В конце 1995 года в желтой газетке «Мега-экспресс», специализирующейся на жареных фактах и откровенном вранье, появилось скромное объявление в рамочке: «Фирма «Элько-стар» объявляет дополнительный набор девушек со средним и высшим образованием, с незаурядными внешними данными и минимальной хореографической подготовкой для интересной работы в России и за рубежом в качестве манекенщиц за высокую зарплату в валюте. Просмотр кандидаток по адресу…»

Небольшой зал обыкновенного заводского ДК на окраине столицы был заполнен кандидатками с «минимальными хореографическими данными», желающими обрести высокооплачиваемую работу за рубежом. Девушки слонялись в фойе, курили в коридорах, сидели на стульях, обсасывая те крохи сведений, которые им предоставили по телефону. Девушки были хорошенькие и не очень, с великолепными фигурами и с полным отсутствием оных. Все они были вызывающе одеты в «сценические костюмы», которые позволяли лицезреть их тела в гораздо большем объеме, чем это было положено приличиями и суровым климатом. Но, очевидно, игра стоила свеч.

Кандидатки на работу, выходившие из комнаты после просмотра, демонстрировали весь спектр эмоций — от явной радости до неприкрытой грусти и раздражения.

— Ну как там? — спросила у одной из них, рыженькой, вызывающе накрашенная белокурая пигалица с сигаретой в зубах. — Что просят сделать?

Рыженькая была настроена вполне мрачно.

— А. — Она разочарованно махнула рукой. — Как будто в шпионки вербуют. Мало им того, что до трусов раздевают, так еще в душу лезут.

— Как это? — изумилась пигалица.

— Анкетные данные, всю биографию требуют рассказать, как будто махать ногами тебе родственники помогают.

— Ерунда! — легкомысленно отозвалась светловолосая девушка. — Я им такую биографию заверну, что у них уши завянут! Правда, Жанна?

Подруга белобрысой, высокая девушка с тяжелым взглядом, не ответила. Отвернувшись к окну, она молча глядела на засыпанный снегом внутренний дворик ДК, и в ее губах лениво дымилась сигарета.

— Слушай, а какие страны предлагают? — не отставала неуемная пигалица. — Нам бы куда-нибудь на юг, отогреться, косточки на солнышке попарить. А то мы с подружкой уже намерзлись за свою жизнь во как! — Светловолосая резким движением провела пальцем под подбородком.

— Я слышала, что в Скандинавию сейчас большой набор, — вклинилась в разговор девица с длинным носом и сигаретой в длинных артистических пальцах. — Но туда не всех берут. Там предпочитают блондинок.

— Так нам в блондинки заделаться — раз плюнуть! — заверила ее пигалица. — Только нам в Скандинавию неохота. Нам бы, чтоб море было и чтоб платили прилично.

— Смотря что понимать под словом «прилично», — встряла в разговор еще одна девушка, чьи чрезмерно развитые челюсти ритмично двигались, как у парнокопытного, — она непрерывно жевала жвачку. — Я была в одной фирме, так там предложили триста баксов в месяц. Разве ж это деньги для Европы?

— Зато для нас деньги! — заявила пигалица. — Ты знаешь, милая, сколько мы с Жанкой на зоне получали? Пять тысяч в день за то, что шили рукавицы с утра до вечера. Так что для нас триста баксов — целое состояние!

— Ну-ну! — презрительно фыркнула девица и отвернулась. — Тогда какие проблемы? На Тверской ты такие бабки за неделю заработаешь… Если на тебя, конечно, кто-нибудь польстится. — Она смерила презрительным взглядом свою собеседницу.

— Она меня шлюхой назвала! — возмущенно завопила пигалица на весь коридор. — Ах ты, драная кошка! Ах ты, подстилка! Да ты кто такая, мы на зоне честно отпахали не для того, чтобы всякие твари нам на воле в глаза хамили!

Рассвирепевшая девица оживленно затрясла кудряшками, наступая на длинноносую. Та испуганно попятилась. Назревала драка.

— Успокойся, Таська, — внезапно вмешалась подруга бойкой пигалицы и успокаивающе тронула ее за плечо. — Не обращай внимания!

— Нет, но ты слышала? Она меня шлюхой назвала! — продолжала возмущаться Таська.

В это время дверь в полутемный зал, где производился просмотр претенденток, в очередной раз растворилась.

— Степанкова! — выкрикнул плечистый парень, выйдя из полутьмы. — Кто здесь Степанкова? На выход.

— Иди, Жанна. — Пигалица Тася мгновенно забыла про ссору и подтолкнула подругу вперед. — Ни пуха ни пера!

— К черту! — ответила та и нырнула в темноту зала, точно в глубокий черный омут.

На освещенной сцене стоял обыкновенный письменный стол, за которым восседали представительный мужчина в костюме и галстуке, молодая элегантная женщина секретарского вида и парень лет тридцати с накачанными бицепсами — очевидно, это и было жюри.

— Подойдите поближе, — предложил представительный мужчина и указал на стул перед собой. — Имя, фамилия, год рождения, место рождения, пожалуйста.

— Степанкова Жанна, 1970 год, город Выдра.

— Выдра? — удивился тот. — Где это такая?

— Далеко, — попыталась улыбнуться Жанна. — Около Быковска.

— Назовите анкетные данные родителей.

Секретарша взяла ручку на изготовку, собираясь записывать.

— У меня… нет родителей, — через силу произнесла Жанна.

— Сирота? Детдомовская? — оживился представительный.

— Нет, меня воспитывала бабка. Она уже умерла.

— Хорошо… — резюмировал мужчина. И было непонятно, что же во всем этом хорошего.

Просмотр продолжался. Зазвучали первые аккорды танцевальной мелодии, зажглась подсветка сцены…

— Пожалуйста, раздевайтесь, покажите, что вы умеете…

Разгоревшийся в фойе скандал привлек внимание еще одной особы, на фоне вызывающей публики выглядевшей удивительно скромно. Она уже несколько часов ошивалась между претендентками, прислушиваясь к их разговорам, и что-то тайно фиксировала в потрепанном блокноте. Это была начинающая журналистка, которая собирала материал для своей статьи о работе русских женщин за рубежом. У нее был уникальный шанс на халяву выцарапать интервью из начинающих манекенщиц. В сумке журналистки в боевой готовности покоился диктофон.

— Вы в первый раз здесь? — обратилась репортерша к Тасе, пытаясь завязать дружеский разговор. Ее заинтересовали случайно оброненные слова болтливой пигалицы о том, как та еще недавно шила рукавицы на зоне.

В архиве у репортерши уже имелись записи нескольких разговоров: с профессорской дочкой, студенткой иняза, которая целенаправленно стремилась выехать за границу для языковой тренировки, с безработной, с юной матерью, у которой на руках были годовалый ребенок и мать-инвалид. Журналистку не очень впечатлили их жизненные истории. Лейтмотивом поступков всех этих дам была единственная фраза: «Нет денег, не на что жить, нет работы», и лишь профессорская дочка собиралась уехать за рубеж еще и по идейным соображениям. «Не хочу жить в совке», — так и заявила она. Еще в заначке у репортерши имелась пара приезжих девиц легкого поведения, которых не устраивал их опасный промысел в столице. И вдруг такой уникальный журналистский материал сам плывет ей в руки!.. Журналистка уже видела аршинные заголовки на первой странице номера «Бывшие зечки стаями бегут за рубеж!».

— А вы что, сидели? — Она незаметно включила в сумке диктофон.

— Ну, сидела! — с вызовом ответила белобрысая Тася. — А что?

— Да так… А подруга ваша, она тоже? — Чтобы завязать дружеские отношения, журналистка предложила интервьюируемой пачку «Мальборо».

— Классная штука «Мальборо», — вздохнула та, беря сигаретку. — Ничего, если я для Жанки возьму парочку?

— Пожалуйста. А ваша подруга Жанна тоже там была с вами?

— Конечно! — Тася затянулась, от удовольствия прикрыв густо накрашенные веки. — Мы с ней будто одной веревочкой связаны. Куда она, туда и я. Еще с Бутырки! — И, заметив непонимание на лице собеседницы, объяснила: — СИЗО номер 2, камера номер 314.

— А за что вы… — Журналистка не знала, как помягче выразиться, чтобы не обидеть девушку.

— Слушай, а чего мы с тобой на «вы», а? — неожиданно спросила Тася. — Я на «вы» только со старыми следователями и с надзирательницами. Давай на «ты», а?

— Годится… Так за что… тебя?

— Известно за что! За что наш женский род всегда на земле страдает? Из-за них, из-за мужиков… Мужа своего я чуть не порешила. Ну, понимаешь, он от меня на сторону бегал, а мне врал, что сверхурочная работа у него. Ну, короче, пошла я на его «сверхурочную» и застукала его со своей лучшей подругой в постели. Ну и… — Тася нервно затянулась сигаретой. — Взяла топор и…

— И что?

— Да ничего… Хотела ему его паршивый орган отрубить, но он, гад, увернулся. Ну, тогда я его немного топором и задела… Совсем немного. По голове. — Тася как-то растерянно улыбнулась. — Пока с ним разбиралась, подруга моя дала деру… Ну, короче, припаяли мне пять лет, отпустили за хорошее поведение через два. Пока я сидела, муж со мной развелся, выписал из квартиры, жилплощадь продал и был таков! Так что у меня теперь ни кола ни двора… Мне здесь, в совке, больше ловить нечего, всяк мне в глаза судимостью тычет, на работу не берут. Хочу новую жизнь начать. И хочу, чтоб никто в душу не лез. А за бугром, говорят, никому ни до кого дела нет. И потом, манекенщица, она не то что подзаборная какая… И замуж можно прилично выйти!

— А подруга ваша… твоя… Она за что сидела?

— О, у Жанки история еще хлеще вышла… Ей предложили родить в Штатах, она согласилась. Родила, а ребенка у нее и отняли. А саму ее тогда еще и на бабки кинули. Ну, она не выдержала и пошла с ножом на того гада, который ее на это подбил. Ей и припаяли… Жанка из-за меня еще лишних полгода пропарилась в Можайской колонии — я, говорит, Таська, без тебя теперь никуда. И то! Что нам те мужики теперь? Им лишь бы юбку задрать, а потом смыться… А мы с Жанкой не разлей вода…

— Вы лесбиянки? — Глаза у журналистки загорелись нехорошим огнем. «Жареный» материал сам лез в руки.

— Ты что, офигела? — обиженно взвилась Тася. — Газет начиталась? Да мы с Жанной в Бутырке для того и подружились сначала, чтобы вместе против «ковырялок» обороняться!

— «Ковырялка», это кто? — не поняла журналистка.

— Темная ты девица… Эта такая баба, которая, ну… Одним словом, она вместо мужика в камере… Ну вот, представь, темный вечер, сидим в женском корпусе в Бутырке. Грязь, вонь, народу полно… По телику эротический фильм крутят. А некоторые бабы, понятное дело, уже по году без мужиков, и их того, разморило. И вот одна подходит к Жанке, садится возле нее, начинает гладить, целовать, лезет своим слюнявым ртом… Сначала Жанка ее добром попросила, мол, отойди. Та еще пуще, не унимается… Ну, Жанна ей и вмазала со всей силы. Та «ковырялка» гораздо выше ее и сильнее была, началась драка, тут и другие «мочалки» подключились. Только я одна на стороне Жанки была. Все на одного — это ж несправедливо! Ну, «отметелили» нас конкретно всей камерой. А потом вмешались надзиратели и кинули нас в карцер «за нарушение внутреннего распорядка». Потом мы с Жанной как вышли, такое в камере началось!.. Мы быстро в авторитет вошли, нас потом все боялись. Жанна даже кем-то вроде смотрящей по камере стала.

— Как это вам удалось? — полюбопытствовала журналистка.

— Да так, — Тася отвела взгляд, — долго рассказывать… А потом еще интереснее дела пошли. Знаешь, Бутырка — не женская тюрьма, там и мужики тоже сидят. В спецкорпусах мужики всегда авторитетные, ну, всякие воры в законе, авторитеты, бизнесмены разные, «бобры» на тюремном языке. А у кого бабок много, понимаешь, тому и на зоне неплохо. Они даже «банкеты» устраивали себе. Там все, как надо, было — выпивка, девочки… Ну, ясное дело, откуда в Бутырке девочки, кроме как из женского корпуса! Нас, тех, которые посимпатичнее, тоже часто приглашали. Только ты не думай, все добровольно было. Понравился мужик — если хочешь, идешь с ним в специальную камеру, остаешься вдвоем и там хоть до утра милуешься. Все же живые люди, всем надо… А что? Весело, вкусная еда, выпивка… Иногда же развлечь себя надо, а то озвереешь от тоски среди бабья.

— А твоя подруга тоже с тобой ходила?

— Жанна? He-а… Она только один раз была на таком «банкете».

— А почему только один раз?

— Почему-почему… Любопытная какая! Потому что кончается на «у»! Любовь у нее там на «банкете» завязалась.

— Лю-юбовь? — Глаза корреспондентки загорелись. Этот «разговорчик» тянул на целую серию репортажей. — А с кем?

— С одним «бобром». Понимаешь, Жанке многие мужики «малявы», то есть письма, в камеру слали. Они как на прогулке увидят ее, так и шлют. Только ей никто из них не нравился, вот она и не ходила. Чего ей связываться-то с голодранцами? Да и какая любовь в тюрьме? Его на Колыму, а тебя в другую сторону… Но один раз я ее все-таки уговорила. Там она с Сибиряком и познакомилась… Только любовь их быстро кончилась. Ему дали срок — и на зону в Пермь, а нас с Жанкой — в Можайск. Он обещался, когда выйдет, ее найти. Мужик он авторитетный, богатый, у него куча фирм в Москве. Жанка, если б хотела, она бы и сейчас как сыр в масле каталась. Один подручный Сибиряка, Лучок, мелкая его шестерка, отыскал ее после выхода, предложил деньги, квартиру, только чтоб она его шефа ждала.

— А она что?

— Отказалась…

— Почему? — удивилась журналистка.

— Гордая! — тяжело вздохнула Тася. — Я, говорит, уже состояла на должности любовницы у одного бандита, и ни к чему хорошему это не привело, больше не хочу. Не хочу, говорит, больше! Сама, говорит, все, что мне надо, добуду! Вот потому мы здесь… Я с ней за компанию. Мне ж тоже деваться некуда, не к папаше же алкоголику в Кемерово подаваться.

— Значит, ваша подруга выбирает самостоятельную жизнь вместо того, чтобы стать любовницей обеспеченного человека? — подытожила журналистка.

Но белобрысая Тася не успела ей ответить. Дверь зрительного зала распахнулась, появился плечистый юноша со списком в руке и выкрикнул очередную фамилию. На ходу застегивая блузку, Жанна с ошеломленным лицом вышла из зала.

— Ну что так долго? — бросилась к подруге Тася. — Что, мурыжили тебя?

Журналистка тем временем обнаружила, что кассета диктофона закончилась. Не доставать же, в самом деле, блокнот… Отныне приходилось полагаться лишь на свою память.

Жанна выглядела огорошенной.

— Ну, что там было? — томилась нетерпением Тася. — Рассказывай!

Девушка вздохнула и дрожащим голосом попросила закурить. Ей сунули в руку «Мальборо».

— Собеседование — ничего страшного! — сказала Жанна. — Только не говори, что у тебя куча родственников. Тех, кто говорит, что у них много родни, сразу отправляют восвояси.

— Почему? — встряла журналистка.

— Откуда я знаю! — пожала плечами Жанна. — Может, сложнее выездную визу оформлять? Или, например, иностранцы боятся, что вслед за танцовщицей примчится толпа ее братьев и сестер?

— Ну, а потом? — дрожала от нетерпения Тася.

— Ну, потом заставляют раздеться. Полностью. Что-то типа медкомиссии. Проверяют грудь, кожу, нет ли шрамов, родинок, хорошие ли волосы на голове, смотрят рот, все ли зубы целы, измеряют фигуру.

— Кто проверяет все это, мужики?

— И мужики там тоже есть. — Жанна нервно затянулась сигаретой. — В белых халатах, как доктора. Но на докторов не похожи. Потом включают музыку и заставляют танцевать. Сначала танец живота, потом медленную мелодию. Потом рок-н-ролл.

— Ну и как ты?

— Станцевала. — Девушка равнодушно пожала плечами.

— Это мы в колонии намайстрячились, — гордо пояснила Тася журналистке. — Найдем по радио какой-нибудь забойный музон и отрываемся… Там все от наших плясок на ушах стояли. Видишь, пригодилось!

— Потом еще я сидела и долго ждала, пока запишут мои документы, напечатают контракт, выдадут талон на проживание в гостинице…

— Ух ты! — восхитилась Тася. — И гостиница, и контракт! Отлично! Сразу видно, что фирма солидная. Ох, Жанка, повезло же тебе, будешь как белый человек работать. Вот бы и меня тоже взяли!

— Без тебя я не поеду! — решительно заявила подруга. — Одной мне там делать нечего.

— Не боись, подруга, прорвемся! — заверила Тася. Внезапно она повернулась к журналистке: — Слушай, а давай ты тоже с нами, а? Мы втроем знаешь какой силищей будем, вся Европа задрожит! И пусть только кто посмеет нам слово поперек сказать!

— Я… Вообще я не знаю, я… — Журналистка не ожидала такого напора. — У меня мама здесь одна… И вообще, парень есть… Но я подумаю.

— Чего там думать! — фыркнула Тася. — Фирма надежная — ужас! Сама смотри, контракт — это ж какая юридическая сила! На Западе без контракта никуда. А если уж они в Москве для девчат гостиницу снимают, то это уж совсем железобетонно. Смотри, потом локти кусать будешь!

— Ну, не знаю… — мялась журналистка.

— Ой, хоть бы меня взяли! — застонала от нетерпения Тася и тут же захихикала: — Я согласна даже с их главным переспать, только бы меня приняли…

И, словно услышав ее обещание, широкоплечий парень выкрикнул в уже изрядно обмелевший коридор:

— Турчак есть?

— Есть! — закричала Тася и свободной походкой, изо всех сил виляя тощими бедрами, прошествовала в зал.

Ее не было очень долго — это был хороший знак… Жанна молча курила сигарету, сидя на подоконнике. Журналистка пыталась раскрутить и ее на беседу, но та отмалчивалась или отвечала односложно. Наконец репортерша поняла, что шансов поймать рыбку в мутной воде больше нет, и смылась домой писать репортаж.

Тася явилась из просмотрового зала через полчаса. Ее простенькое лицо с густым макияжем, призванным замаскировать задорные веснушки, лучезарно сияло.

— Жанка! Взяли! — заорала она и повисла на шее подруги, дрыгая от восторга ногами.

Та с облегчением выдохнула и улыбнулась — ее лицо постепенно утратило свои жесткие черты, помягчело и стало трогательно красивым, а едва наметившиеся ямочки на щеках придали ему лукавый оттенок.

— Я уже думала, что ты устроила там скандал, — сказала она, обнимая Тасю. — Ну что, едем?

— Едем! — Тася запрыгала от счастья, хлопая в ладоши, как ребенок. — Едем! Едем! Едем!