Книга: Голая правда
Назад: Глава 13 НА ЛЕЗВИИ БРИТВЫ
Дальше: Глава 15 МЕЖДУ МОЛОТОМ И НАКОВАЛЬНЕЙ

Глава 14
«ГОЛАЯ ПРАВДА» О САХАРЕ МЕДОВИЧЕ

Когда за приторным юношей захлопнулась дверь, Лиля открыла одну из клеенчатых толстых тетрадей, лежащих на столе, и задумчиво зашуршала страницами. Интересно, почему Пансков так боится упоминания своего имени в этой книге? Что такое хотела рассказать о нем Шиловская? Насколько сильно боялся он разоблачения и как далеко мог пойти против своей всемогущей приятельницы? Лиля стала разбирать быстрые размашистые строчки:
«Наверное, я, как и была лет… пятнадцать назад, так и остаюсь наивной провинциальной дурочкой. Думающей, что можно прожить на зарплату… Что можно любить не за деньги, а за мифическую прекрасную душу… Что можно играть в театре из любви к искусству, а не из любви к славе и к тем зеленым бумажкам, которые сопровождают эту яркую птицу… Милые, глупые бредни! Как долго я не могла от вас избавиться! Даже и теперь иногда встречаются люди, способные заморочить голову мне, представляете, МНЕ, многоопытной Лизавете С…»
Улыбаясь, Лиля недоуменно пожала плечами. Повествование велось от имени Лизаветы Смердящей, слабоумной нищенки из «Братьев Карамазовых». Что ж, обычный литературный прием, выдающий амбиции автора и одновременно его страсть к самоуничижению. Ладно, надо запомнить эту психологическую деталь. Читаем дальше:
«Разрешите представить вам, мои добрые читатели, восходящую звезду московской сцены (он взойдет туда даже по трупам), прекрасного юношу, подающего блестящие надежды (но никак не милостыню в подземном переходе!), замечательный талант (его блеск всегда отраженный), удивительные задатки (впрочем, задатки он никогда не возвращает) — Владика Панскова! Прошу любить и жаловать! Аплодируйте, господа!
Уф, уж его-то, делая уступку своему извечному правдолюбию и страсти к истинным деталям повествования, я наконец могу назвать настоящим именем. У него впереди почти вся жизнь, будет время отмыться, да и ничего ТАКОГО он не натворил, а посему стесняться ему нечего. Да и мне не надо верить, достопочтенные читатели, хотя я, как и обещала вам, пишу только голую правду… Ведь он скажет вам… Но вы не верьте, господа, все было не так! Не верьте, господа… Не верьте…
Наверняка вы еще не знаете, кто он. Или не помните. Описываю подробно. Красавчик, любимец юных дев, любитель выпить, поклонник золотого тельца. Характер нестойкий, отнюдь не нордический. Вы думаете, что это все же его личные замечательные качества? Нет, что вы, все его черты, кажется, позаимствованы из ролей, которые он играл. Так играл, что сжился со своими героями. Сросся кожей с персонажами. И забыл, кто он есть на самом деле.
Его я подцепила от скуки. Понимаете, господа, рассказываю как на духу. Даме тридцать лет, одолевают хандра, сомнения, голодная юность в общаге, жизненные разочарования дают о себе знать и т. д. А вот перед ней золотоголовый Адонис с умильными глазками голодного подвального кота. Трется об ноги, клянется в вечной любви после миски с рыбой… И опять же, поймите, господа, даме хотя и не слишком юной, но тоже хочется бесшабашности, бездумности, легкости, бескорыстия…
И главное, чтобы не было расчета, мелочного, детального расчета: если сделаю это, что она мне за это даст? Чтобы хотя бы с ним не было этого довлеющего над миром принципа «Do ut des» — «Даю, чтобы ты дал». Чтобы забыть о дивидендах от дружбы. Чтобы не было нужды продавать любимую, как упавшие в цене акции. Чтобы не обращали внимания на возрастную девальвацию курса женщины. Чтобы биржевая паника и финансовый кризис не влекли за собой немедленную продажу меня, убогой Лизаветы С, с аукциона.
Невозможно, скажете вы? Возможно, невозможно… Но так этого хотелось!
Что действительно невозможно — это быть совершенно слепой, когда входишь в комнату и видишь, что вышеописанный Антиной прячет в карман пятьдесят долларов, лежавшие на полочке. Тебе нужны деньги, дорогой? Бери, дорогой! Я все тебе отдам, и Солнце, и Луну, и бесчисленные мириады звезд, все богатства мира, и саму себя в придачу…
(«В нагрузку», — сказал бы он. Нет, сказать побоялся бы, подумал.)
Но ему не нужны ни Солнце, ни Луна, ни мириады звезд. Он любит доллары. Еще, кроме долларов, он готов брать услугами. Ну как не иметь человеку маленьких слабостей… Однако со временем эти слабости растут в размерах. Увеличиваются, разрастаются, как бородавка на носу у старухи, пока не становятся главной приметой ее лица.
А какие услуги может предоставить небезызвестная вам Лизавета? Нематериальные, но очень выгодные в финансовом смысле. И в смысле подъема популярности выгодные тоже, оная популярность же, напоминаю, выражается в повышенной мелькательности на экране.
Ну, например, встречается небезызвестная вам Л.С. с одним клипмейкером и говорит ему, как своему старому знакомому: «Слушай, Ашот, у нас в театре мальчик есть, ну просто картинка! Двигается хорошо, голоса, правда, нет, да он и не нужен. Если тебе нужен такой купидончик в кадр, не забудь про него, пригласи…»
И Ашот никогда не забывает пригласить купидончика… А Л.С. за это тоже потом расплатится. Услугами. Даже если эти услуги не очень чистоплотны…
А бывает и не так… Встречается та же Л.С. с какими-нибудь знакомыми рекламщиками и рассказывает в который раз с искусно разыгрываемым восторгом в голосе про доморощенного купидончика. А те и рады. «Конечно, — говорят, — пригласим. У нас как раз заказ на рекламу презервативов. Мы его с девушкой состыкуем и снимем…» — «Стыкуйте, — говорю, — как хотите. Вам и карты в руки…» — «А ты нас за это с господином П. состыкуешь. Чтобы рекламку нам заказал, а не конкурирующему агентству». — «Конечно, ребята, — говорю, — о чем разговор. Вы мне, я вам».
А у самой рожа кислая — не хочется мне к господину П. в подружки набиваться и услуги у него выпрашивать. А приходится… Чего только не сделаешь ради любимого человека… Звезды достанешь с небес плюс оплаченные билеты на Каннский кинофестиваль, все сокровища своей души подаришь, а то и часики за полторы штуки преподнесешь (чтобы не опаздывал на свидания, чтобы, будучи со своей Маней, знал, когда ему надо спешить к Л.С).
А Сахар Медович меня за это комплиментами осыпает. Мол, какая ты у нас, Лизавета, такая-растакая, даром что Смердящей зовут. И красавица, и умница, и все тебя знают, все тебя уважают, все тебя слушают… Я тоже хочу таким быть, научи, введи в круги, замолви словечко…
Ну, говорю, Сахар ты наш, Медович, на чужом горбу в рай не въедешь. Надо самому расти головой до неба.
Но не хочет Сахар слушать умные речи мои, думает, — раз, два и в дамки… А сам за спиной так и копошится, так и копошится, тенеты плетет, юных девиц, выгодных невест в силки подманивает.
Но все его закулисные метания только цветочками оказались. Милые шутки. Ягодки он до поры до времени припрятывал от разлюбезной своей Лизаветушки. А ягодка эта — неописуемой красоты девица, дочка неописуемо привлекательного директора столь же неописуемо привлекательного банка. Зовут ее Маня, Манечка, Манюня… А фамилия у нее, скажем, Дачухина… И папа у нее соответственно тоже Дачухин… А банк у них, семейное корыто, называется, естественно, — Дачух-банк.
Ну, естественно, бедная Лизаветушка ту любовь неминучую мигом заприметила. Умылась, горемычная, слезами и думает:
«Что же, скоро настанет пора лететь соколу моему ясному в дальние страны, к новым землям. Загрызет меня тоска-кручинушка… Лети, лети, сокол ясный, за своей новой ясынькой…»
Однако смотрит Лизаветушка и глазам своим не верит: сокол наш ясный насиженное гнездышко покидать не собирается. Комплименты крученые нашей Лизавете так и вьет, так и вьет, ни на шаг от нее не отходит, в ясны глазыньки все смотрит, нет ли в них грустинушки или намека какого? А гнездо-то Лизаветино все обхаживает, все обтаптывает… А и то, зачем ему лететь в далекие страны? Он ночью с одной ясынькой, днем с другой. У одной «капусты» стрельнет, у другой прикормится, хорошо ему, соколу ясному, двумя парами белых ручек холеному быти. Сладостно!
Но не все коту масленица. Тут уже и с молодой ясынькой свадебка намечается, и скрыть невозможно, а старую бросить жалко: какая-никакая, а все золотые яйца несет. И задумал наш сокол так дело свое провернуть, чтобы и с новой своей зазнобушкой свадебку сыграть, и со старой дружбу не порушить.
Как же сделать-то это? Задача для вас, любители головоломок, посложнее бинома Ньютона будет. Но для Сахара Медовича, хотя он в университетах не обучамшись, ничего проще быть не могло!
Вот встречает как-то наш Сахар своего сокурсника по училищу. Мол, как живешь да как хлеб жуешь?
Сокурсник, молодой человек голодной наружности, ему и отвечает, горестно охая:
— Да как живу, плохо живу… Живу в провинции, обитаю в коммуналке, соседка — безумная старуха, за дверью по ночам караулит, с ножом на меня бросается, все никак на нее управу не найду… Театр на грани закрытия, зарплату не платят… Вот приехал, может, кто возьмет меня хоть куда-нибудь, а не то переквалифицируюсь в сантехники…
Наш оборотистый сокол и отвечает, строя из себя благодетеля:
— И-и, милый мой, сейчас без большого блата в столице не устроишься, и не мечтай. Но я, по счастию, таким блатом обладаю… в силу своего таланта. Запросто со всеми звездами чаи гоняю… Тебе повезло, что ты меня повстречал. Уж так и быть, замолвлю за тебя словечко одной значительной особе. Только ты меня во всем слушайся…
На том и поладили.
Подскакивает мелким бесом наш Сахар Медович к ничего не подозревающей Лизавете и говорит:
— Вы у нас дама в искусствах изрядно прознамши. Да вы и сами из себя ничего-с, хороши-с, как на сцене, так и в действительности-с. И я, говорит, за счастие почитаю рядом с вами одним воздухом дышать-с…
Таким речам внимаючи, Лизавета тает, как мороженое в жаркий полдень, ажно слеза ее от чувствительности прошибает.
А Сахар Медович свою линию гнет, не забывается:
— Есть у нас говорит талант один, выдающийся. Прозябает он на провинциальной сцене. Отчего бы вам, ваше сиятельство, не посмотреть на него, не опробовать для какой-никакой завалященькой роли… Вы бы своим проницательным оком мигом определили, есть ли в нем выдающиеся способности или так, скучная серость одна…
Лизавета С, смахнув платочком слезу, выползшую от нечаянной нежности, говорит, мол, зови его, будем смотреть, каков он талант есть.
Тогда Сахар Медович шасть к своему другу и научает его:
— Все, друг мой, сладится. Ты только не забывай ей сладкие комплиманты отпускать, да в глазки заглядывать, да почаще делай вид, что ослеплен ее красотою и таланты ейные очень шибко душой уважаешь.
Друг, однако же, робеет.
— Как же, — говорит, — я буду перед ней таким фертом рассыпаться, когда это даже неприлично в моем юном возрасте с такими солидными мадамами амуры иметь…
— Не боись, — втолковывает ему наш Сахар Медович, — уж я-то знаю, что говорю, сам сию науку до тонкостев превзошел. Ты, главное, прикинься в нее до смерти влюбленным и все старайся поближе к ней сесть да ручку чмокнуть. Глядишь, она и растает…
А сам думает:
«Пока он за ней увиваться будет, я за ее спиной к свадебке приготовляться стану. А потом, когда он совсем приятелем с ней сделается, возымею я вид оскорбленный, дескать, ревную сильно, до крововозлияния в сердце, до кровопускания в голове. Оскорблен, дескать, оказываемым приятелю предпочтением, и поскольку в лучших чувствах своих я унижен и растоптан, то удаляюсь под сень струй с другой особой, несравненно более привлекательной, поскольку папаша ейный мне теперь зарплату регулярно платит. А ваших подачек мне отныне больше не нужно. Не нуждаемся-с!»
Так думал наш Сахар Медович, однако же не учел одного существенного обстоятельства — того, что у друга его, за которым бабка с ножом гонялась, действительный талант оказался, а не только внешность одна. И взяли его в хороший теантер без всякого содействия Лизаветы С. и без наглых ухаживаний со стороны высоконравственного друга, потому что скромность в ем значительная образовалась.
После водворения во столицах же друг этот провинциальный захаживать к Лизавете в дом стал, однако не для того, чтобы ручки ей лобызать, а просто из любопытства, а также чтобы интересных людей, там изредка бывавших, послушать.
А Сахар Медович все ждет не дождется, когда же удобный момент стукнет, дабы на месте преступления схватить за руку коварных полюбовников. И выбрал, наконец, момент-то.
Заходит он как-то к Лизавете поздно вечером и видит, сидят оне с другом и сладко беседуют. Не успев еще в комнате обсмотреться, начал он претензии высказывать, мол, вижу, что вы уже полюбовники давние, а меня за дурака все считаете, за нос водите. А я ваших измен терпеть не могу. И другу своему одним глазом мигает, мол, давай, подтверждай изменщичество.
А друг его покраснел, очи в землю тупит и только головой мотает, мол, не было отродясь ничего такого подобного — невиновен, мол, напраслину, мол, возводишь.
А тот, оскорбленный, набычился, страшно кричит, ажно слюни брызжут, ножкой об пол топочет:
— Я вижу, кому предпочтение оказывается в этом доме!
И ждет, что друг его встанет и скажет гордо в таком роде:
— Да, мы с Лизаветой С. влюблены друг в друга по гроб жизни и желаем сей факт пред всем миром засвидетельствовать!
И тогда бы Сахар Медович с гордым видом имел бы полное право удалиться к сладкой невесте Дачухиной под сень струй.
Однако же друг сих словес глаголеть не стал, а только, растерявшись, кивал, желая отрицать возведенный на него поклеп в прелюбодеянии с Лизаветой. А тут с кухни и подмога ему подоспела — актеры М. и К. там самосад курили, за жизнь беседовали.
Обиделся Сахар Медович тогда на Лизавету. Ой, как крепко обиделся, что не смог уличить ее в изменщичестве и далее пользоваться ее милостями на правах обиженной стороны. Знал же, лихоимец, что Лизавета милосердна бывает, тем и хотел воспользоваться… Да не вышло!
…И зачем же я вам байки такие некрасивые рассказываю, любезные читатели? Не для поучения же, не для просвещения. А рассказываю я вам для того, чтобы самой чуточку оправдаться и на других хоть капельку глазки вам раскрыть. Да и посмеяться тоже не повредит… Смейтесь, люди добрые, господа хорошие, смейтесь! И знайте, над чем смеетесь — над голой правдой!»
Дочитав до конца главу о Сахаре Медовиче, Лиля закрыла тетрадь. Да, конечно, ничего особо компрометирующего для Панскова здесь нет, но несомненно, ему будет не слишком приятно встретить свою фамилию. От книги Лиля ожидала чего-то другого. Чего-то вроде роковых страстей, битвы гигантов, сумерек богов. А здесь — обычное сведение счетов. Она улыбнулась. Таким и представлялся ей Владик, каким описала его Шиловская, — мелким прихлебателем, альфонсом и жиголо. Нет, такой человек вряд ли способен на преступление. Размах у него не тот.
Хотя как знать, как знать…
Назад: Глава 13 НА ЛЕЗВИИ БРИТВЫ
Дальше: Глава 15 МЕЖДУ МОЛОТОМ И НАКОВАЛЬНЕЙ