расстаться с мужчиной, для которого я лишь мебель, неудобная и устаревшая. Слава богу, детей у нас не было. Я так и не решилась завести их. Плохой муж вряд ли стал бы хорошим отцом. И вот теперь, после долгих мучений, взаимных упреков и скандалов, я наконец осталась ОДНА и удивилась: чего я столько лет боялась? Мое новое одиночество, по крайней мере, не было оскорбительным, давящим на психику. Я никого не ждала. У меня появилось право надеяться и мечтать.

Как ни странно, и отношения с Игорем стали неизмеримо лучше, он даже проявляет ко мне некое подобие любви и заботы, пару раз даже дарил букетик ромашек, так, ни с того ни с сего. Ревновать вот даже начал. Ну что же, все люди разные. Для меня пренебрежение и одиночество – смерть, депрессия. Для него необходимость заботиться о ком-то – стресс и паника. Каждому свое.

И вот теперь, узнав, в какую ситуацию попал мой бывший муж, я, как последняя курица, заволновалась, засуетилась и готова среди ночи мчаться на помощь. При всей вздорности характера убить Игорь не мог, да и все события предыдущих дней говорят об этом. Я думаю, он просто разнервничался и не смог объяснить, как следует. Но я обязательно приду к следователю и все расставлю по местам. Его отпустят, ведь ясно же, что на Женю охотились и убили в моем подъезде из-за каких-то важных документов. Какое отношение Игорь имеет ко всему этому? Его можно, конечно, подозревать, и меня можно, и даже Никулишна имела возможность прирезать парня… Но не сажать же сразу в тюрьму, бездоказательно объявляя по всему городу пьяницей и убийцей.

Ночь прошла беспокойно. Почти не сомкнув глаз, с утра пораньше я сидела на диване в гостиной и ожидала прибытия Максима. Как ни странно, баба Катя уже приготовила завтрак.

– Пойдем на кухню, дочка, чего таскать чашки туда-сюда.

Я не возражала. Усевшись за стол, я лениво ковыряла вилкой сырник, лежащий передо мной в тарелке. Завтрак выглядел достаточно аппетитно, но есть совершенно не хотелось. Голова была забита мыслями о предстоящем разговоре с Гороховым-старшим. Баба Катя молча наблюдала за моими душевными метаниями, но потом все же не выдержала и поинтересовалась:

– Что-то ты, дочка, бледная, под глазами мешки. Не понравилось тебе у нас? Или кровать попалась недостаточно мягкая?

– Господи! Да что вы ерунду говорите! – Я не хотела грубить хозяйке, поэтому, чтобы смягчить эти невольно вырвавшиеся слова, продолжила уже более мягким и уважительным тоном: – Сегодня ночью я, наверное, и на царской перине не смогла бы спокойно уснуть. Вы новости вечерние смотрели?

– Нет, милая. Я рано ложусь спать. Да и вообще редко телевизор включаю, что там можно хорошего услышать? Терроризм, наркотики… совсем люди о совести забыли.

– Это точно, – согласно кивнула я. – А вчера вечером в «Известиях» на весь город объявили, что Женю убил мой муж. Представляете?! Мало того что его арестовали практически ни за что, так еще и ославили перед всеми знакомыми и незнакомыми людьми. Кто позволил этим журналистам, пользуясь непроверенными сведениями, порочить имя честного человека? От таких обвинений теперь всю жизнь не отмоешься.

Баба Катя повесила полотенце на крючок и медленно опустилась на стул.

– А ты уверена, дочка, что твой муж действительно ни при чем? – тихо спросила она, глядя мне в глаза. – Разве не мог он приревновать, например? Женечка был очень красивым мальчиком.

– Да что вы такое говорите! – искренне поразилась я. – Да Игорь – нормальный человек! Слегка вспыльчивый, импульсивный, но он никогда не лишил бы человека жизни, да еще по такому нелепому поводу. Уж вы мне поверьте, я прожила с мужем восемь лет и знаю его как облупленного.

– Не зарекайся, девочка, и не клянись понапрасну. Что ты можешь знать о чувствах и мыслях другого, пусть даже близкого человека? Ты рассуждаешь с позиции логики и здравого смысла, но, поверь, там, где замешана любовь, а особенно ревность или зависть, эти понятия отступают на второй план. В человеке просыпаются такие темные и страшные силы, о которых он и сам не подозревал до времени.

– Вам-то откуда это известно? – удивленно посмотрела я на старушку: уж от кого, от кого, а от нее я меньше всего ожидала услышать рассуждения о любви и ревности.

– А ты что, милая, думаешь, я всю жизнь была такой вот сморщенной бабкой, которая живет на краю леса, разводит цветы и топит печку? – невесело усмехнулась она. – В своей жизни я видела столько любви и ненависти, благородства и обмана, добра и зависти, что хватило бы не на один роман…

– Я думала… вы сами сказали, что жили раньше в деревне, – пробормотала я. – И семьи у вас нет…

– По-твоему, в деревне люди не способны переживать сильные эмоции? У них все гладко и примитивно? – Я смущенно молчала. – Простые люди переживают горе и радость куда более бурно, чем интеллигенты с утонченной душой.

Баба Катя встала со стула, забрала у меня тарелку с остывшими сырниками, подала кофе со сливками, сахар и вазочку с домашним печеньем. Потом снова уселась напротив меня за стол.

– Я в деревне-то лет двадцать пять назад оказалась, когда мне было уж за пятьдесят, а до этого поносила меня судьба по свету… Если хочешь, могу рассказать…

– Конечно! – живо откликнулась я. Слова хозяйки так меня заинтриговали, что я на время даже о своих печалях забыла.

– Ну что ж, послушай. И тебе, и мне полезно отвлечься немного от тяжелых мыслей… Родилась я в двадцать четвертом году в Смоленске. Семья наша считалась интеллигентной и довольно обеспеченной, отец преподавал математику в реальном училище, мама сидела дома и воспитывала детей. Я у родителей была третьим, самым младшим ребенком, появившимся на свет после двух мальчиков. Первые семь лет своей жизни я помню довольно смутно, видно, ничего особенного, необычного не происходило в те годы в семье скромного учителя математики. Первое серьезное потрясение свалилось на нас в тридцать втором году… Революционные преобразования, до этого проходившие в Смоленске довольно вяло, в тридцатых начали стремительно набирать обороты. Заговорили о первых врагах народа, начались массовые выселения зажиточных горожан из шикарных апартаментов, в которых они безбедно проживали с дореволюционных времен. Я сама видела, как две мои подружки с родителями в одночасье стали владельцами огромных светлых комнат в роскошном особняке на центральной улице города. Переселяли их туда из влажного полуподвального помещения всем двором. Вещей практически не было, два стула, перина, пара кастрюль, самовар… Когда мы увидели новое место жительства наших соседей, то просто рты поразевали от удивления и восхищения. Шикарная мебель, огромные окна, ковер на полу… В квартире, где раньше проживала престарелая мадам с незамужней дочкой, теперь с комфортом разместились три многодетные семьи, и даже старым хозяевам при этом осталась одна небольшая, но уютная комнатка.

Мы с любопытством следили за переменами и преобразованиями, проходившими в городе, тем более что нас они не особенно затрагивали. Правда, я слышала однажды, как папа вполголоса рассказывал маме о том, как арестовали двоих преподавателей из его училища, но ведь не его же самого… Неприятности начались солнечным июньским утром тридцать второго года. Братья гуляли, а мы с мамой взялись за грандиозную стирку постельного белья. В то время этот процесс был довольно трудоемким и занимал много времени. Во дворе дома растапливалась печка-прачка для кипячения белья, это такое приспособление типа огромного котла, в котором вода доводится до кипения при помощи дров, поджигаемых в специальном отсеке под днищем, сюда же выносилось огромное корыто для полоскания. Вода еще не успела закипеть, когда во двор влетела мамина подруга Ульяна. Платок на ее голове сбился, волосы растрепались, с горящими гневом глазами поведала она маме страшную весть: «Антихристы стаскивают с храма крест», якобы он не соответствует большевистским воззрениям и одним своим видом оскорбляет взор порядочного пролетария. Вокруг собралась огромная толпа, бабы голосят, мужики матерятся, но выступить на защиту святыни пока никто не отважился. Мама моя была женщиной решительной и глубоко верующей, она накинула на голову платок, приказала мне следить за огнем в печке и побежала вслед за Ульяной на улицу. Домой в этот день она не вернулась. Возвратившись с работы, расстроенный отец побежал на поиски, вернулся он поздно с осунувшимся и враз постаревшим лицом. Оказывается, мама, как одна из главных зачинщиц бунта у церкви, была арестована и посажена в тюрьму. Ее вину отягощало еще и то, что она набросилась на представителя власти, плюнула ему в лицо и поцарапала щеку. Отец две недели обивал пороги всевозможных кабинетов, пытаясь освободить маму. Особенно он напирал на то, что у арестованной трое детей и о них кто-то должен заботиться. Утомленные чиновники спокойно объясняли ему, что такая мать вряд ли может научить хорошему маленьких граждан нашей великой страны, и выпроваживали папу за дверь. Вскоре без выходного пособия и объяснения причин отца уволили из училища, друзья шепотом поговаривали, что это, безусловно, связано с арестом мамы. Наверное, они были правы. Жить стало очень трудно, в доме без трудолюбивых и заботливых рук хозяйки все пошло кувырком, мы с братьями, как могли, старались готовить, убираться, но у нас получалось не слишком хорошо, отца постоянно не было дома, он вечно находился в процессе поиска какого-нибудь заработка. Денег катастрофически не хватало. Работать руками папа не особо умел, так как всю предыдущую жизнь посвятил своей любимой математике. Спасали частные уроки, но в те годы к учебе и получению серьезного образования стремились не многие, а безработных учителей с сомнительной биографией образовалось хоть пруд пруди. Поэтому найти ученика было совсем не просто. Маму выпустили через полгода, видимо, в связи с тем, что она серьезно заболела. Чахотка унесла мамину жизнь через месяц после ее возвращения домой. Это вконец сломило отца, он очень опустился, стал неряшливо одеваться, частенько выпивал. В тридцать третьем начался голод. Мне в то время было девять лет, братьям одиннадцать и двенадцать. Осенью папа отправился по деревням менять вещи на картошку и хлеб. Тогда многие так делали. За настенные часы, к примеру, если повезет, можно было получить мешок картошки, за колечко – две буханки хлеба… Отец из этой поездки не вернулся. Что с ним случилось, я не знаю до сих пор. Скорее всего, его скосил свирепствовавший в то время тиф, вечный спутник разрухи и голода. Мы остались одни. Когда от тифа умер мой старший брат Василий, соседи начали хлопотать об устройстве нас с Сашей в детский дом. Там я прожила до самого начала войны. Брат в сорок первом успел уйти на фронт, где и пал в сорок третьем смертью храбрых, я попала в оккупацию. Приход немцев застал меня в деревне, где мы с ребятами работали каждое лето в подшефном колхозе. Узнав, что в городе фашисты, наслышанное об их зверствах население запаниковало, многие покинули дома и обосновались в лесу. Так я попала в партизаны. В сорок втором году началось централизованное объединение разрозненных и малоорганизованных повстанческих групп в мощный партизанский отряд, действия которого координировались из Москвы. С этой целью из штаба армии к нам был заброшен в качестве комиссара, несущего в массы идеологию советского образа жизни, Горохов Алексей Федорович… Не надо делать такие удивленные глаза. Это действительно был дед Максима и Жени.

– Но я думала, что вы их родственница…

– Они так и думают. Мальчики привыкли, что тетя Катя всегда рядом, заботится, помогает… Хотя какая теперь разница, я ведь действительно полюбила их, как родных внуков… Так, на чем я остановилась?

– На партизанском отряде…

– Да… В отряде я была медсестрой, но, когда требовалось, вместе с другими совершала диверсии, делала рискованные вылазки в город. Одно время даже устроилась по заданию командира работать в офицерскую столовую в Смоленске… Об этих временах можно часами рассказывать… – Глаза бабы Кати стали влажными от подступивших слез. – Когда-нибудь потом расскажу о своих подвигах, сейчас о другом… Там в лесу зародилось сильное и прекрасное чувство, перевернувшее всю мою последующую жизнь. Мы с Алешей полюбили друг друга. Ему было тридцать два года, он был красив и статен, форма шла ему необыкновенно. Беда лишь в том, что он был женат. Перед войной, в тридцать девятом, у него родился сын, которого назвали в честь отца Алешей. Мальчика да и жену он любил, но чувство ко мне оказалось сильнее. Четыре года в землянке мы с Алексеем жили как муж и жена, после победы его повысили в звании и перевели служить в Нижний Новгород, я поехала следом за ним. Поступить по-другому я не могла. Летом сорок пятого года я родила девочку, дочь Алексея, теперь нас связывали неразрывные узы.

– Почему он не развелся с женой и не оформил отношения с вами? – тихо спросила я бабу Катю.

– В то время разводы, особенно в командном составе, не приветствовались, это могло сильно повредить продвижению Алексея по службе… Он переживал по этому поводу, разрывался между двумя семьями, к тому же жена начала догадываться, что с их браком далеко не все в порядке, постоянно закатывала скандалы, истерики. Видя, что жизнь Алеши постепенно превращается в ад, я стала подумывать об отъезде. Узнав о моих планах, он категорически запретил мне даже думать об этом и пообещал в ближайшем будущем разобраться в своей и нашей общей жизни… Но к сожалению, не успел. Меня неожиданно арестовали. Приехали ночью и забрали вместе с дочерью. Лизе не исполнилось тогда и двух лет, Алексей был в командировке в Москве. Меня охватило отчаяние. Только через трое суток меня вызвали к следователю, на мои вопросы о местонахождении дочери он только усмехнулся, чем привел меня в состояние паники. Из слов допрашивавшего меня человека я поняла, что кто-то написал на меня донос: якобы во время нахождения в партизанском отряде я поддерживала связь с фашистским штабом, располагавшимся в Смоленске… Бред полный. Вернувшийся из Москвы Алексей защищал меня, как мог, в мою пользу свидетельствовали многочисленные товарищи по отряду… Несмотря ни на что, разбирательство заняло полгода. Пока посылались длительные запросы в Смоленск, вызывались свидетели, разбросанные жизнью по всей стране… О своей судьбе я не особо волновалась, ведь я же не была ни в чем виновна… В то время мы еще свято верили в справедливость и гуманность… Я сильно переживала за дочь, ведь ей было всего два года… Алеша все это время занимался поисками Лизы, но она как в воду канула… Я вышла из тюрьмы в канун Нового года, полностью оправданная, но с холодной и опустошенной душой. Ближайший год превратился для меня в ад. Я ложилась и вставала с мыслями о дочери, жизнь сузилась для меня до одной конкретной цели – во что бы то ни стало найти Лизу. Мы не могли понять, кто и для чего прячет от нас девочку. Только в сорок восьмом году Алеше удалось узнать правду. Оказывается, Лизонька умерла в приемнике-распределителе на восьмой день после моего ареста от внезапного отека легких. Вскрытие показало, что у девочки была скоротечная двухсторонняя пневмония. Тогда же Алексей выяснил, что донос на меня был написан его женой. Она таким вот жестоким способом решила устранить со своего пути соперницу. Алеша подал на развод. Узнав об этом, его начальник высказал свое крайнее недовольство, потом его прорабатывали на партсобраниях разного уровня… Короче, ты уже поняла, что он остался в семье. Убитая горем из-за смерти дочери, я не смогла простить любимому трусости и предательства. Я собрала вещи и уехала из Нижнего Новгорода. Замуж так и не вышла, моталась по стране, целину поднимала.

– Ваши отношения с Алексеем Федоровичем на этом закончились?

– В семьдесят пятом году я купила дом и окончательно осела в деревне, корову завела, кур. Алеша нашел меня после смерти своей жены, в то время он уже был неизлечимо болен. Он прожил в моем доме пять лет. В восемьдесят третьем я его похоронила. Его сын отнесся ко мне очень хорошо. Я так и не поняла, рассказывал ли ему отец о наших отношениях, все как-то неудобно было спросить, а потом этот несчастный случай… Максим с Женей и до гибели родителей частенько подолгу гостили у меня в доме, поэтому я с радостью взяла на себя заботу о них после трагедии… Такая вот история, дочка. Видишь, как порой коварна и несправедлива судьба. Любовь дала мне дочь, ревность лишила единственного счастья в жизни.

Я молчала, пораженная рассказом бабы Кати. Какая странная и запутанная судьба у семьи Гороховых и людей, связанных с ними!.. Размышления прервал приход Максима Алексеевича.