Глава 73
— Да как ты посмел, негодяй?! — закричала Берта Севастьяновна, увидев развороченный шкаф, свою шляпу, украшавшую голову сожителя, и пустую бутылку из-под водки, которую кавалер не успел убрать со стола. — Скотина, подонок, вор! — орала обезумевшая от такой наглости женщина, сорвав с наглеца дорогой ее сердцу головной убор. — Где плащик спер, ворюга?
— Как ты смеешь меня оскорблять? — возмутился Гавриил Иегудиилович, в котором взыграло чувство собственного достоинства, перемешанное с парами украденной водки. — В моем доме не выражаться!
— В твоем доме? В твоем доме? — злорадно закричала Берта Севастьяновна и извлекла из кармана какую-то бумажку. — Это теперь мой дом, бомжара! Ты мне его продал! Ясно? Не веришь — читай!
Цуцульковский поверил как-то сразу. Он попытался дрожащей рукой взять страшную, обрекавшую его на бродяжничество бумажку, но Берта Севастьяновна проворно отскочила:
— Как бы не так! Читай, но не цапай!
На глаза Гавриила Иегудииловича навернулись слезы, буквы прыгали, не желая складываться в слова, да он и не пытался читать: горе его было невыносимым. Как же так? Его предала и обманула женщина, которую он любил всем сердцем. Жизнь… Жизнь рухнула…
За одно мгновение страшно постарев и лишившись сил, он с трудом встал.
— И что же, Берточка? Мне уходить?
— А ты как думал?
Взгляд его упал на сумку, полную продуктов и бутылок.
— Ты получила деньги?
— А твое какое дело? — гордо вскинула голову Берта Севастьяновна.
Цуцульковский тяжело сглотнул и промолчал.
— На, убогий! — Берта вытащила из сумки бутылку напитка «Оригинальный» — водки она сожителю давала редко, считая, что жирно будет, — и поставила на стол. — Бери и вон отсюда!
Гавриил Иегудиилович понурился и протянул руку к бутылке. Он раздавлен, унижен, его предали… Что уж теперь?
Берта Севастьяновна блефовала. Она еще не завершила оформление комнаты на себя, но ярость толкнула ее на необдуманное заявление, и она заколебалась. Хотя паспорт Цуцульковского, якобы потерянный им по пьянке, давно уже был у нее в руках, и потому едва ли приходилось опасаться каких-либо решительных действий со стороны Гаврюши.
Пожалуй, Берта готова была пока оставить его, но взгляд ее упал на ее собственный шифоновый шарфик, под которым угадывалась ее же водолазка.
Издав истошный визг, она сорвала с Цуцульковского шарфик и вцепилась ему в волосы. Вырываясь, он оттолкнул Берту, которая отлетела к кровати и свалилась на супружеское ложе.
— Убивают! — еще громче завизжала она.
Озверевший Гавриил Иегудиилович схватил за горлышко бутылку и с искаженным лицом кинулся к аферистке.
Ее дикий, полный ужаса вой отрезвил его.
Он остановился, содрогнулся всем телом и бросился прочь из потерянного для него навеки гнездышка любви.
Только оказавшись на улице, под отбрасывавшим слабый свет фонарем, он увидел, что по-прежнему сжимает в руке бутылку.
Цуцульковский криво улыбнулся. Все правильно — он выпьет отвратительный напиток и… бросится под электричку. Это будет достойным завершением его недостойной жизни!
Зубами отодрав пластиковую пробку, он с жадностью сделал несколько глотков.
«Эх, записку бы оставить! Чтобы она знала — моя смерть на ее совести… Да полно, есть ли у нее совесть-то? Берта, Берта, как ты могла предать нашу любовь?»
Цуцульковский стиснул зубы и направился к железнодорожной насыпи, проходившей неподалеку от его дома.
