Книга: Какого цвета ночь?
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

Глава 5

Окидывая критическим взглядом свой жизненный путь, Виталий Васильевич Чипанов не мог причислить себя к неудачникам, скорее наоборот…
Оснований радоваться жизни у него было более чем достаточно. Собственный бизнес — небольшая сеть подмосковных спиртзаводиков — приносил стабильный доход. Правда, жена его не так давно погибла в автокатастрофе, но на ее место тут же заступила красивая, умная Александра, моложе его на целых двадцать лет, да еще и с хвостиком. О такой женщине можно было только мечтать — как говорится, королева в гостиной, кухарка на кухне, шлюха в постели… Он считал, что ему несказанно повезло, ведь могло бы получиться наоборот, как в старом анекдоте: шлюха в гостиной, королева на кухне, кухарка в постели…
На работе его встречала влюбленной улыбкой вышколенная секретарша, тайно боготворившая своего шефа. И хотя она была очень хорошенькой, имела отличный, весьма аппетитный зад и длинные ноги, но с шефом у нее были исключительно деловые отношения. Во-первых, потому, что шефу пока вполне хватало своей молодой жены, во-вторых, потому, что Виталий Васильевич вполне справедливо подозревал, что у этой девицы есть какие-то шашни с его сыном, который служил в этой же конторе заместителем директора, то есть своего отца.
Сыночек Стасик был, слава Богу, раскручен на все сто. Учился он, правда, всегда неважно (его больше интересовали мотоциклы, девчачьи юбки и каверзы с приятелями, чем биквадратные уравнения), но сумел-таки к двадцати трем годам закончить автодорожный институт. Папочка отбил его от необходимости служить родине и пристроил на теплое местечко в своей конторе. Собственно, именно для него, для Стасика, и была организована фирма по продаже немецких машин «Фолькстрейдинг». Правда, официально пока директором фирмы именовался сам отец семейства, но он, казалось, только и ждал, когда сын, постигнув трудную науку бизнеса, наконец расправит крылышки для самостоятельного полета и сможет заменить отца на прибыльном посту. Впрочем, безалаберному отпрыску пока было опасно доверить такое ответственное дело, как руководство процветающей фирмой. Не говоря уже о целой сети подмосковных спиртзаводов.
Свою головокружительную карьеру предпринимателя Чипанов начинал во времена оны, и начинал он ее довольно скромненько. Он родился в так называемой лесопарковой зоне столицы, в тихом и уютном Славгороде, в семье скромной работницы финуправления и обыкновенного преподавателя мясомолочного техникума, искалеченного войной. Детство у него было довольно голодное и ничем не примечательное. А вот юность… Виталик с младых ногтей решил, что в жизни он будет продвигаться по политической линии. И поэтому планомерно совершал восхождение от секретаря комсомольской ячейки в педагогическом вузе до первого заместителя председателя Славгородского райисполкома.
Однако путь по партийной вертикали был самой скромной и незначительной частью его карьеры… Жизнь мелкой партийной сошки, представителя так называемого низшего звена советской номенклатуры, показалась ему не слишком яркой и примечательной. Ну, квартира, ну, спецзаказы, даже не служебный, а собственный «Москвич-412», летом Сочи или даже соцстраны… Короче, как у всех.
Внешне все обстояло отлично, однако душа первого заместителя все же просила большего. Чего-то ей не хватало, этой душе, чтобы в полной мере ощутить всю прелесть скоро преходящего человеческого бытия. И, только войдя в рамки почтенного возраста, Чипанов понял, чего именно, — денег. Именно деньги, а не власть, не карьера, не принадлежность к партийной элите, стали казаться ему единственной возможностью получить независимость и от людей, и от общества.
На отдыхе в Крыму, в цековском санатории, Чипанов познакомился с авторитетным человеком, ни фамилии, ни звания которого он тогда не знал. Звали этого человека Самвел. В книге отдыхающих он был записан как Тер-Карапетянц, что, как минимум, выдавало его принадлежность к армянской национальности. У Самвела были гладкий, почти лысый череп, пронзительный взгляд, проникающий в мозг собеседника, и плохие, кривоватые зубы. Он носил белый костюм с черной рубашкой, вокруг него всегда вились стайками, как назойливые насекомые, самые привлекательные женщины, перед ним трепетали швейцары, официанты и горничные санатория — те, кто на Чипанова, как на мелкую административную пешку, не обращал внимания. Все объяснялось просто — этот человек был богат. Очень богат. В тени великой системы социалистического производства этот первый капиталист, подпольный промышленник, цеховик из Еревана, ковал свои тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч… Но не долларов, естественно, а рублей.
Конечно, он не просто так клепал поддельные штаны «Леви Страус» — у Самвела были большие связи и среди армянских воров в законе, и среди руководства республики. Эти две линии обороны позволяли ему находиться на относительно безопасном расстоянии и от тех и от других. Очевидно, он платил и тем и другим, и платил так много, что и те и другие позволяли ему шиковать открыто, с апломбом нувориша.
Самвел отчего-то заинтересовался мелким служивым товарищем из Подмосковья. Подпольный капиталист засиделся в своей виноградной республике, ему там было тесно. Как ни странно, ему тоже не хватало денег. Еще больших денег. И он решил пойти в наступление на столицу. Но ему нужна была официальная «крыша» и человек, хорошо знающий местные условия. Завоевание столицы он решил начать с дальних ее рубежей. И Славгород показался ему идеальным местом для стартового прыжка…
Поэтому с юга Чипанов уезжал полный заманчивых планов относительно своего будущего благосостояния. Да и воздух в середине восьмидесятых был уже совершенно другой — в нем носились свежие ароматы свободы предпринимательства, запахи частной инициативы.
— И деньги наши, и идеи наши… Ваше — только ваше «да», — сказал Самвел, стоя в белом костюме у белого «линкольна» (невиданная штука по тем временам), провожая безвестного заместителя председателя в Симферопольском аэропорту.
Новый альянс капитала и власти стал приносить плоды скромненько, но уверенно. Первым (но не последним) очезримым итогом совместного предприятия стал новенький видеомагнитофон в доме у Виталия Васильевича и нутриевая шуба жены. За этими последовали и другие «реалии» процветания. Дело росло и развивалось как на дрожжах.
Самвел вскоре уже официально превратился из подпольного Ротшильда в видного коммерсанта и, хотя и не нуждался более в поддержке мелкого подмосковного функционера, все еще продолжал по привычке отстегивать Чипанову деньги за «покровительство». Однако эти подачки становились час от часу скуднее.
Чипанов не стал обижаться на Самвела. Не стал делать ему пакости и настраивать против него руководство района. Он поступил умнее — решил сам заняться хозяйственной деятельностью. Используя свои связи, получил в аренду небольшой заводик по деревообработке на окраине города и открыл там цех по производству маек с аляповатыми «импортными» надписями. Трикотаж был отечественный, красители — отечественные, производители — тоже отечественные, а вот майки получались импортные. Чудны дела твои, Господи!
Вскоре майки сменились джинсами-варенками, джинсы — итальянской мебелью местного производства, мебель — голландскими окорочками, а окорочка в свою очередь безмолвно пали под натиском чуда двадцатого века — компьютеров.
Районный исполком давно уже лишился своего верного бойца, город Славгород давным-давно лишился своего выдающегося жителя, а Москва приобрела удачливого, почти законопослушного коммерсанта, умело скрывавшего (как новобрачная скрывает давнюю потерю девственности) свое партийное прошлое и службу у власть предержащих. Несколько десятков миллионов, заработанных на торговых операциях, Чипанов вложил в производство спиртного.
Новое предприятие, не требовавшее огромных капитальных вложений, сразу же сделалось необычайно прибыльным. Спустя год спиртзаводов было два, еще через полгода — три, а потом они размножались, как кролики, в геометрической прогрессии. Производственные мощности фирмы «Славгородтрейдинг» размещались по всем окрестным районам: в Подольске, Клину, Можайске, Наро-Фоминске, Одинцове.
Дело росло и расцветало на радость хозяину и на радость дававшим «крышу» браткам, которых сосватал Чипанову Самвел, еще в бытность свою подпольным коммерсантом. Сам Тер-Карапетянц уже давно покоился в сырой могиле. Ему «помазали лоб зеленкой» за какие-то темные дела еще в начале девяностых. До Виталия Васильевича доходили смутные слухи, что честный промышленник не вовремя изменил своему жизненному кредо — иметь дело только с товарами народного потребления — и переключился на провоз и реализацию наркотиков, за что и был наказан теми, кому он в ажитации вседозволенности перешел дорогу.
Однако набирающая силы капиталистическая власть все туже и туже закручивала налоговые гайки, превращая частную коммерцию в невыгодный бизнес. Браткам плати, государству плати… Что тогда бедному крестьянину на жизнь останется? Так, одни слезы… Чипанов рано понял, что хотя и говорят: ласковый телок двух маток сосет, но нынче ситуация другая, целых две матки, охочие до «зеленых хрустов», тянут из него все жизненные соки. Он решил ограничиться одной, более доброй, та, которая играла по раз и навсегда установленным правилам, предпочитая не пилить сук, на котором сидит, — уголовная «мама» оказалась более ласковой.
Потом, ощутив прелесть безнаказанности и неподотчетности, Чипанов стал втихую гнать левую водку, неучтенную продукцию. По бумагам выходил спиртовой заводик с одной мощностью, с которой небольшие налоги отстегивались государству, а на деле — в десять раз большей, с которой государство не имело ничего, но зато соответствующие криминальные структуры получали неплохой навар.
И вот наконец-то к закату жизненного пути к Виталию Васильевичу пришло то чувство уверенности в собственных силах и собственном благосостоянии, которого он ждал не один год. Уже меньшие суммы он вкладывал в производство, позволяя себе небольшую прихоть или баловство, например вишневый «Шевроле-Блейзер-Т15», напоминающий своей мощью армейский грузовик или ракетный тягач, с бронированными дверями и пуленепробиваемыми стеклами, баком на сто двадцать литров, или молодую жену, наконец…
Теперь, обретя немалый капитал, он с уверенностью смотрел в будущее. Будущего он не боялся…

 

Психушка — маленькая модель большого государства. В ней есть номенклатура (руководители-врачи), карательные органы — санитары, обслуга — сторожа и нянечки, и, наконец, рядовые граждане, народ — больные. Народ психушечный, как весь остальной народ, очень разный. От века он разделен на категории, как охлажденные куры в магазине. Самые худые и синие мало интересуют медицинских богов. Они лечатся в основном амбулаторно по месту жительства и только в периоды обострений попадают на обследование в больницу. Пациенты второй категории примерно соответствуют клювастым монстрам с длинной, покрытой пупырышками кожистой шеей и задорно торчащим копчиком. Эти пациенты не так безобидны, как первые. Они лечатся в стационаре общего типа. Там либеральный режим, димедрол на ночь, ласковые медсестры колют витаминчики и алоэ для повышения мозгового тонуса. Там можно получать передачи хоть каждый день, там на праздники отпускают на побывку к родным, там относятся к человеку почти как к человеку. Почти!
Пациенты третьей категории соответствуют тем безногим, безголовым тушкам, которые, грея под мышками худенькие крылья, синея от холода, ждут своего часа на прилавке, чтобы после двух часов томления под еле вздрагивающей пленкой жира в кастрюле быть поданными на пару с лапшой в бульоне, — это куры суповые. Пациенты эти не совсем простые, они обладают серьезными заболеваниями, они требуют к себе повышенного контроля, который обеспечивается только в больнице определенного типа. Там все гораздо строже. Там попытка заныкать таблетку за щекой или стащить шприц из процедурной приравнивается к государственной измене и наказывается соответствующим образом. Там уже не добрые нянечки, напоминающие по внешнему виду легендарную Арину Родионовну, обслуживают капризных больных, там суровые, амбалистого вида мужчины стоят на страже их психического здоровья. Им, кажется, придушить больного легче, чем вылечить, но ведь лечат…
Четвертая, высшая категория в вышеозначенной классификации — это те белотелые ангелы с умильно сложенными крылышками и полиэтиленовым мешочком с собственными внутренностями внутри, которые занимают высшую ступень в куриной табели о рангах. Им соответствуют самые крутые психи — людоеды, серийные убийцы, маньяки, просто многоэпизодные личности, которые попадают в стационары с интенсивным наблюдением. Там палаты-камеры всегда под замком и «успокоительное» меряют ведрами. Там усиленная охрана и неусыпное наблюдение. Таких клиник у нас в стране всего шесть — в Москве (знаменитые «Серпы», институт имени Сербского), Питере, Орле, Черняховске, Сычовке и Камышине.
Отделение в Петелинской больнице, куда перевели Ивана после пятилетнего усиленного лечения, считалось относительно безобидным. С одной стороны, оно было вроде бы специальное, то есть закрытое, но в то же время и не слишком строгое. Туда обычно отправляют долечиваться тех, кто уже прошел курс самой что ни на есть интенсивной терапии. То есть только тогда, когда мозг в голове больного уже окончательно превратился в бесформенную массу, своим качеством напоминающую холодец, — нечто без желаний, без мыслей и даже без страха.
Иван плохо помнил, как его привезли в Петелино. Пять лет прошли как летаргический сон, не оставляя после себя никаких воспоминаний. Последнее, что он помнил оттуда, — это пронзительно холодные руки врача или нескольких врачей, строгий каркающий голос, который произнес глухо, точно за кадром:
— Решение комиссии — перевести в стационар облегченного режима.
Потом его везли сюда в специальном вагоне с зарешеченными стеклами. Сопровождал его санитар с чемоданчиком. В чемоданчике лежали одноразовые шприцы, жгут для внутривенных уколов, таблетки в праздничной станиолевой упаковке, бинт и — ампулы, ампулы, ампулы… Наполнить кровь пузырьками эйфории — и вновь унестись в черный сонный провал. Потом из пустоты резкий окрик санитара, тормошение, бесцеремонные похлопывания по спине и слово «приехали».
Через зарешеченное стекло фургона Иван увидел темные, заросшие травой аллеи, черную громаду лиственного леса вдалеке, песчаные дорожки, поросшие травой, старинную помещичью усадьбу с колоннами и высокими окнами, которую со всех сторон обступали обтрепанные флигельки с подслеповатыми окнами.
Машину встретил невысокий человек в белом халате и накинутой на плечи телогрейке, который сказал:
— Везите в четвертое отделение.
Подпрыгнув на горбике, фургон медленно подъехал к угрюмому двухэтажному зданию с покосившимся крыльцом и решетками на окнах. Вокруг него ощерилась шипами колючая проволока в два ряда. Местами проволока была разодрана. Из лаза в заборе, равнодушно зевая, вышла беременная пегая сука с сильно отвисшими сосцами.
— Принимайте груз! — весело бросил санитар.
Задняя дверца фургона распахнулась, Иван вышел, окинул взглядом клочок серого неба, несколько лохматых пыльных кустов и собаку, дружелюбно вилявшую хвостом.
— Ну тут у вас и охрана… — иронично произнес санитар, оглядывая покосившийся забор во дворе отделения. — И как тут от вас психи не поразбегаются!
— А куда они денутся, — равнодушно бросил мужчина в телогрейке, принимая пухлую пачку бумаг — сопроводительные документы больного и его историю болезни. — Это после уколов-то…
— Хоть бы какого мужика с ружьем посадили. — Санитар неодобрительно кивнул на старушку с газетой, на обороте которой сиял бородавкой небезызвестный коммунистический лидер.
Из двадцати двух отделений Петелинской лечебницы, где содержались старики, дети, женщины, туберкулезники, лица с дополнительными патологиями, четвертое отделение было особенным. По приговору суда там содержались убийцы, грабители, гениальные до сумасшествия мошенники, патологические личности. Желтые шторы, желтые стены, репродукция Шишкина в холле, искусственные пыльные цветы, призванные создать уют. В палатах — характерная мужская вонь, смешанная с обычным медицинским запахом. Процедурная за решеткой, за пудовым замком. Окошечки в дверях палат, снова замки.
Тарасов Юрий Степанович, завотделением, человек с морщинистым лбом, светлыми, как бы ржавыми волосами и усталыми, совсем больными глазами, провел новенького в свой кабинет. Оттуда открывался вид на лес и поле, с нависшим над ним пухлым, словно беременным дождем, небом. И лес, и поле, и небо были раскрашены в клетку — обычный узор решетки, сопровождавший Ивана последние несколько лет жизни.
— Ну, что там у нас, — недовольно пробормотал завотделением, разговаривая сам с собой.
Пролистав историю болезни, он удивленно вскинул брови в сторону потупившегося больного, но промолчал.
— Ну и дозы, — хмыкнул немного погодя, перевернув страницу, — лошадиные! У нас такого изобилия, как в Сычовке, нет. И не жди. Галоперидол по особым случаям… Максимум — седалгин…
И тут же вписал в объемистый журнал нового пациента и новое назначение…
Теперь ощущения от инъекции показались ему непривычными и странными. Ничего не болело, но крови в его теле стало как-то слишком много. Сначала это почувствовали ноги, затем кровь защекотала по венам, постепенно поднимаясь, как веселящий газ, до самой головы, точно вместо красной липкой жидкости в теле текло шампанское, игристое вино из его давних студенческих времен. В ушах тихонько зазвенело, а потом внезапно показалось, что голову обложили ватой, он словно оглох. Предметы в палате немного отдалились, стали как будто более резкими и реальными. Наверное, ему заменили препарат. Потом эйфорический газ в венах сменился осенней хмурой усталостью. Глаза безвольно закрылись. Слезы защипали веки. Отчего-то вспомнился запах старых книг… Мама, еще молодая, с густыми темными волосами и бирюзовыми сережками в ушах, маленький щенок в корзинке возле двери — слабое тельце, отчего-то неподатливо закоченевшее… И собственные пальцы, сжимавшиеся со странной силой. И собственные глаза в зеркале — два стоячих озерца, полные недвижной воды. И холодящие кожу влажные дорожки на щеках… Это была жизнь, из которой он помнил только шелковистость остывающего мертвого щенка…

 

Я медленно брела на работу. Войдя в двери нашего офиса, поняла, что мой начальник уже на месте — сидит в холе, тепле и неге и наслаждается, судя по запаху, сразу и сигаретой и горячим кофе.
Ненашев произнес:
— Кстати, сегодня звонил один тип. Нас ожидает классная работа!
— Вот как? — спросила я с унылым видом. — Еще хотелось бы, чтобы хорошая работа всегда сопровождалась хорошей погодой… А что за тип?
— Не знаю. Но кажется, он не содержится в списке ста самых богатых людей Москвы, я проверял.
— Еще бы, такие клиенты выбирают себе контору посолиднее. С евроремонтом и квалифицированным персоналом, прошедшим огонь, воду, медные трубы и школу КГБ.
— Он живет на Кутузовском, — бросил мне Михаил. — Тебе о чем-нибудь это говорит?
— О том, что это может быть бывший партаппаратчик на пенсии, у которого каждая блоха на счету. А что ему нужно?
— Он хочет, чтобы мы понаблюдали за его женой. Чем занимается и так далее. Завтра он приедет, чтобы обговорить детали, все-таки это не телефонный разговор.
— Ясно, — сказала я, с наслаждением протягивая окоченевшие конечности к батарее. — Ревнивый супруг. Или супруг, который ищет малейшего повода, чтобы перестать быть оным…
— Ему лет пятьдесят с лишком. Солидный баритон, уверенный голос…
— Новый русский? — спросила я с надеждой.
— Не знаю. Без распальцовки — вроде не бандит. Деньги обещал хорошие.
Я задумалась. Все это было слишком замечательно, чтобы быть правдой.
— Вообще-то следить за неверными женами считается не слишком чистоплотной работой, — сказала я. — По крайней мере, среди солидных сыщиков. Это примерно, как работа проктолога среди врачей. Неужели ты хочешь быть проктологом?
— Ну и что! — легкомысленно отозвался мой шеф. — Лишь бы за это хорошо платили. И знаешь, в этом случае куда меньше риск нарваться на какого-нибудь придурка с пистолетом или отморозка с ножом в руке.
— Меньше, вот как? — спросила я с сомнением.
Кажется, меня тревожили дурные предчувствия…
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6