Глава 16
Когда вечером следующего дня я, мужественно преодолевая похмельный синдром, вернулся в Троепольское, в сенях меня встретили рыдающие лица древних старух, мрачная физиономия церковного сторожа Савельича, негромкие распоряжения врача и горестный гомон в доме.
Игорь лежал на кровати белый как мел. Его померкшее лицо, обрамленное черными, как гудрон, кудрями, утопало в подушке. Ссохшееся, худое, как щепка, тело едва приподнимало одеяло.
— Что случилось? — испуганно спросил я, обращаясь к одной из старух, окружавших дом. Они напоминали черных воронов, слетевшихся к трупу лошади. Они каркали и кружились во дворе, переходя с место на место, их черные одежды произвели на меня ужасное впечатление.
— Батюшка наш… — всхлипнула одна из них. Отец Амвросий… Помирает…
— Почему? Отчего? Он же еще вчера был здоров… — Я хотел добавить «как бык», но вовремя замолчал.
— Ночью сегодня… — всхлипнула старушка. — С колокольни упал… Все косточки себе переломал. Сейчас кончается…
— Да вы что?! Что за ерунда?! — Я был ошарашен. — А зачем он на колокольню полез?
— Кто его знает, милок?.. Без сознания батюшка наш, ничего не говорит. Может, по хозяйственной надобности что-то…
— Ночью? — поразился я. — По хозяйственной надобности?! А почему в больницу не везут?
— Нельзя, врач говорит. По дороге помрет, пусть уж лучше в родимом доме, под образами отойдет, все ж лучше…
— Пришел в себя, пришел! Сейчас прощаться будет, — прошелестело в толпе.
Я попытался было проникнуть в комнату, где лежал Игорь.
— Вы куда? — встал на пороге врач.
— Я родственник, — нагло заявил я и прошел к кровати.
Отец Амвросий лежал, бессмысленно уставя глаза в потолок.
— Игорек, это Сергей. — Я осторожно тронул желтую руку, лежащую поверх одеяла. — Что случилось? Скажи, это они? Да? Они?
Огромные миндалевидные глаза остановились на моем лице. Мне на секунду стало жутко. В их черном бездонном озере я как будто видел чей-то чужой, жуткий и холодный взгляд. Оттуда прямо мне в глаза взирала смерть.
— Игорек, ты слышишь меня? — Я вновь тронул ледяную руку. — Это они, скажи!
Бескровные губы разжались, прозрачный пузырь слюны возник в черной щели рта и беззвучно лопнул.
— Кто это был, Игорь? — произнес я. — Скажи, кто тебя так?
Его губы сомкнулись, глаза заволоклись страшной непрозрачной пеленой и остановились, как будто силясь различить что-то за моей спиной.
Я оглянулся. Но там никого не было. И я понял смысл этого взгляда в пустоту…
Я отпустил безжизненную руку, вышел из дома и перед десятками встревоженных лиц, с ожиданием и надеждой глядящих на меня, произнес, сосредоточенно смотря в землю перед собой:
— Отец Амвросий умер…
Старушка, одна из тех любопытных особ, которые, как кошки, лезут лапой в любую щелку, где видят маломальское шевеление, с охотой рассказывала мне:
— Всенощную он служил — лица на нем не было… Уж не заболел ли, думали мы с Марьей Петровной… Из Москвы гости были, те, что на колокол отцу Амвросию деньги давали… А он, сердешный, словно не в себе был, светел лицом, ликом строг и как будто душой уже в другой мир смотрел. Чувствовал свою смертыньку…
Холодом продрало мне спину. Я поежился. «Чувствовал смертыньку…» Неужели и он ощущал, как стремительно сжимается кольцо, охватывая горло железным холодным обручем, как текут, отщелкивая секунды, последние часы, как все ближе и ближе подступает к нему белая стена, без выбоинки, без кирпичика, белая стена, за которой — ничего… А может быть, он просто тихонько сдвинулся после смерти жены, от одиночества и бесконечных молитв, как говорится, «креза пошла»? Ведь когда я его видел в последний раз, он был почти не в себе — разъяренный фанатик с безумными глазами. Проповедь мне такую задвинул, пытался в свою веру обратить, заставить покаяться…
— Тот, что был из Москвы, пачку денег батюшке вручил за поминовение усопших. Потом уехали все, а он в дом пошел, мы видели… А Марья Петровна мне и говорит: гляди, мол, Наталья, на колокольне белое свечение будто… Поглядела я, и правда, батюшки светы, будто что-то белое колышется. Жутко нам стало… Неужто, думаем, ангел Господень на землю к нам спустился, церковь нашу своим дыханием освятить… А луна-то такая, за весь год только однажды такая луна и бывает, крупная да ядреная. А потом думаем, это колокол новый недавно повесили, свет-то на его боках и играет и нам сияет, как будто ангел летит, крылышками машет… А потом глядим — будто бы как черная птица на землю спустилась… А утром уж Савельич наш пошел к заутрене церковь прибирать и нашел батюшку Амвросия… Лежал он, сердешный, грудями к земле припав, уж почти и не дышал…
Поскольку в последние дни постоянного места жительства у меня не было, мы договорились с Кэтрин, что я буду связываться с ней по утрам, до половины одиннадцатого. На этот раз я топтался возле метро «1905 года», ожидая, пока необъятных размеров дама найдет в себе силы вырваться из душных объятий таксофонной будки. Дело в том, что периметр кабины в точности соответствовал габариту пожилой леди, и поэтому существовала реальная возможность, что дама уйдет вместе с кабиной, будучи не в силах избавиться от ее тесных объятий.
Но все закончилось благополучно, пыхтя и ругаясь, дама вылилась через незначительную щель в виде двери, и я занял освободившееся место. До конца связи оставалось не более десяти минут.
Я три раза набирал номер. Три раза долбаный автоответчик сигналил мне в ухо и требовал оставить свое сообщение. И каждый раз я пронзительно орал, пытаясь докричаться: «Кэтрин, возьми трубку, нам надо поговорить!» Но лишь презрительное молчание было мне ответом.
Прожорливое чудовище под названием «таксофон» сожрало все мои жетоны и не пожелало их выплюнуть, несмотря на требовательные стуки по корпусу. Наконец прохожие пригрозили вызвать милицию, и я, испугавшись самосуда, свалил.
Настроение мое, и без того поганое, испортилось вконец. Что случилось с Кэтрин? Почему она не отвечает? У нее дела или с ней что-то стряслось? Я не находил себе места от беспокойства. А может быть, у нее просто служебная командировка? Или нет времени? «О Господи! — молился я. — Только бы с ней все было в порядке! Только бы с ней все было хорошо!»
Мрачное расположение духа, вызванное смертельным дыханием преследования, которое я непрерывно чувствовал на своем затылке, завладело мной полностью. Моральное состояние стало отвратительно низким. Я стал бояться людей. Шел по улице, воровато оглядывался, чтобы определить, не следит ли кто-нибудь за мной, спускался в метро, плыл по течению толпы в переходах, потом резко разворачивался, шел обратно с встречным потоком и вновь выплывал на поверхность. Однако все мои антишпионские потуги были напрасны. Никто за мной не следил, никому я не был нужен.
И хуже всего, что мне совершенно некуда и не к кому было податься. Некоторые бывшие друзья стали врагами, а некоторые погибли. У меня остался только один друг, товарищ и даже брат — Кэтрин. Но я не мог ее найти.
Неожиданно гениальная мысль, достойная Шерлока Холмса, мисс Марпл, Ната Пинкертона, Эркюля Пуаро и всех остальных сыщиков, вместе взятых, осветила мой мозг, опасно напрягшийся в ожидании опасности. Московское бюро AEN — вот выход из создавшегося положения! Или она там, в бюро, или там знают, где она. Во всяком случае, они должны располагать сведениями, жива ли хотя бы она!
Я потратил штук десять жетонов и час времени, чтобы выяснить телефон гнезда американских журналистов. Трубку поднял какой-то мужчина, который со знакомым мне американским акцентом сначала долго требовал, чтобы я поведал ему свою информацию, а потом, чувствуя, что не добьется от меня ничего путного, пробормотал, что никакой мисс Мэйфлауэр здесь нет и в ближайшее время не ожидается.
Следующий звонок туда же привел к более ощутимому эффекту. На сей раз мне довелось разговаривать с какой-то девушкой, судя по отсутствию всякого акцента, из местных. Она более сочувственно отнеслась к моим мольбам и ответила, что мисс Мэйфлауэр сейчас здесь нет, и где она обретается в данный момент, никому не известно.
— Пожалуйста, узнайте, что с ней, — умолял я самым жалобным из того набора голосов, который имелся в моей коллекции. — Это очень важно! Ее телефон не отвечает, и я боюсь, что с ней что-то случилось.
Наконец мои слезные мольбы проняли даже такую бесчувственную личность, как секретарша на телефоне. Тяжело вздохнув, девушка мило пообещала, что попробует узнать и чтобы я перезвонил ей через часик.
Битый час с бурно колотящимся от дурных предчувствий сердцем я бродил по городу и ломал пальцы в безмолвном отчаянии. Кроме того, я изрядно докучал своими просьбами высшим силам, кто бы они ни были, надеясь, что меня услышат.
— Мисс Мэйфлауэр в данный момент находится в отпуске на родине, в Соединенных Штатах, — успокаивающе проговорила девушка в телефонную трубку. — Что ей передать, когда она вернется?
— Ничего, — растерянно пробормотал я и чуть было обескураженно не нажал рычажок автомата, но вовремя спохватился: — Как же она в отпуске, когда я два дня назад видел ее в Москве…
— Ничем не могу помочь, — оборвала меня девушка заготовленной фразой.
Я что-то истерически забормотал об опасности для жизни, о борьбе с наркомафией и прочих детективных штучках. Очевидно, это проняло даже секретаршу. Она тяжело вздохнула: «Подождите» — и пропала минут на двадцать.
Когда я уже затек от беспрерывного стояния на одной ноге в тесной кабине, трубка удивленно забулькала:
— Мисс Мэйфлауэр больше не работает в московском бюро AEN. После отпуска ее, по ее просьбе, командировали в одну из африканских стран, где она, по всей видимости, и находится в данный момент…
Бормотнув невнятное «спасибо», я ошарашенно бросил трубку.
Что все это значит? Какая африканская страна, черт побери? Отпуск — это еще я могу понять, но командировка в африканскую страну? Чертовщина какая-то!
Я долго пытался разложить по полочкам полученные сведения. Но от этого мое беспокойство ничуть не уменьшилось, а даже возросло. Конечно, они могли сообщить мне то, что она сама просила говорить тем, кто будет ее требовательно разыскивать. Это даже необходимо, поскольку Кэтрин постоянно ходит по лезвию бритвы между двумя мафиями — нашей и американской. Теперь мне понятно, почему у нее уже третий месяц лежит недописанная статья «More contacts with America»! Просто ей сейчас нет необходимости сдавать материалы в редакцию — она, как бы это выразиться, ушла в подполье.
А это значит что? Это значит, что американская журналистка Кэтрин Мэйфлауэр может быть вовсе не американская журналистка, а, например, агент ФБР, работающий по спецзаданию в нашей стране. А иначе откуда у нее те совершенные средства подслушивания, которыми она меня исправно снабжает? Конечно, оттуда, из этого источника… А работа в бюро AEN — это только крыша для Кэтрин. Но какое мне дело до всего этого? Главное, чтобы она была жива…
Нет, все-таки, наверное, она журналистка — Пулитцеровская премия, статьи в «МК», в «Вашингтон пост»… Фотографии из разных стран… Хотя почему бы агенту ФБР не иметь репортерскую крышу, которая позволяет почти безнаказанно влезать во все щели? Впрочем, какая мне разница? Кэтрин — это Кэтрин, она мне дорога. Она мне настолько дорога, что я сам боюсь в полной мере почувствовать, насколько. Что-то уж очень сильно я за нее волнуюсь. Даже сам удивляюсь!
И тут же, без всякого логического перехода, я стал вспоминать синие глаза, гладкие волосы цвета воронова крыла, точеную фигурку, неширокие бедра, грудь, едва вздымающую гладкую ткань длинного свитера, немного загорелую кожу и светлую полоску купальника на ней… Черт побери! Добившись такой женщины, я, вместо того чтобы защитить ее от опасностей и невзгод, то и дело теряю из поля зрения. А ведь опасность так и ходит за ней по пятам! Я вздохнул — однако и за мной она ходит тоже… И если Кэтрин хотя бы знает источник опасности, то я могу только предполагать. Конкретных фактов у меня нет. Почти нет…
Бездумно блуждающий взгляд случайно упал на очередной таксофон, попавшийся на пути. Рука в кармане нащупала последний жетон. Полный философской грусти и тоски по любимой, я набрал номер и задумался, печально глядя на обширную лужу, вольготно раскинувшуюся на асфальте. Ее глянцевая поверхность то и дело вздрагивала от редких капель дождя…
— Да, — неожиданно каркнул в ухо сухой, неприветливый голос.
— Кэтрин! — обрадованно завопил я. — Ты жива, моя малышка!
Задней частью мозга я сообразил: «Она не в настроении». А что такое Кэтрин не в настроении, я знал на собственной шкуре. Это смерч, тайфун, цунами. Это — прищуренные холодные глаза, резкий голос и пять цистерн самой ядовитой желчи, изливаемой на голову провинившегося типа.
— Кэтрин, милая моя, я так волновался, куда ты пропала? — смущенно забормотал я.
Опыт в произношении ласковых слов у меня не слишком богатый, но сейчас я почувствовал, что без него мне ну просто никуда! Как бы помогло мне сейчас это умение! Такое, как у тех мужественных парней с выдающимися вперед подбородками, от любого, самого короткого слова которых женщины в кино обычно млеют и позволяют делать с собой что угодно…
— Хочешь, я расскажу тебе анекдот?.. — скороговоркой проговорил я, чтобы разрядить грозовые разряды, крепнувшие в голосе Кэтрин. — Очень смешной анекдот… Обхохочешься! Я слышал его в электричке два дня назад… Короче, встречаются француз, англичанин и русский… Можно уже смеяться…
Кэтрин молча выслушала анекдот. Даже вежливого смешка я не услышал в ответ. Зато услышал другое:
— Я тоже хочу рассказать тебе анекдот. Тоже очень смешной. Ты тоже обхохочешься. Анекдот прямо с тебя писан…
— Давай, — с облегчением произнес я. Кажется, головомойка откладывается. — Слушаю.
— Русский приехал в Америку, приходит на пляж во Флориде, думает: да я такой парень, американки мне должны на шею вешаться! Ходит по пляжу час, два, никто на него внимания не обращает. Думает — в чем дело? Видит, стоит американец, плюгавенький, узкоплечий заморыш, а девушки вокруг него так и вьются, так и вьются! Говорит русский американцу:
— Джон, раскрой свой секрет, почему к тебе так женщины липнут? Что ты для этого делаешь?
Тот ему отвечает:
— Я использую для этого картофелину.
— ?
— Просто кладу ее в плавки, и от девчонок отбоя нет.
Отлично! Русский на следующий день купил самую большую картофелину, положил ее в плавки, вышел на пляж и ждет, когда девушки побегут к нему знакомиться. Девушки — наоборот, все от него разбегаются. Тогда Иван у американца и спрашивает:
— Слушай, Джон, я все сделал, как ты велел, но это почему-то не помогает.
Посмотрел на него Джон и говорит:
— Дурак ты, Иван! Я картофелину спереди в плавки кладу, а ты куда?..
Кэтрин выжидательно замолчала, давая мне время отсмеяться. После нескольких вежливых хихиканий я сказал ей:
— Анекдот прелестный! Только не понимаю, почему он ко мне относится…
Кэтрин выдержала небольшую паузу и ласково произнесла:
— Ты положил картофелину не в то место, мой дорогой!
— Что ты говоришь, Кэтрин?
— Да, совсем не в то место… Почитай сегодняшние газеты, милый. Почитай сегодняшние газеты…
Выскочив из автомата, я с нехорошим предчувствием в душе побежал под дождем к метро. Там, в переходе, я приобрел толстую пачку газет самого разного толка, уединился в скверике и начал нетерпеливо листать шуршащие страницы с круглыми пятнами расплывшейся влаги.
Так, публичные казни в Чечне… Строительство нефтепровода… Перестановки в правительстве… Покушение на высокопоставленного государственного чиновника… Нет, все это не то, все это ко мне не относится… А, вот, уголовная хроника!
Мельком взглянул на серо-черную некачественную фотографию и углубился в текст.
«Вчера в центре города взорван автомобиль криминальных авторитетов, главарей волгоградской преступной группировки, братьев Палей, известных в криминальной среде под кличкой Близнецы!
Около часа ночи братья Палей с двумя телохранителями вышли из ночного клуба «Monkeys», служившего традиционным местом встреч волгоградской ОПГ (организованной преступной группировки), сели в принадлежащий им бронированный джип «шевроле» и выехали по направлению к дому. Примерно через пятнадцать минут пути взрывное устройство, заложенное под сиденьем водителя, сработало. Взрыв, эквивалентный четыремстам граммам тротила, превратил машину авторитетов в груду искореженного металла.
Один из братьев Палей, Юрий, сидевший на месте водителя, погиб мгновенно, другой, Александр, умер спустя шесть часов в больнице. Еще двое человек, находившиеся в автомобиле, Виктор Степанцов, по кличке Шершень, и Алексей Кондратенко, по кличке Кондрат, получили ранения средней тяжести и находятся сейчас в институте Склифосовского».
Я опустил газетный лист и тупо уставился на урну около скамейки.
Что это? Дурацкий розыгрыш? Газетная утка? Первоапрельский репортаж?
Я посмотрел на число — нет, вроде бы все правильно. И в то же мгновение ужас ледяной рукой схватил меня за горло.
И они тоже! И до них дошла очередь… Те, кого я боялся больше всего, те, кого я обвинял во всех смертных грехах, на кого сваливал гибель моих друзей, — погибли! Теперь из нашей Шестой бригады осталось только трое.
Что же, в конце концов, происходит? Все это случилось в ту же ночь, когда погиб и Копелян! Неужели и Игоря и близнецов убил один и тот же тип? Или типы? Нет, убийца не мог одновременно оказаться в двух местах. А если их двое? Вполне… Но если смерть братьев можно кое-как обосновать криминальными разборками, то смерть священника ни в какие ворота не лезет… Странно…
Интересно, что говорит по этому поводу милиция? Я поднял газетный лист и с жадностью набросился на расплывающиеся под дождем строчки.
«Представитель ГУВД сообщил, что взрыв машины Близнецов относится к тем криминальным разборкам за передел в столице, новая волна которых прокатилась по городу в последние дни. Он сообщил, что взрывное устройство, заложенное под машину авторитетов, имело принципиально новый технический характер и сработало от тепла, выделяемого в резонаторе выхлопной трубы. При температуре выше семидесяти градусов плавкий предохранитель, препятствующий срабатыванию взрывного устройства, переходит в жидкое состояние, и взрывчатое вещество детонирует. Московские специалисты из технической лаборатории впервые познакомились с этим типом взрывного устройства и пока не могут с определенностью сказать, где и когда применялись подобные конструкции».
Я в ужасе схватился за голову.
Нет, это какое-то безумие! Кажется, мне все это снится в дурном сне. Сейчас ущипну себя за ногу и проснусь…
Изо всей силы я сжал кожу на запястье и вскрикнул от боли. Нет, версия сна отпадает как неперспективная… Что же тогда остается? Остается, что я сам, лично, вот этими вот руками убил двоих человек, двоих своих друзей!
В отчаянии я запустил руки в вихры. Неужели это правда? Неужели действительно я убил человека, двоих человек? И еще двоих ранил. Я опять уткнулся в газету… Да, все правильно. Место и время сходится. Джип «шевроле» тоже не так уж часто встретишь на улицах… Но ведь она говорила, что это всего-навсего подслушивающее устройство. Не знала? Ошиблась? Кому же оно предназначалось на самом деле? Ведь она рисовала на бумажке план, писала номер… Ведь это не я… Я не хотел… Она сказала…
Я порылся в карманах. Черт, где же он?.. Вытащив из кармана гору всякого мусора, я нашел замусоленный, потертый листок, на котором Кэтрин рисовала мне план автостоянки. Но бледные карандашные линии мне ни о чем не говорили.
Отбросив бумажку, я закрыл лицо ладонями. Как там Копелян говорил?.. Каждый несет в душе тот ад, который может и должен вынести. Неужели же на мою долю досталось такое испытание — убить двоих своих друзей. Неужели это сделал я? Неужели я это вынесу?
Новая мысль ошпарила меня кипятком: а если меня найдут? Тогда меня посадят, как пить дать. И что я буду говорить? Что я не хотел? Что я виноват, но исправлюсь? И почему я не послушался Кэтрин, почему мне взбрело в голову засунуть взрывное устройство в джип близнецов, а не, как планировалось, в чью-то синюю иномарку! Я вспомнил тот нежный теплый вечер, когда я бродил из кабака в кабак, накачиваясь спиртным, не подозревая, чем закончится милая шутка с подслушивающим устройством. Поиграл в шпионов, кретин…
Я с размаху ударил себя по черепу. Стало больно, но эта боль только усугубила душевные муки. Господи, что со мной будет, когда меня арестуют за убийство!
Дождь пошел сильнее. Он остудил разгоряченное лицо, намочил ежик волос на голове. Я решил, надо взять себя в руки. Что толку упиваться отчаянием? Нужно сопротивляться. В таком состоянии меня можно брать голыми руками, а я и не пикну. Нет, посмотрим, удастся ли им меня взять… Живым я не дамся… Никто не видел, как я ошивался вокруг клуба «Monkeys», а если и видел, то там было темно, а в темноте все кошки серы.
Алиби хорошо бы мне иметь… Да, с этим заминка. Но алиби мне обеспечит Кэтрин — скажет, что я был в тот вечер с ней, и дело с концом! Однако Кэтрин — заинтересованное лицо… Если узнают, из какого источника ко мне попало взрывное устройство, тогда алиби разлетится к чертям собачьим! Еще и припаяют 63-ю статью, или какая там теперь, за измену родине. Ну конечно, ведь я работал на американскую разведку! Да меня с руками и ногами оторвут в ФСБ, чтобы под мое головотяпство получить парочку лишних орденов! Вот так вот иметь неформальные связи с американскими журналистками!
А что, если мне сказать, что я ночевал у отца Амвросия в Троепольском? Днем меня видели в деревне, многие могут подтвердить. Тогда они спросят, чем я занимался ночью. Скажу — спал, знать ничего не знаю, ведать не ведаю… А если Игорь Копелян все-таки убит? А вдруг нет? А вдруг это было как раз самоубийство?.. Он ведь сам говорил, что хочет умереть…
Все равно, как ни крути, я наследил и там, и там. Если меня не поймают за организацию покушения на близнецов, то наверняка свалят еще и до кучи убийство священника. Да, если уж покопаться, то мои «пальчики» наверняка найдут и в квартире убитого Славы Гофмана! И вообще, я так намельтешил за последние два месяца, что мою скромную персону может не заметить только человек, страдающий хронической слепотой.
Я застонал еще громче. Парочка старичков, он и она, с удивлением оглянулись на меня и скорее засеменили по лужам прочь. Вид, наверное, у меня был дикий и подозрительный. Такого типа с внешностью маньяка ничего не стоит задержать любому постовому милиционеру.
Да при чем тут постовой милиционер? От него еще можно кое-как отбиться… А вот если меня захочет поставить на ножи братва из волгоградской ОПГ — вот это будет песня! Лебединая песня!
От новой перспективы, раскрывшейся передо мной во всем своем блеске, подозрительно защипало глаза. Я обложен, как волк, со всех сторон. За гибель близнецов будут мстить бандиты волгоградской группировки. То, что они меня вычислят, сомнений нет, у них и человек-невидимка не уйдет незамеченным, не то что я… С другой стороны, скоро на меня начнет охоту милиция.
Что же выгоднее? Сдаться властям или ждать, когда снимут шкуру братки из ОПГ? Если я приду с повинной в милицию, то меня сразу же сунут в тюрьму, а там для бандитов вздернуть за хвост убийцу их главарей не составит ни малейшего труда. Но если я останусь на свободе — меня просто пришьют без суда и следствия. Где же лучше умереть, в тюрьме или на свободе? Я занялся решением такого не совсем обыденного вопроса и нашел достойный ответ на него: буду помирать на свободе!
Кэтрин права — не туда я положил картофелину… Эх, не туда!
