Глава 32
ЯВЛЕНИЕ НАРОДУ

Костырев старательно вслушивался в запись, теребя одной рукой подбородок. Наконец он выключил магнитофон и взглянул на Ильяшина. Его глаза за толстыми выпуклыми линзами очков казались огромными и удивленными.

— Насколько можно верить Жмурову? — спросил он.

— Не знаю, — сказал Ильяшин. — Я думал над этим. Рациональное зерно здесь есть.

— Рациональное зерно есть везде, даже в отрицательном результате.

— Я думаю, — решительно выступил Ильяшин, — что Жмуров не врет. Он понимает, что если мы не найдем настоящего убийцу, то вакантное место обвиняемого останется за ним. А ему ой как не хочется занять это место! Он понял, нет смысла своим молчанием вешать на себя труп. Он не отпирается, что взял перстень и пистолет, хотя осознает, что этим подводит себя под подозрение. А мужчина, ссору которого с Шиловской он слышал, — это Кабаков. Я думаю, дело было так: Кабаков пришел к Шиловской, они поссорились, он ударил ее чем-то в висок, и она умерла. Сценарий ссоры был такой же, как и в случае с Барыбиным. Он требует, чтобы она вычеркнула его из своей книжки. Она в него стреляет, но он выбивает из ее рук оружие и наносит удар подручными средствами. Тогда великолепно объясняются два пулевых отверстия. Одна пуля предназначалась Барыбину, а другая — Кабакову.

— Какой-то нездоровый параллелизм получается. Повторение одного и того же сюжета с двумя различными людьми. Кабаков всю жизнь был честным человеком, и согласись, что у нас больше оснований верить ему, чем рецидивисту. Кроме того, при тех отношениях, которые сложились у Кабакова с Шиловской, невероятно, чтобы она в него стреляла. Приглашая его для беседы, она рассчитывала на другое. На то, что он, найдя ее в плачевном состоянии и прочитав письмо, — не отходя от кассы, предложит ей руку и сердце. С ее стороны это был сильный, тщательно рассчитанный ход. Выполняя неординарную психологическую задачу, она не могла внезапно решиться убить самого дорогого для себя человека… Нет, думаю, Кабаков здесь ни при чем.

— Ну хорошо, а если Барыбин? — согласился Ильяшин. — Жмуров не знает точного времени, когда он вошел в квартиру Шиловской. Может быть, он ошибся на час. Тогда он мог застать как раз сцену, когда Шиловская и Барыбин ссорились в спальне. И когда Барыбин убежал, спеша в банк к назначенному времени, Жмуров забрал перстень и пистолет. Поэтому-то Кабаков и обнаружил труп уже без перстня.

— А как же второй выстрел? Барыбин утверждает, что Шиловская стреляла в него один раз, но мы нашли два пулевых отверстия. Баллистики сделали вывод, что выстрелы произведены из разных точек комнаты, с разных высот. Барыбин не стал бы умалчивать о втором выстреле, понимая, что мы все равно восстановим истину и его ложь раскроется. Могут найтись свидетели, которые слышали два выстрела, и тогда веры ему не будет. Он не знает о том, что у нас есть вторая следственная версия, в которой главное подозреваемое лицо — уголовник Жмуров, фигура, безусловно гораздо более выгодная, чем он сам. А если бы знал, то, конечно, молчал бы о том, что ссорился с Шиловской, надеясь, что мы спишем все на уголовника.

После длинного монолога Костырев закашлялся и, стуча графином о край стакана, налил теплой воды и залпом выпил ее. Сняв очки, отчего его глаза сразу стали меньше и хитрее, он продолжал:

— А что у нас получается со временем? Посмотри сам, Барыбин, по всеобщему свидетельству, отсутствовал в банке полчаса, между одиннадцатью и одиннадцатью тридцатью. В принципе он мог совершить преступление. Если предположить, что все было так, как он рассказывал: ссора, пистолет и т. д. Но в это время Жмуров никак не мог находиться в квартире, потому что его видели в пельменной в без нескольких минут двенадцать часов и работницы его запомнили. Таким образом, Барыбин и Жмуров не стыкуются. Так?

— Похоже.

— Да к тому же Жмуров слышал один выстрел. В случае, если бы он стал свидетелем сцены между Барыбиным и Шиловской по тому варианту, на котором ты настаиваешь, он должен был услышать два хлопка. А ведь выстрел пистолета без глушителя невозможно не услышать. Потом, допустим, Кабаков. Невероятно, но допустим. Около двенадцати он купил цветы и не спеша направился к Шиловской. По свидетельству работниц пельменной, Жмуров вышел оттуда в районе двенадцати. Трех минут ему бы хватило за глаза, чтобы дойти, подняться черным ходом и не спеша открыть дверь. В это время ссора была в разгаре, а Кабаков еще даже не дошел до дома Шиловской. Улавливаешь?

— Улавливаю, — задумчиво отозвался Ильяшин.

— Скорее всего, именно Кабаков был тем человеком, шаги которого Жмуров услышал. Именно Кабаков спугнул Жмурова и помешал ему дальше мародерствовать. А ведь, по свидетельству и Кабакова, и Жмурова, и врачей, Шиловская к этому времени, примерно к двенадцати тридцати, была уже мертва. Значит, исключается и Тюрина, которую при случае можно было бы заподозрить в убийстве хозяйки, и Тишина, которая на это время имеет хотя и не железное, но достаточно достоверное алиби.

— Что же тогда? — недоумевая, воскликнул Ильяшин. — У нас никого не остается!

— Остается загадочная личность, если верить Жмурову, то он — мужчина. Он сбивчиво говорит и не имеет особых примет. Интересно, все основные подозреваемые имеют мотивы для убийства Шиловской: Барыбин — из-за денег и книги, Кабаков — из-за книги, Жмуров — из-за перстня и пистолета. А загадочный человек — неизвестно, имеет ли он мотив. Допустим, этого человека не существует. Тогда трое подозреваемых имеют примерно равные по обоснованности возможности для убийства. Но у Барыбина и Кабакова не согласуются время посещения и время смерти Шиловской, и только у одного Жмурова эти немаловажные факторы блестяще совпадают. Впрочем, насколько можно верить всем троим — мы не знаем. Если верить показаниям только двоих из них — тогда третий оказывается виновен. Если верить Барыбину и Кабакову — виновен Жмуров. Если Жмурову и Кабакову — Барыбин.

— Головоломка какая-то получается, — вздохнул Ильяшин.

— Да… — подтвердил Костырев. — Но если вооружиться гипотезой о существовании четвертого человека, то показания всех троих отлично согласуются друг с другом. Но почти невероятно, что мы найдем четвертого, о котором нам неизвестно абсолютно ничего.

Ильяшин встал из-за стола и, разминая застывшие члены, прошелся по комнате.

— Я почему-то склонен верить Жмурову. Не знаю почему, но мне показалось, что он изо всех сил желал говорить правду. Он даже признался в том, что шел убить свою любовницу Тюрину за то, что она будто бы изменяла ему, пока он мотал срок.

— Хорошо, — согласился Костырев. — То, что он не лгал, тоже нельзя исключать. Вот что. Проведем следственный эксперимент. Пусть Жмуров посидит в кладовке, в которой он, по его словам, отсиживался в момент убийства, а мы пригласим тех, кто был там двадцать шестого. Кроме женщин, конечно.

— Отлично! — обрадовался Ильяшин.

— Возьми ребят, все хорошенько организуй, чтобы не дать Жмурову возможности для побега. Слава Богу, что сейчас, после того как нашими усилиями был пойман Жмуров, начальство немного успокоилось. Но ненадолго. Журналисты не забывают о нас. Они бомбардируют пресс-центр требованиями опубликовать результаты. Ссылки на то, что это тайна следствия и вину может установить только суд, на них не действуют. Резвые и настырные ребята!

— Да, — заметил Ильяшин, — в таких условиях на Жмурова, если мы не найдем четвертого, падет вся вина за преступление.

— Вот и постарайся найти его, — резюмировал Костырев, устало растирая кончиками пальцев набрякшие веки. — У нас еще есть чуть меньше месяца до срока приостановления дела. Имея рецидивиста Жмурова с собственноручно подписанными показаниями о посещении двадцать шестого июня квартиры убитой, нам не позволят приостанавливать следствие. Дело, так или иначе, передадим в прокуратуру. А следователь прокуратуры не будет разбираться, имея на руках подобные факты.

— А если до окончания срока мы получим неопровержимые факты того, что четвертый существует? Есть же у нас неидентифицированные «пальчики»? Надо искать!

— Ну ладно, — вздохнул Костырев, — завтра я выслушаю твои идеи. А сейчас давай по домам, а?

Занимаясь Жмуровым, Ильяшин совершенно позабыл о том, что Алтухов, неожиданно пропавший и так же неожиданно появившийся, добивался встречи с Костыревым. Теперь он постепенно выплыл из памяти и болезненной занозой напоминал о себе, притягивая мысли. Кроме того, Костя с трепетом размышлял о том, как отнесется шеф к такой отвратительной безалаберности своего помощника.

Результаты следственного эксперимента, проведенного после допроса Жмурова, оказались ошеломляюще отрицательными. Жмуров никого не опознал. Ни Барыбин, ни Кабаков, ни Пансков не вызвали в нем твердой уверенности в том, что кому-то из них принадлежит голос человека, совершившего убийство.

— Вот видишь! — сказала Лиля Анцупова. — Костырев прав. Врет твой Жмуров как сивый мерин.

— Если бы он врал, то ему было бы выгоднее показать на одного из тех, кто участвовал в следственном эксперименте.

— А если бы им оказался один из понятых?

— Ну, не знаю. Может быть, Жмуров пытается выиграть время.

— Зачем? Какой смысл? Ведь это ему не поможет, поскольку все равно придется возвращаться в колонию.

— Кстати, ты же сама говорила, что человек невиновен, пока его вина не доказана.

— Красивая фраза из учебника по криминалистике, — фыркнула Лиля.

— Пару дней назад ты говорила диаметрально противоположные вещи, — заметил Ильяшин.

— В реальной работе бывают обстоятельства, когда фактов не хватает и приходится дополнять их домыслами. Вот ты и дополняешь факты домыслами. Только не против уголовника Жмурова, а в его защиту. Помнишь того парня, которого ты искал в начале расследования? Такой долговязый? Ну, он еще попал в аварию. Я его видела на похоронах Шиловской.

— Ну, помню, Алтухов. — Ильяшин весь подобрался, почувствовав, как смутная догадка забрезжила где-то в глубинах его сознания. — И что из этого?

— А то, — довольно ответила Лиля. — Он появлялся и у Кабакова, требовал признания в убийстве Шиловской, и у Барыбина, с теми же обвинениями. И, между прочим, у Панскова он тоже появлялся, только тот был у своей невесты.

— Ну и что?

— Как что? Зачем он мельтешит? Значит, он как-то причастен к делу. Он может оказаться тем самым четвертым, которого ты мечтаешь найти.

— Может быть, он родственник или знакомый. Явился требовать справедливости.

— А что он тогда делал двадцать шестого около ее дома?

— Ну, мало ли, пришел и не застал… Конечно, он может что-то знать о смерти Шиловской, но боюсь, немного. Конечно, Алтухов — шанс, за который надо уцепиться. Но он не убийца. Двадцать седьмого июня он даже не знал, что она погибла. На этот раз именно ты, госпожа Анцупова, строишь домыслы.

— Посмотрим, — гордо сказала Лиля и, задрав нос, обиженная недоверием, ушла.

Зазвонил телефон. Ильяшин взял горячую, нагретую солнцем трубку, и она сразу же прилипла к потной ладони. Звонил шеф. За два года службы Костя научился понимать душевное состояние начальника по малейшим нюансам голоса. По глуховатому, немного срывающемуся тону Костя сразу же понял: что-то произошло. Но, судя по плавным, сдержанным интонациям — ничего экстраординарного. Однако тем не менее что-то случилось.

«Но что? — гадал Костя, спешно натягивая китель. — Неужели начальство решило пропесочить нас за медлительность? Или Осташов решил почтить нас своим присутствием? Ну да нам не привыкать к тычкам от начальства».

Он заспешил по коридору, на ходу застегивая пуговицы и морщась от неприятного ощущения липкости после целого дня одуряющей, изнурительной жары.

Перед Костыревым, задевая высокими коленями крышку стола, сидел высокий бледный молодой человек странного, болезненно-страстного вида, с беспокойным взглядом небольших темных глаз. Это был мужчина лет тридцати, с небольшой взъерошенной головой, резко выдающимся вперед носом и бледными узкими губами, при малейшем движении лица изгибавшимися в нервной смущенной полуулыбке. Его встревоженный взгляд, еле заметные подергивания плеч, сцепленные на коленях кисти рук выдавали в нем впечатлительную натуру, которой свойственны глубокие, болезненно-острые переживания.

«Алтухов!» — догадался Ильяшин.

Костырев кивнул ему на стул, стоящий позади и немного сбоку от стола. С этого места хорошо был виден профиль посетителя, его затылок с небольшим ершиком коротких волос и тонкой жилистой шеей, на которой тревожно пульсировала синяя жилка.

— Итак, вы говорили, что хорошо знали Евгению Шиловскую? — повторил вопрос Костырев, вводя Ильяшина в контекст разговора. — И в каких вы с ней состояли отношениях?

— Я же вам уже сказал… Я не могу поведать вам обо всем, это слишком личное, но, поймите, мой священный долг найти ее убийцу и покарать его.

— Его? — зацепился за последнее слово Костырев. — А может быть, это личность женского пола?

— Нет! Я знаю, что это он! — Голос посетителя звучал беспокойно, постепенно повышая тон. — Я пришел к вам, чтобы потребовать его ареста! Идет уже второй месяц после ее гибели, а он все разгуливает на свободе, наслаждаясь всеми благами жизни, и даже завел новую жену!

«Это он про Барыбина, что ли? — недоумевал Ильяшин. — Ишь ты!»

— Погодите, погодите, — остановил поток пылких речей Костырев. — Кого вы имеете в виду? Вам известно имя убийцы? Назовите его!

— Конечно известно! Все знают, кто он! Только вы спрашиваете меня об этом, как будто сию секунду народились на свет! Это ее муж! Муж, который не нашел лучшего способа избавиться от нее! И он на свободе — вот что меня поражает! Он разгуливает на свободе, наслаждается жизнью, развлекается, в то время как она… Она… Там… в земле… в темноте, среди червей!.. — Алтухов закрыл рукой глаза, как будто ему было мучительно больно.

— Ну, успокойтесь, успокойтесь, — почти ласково проговорил Костырев, наливая из графина стакан воды и подавая его посетителю. — Если он действительно виновен, то мы обязательно примем меры.

Громко глотая воду, Алтухов одним махом осушил целый стакан. Когда он пил, его кадык поднимался вверх и было видно, как вода проходит вниз, струясь внутри жилистой шеи.

— Давайте начнем с самого начала, — предложил Костырев. — А то у нас с вами сумбурный разговор получается. Ваши имя, фамилия, отчество?

— Зачем вам? — наморщил лоб Алтухов. — Впрочем, ладно, пусть будет так. Алтухов Олег Владимирович. Вам показать паспорт?

— Будьте добры… А почему вы так уверены в том, что Барыбин убийца Евгении Шиловской? У вас есть какие-либо факты? — мягко спросил Костырев, держа в одной руке паспорт, а другой вынимая чистый лист протокола допроса и подавая его Ильяшину. Тот приготовился записывать.

— Как почему? — заговорил посетитель, заметно успокоившись. — А кто же, по-вашему, еще? Я был у него, одного взгляда достаточно, чтобы убедиться, что он убийца. Съездите к нему и посмотрите ему в глаза, в них вы все прочтете. Он рад, что совершил это. Он меня увидел и сразу понял, что я все знаю, поэтому испугался и приказал своим халдеям вытолкать меня вон. Но он не смог представить, что я приду к вам, иначе он бы меня тоже прикончил.

— А кроме уверенности, у вас есть еще какие-нибудь факты, материальные основания? — осторожно осведомился Костырев.

— Какие факты! Какие основания! А кто, по-вашему, еще мог такое сделать? Я был у старика, у артиста…

— У Кабакова?

— Да, кажется, его так зовут. Так вот, все, что про них болтают, будто Олечка его ребенок — вранье, сплошное вранье!

— Почему?

— Потому, что это мой ребенок! Ведь я так любил ее… Еще немного, и она вернулась бы ко мне, и тогда Олечка звала бы меня своим папой. Она знала, кто ее настоящий отец. Она называла меня отцом, когда ей было только два года, и я играл с ней в парке. Тогда Олечка сразу узнала меня, это голос крови! Она так и спросила: «Ты мой папа?» И я ей шепнул на ушко, чтобы она никому об этом не говорила.

Ильяшин лихорадочно строчил по желтоватой бумаге, и у него не было времени удивляться.

— Так вот, старик не мог убить ее, — продолжал посетитель. — Он трус, он боится малейшего шороха. Тот щенок, который будто бы был ее любовником, тоже ни при чем. Я видел вчера, как он садится в машину к какой-то девушке. Не знаю почему, но мне кажется, что он не убивал ее. Зачем ему было это делать? Из-за того, что напридумывали про них Бог весть что?

— Значит, вы уверены в том, что в убийстве замешан Барыбин, — спокойно резюмировал Костырев.

— А я что вам талдычу битых полчаса? — с сарказмом спросил Алтухов. — Ну, наконец-то вы поняли. Надеюсь, вы примете меры, чтобы упрятать его за решетку.

— Постараемся, — пообещал Костырев. — Вот что я хочу спросить вас, Олег Владимирович, пусть вам это не покажется странным, вы давно в Москве?

Алтухов наморщил лоб, исподлобья глядя на следователя.

— Какое это имеет отношение к делу… Давно…

— Когда вы приехали?

— В середине июня. Потом я уехал домой, занял денег, оформил отпуск и вернулся сюда, чтобы все выяснить.

— Чтобы найти убийцу?

— Да. Это мой священный долг.

— Это мы уже слышали… А двадцать шестого июня вы где находились, не можете припомнить?

Посетитель еще сильнее наморщил лоб и замер, углубившись в раздумья.

— Нет… — выдавил он хмуро. — Меня сбила машина, и я попал в больницу, это все, что мне известно. — Он снова задумался и с неожиданной страстной горечью произнес: — Какой-то рок преследует меня. Ах, если бы я оказался в тот день рядом с ней, все было бы по-другому, все! Я бы спас ее, увез, сделал бы счастливой, оградил бы се от завистливых людей, которые портили ей жизнь! Но надо же, как раз в этот день по какой-то дурацкой случайности я попадаю в больницу с сотрясением мозга…

— Значит, вы не помните, где были утром двадцать шестого июня? — подытожил Костырев.

Красноречивый, мучительно-страдающий взгляд был ему ответом.

— А знаете ли вы, что вас сбила машина около дома, в котором жила ваша знакомая, и во время, примерно совпадающее с временем ее гибели?

— Как это? — Поднятые вверх брови выражали неподдельное изумление.

Костырев полез в стол, порылся в нем и наконец извлек тоненькие листки — копию протокола дорожно-транспортного происшествия, которую Ильяшин снял в ГАИ. К ней прилагалась схема, на схеме были изображены улица, дома, арка. Стрелочки обозначали направление движения транспортного средства и пострадавшего.

Несколько минут прошло в напряженном молчании, пока Алтухов изучал документ. Наконец он отставил в сторону листки и задумчиво произнес:

— Да… Я, наверное, шел к ней и… Наверное, я почувствовал, что с ней что-то неладно, что ей что-то угрожает, и поспешил к ней. Но не успел. Меня сбил дурацкий, нелепый, никому не нужный грузовик, — проговорил он со злостью и горечью.

— Вы не учли одну существенную деталь, — мягко заметил Костырев, снова разворачивая схему ДТП. — Вот посмотрите. Видите, синяя стрелка? Это ваше направление движения. Вы, по заключению многочисленных свидетелей, бежали. А вот этот квадратик — дом Шиловской, видите? А вот это — арка, выход из двора, вот он. Вы выбежали из арки и бросились через дорогу, где и попали под колеса грузовика. Понимаете?

— Не совсем.

— Значит, вы шли не к Шиловской, а от нее, — заключил Костырев, внимательно следя за лицом собеседника. Он надеялся увидеть на нем страх, подозрение или испуг. Но оно оставалось таким же, каким было за минуту до того, — сосредоточенно-недоумевающим.

— От нее? — наконец повторил Алтухов и снова наморщил лоб в напряжении. — Я не помню, нет…

— Подумайте, попробуйте представить себе двор, арку, дорогу…

— Нет… Я не помню. Если бы я действительно был там, то не смог бы забыть этого… Нет, я не помню ничего, — решительно заключил Алтухов, отодвигая листки. — Но все же странно, очень странно… Меня сбили около ее дома… Я даже не знаю, где она жила… Нет, решительно странно и непонятно. Я не могу ничего объяснить вам…

Он устремил на Костырева жалобный взгляд темных глаз, подернутых синевой.

— Кроме этого документа, у нас есть еще показания свидетелей, которые видели, что вы выходили из подъезда, в котором проживала Шиловская. Они видели вас за несколько минут до того, как вы попали под машину. Это свидетельствует о том, что вы посещали ее утром двадцать шестого июня.

— Не может быть, — возразил Алтухов. — Это слишком нелепо. Если бы я был у нее тогда, то защитил бы ее от всего на свете. И уж конечно, не забыл бы этого, даже если бы колонна «КамАЗов» проехала через мою голову. Нет, это исключено.

— Вы действительно ничего не помните, — засомневался Костырев, — или не хотите вспомнить?

— Я был бы рад что-нибудь извлечь из памяти, но… Увы, сплошной черный провал и только какие-то смутные, почти неразличимые обрывки, какие-то белые пятна посреди мутной черноты, — пожаловался Алтухов.

Ильяшин внимательно следил за посетителем. Ему казался неестественным избыток нервозности и беспокойства у посетителя — Алтухов изредка подрагивал, как будто был готов сию минуту вскочить и бежать куда-то.

— Вам надо показаться врачу, — мягко заметил Костырев. — Возможно, вы обладаете бесценными сведениями, необходимыми для следствия, но не в состоянии оперировать ими. У нас есть замечательные доктора, они вас и посмотрят, согласны?

— Хорошо, — согласился Алтухов, но, спохватившись, добавил: — Но я ведь вам уже все сказал самое главное… Арестуйте этого типа, ее бывшего мужа, Барыбина. Это он. Я чувствую — он ее убил! — Он положил ладонь на левую сторону груди.

— Хорошо, хорошо, — согласился Костырев. Он понимал, что спорить с посетителем бесполезно. — Кстати, не хотите ли побывать в доме Евгении Викторовны? Может быть, обстановка напомнит вам происшедшее и поможет извлечь из памяти забытые куски?

— А это возможно? — обрадовался Алтухов. — Да-да, конечно, пойдемте, я так хочу побывать там… Неужели я попаду к ней домой! О Боже!..

Ильяшин с удивлением увидел неподдельную радость на лице Алтухова: он возбужденно сжимал руки и оглядывался по сторонам, готовый бежать хоть сейчас.

— Не сегодня, нет. Давайте завтра утром. Мы подготовимся…

— Хорошо, тогда завтра, — поникшим голосом сказал Алтухов. Вставая, он разогнулся, выпрямился во весь свой рост и, как-то растерянно оглядев кабинет, пошел к двери. Его руки были слишком длинны и нелепо свисали вдоль тела, оканчиваясь огромными кулаками. «А силен, должно быть, — машинально подумал Ильяшин, оценивая размер кулаков. — Такой как вмажет…»

— Это он, четвертый. Зря вы его отпустили. Завтра приедем, а его нет. Сбежит, — с сожалением произнес он, как только за посетителем закрылась дверь.

— Не сбежит, — уверенно заключил Костырев. — Зачем же он тогда добивался встречи? Чтобы поболтать с нами о своих подозрениях?

— Странный он какой-то. Не в себе, по-моему. Кто знает, что ему взбредет в голову. Может быть, он специально сюда прорывался, чтобы выведать, как идет расследование.

— Для этого не обязательно было скандалить у Кабакова и бросаться на охранников Барыбина, — возразил Костырев. — Если человек виновен в чем-то, он не станет играть с огнем, даже если огонь очень красивый. Ты же видишь, он помешан на всем, что относится к Шиловской. Завтра мы покажем его врачам. Пусть определят, действительно ли он ничего не помнит, и заодно оценят степень его вменяемости. Подозреваю, что у него не вполне адекватная оценка действительности. Кстати, подготовь Жмурова. Повезем его завтра на следственный эксперимент. Обеспечь присутствие понятых и участие Сухих, чтобы она опознала Алтухова.

— А Жмурова? Зачем Жмуров? Вы думаете, что…

— Вот именно. Но пока не думаю, но надеюсь на то, что он опознает его голос. Чем черт не шутит…