Книга: Двум смертям не бывать
Назад: Часть вторая
Дальше: Глава 9

Глава 8

Всего каких-нибудь шесть лет назад по набережной Москвы-реки, блестящей мокрыми пятнами луж, медленно шла девушка с влажными от стылого дождя волосами. Сентябрь выдался в столице теплым не по сезону, в иные дни столбик термометра поднимался выше двадцати, но даже для такой погоды девушка, уныло бредущая по набережной, была одета слишком легко. На плечах болталась сатиновая китайская ветровка с темными мокрыми пятнами, не по росту большая, короткая вытертая юбка открывала стройные ноги, черные колготки собрались на коленях неаккуратной гармошкой. Бледное, точно восковое лицо, запавшие глаза, коротко стриженные волосы, обломанные ногти, сухие бескровные губы — их обладательница выглядела больной или усталой. Она шла не разбирая дороги, и по мокрому лицу медленно катились капли холодного дождя.
Она так больше не может жить. Не может! Она уйдет, у нее больше нет сил…
Девушка вступила на Лужнецкий мост и остановилась у парапета, глядя расширенными глазами в бездонную пропасть реки. За ее спиной с воем проносились машины, дождь усиливался. Девушка не двигалась, остановившийся взгляд помимо воли притягивала коричневатая толща воды далеко внизу… Неожиданно она легла животом на парапет и, перевалившись через перила, застыла, балансируя в неустойчивом равновесии над бездной. Мокрая рука еще цеплялась за скользкое ледяное ограждение моста, а кончики ступней ерзали в опасной неустойчивости по узкой балке.
А внизу, притягивая магнитом, уже разверзлась чудовищная пропасть, зазывала в свое гостеприимное лоно. Надо было лишь отпустить руку, надо было только разжать сведенные судорогой пальцы…
Да, она приняла решение — пусть это будет последнее решение в ее жизни.
За спиной, гудя и бешено мигая фарами, проносились автомобили. Но она не слышала их испуганного рева — сияющая бездна влекла ее к себе, звала, манила…
Девушка набрала в грудь побольше воздуха и закрыла глаза. И улыбнулась слабой улыбкой, зная, что это конец и что больше никаких мучений в ее жизни не будет. И медленно разжала пальцы…

 

Вспоминая тот холодный осенний день, она теперь улыбается. Не то чтобы ей смешно вспоминать не самый веселый день своей жизни — просто странно, что она тогда могла дойти до мысли о самоубийстве. Если бы не тот парень из остановившейся машины… Если бы не он… Ее бы теперь не было! Ничего бы не было!
Одной рукой он схватил за куртку, когда окоченевшие пальцы ее медленно разжались, а другой обхватил шею мертвым захватом, вроде того, что применяется в борьбе. И ослабевшее, легкое, точно пушинка, тело застыло над пропастью…
Потом подбежал еще кто-то… И еще… Какие-то люди помогли перевалить безвольное, точно мешок с мукой, тело через ограждение, опустили его на мокрый тротуар. Потом сильные умелые пальцы разжали ей рот, втолкнули между сжатых зубов желтую таблетку. Она еще пыталась сопротивляться, выталкивая языком лекарство. Но в это время другая рука уже поднесла к губам бутылку с водой и тоненькой струйкой стала вливать в рот жидкость. И тогда помимо воли Жанна сделала глоток (лекарство плавно скользнуло в горло), поперхнулась и закашлялась…
И сразу же как будто она вновь обрела зрение. Размытые, точно в тумане, лица обступили ее, глядя с сочувствием и тревогой.
«Если бы они знали, что я сделала, — думала тогда Жанна. — Если бы они знали… Они отвернулись бы от меня».
Пошатываясь, она поднялась на ноги, одернула задравшуюся юбку, смахнула пролившуюся на грудь воду.
— Спасибо, — пробормотала она. — Большое спасибо!
И сделала шаг вперед, улыбнувшись всем почти счастливо. Встревоженные лица с готовностью расступились.
Потом еще один шаг. Потом еще и еще… Жанна быстро зашагала прочь на подгибающихся от слабости ногах.
Люди ошеломленно глядели ей вслед.
Она неожиданно почувствовала, будто что-то черное, сосущее ее душу, отступило от сердца, и стало немного легче.
— Девушка, вы куда? — тронул ее за плечо высокий плечистый мужчина. — Вам ведь плохо, вам нужно в больницу… Пойдемте, я отвезу вас!
Жанна остановилась и широко, через силу улыбнулась. Теперь в ней говорили те оставшиеся глубоко внутри силы, что заставляли ее лгать и изворачиваться, чтобы только не показать свою слабость чужому человеку.
— Просто минутная слабость… Пройдет!
Мужчина тревожно ощупывал ее лицо внимательными глазами. И настороженно молчал.
Жанна не выдержала и отвела взгляд. Потом вновь улыбнулась и сделала шаг вперед. И пошла как ни в чем не бывало, кокетливо покачивая бедрами, — что поделаешь, привычка!
Внезапно неизвестный догнал ее и сунул что-то в руку.
— Деньги? — удивилась Жанна. — Зачем? Не нужно. У меня и так будет скоро много денег! Впрочем, спасибо! — Она, не глядя, сунула смятые купюры в карман.
И быстро зашагала прочь. Где-то здесь должна была быть станция метро… Теперь-то она знает, что нужно делать!
Она не запомнила лица спасшего ее мужчины, зато он запомнил ее очень хорошо — ведь ему редко удавалось кого-то спасать, подарить кому-то жизнь. Гораздо чаще он убивал людей…
Тогда они оба не знали, что вновь встретятся через каких-нибудь шесть лет при странных обстоятельствах…
Но сначала судьба свела их в зале суда через полтора месяца — ведь уже на следующий день после инцидента на мосту Жанна очутилась в следственном изоляторе за покушение на убийство. Впрочем, если бы граждане судьи знали всю подноготную этого дела, возможно, они бы дали ей больше, чем пять лет за неудачную попытку. Но граждане судьи ничего не знали!

 

Чтобы понять, что толкнуло Жанну шесть лет назад перелезть через мостовое ограждение и броситься в реку, надо хотя бы вкратце описать ее жизнь. Впрочем, вкратце вряд ли получится…
Жанна Степанкова родилась в крошечном провинциальном городке, вольготно раскинувшемся на степных просторах на подступах к матушке-Волге. Город со странным названием Выдра, где жила семья Степанковых, был обыкновенным райцентром, все население которого едва дотягивало до тридцати тысяч. Выдринская жизнь текла размеренно и спокойно. Испокон веку над рекой Выдрянкой по воскресеньям звонили колокола древнего монастыря, испокон веку сидели, судача о ближних, старушки на завалинках, испокон веку в городе культивировалось одно-единственное, но никогда не приедавшееся развлечение — беленькая поллитровка.
Поллитра заменяла людям книги, театр, кино и даже телевизор. Водка — это был первый и последний бестселлер и среди молодежи, и среди стариков. Водка была разменной монетой, прозрачным эталоном, жидкой валютой. Все ценности имели строго оговоренный поллитровый эквивалент, все — и любовь, и дружба, и материнские чувства, и сыновняя любовь. Так было заведено исстари, во всяком случае, другой жизни уже никто не помнил, даже самые древние старики.
Мать Жанны была красивой и вполне обеспеченной особой. До перестройки, в благословенные советские времена, она работала в станционном буфете. Буфет в то время был залогом семейного благополучия и уверенности в завтрашнем дне, местом блатным и престижным. Он давал и еду, и питье, и даже твердую валюту (в жидком виде).
Маленькая Выдра считалась довольно крупной станцией. Дальние поезда останавливались здесь всего на минуту, в то время как пассажирские стояли целых десять. Железнодорожный путь вел из Москвы на восток, и длинные составы приносили в город пыль дальних стран, ошеломляющий привкус путешествий, аромат чудесных приключений. Железная дорога поддерживала жизнь тридцати тысяч выдринцев и была основным источником их связи с внешним миром: выдринцы поддерживали хорошие отношения с работниками станции, а работники станции поддерживали хорошие отношения с проводниками поездов дальнего следования, которые привозили из столицы всякие товары, начиная от колбасы и кончая дефицитными детскими колготками и запчастями для автомобилей.
Отец Жанны работал путевым обходчиком. Он погиб, когда его дочери было всего десять лет, — заснул пьяный на одном из подъездных путей, и его разрезало подходящим составом. Нельзя сказать, чтобы семья его сильно убивалась по своему кормильцу. Настоящим кормильцем у Степанковых всегда была мать. Дарья Степанкова, как положено приличной женщине, немного повыла у гроба супруга, опрокинула в горло стакан за то, чтобы земля была покойнику пухом, и деловито пересчитала деньги, которые начальство выдало в помощь осиротевшей семье. Сбросив маску показного горя, она быстро загорелась надеждой на новую жизнь, ведь мать Жанны в это время была еще молода, хороша собой, и притом работала в станционном буфете, то есть была со всех сторон завидной невестой.
Бабка девочки, недолюбливавшая своего непутевого зятя, тайком перекрестилась и облегченно вздохнула, когда узнала о его гибели. Запойный алкоголик, он пропивал не только свою зарплату, но и все, что мог стащить из дома. Частенько он приходил клянчить трешку у тещи, а если та не давала, устраивал пьяные дебоши с битьем стекол у нее под окнами. «Баба с воза, кобыле легче», — только и пробормотала старуха и немедленно занялась поиском нового перспективного жениха для дочери.
Казалось, только один человек на свете горевал по Ивану Степанкову — его дочь. Жанна любила своего отца. Он был хорошим тихим человеком в те светлые промежутки между запоями. Именно отец, вспомнив знаменитую героиню из учебника истории средних веков, придумал дочери такое вычурное имя. Его обладательница, по мысли отца, должна была вырасти девушкой смелой и отважной, ведь такое имя предполагало красивую жизнь и успех на любом поприще.
Отец часто брал дочку с собой на работу, и она с удовольствием каталась с ним на дрезине по всему району. Пока отец возился на железнодорожной насыпи, обстукивая рельсы, Жанна собирала цветы по откосам и плела венки из иван-чая, полевых ромашек и болотной купальницы. Девочка росла такой хорошенькой — глянцево-черные волосы, большие глаза с поволокой, ослепительно белая кожа, к которой не приставал загар. «Невеста растет!» — восхищенно качали головой подруги матери и собутыльники отца.
Первые твердили: «С такой красотой замуж хоть за министра!», и вторые дружно соглашались: «Не одному парню голову набекрень свернет!» «Замуж за министра», то есть за человека богатого и властного, — вот что отпечаталось в мозгу маленькой девочки. «Если замуж, то за министра», — перефразировала она для себя и сама поверила в эти слова.
После смерти отца в доме стало пусто и скучно. Долгими зимними вечерами Жанна сидела одна-одинешенька возле старенького черно-белого телевизора и тосковала над тетрадкой с домашним заданием, положив подбородок на сцепленные в замок руки. Дарья Степанкова или работала, или ошивалась где-то с новыми ухажерами, а бабка жила на другом конце города и гостей не очень-то жаловала.
Когда девочке исполнилось двенадцать, мать привела в дом отчима. Это был огромный молчаливый мужчина с налитыми кровью глазами и кулаками размером с приличный кочан капусты. У него были покатые плечи исполина, круглая сгорбленная спина и угрюмый взгляд исподлобья. Говорить он не любил, ел много, жадно чавкая, а на Жанну не обращал никакого внимания. По ночам супруги бесконечно возились на своей широкой, с железными никелированными шарами кровати, и мать металась под массивной фигурой, иногда сладко полузадушенно вскрикивая. Временами девочка не могла заснуть до рассвета, прислушиваясь к возне в соседней комнате. Особенно не спалось ей в лунные июньские ночи, когда соловьи не смолкали до утра и до утра скрипела старая кровать.
А Дарья была без ума от своего благоверного. Поздняя любовь, говорят, самая сильная. Мать Жанны была влюблена в своего нового мужа как кошка. Тот принимал ее обожание с молчаливой снисходительностью, чуть ли не с брезгливостью, и порой под пьяную руку позволял себе поколачивать жену. Учитывая размеры его кулаков и животную силищу, дело когда-нибудь могло дойти и до смертоубийства, но пока все как-то обходилось. Когда отчим являлся домой пьяным, а это случалось с традиционной для Выдры регулярностью, Жанна забивалась в дальний угол и оттуда следила ненавидящим взглядом за его перемещениями по дому. Вскоре поводов для ненависти стало еще больше.
Когда Жанне исполнилось четырнадцать, она как-то вдруг потеряла всю свою красоту, точно ее с лица смыли. Девочка стала голенастой, угловатой, с неприятно-большими, точно больными, глазами и широким, по-лягушачьи расплывшимся ртом. И характер у нее сильно испортился. Она стала резкой и нервной, огрызалась на слова матери, отчиму отвечала демонстративно-презрительным молчанием, бабке дерзила с каким-то садистским наслаждением.
— Ох, Дарья, и врежу я ей когда-нибудь! — однажды обронил отчим в ответ на очередную выходку Жанны. — Да так врежу, что она меня век не забудет.
Так оно вскоре и случилось…
А по стране, точно скорый поезд, идущий без остановок, летели шальные девяностые годы. Эти годы на первый взгляд несильно изменили российскую глубинку, разве что работы стало меньше, как и денег, а пьянство стало как-то забубенней, отчаянней, надрывней. Что действительно покосило жизнь маленького городка, а в особенности семью Степанковых-Бушко, так это факт отмены остановок дальних поездов на станции Выдра.
Это малозначительное в глазах мировой общественности событие в корне перевернуло всю жизнь в городке. Во-первых, стало еще меньше возможности заработать. Бабка Жанны, торговавшая на платформе в часы прибытия скорого пирожками, дрожжевыми блинами, пивом и сигаретами, жаловалась на резкое падение валового оборота и жестокую конкуренцию, притом что продукты в магазинах было не достать. Пассажирские поезда, в отличие от скорого, большого навара не давали — на них люди ездили в основном на близкие расстояния, благоразумно запасаясь своим съестным на дорогу, чтобы не бросать деньги на ветер.
Из-за падения рентабельности станционный буфет закрыли, и мать Жанны лишилась надежного источника существования. Но как-то надо было кормить семью — отчим пропивал больше, чем зарабатывал, и потому она устроилась на работу дежурной на узловой станции, куда два раза в день ездила на «кукушке» вместе с другими выдринцами. Теперь мать работала сутками, и Жанна часто оставалась с отчимом один на один. Она больше не боялась его, дерзко и с вызовом глядела прямо в глаза ненавидящим взглядом. И еще она стала время от времени вытаскивать у него кое-какие деньги из карманов, а на риторический вопрос, куда они могли подеваться, дерзко отвечала: «Сам потерял, сам и ищи!»
Однажды вечером, когда мать Жанны была на суточном дежурстве, отчим пришел домой поздно, как всегда, пьяный. Не раздеваясь, он завалился на постель и захрапел так громко, что тонко задребезжала посуда в горке. Жанна в это время смотрела телевизор и напряженно размышляла над тем, как ей добыть денег на ту прелестную заколку «с золотом», которую она недавно присмотрела в комиссионке. Путь ей был хорошо известен — обшарить брюки отчима. Да вот беда, он в них завалился спать…
«Ничего, надрался, теперь не проснется, хоть пушками буди», — подумала девчонка. Рискованное предприятие, на которое она решилась, только прибавило храбрости и азарта. Она прокралась в соседнюю комнату, где стоял такой тугой перегар, что хоть ножом режь, и, привыкая к темноте, застыла возле родительской постели. Отчим лежал на правом боку. Его рот был полуоткрыт, и зловонное дыхание обдавало низко склонившееся над изголовьем лицо. Наморщив нос, Жанна осторожно, чтобы не разбудить спящего, нагнулась над постелью и, не дыша, проникла рукой в левый карман брюк.
Ничего нет! Жанна нахмурилась. Она так рассчитывала на эти деньги! Другой карман был недоступен. Что делать? Жанна настолько осмелела, что решила перевернуть спящего отчима на другой бок. Она осторожно уперлась руками в его плечо и напрягла мышцы. Куда там! С таким же успехом можно было рассчитывать сдвинуть с места поезд. Жанна пыхтела и ерзала, так что даже вспотела. Во время возни она не заметила, что храп постепенно прекратился, а сомкнутые веки опасно дрогнули. Но деньги были уже так близки и так желанны!
Наконец отчим завозился во сне и перевернулся на спину, громко чмокая губами. Победа! Жанна мгновенно запустила руку в ставший доступным карман и выудила оттуда смятую пачку. Здесь было даже больше, чем она рассчитывала! Пожалуй, ей хватит еще и на новые колготки с розочкой на щиколотке, и на дешевое колечко «самоварного» золота со стеклянным бриллиантом…
Она бросилась в соседнюю комнату и стала быстро пересчитывать деньги. Завтра отчим будет их искать, но ничего… У нее один ответ на все: напился, сам потерял или дружки вытащили!
Работающий телевизор заглушал посторонние звуки, и Жанна не заметила, что за ее спиной мягко скрипнула половица. Тяжелая ладонь опустилась на плечо.
С деньгами в руках Жанна испуганно обернулась. Перед ней стоял отчим. Он пьяно усмехался и демонстративно расстегивал брючный ремень. Глаза его были мертвы. В них белым зрачком отражался экран телевизора.
«Пороть будет!» — мелькнуло в голове. Ситуация была критической, но из нее еще можно было вывернуться.
— На, на! Бери свои деньги! — С презрительной улыбкой Жанна швырнула на стол засаленные купюры. — Сам бы небось пропил бы их, а потом жрать не на что было. А я хотела матери отдать…
Ее расширенные от ужаса глаза наблюдали, как отчим сначала расстегнул пряжку ремня, потом принялся расстегивать брюки. Медленно, очень медленно… Слишком медленно.
— Иди сюда! — сиплым голосом приказал он.
Еле переставляя ватные ноги, Жанна несмело приблизилась к нему. В голове метались обрывки испуганных мыслей: «Будет бить?.. Не посмеет! Может, рвануть на улицу? Не успею даже одеться, зима… Нет, не посмеет!»
Она уже приготовила на своем лице ироническую улыбку и тут увидела, что из расстегнутой ширинки свисает что-то огромное, ужасное, багровое… Точно легкую пушинку, отчим швырнул ее на кровать и навалился сверху, задирая рукой домашний халатик в ситцевых цветочках. Только тогда Жанна поняла, что он задумал. Она стала выдираться из-под массивного тела, царапаться, кусаться. Она пыталась кричать, но из полузадушенной груди вырвался только слабый хрип.
«Нет!» — последнее, что она помнила, это был собственный крик, перешедший в шепот. А потом — ничего… Черная бездна, которую с методичностью молота рассекал взад-вперед огромный багровый колокол…
Наутро отчим снял с постели и выбросил, свернув в тугой узел, запачканную простыню. Потом подошел к столу, отсчитал из валявшейся на нем пачки купюр половину и, ни слова не говоря, бросил ее на постель падчерицы (она в ту ночь так и осталась нерасстеленной).
Жанна, пошатываясь, бродила по дому. Внутри все болело. Краем глаза она заметила пачку денег на своей кровати и поняла, за что эти деньги — за молчание! Она не знала, как поступить. Вернется мать с ночного дежурства, что ей сказать? Расплакаться и объяснить, как все было? А что тогда будет с ней через три дня, в следующее дежурство матери? Отчим сделает из нее отбивную котлету! И поверит ли ей мать, это еще вопрос. Вот, например, Верка, подружка Жанны, сказала предкам, что ее изнасиловал двоюродный братец. И что? Да никто ей не поверил, потом Верку же и избили за это! Кроме того, если отчим вякнет, что она пыталась у него из кармана стащить всю получку… Лучше не будет!
Жанна вздохнула. Она не знала, как поступить. Очень хотелось отомстить отчиму. Внутри все болело, а на постели ее дразнила целая пачка смятых купюр… И перед глазами внезапно всплыли и заколка с золотом, и колечко с белым камешком, и колготки в сеточку.
Когда хлопнула калитка во дворе и скрип снега под окнами возвестил о возвращении матери, отчим с мрачным видом, будто по делу, вошел в комнату и скосил глаза на постель падчерицы. Денег на ней уже не было. Жанна в это время сидела за столом, прилежно склонившись над тетрадкой.
Через день у нее появились вожделенная заколка и колечко. На вопрос, откуда эти побрякушки, Жанна, честно глядя в глаза матери, соврала: мол, Верка дала поносить. Отчим, слыша это, промолчал.
Потом была еще одна такая ночь. А потом еще одна и еще…
Иногда Жанна брала деньги за каждую ночь, иногда требовала вперед, если ей хотелось купить что-нибудь особенно дорогое, иногда соглашалась в долг. Впрочем, даже если бы она и не согласилась, это мало помогло бы… Она наизусть знала тот сценарий, который последует за ее отказом: сначала оплеуха, затем кровать, а может быть, наоборот. Иногда она пыталась разжалобить отчима и плакала, говоря, что ей больно. Тот ухмылялся и небрежно отвечал:
— Если вчера не было больно, то и сегодня потерпишь!
Иногда она пыталась припугнуть его тем, что расскажет матери и пожалуется в милицию.
— А кто тебе, соплюшке такой, поверит? — скалился отчим. — Я ж скажу, что ты сама виновата. Да у меня двоюродный шурин — начальник отделения! Не сомневайся, он мне твое заявление на подтирку отдаст!
Самое ужасное, что он был прав. Она не могла манипулировать отчимом, и это лишало ее привычного чувства безопасности и уверенности в собственных силах. Жанна с детства привыкла, что родителями можно довольно легко управлять. Если приласкаться к отцу, то он непременно даст конфетку и купит мороженого; если получить пару пятерок, то можно уговорить мать на какое-нибудь послабление; если задобрить бабку, то она позволит ей отсидеться вместо школы у нее дома и не скажет об этом матери. Отчим не вписывался в установленную систему жизни, и девочка пока не знала, как его нейтрализовать, но уже активно готовила позиции для наступления.
Жанна не была глупышкой. В школе она училась прилежно, но без удовольствия. Особенно легко ей давалась математика. Это же так приятно и так просто: «Если то и то — то непременно будет это и это». А если «дано это и это, значит, из этого следует то и то». Это было так надежно: математическая логика не давала никаких подвохов, сбоев и незапланированных вывертов. Как бы ей хотелось, чтобы жизнь была такой же, как мир математики: ты делаешь что-то при таких-то условиях, в ответ получаешь именно то, что и ожидаешь. Например, если ты смотришь учительнице в глаза и мимоходом говоришь, что обожаешь ее предмет, а потом без запинки рассказываешь урок, то вслед за этим непременно следует пятерка. Вот бы так всегда!
Еще Жанна любила смотреть кино и читать детективы. Вести с криминальных полей тоже порой будоражили ее воображение. И она прекрасно знала, что имеется в виду под юридической фразой «совращение несовершеннолетних». Именно на эту статью в Уголовном кодексе она очень рассчитывала. Перед ней стояла несложная задача:
а) у нас имеется факт — совращение;
б) необходимо доказать наличие оного;
в) доказательство…
В качестве доказательства Жанна припасла собственное белье с отчетливыми пятнами. Единственное, за что она беспокоилась — что срок хранения белья может сказаться отрицательно на итогах медико-биологической экспертизы.
Далее на заветную полочку глубоко в шкафу легла также некая магнитофонная запись, которую Жанна без труда организовала в одну из ночных дежурств матери. Магнитофон она одолжила у Верки.
Запись была следующая:
«— «Не хочу!» — «А ну без разговоров!» — «Но у меня болит живот!» — «Я кому сказал!» (скрип кровати) — «Мне больно!» — «Замолчи…» — «А-а-а! Нет!» (сдавленные хрипы) —…. — «Ну вот, а ты кочевряжилась… Ты же знаешь, будет только хуже! Ну-ну, молодец, хватит хныкать…» — «Я скажу матери!» — «Попробуй, если хочешь остаться калекой».
г) решение задачи — вывод суда…
Жанна чувствовала себя во всеоружии. Приближалось ее шестнадцатилетие… Уже очень скоро она перестала бы считаться несовершеннолетней, и тогда бы ее доказательства лишились бы всякого смысла.
К шестнадцати годам Жанна превратилась в длинноногую красавицу с толстой косой между лопаток в школе и густой копной волос дома. У нее была чудесная фигурка, высокая грудь, легкая походка. На Жанну заглядывались мужчины, при виде нее женщины кусали губы от зависти. Мальчишки в школе млели в ее присутствии. Она была красивой, и ей больше не хотелось ублажать по ночам отчима. Совсем не хотелось! «Если замуж, то за министра», — всплыло в ее памяти давнишнее присловье из ее детства. Ей больше не хотелось, чтобы грязные руки мяли по ночам ее тело…
Дело осложнилось тем, что она неожиданно влюбилась. Шестнадцать лет, май, птицы поют над рекой, робкий мальчик из параллельного класса, бурно краснеющий от любой неловкости…
Звали мальчика Слава Путинцев. Его отец был доктором — добрая половина выдринцев продолжала коптить небо при его непосредственном содействии, а мать — медсестрой в местной больнице. Слава неплохо учился, увлекался техникой и мечтал поступить в областной станкостроительный институт. На школьных переменах он смотрел на Жанну робким обожающим взглядом и после уроков катал ее на отчаянно дымящем мопеде.
Днем она чувствовала себя богиней и королевой для всех, а ночью — бесправной наложницей для отчима. К тому времени он уже давным-давно перестал давать ей деньги — на заводе перестали платить зарплату, а редкие копеечные заработки он тут же пропивал. Ситуация была нестерпимой. Хотя Жанна и считалась самой красивой девушкой в городе, она одевалась чуть ли не хуже всех. Деньги на каждую вещь приходилось вырывать у родителей с боем.
Кроме того, отчим не давал ей встречаться с парнями. Если падчерица задерживалась на дискотеке, он бесцеремонно приходил в клуб и, молча взяв ее за руку, точно маленькую нашкодившую девчонку, вел домой. Никакие уговоры, никакие слезы на него не действовали. Она могла гулять хоть ночь напролет в те два дня, когда мать ночевала дома, но если у матери было суточное дежурство, то Жанне вменялось в обязанность возвращаться домой вовремя. Парню, который однажды было вздумал на дискотеке вступиться за девушку, отчим молча сломал два ребра.
Катастрофа разразилась внезапно… Жанна поссорилась со Славой из-за какого-то пустяка. Повздорили они крепко, не разговаривали друг с другом почти неделю. А накануне Жанна своими глазами видела своего парня со своей лучшей подругой — сладкая парочка гуляла на берегу разлившейся после весеннего таяния снегов неширокой Выдринки, и Слава демонстративно обнимал Верку за плечи. Они даже и не думали скрываться от чужих глаз!
Слезы мгновенно навернулись Жанне на глаза. Она была готова умереть от обиды! Умереть или убить кого-то другого. Но кого? Разве предательницу Верку… Да ведь у нее, кроме двоюродного братца, уже полгорода в постели перебывало, зачем ей тогда еще и Славка — для полного комплекта? А он, предатель! Ведь она, Жанна, не такая шалава, как эта Верка…
Девушка возвратилась домой и в бессильной ярости уставилась в угол. От гнева она искусала губы до того, что они стали ярко-красными.
Что может привлечь молодого человека? По мысли Жанны, только новенькая кофточка, которую она видела на привокзальном рынке! Если Слава увидит ее в новой кофточке, такую красивую, он навсегда забудет шалаву Верку!
Но кофточка стоила кучу денег, а денег в семье давно уже не было… Жанна громко разрыдалась и зарылась лицом в подушку. Из-за каких-то паршивых денег рушится ее счастье! Может быть, что-нибудь продать? Она влажным взглядом оглядела комнату. Ничего ценного в ней давно уже не было. Что делать?
Хлопнула дверь в сенях. Это с работы возвратился отчим. Быстро взглянув на падчерицу, он сразу же определил, что у той дурное настроение, поэтому ввязываться в разговор не стал.
Жанна проводила его долгим пристальным взглядом. Застарелая ненависть внезапно вспыхнула в ней с неистовой силой. Сегодня мать опять ушла на сутки, и он опять будет лезть к ней…
Тогда в ее голову пришла идея. Надо настоять на своем! Пока не даст денег, она ни на что не согласится! Жанна прекрасно знала, что отказ еще больше распалит отчима и сделает его желание нестерпимым — как будто ему отказывают в том, что принадлежит по праву. Но на этот раз она будет стойкой. Она скажет: или — или. Или деньги, или ничего, пусть выбирает. Только надо заявить ему еще вечером. После этого бесполезно. Он только рассмеется в лицо, повернется задом и захрапит как ни в чем не бывало. А ведь у нее есть аргумент, против которого он сможет ей возразить. На этот раз последнее слово останется за ней!
Вечер прошел тихо и мирно. Поужинали, посмотрели телевизор, Жанна помыла посуду. Потом начала стелить свою постель.
— Ты что, забыла, мать сегодня на узловой, — напомнил отчим, видя, что падчерица собирается ложиться отдельно.
Жанна не отвечала.
— Сказал: стели большую кровать! — В его голосе прозвучало зарождающееся раздражение. Большой кроватью в домашнем обиходе называлось семейное ложе с никелированными шарами в изголовье.
— Я не хочу! — нехотя обронила Жанна.
— Еще что за взбрыки? — наливаясь гневом, удивился отчим.
— Мне нужны деньги. Дай сто рублей, тогда пойду.
— Где я тебе, интересно, их возьму? — рассмеялся отчим.
— Где хочешь. Можешь занять, можешь чего-то продать. Мне все равно!
— Ты что, оборзела? — взвился он, ведь падчерица впервые осмелилась заговорить таким ультимативным тоном. — А ну ложись, кому сказал!
— Нет. — Жанна даже сама удивилась своему спокойствию.
Она обернулась и твердо посмотрела отчиму прямо в глаза.
— Нет, — еще раз повторила она, наслаждаясь своей силой, звучавшей в голосе. — Нет!
Дальше все произошло так, как она и ожидала. Отчим, несмотря на годы и пьянство, был еще очень силен. Он одной рукой швырнул ее на кровать — панцирная сетка жалобно заскрипела под тяжестью двух тел. Его слюнявый рот искал ее мягкие, всегда такие податливые губы…
Но эти губы твердо шептали:
— Нет! Я сказала, нет!
Тяжелое тело продолжало давить на нее, мешая дышать, сильные руки раздвигали колени…
Рука Жанны метнулась под подушку. Там лежало то, на чем она и строила все свои расчеты.
— Пусти, — прохрипела она. — Не то я…
Но он не обращал на занесенный нож никакого внимания. Он уже вошел в нее и продолжал равномерно двигаться, с каждым толчком действуя все более грубо, яростно.
Тогда она с силой опустила ему на спину кухонный нож.
Когда тело, лежащее на ней, обмякло, заливая постель и домашний халатик в ситцевых цветочках красной липкой жидкостью, она брезгливо выбралась из-под него и еще раз произнесла раздраженно:
— Я же сказала: «Нет!»
Жанна сама вызвала милицию. Она добросовестно рассказала, что случилось. Она чувствовала себя покойно и легко, ведь теперь она была свободной. Ей казалось, что она одержала крупную победу, отстояв свое «я».
Ей присудили за содеянное всего ничего — два года условно. Мать была в шоке, когда, вернувшись с работы, увидела залитую кровью кровать. Она остолбенела, когда милиционер сообщил ей, что целых три года, каждую третью ночь, во время дежурств дочь спала с ее мужем. Она отказывалась верить в это, но ведь у Жанны загодя были приготовлены неопровержимые доказательства… Однако теперь эти доказательства были направлены не на то, чтобы доказать вину отчима, а на то, чтобы доказать невиновность самой Жанны. Жанна не верила, что ее посадят в тюрьму. Этого просто не могло быть, ведь она все так точно рассчитала!
Покусывая пухлую нижнюю губку, придающую ее лицу невинное детское выражение, и борясь с то и дело наворачивающимися слезами, она рассказывала следователю:
— Я не хотела, он меня заставил… У меня так болел живот. — Большие глаза с поволокой стыдливо опустились долу, длинные ресницы легли на зардевшиеся щеки. — Ну, вы понимаете… А он… Нет, я не могу об этом рассказывать!
— А каким образом у тебя в руке очутился нож? — допытывался следователь. — Ты что, его специально положила?
Жанна подняла на него большие глаза — точно горячей водой окатила.
— Я мыла посуду, — сказала она. — А он схватил меня… У меня в руках был нож. Я не хотела, чтобы это случилось.
— А зачем ты сделала магнитофонную запись? — не отставал следователь.
— Я думала, на всякий случай, если скажу маме, и она не поверит… — Жанна низко опустила голову, и на ее руки закапали быстрые горячие слезы. — Он говорил, что у него шурин служит в милиции… Да вы же сами слышали…
Следователь и верил и не верил этой девочке с ангельским личиком и огнем во взгляде. О семье Степанковых было известно только то, что знало большинство выдринцев: пьют, но в меру. Дочь хорошо учится, в отличие от большинства современных девчонок, не гулящая, не замечена ни в каких особых грехах, никто о них слова худого не скажет. Говорили, что отчим в дочке — даром, что не родная — души не чает. А остальное — все как у людей, не лучше, не хуже.
Но в голове у него не укладывалось — как это: заблаговременно заготовленная запись, комплект белья, аккуратно сложенный в целлофановый пакет…
Суд был закрытым, но это дела не меняло: шила в мешке не утаишь, о случившемся давно судачил весь город. На суде Жанна была в школьном платьице с туго заплетенными косицами. Мать сидела в первом ряду в черном платке и глядела остановившимся взглядом прямо перед собой в пол. Она ничего не слышала. Бабка кряхтела, крестилась и сожалеющим тоном бормотала про себя: «Какой мужик был… Копейку какую-никакую в дом приносил. Как же теперь, а? Последний год почти не пил, а тут на тебе…»
Адвокат, приехавший из областного центра, завернул округлую речь, после которой судьи чуть ли не рыдали:
— Да, Степанкова виновна! Безусловно, это так. Но скажите мне, граждане судьи, кто из вас по совести может сказать, что Бушко убила эта юная девушка с чистым взглядом, а не он сам себя? Кто из нас знает, какой ад пришлось в течение последних трех лет вынести этой девочке, будущей невесте, будущей матери? И мы знаем, что от этого ада в своей душе она не освободится никогда… Подумайте, граждане судьи, три года — и из этих трех лет каждую третью ночь вершилось страшное насилие. Триста шестьдесят пять раз всходила на ложе чистая детская душа и возвращалась с него оскверненной. Триста шестьдесят пять раз! Кто из нас в силах вынести такое? Кто из нас в силах простить такое погибшему Бушко? Эти три года закончились катастрофой, но скажите мне, разве не была случившаяся катастрофа закономерным итогом той ужасной жизни, смыслом которой стало насилие…
После суда Жанна вышла на улицу и вдохнула полной грудью прохладный воздух. От прошедшего утром дождя августовское небо казалось бирюзовым, а белые барашки скользили по нему легко и свободно, повинуясь лишь только воле ветра и собственной воле… Открывшаяся перед ней свобода ударила в голову. «Вот теперь начинается настоящая жизнь, — подумала она. — Начинается!» Ей казалось, с этого дня ее существование начнется точно с чистого листа. Будет забыто все черное и грязное, и прошлое незаметно канет в небытие.
Но все оказалось не так! Прошлое тащилось за ней грязным черным хвостом, не отступая ни на минуту. О нем напоминал кухонный нож с зазубринами у ручки, когда она резала им хлеб. О нем напоминал черный платок матери и ее отупелый взгляд, обращенный куда-то в себя. О нем напоминал зловещий шепот старух у нее за спиной и любопытные взгляды парней в ее сторону.
Жанна стала любимым объектом пересудов для всей Выдры. Кто называл ее шалавой, кто бедной девочкой, кто убийцей, по которой тюрьма плачет, но равнодушным эта история не оставила никого. Между тем Слава Путинцев, из-за которого, собственно, и произошла вся эта некрасивая история, предпочитал больше не попадаться ей на глаза и вскоре вообще уехал в областной центр учиться — ее жертва только что зародившемуся чувству оказалась совершенно бесполезной.
Жанна чувствовала себя отверженной — парни стали обходить ее десятой дорогой, опасаясь, что она способна выкинуть еще и не такой фортель, подруги приставали с вопросами, как «это было» и каким образом ей удалось ни разу не залететь за три года. Бабы злобно шипели вслед:
— Ой, идет, идет, смотри, как вырядилась… Ишь какая, глазищами так и кидает по сторонам, так и кидает! Надо сказать моему мужику, чтобы подальше от нее держался, еще зарежет…
В этих разговорах было много несправедливого и обидного, но лишь одна Жанна знала, какую долю правды они несли. Сначала она пыталась не обращать внимания на сплетни, но это плохо получалось. По ночам она плакала в подушку, чувствуя себя парией. Она старалась ходить по городу с гордо поднятой головой, из последних сил пытаясь выглядеть равнодушной — бесполезно! И тогда она решилась насовсем уехать из Выдры.
В обыкновенный сентябрьский день, довольно хмурый и не суливший ничего радостного, она собрала свои немудреные вещички в чемодан, выгребла из шкатулки все деньги, полученные матерью за последний месяц, купила на станции билет в областной город. Она не знала еще, чем будет там заниматься.
Жанна хотела начать новую жизнь. И завоевать мир.
Назад: Часть вторая
Дальше: Глава 9