Глава пятая, в которой я демонстрирую глубокое знание уголовного жаргона на фоне постыдного невежества в области собаководства и балета.
После того как отзвуки воображаемого аккорда растаяли в воздухе, в комнате ещё минуты три висела вязкая, напряженная тишина. И Виктория Павловна, и Алиса ждали моей реакции. Я же тупо смотрела прямо перед собой и пыталась каким-либо образом связать в единое целое потерянную запонку, письмо шантажиста, тот факт, что жена Шайдюка обратилась с претензиями именно ко мне, и то, в конце концов, что она сама, а не Анатолий Львович, оказалась ночью на месте преступления. Логическая цепочка, однако, выстраиваться упорно не желала, а Алисе надоело ждать.
- Эй! - она несколько раз щелкнула перед моим лицом пальцами. - У тебя такой видок, будто в девятой палате застали твою личную, горячо любимую бабушку... Чего ты по этому поводу думаешь то? А, Жень?
- Я думаю, где тогда был Шайдюк с половины первого до трех часов ночи?
- Ну тебе же русским языком сказали, что он реанимировал бабусю!
- Лично мне никто этого не говорил, - я отхлебнула противный холодный чай, за веревочку вытащила пакетик из чашки и бросила его на крышку картонной коробки из-под зефира. - Точнее, мне это сказал Леша, ему троюродная сестра Марина, ей - ещё кто-то, а этому "кому-то" - может быть, сам Анатолий Львович.
- Ой да, девочки! В таких историях правды, как у змеи ног - не найдешь! - Виктория Павловна стеснительно потянулась за печенюшкой, посыпанной корицей и сахаром. - А может и не надо искать? Все равно ведь Лиза эта... как ее? Васильевна? Ну да, Елизавета Васильевна... Все равно ведь она не могла Галину Александровну задушить. Это сколько же силищи надо?! Покойница-то не миниатюрной женщиной была.
Алиса, усмехнувшись, поправила манжет короткого плюшевого халатика:
- А зачем какая-то особенная силища? Она же ей не голову оторвала и не позвоночник пополам переломила. Подушку на лицо, сверху самой плюхнуться и все! Привет семье! Если б её там вешать надо было или проволоку на шее затягивать, или расчленять...
Половинка печенюшки с сухим стуком упала на пол, корица бурой пыльцой рассыпалась по ковру. Виктория Павловна сидела, низко опустив голову, и разминала в пальцах остаток печенья. Руки её, голые почти до локтя, были покрыты мелкой "гусиной кожей".
- Ну, до чего все нервные, а?!
- Ладно, Алис, - я прокашлялась. - Все это интересно, но мы как-то забываем о запонке, которую потерял Шайдюк. Елизавета Васильевна, конечно, Елизаветой Васильевной...
- Слушай, ну ты же сама говорила, что может и не было никакого письма! И запонки тоже никакой не было, соответственно. Может она его подставить хочет? Тем более, похоже, ей есть резон это делать, - в Алисином голосе послышалось что-то вроде упрямой детской обиды. Похоже, ей весьма импонировала классически-детективная версия про злую жену, задумавшую погубить доброго, ни в чем не повинного мужа.
- А если все-таки есть и письмо и запонка? Тогда что?
- Ничего тогда... Может это, вообще, её запонка? Костюм-то у неё брючный был.
- Ага. И с запонками. И с галстуком. А под брюками - трусы семейные. В горошек!
Виктория Павловна придушено и нервно хихикнула, и я вдруг ясно представила, как она прикрывала рот ладошкой, прижимаясь той ночью к холодной темной стене.
- Зря, кстати, иронизируешь, - моя бывшая соседка разобиделась ещё больше. - Бывают, между прочим, специальные женские запонки! Вон у меня приятельница в бутике работает, они по всякой кожгалантерее и бижутерии специализируются - так там каких только прибамбасов нет: и зажимы специальные для дамских галстуков, и жилетные цепочки, и ремни с пряжками здоровенными.
- Хорошо. Пусть, - в затылке у меня запульсировала дергающая, нудная боль - первый признак того, что я начинаю злиться и уставать. - Оставим пока эту тему... Алис, ты сделаешь то, о чем я тебя просила?
Вместо ответа она молча поднялась, как-то очень независимо повела плечами и свободной, раскованной походкой манекенщицы направилась к входной двери. Шея у неё была длинная и красивая, а узкий мысик черных волос, спускающийся почти до воротника халата, казался по-детски трогательным и беззащитным.
На некоторое время мы с Викторией Павловной остались вдвоем. Она молчала, едва заметно покачивая головой в такт каким-то своим мыслям и разглядывая коротко остриженные ногти, я молчала тоже. Ее, вероятно, тревожили возможные последствия сегодняшнего разговора, меня - то что цепочки, как ни верти, не получалось. Если письма, на самом деле, не было, то цель у Елизаветы Васильевны могла быть только одна - привлечь внимание к отсутствию алиби у Анатолия Львовича. Но как связать это с тем, что она сама находилась ночью неподалеку от места преступления? Был ли мужчина смуглый красавец-любовник - которого, в принципе, могла проворонить Виктория Павловна? Все-таки в коридоре ночью довольно темно, да и потом у неё зашкаливало давление и болела голова... Была ли запонка? Женская запонка... Но почему тогда мадам Шайдюк яростно шипела мне в лицо: "Вы ничего не сможете сделать ни ему, ни мне... Не смейте подходить к Толику ближе, чем на три километра"? При чем тут, вообще, Толик?.. Или срабатывает "вариант первый", при котором Елизавета Васильевна ставила перед собой совершенно конкретную цель - заложить мужа, или же запонка все-таки была мужской... И опять замкнутый круг: когда эту несчастную запонку успел потерять Анатолий Львович, и что делала мадам Шайдюк в коридоре профилактория той страшной ночью?.. Мертвый, синюшный свет люминесцентной лампы, на стенах - пейзажи в легких рамках. Круглые деревянные ручки на темных дверях палат. Женщина, вжимающаяся спиной в стенную нишу и начинающая разыгрывать нелепый спектакль. Зачем? Для чего?.. Для того, чтобы человек, скрипнувший дверью, засмущался и ушел? Чтобы не заметил её и на утро, когда будет обнаружен труп, не сделал опасных выводов? Но этот человек вполне мог узнать голос, особенно, учитывая то, что мадам Шайдюк прошлась вечером по палатам и неосторожно поздравила всех с наступающим Рождеством. Она сильно рисковала. А был ли у неё другой выход?.. Как бы я поступила в такой ситуации? Затаилась? Шмыгнула в первую попавшуюся палату? Рванула в тамбур?.. Ну, я, конечно, не пример для подражания, потому что в критические моменты способность мыслить здраво и хладнокровно у меня атрофируется напрочь. Но она. Она - это далеко не я!.. Приходится признать, что идея с парочкой, занимающейся любовью - очень даже ничего! Единственный выход? Похоже на то... Хотя, нет! Не единственный. Почему бы, например, не сделать светское лицо и не пойти прямо навстречу злосчастному лунатику, которому приспичило разгуливать по ночам? Не спросить вежливо и улыбчиво, не вызывали ли к кому-нибудь из пациентов профилактория её мужа - Анатолия Львовича? Она, дескать, его ищет и никак не может найти?.. Вариант почти беспроигрышный. В тот момент Елизавета Васильевна точно знала, что Шайдюка в актовом зале нет. И ничего подозрительного не было бы в её вопросе... А может быть она просто не хотела привлекать внимание к тому, что Анатолия Львовича нет среди врачей, празднующих Рождество? Может быть она, на самом деле, защищала мужа? И в истории с запонкой, и... тогда?!
Я больно сжала ладонями виски, пытаясь поймать ускользающую мысль. "Она защищала мужа... Защищала мужа... Защищала... Она ушла из актового зала после того, как на срочный вызов умчался Шайдюк. Мужа рядом не было, и никто, естественно, не спросил, куда она идет. Да никто, наверное, и не заметил её отсутствия... Она надеялась, что он не вернется в ближайшие полчаса. А, может быть, знала, что не вернется? Может быть, знала, что он пошел вовсе не к умирающей старухе?.. Вызов.. Что, если не было никакого вызова?.. Она знала, куда он идет и пошла за ним. Она пошла вместе в ним!!! "Вы ничего не сможете сделать ни ему, ни мне"...
Словечко "шухер" - полууголовное - полудетсадовское, нелепой каракатицей всплыло в памяти. Я больно прикусила нижнюю губу и, похоже, ахнула вслух, потому что Виктория Павловна как-то тревожно заерзала на стуле. "Шухер", "атас"... Как же ещё это называлось? "Постой на шухере!" сурово говорили мы часовому, когда лезли в детский сад обрывать с деревьев крупные ранетки... Ну, конечно же! Один человек идет убивать, а второй в это время стоит под дверью. Просто так, на всякий случай, чтобы обеспечить безопасность. Вдруг кого-нибудь нелегкая вынесет среди ночи в коридор, и убийца, выходящий из номера будет замечен?.. Все правильно и все до безобразия логично! Она слышит скрип открывающейся двери и убивает двух зайцев сразу: мужу подает сигнал: "Не выходи! Опасность!", а лунатика предупреждает: "Сцена не для посторонних глаз! Вернись обратно!" В эту схему укладывается и желание во что бы то ни стало защитить мужа, и потерянная запонка - все! Все, кроме одного: почему все-таки за шантажиста и вымогателя приняли именно меня?..
- Что с вами, Женя? - Виктория Павловна склонила голову к плечу и посмотрела на меня с трогательной заботой. В её выпуклых карих глазах читалось беспокойство.
- Ничего, - я провела пальцем по прокушенной нижней губе. - Ничего, все нормально. Просто думаю.
- Вот и я думаю: рассказать следователю? Не рассказать? Расскажу - он спросит: "Чего ж ты, дура старая, до сих пор молчала?".. А если ещё наговорю на человека, да зря? И ей жизни испорчу, и себе. Все ж таки она женщина замужняя, а тут такое дело!
- Ну, ей-то, допустим, понятно. А себе каким образом?
- О-о! - она обречено махнула полной смуглой рукой. - Разговоры пойдут, слухи... Полгорода узнает, что старая сплетница натворила. А Елизавета Васильевна - все-таки жена доктора... Ко мне-то после этого какое у врачей отношение будет?.. Ох, дела-дела!
Мои радужные предположения, похоже, подтверждались: в Михайловске, как в большой деревне, все обо всех все знали. Это несказанно радовало. Но зато огорчало другое: послезавтра утром истекали два дня, отпущенные мне "на размышления" женой Шайдюка.
- Знаете что? - я с отвращением вытерла кровь, оставшуюся на пальце, о край бумажной салфетки. - Давайте подождем хотя бы сутки. Может милиция за это время что-то выяснит, может мне что-нибудь удастся разузнать. А уж если ничего не получится, тогда будем решать. Хорошо?
Виктория Павловна покорно кивнула, и в этот момент отворилась дверь.
- Привет честному собранию! - весело провозгласила Алиса, заходя в номер и эффектно, по-испански изгибая руку над головой. - Анатолий Львович Шайдюк вместе со своей распрекрасной половиной проживает по адресу Танковая пять, квартира двадцать два. Телефон 2-17-34... Ну так как? Можно мне присваивать звание Чемпиона мира среди шпионов и тайных агентов?..
Улица Танковая находилась в другом конце города, на самой окраине Михайловска. Название свое она оправдывала полностью. После получаса бесплодных шатаний между одинаковыми серо-розовыми домами у меня возникло стойкое ощущение, что территорию для будущего микрорайона расчищал какой-то пьяный танкист, и он же присваивал порядковые номера местным зданиям и сооружениям. Бугры, канавы и холмы встречались здесь на каждом шагу, за третьим домом следовал шестнадцатый. На "Пельменной" висел жестяной квадратик с цифрами "12/4", но ни дома под номером "12/3", ни даже "двенадцать дробь первого" поблизости не наблюдалось.
В конце концов, мне удалось-таки совершенно случайно набрести на пятиэтажку с табличкой "ул. Танковая, 5", но к этому времени я уже была злая, как собака. Кстати, собака же и выскочила мне навстречу из подъезда, в котором находилась квартира 22.
- Гав! - сурово сказала коричневая Чау-Чау, злобно уставившись на мою крашенную лису. Я ничего не сказала, но на животное взглянула не менее злобно. Вообще, у меня с собаками отчего-то чрезвычайно редко возникает взаимопонимание. Так же как, впрочем, и с их хозяевами. Те, вероятно, сходу распознают во мне потенциальную скандалистку, истерично вопящую: "Уберите пса! Наденьте на него намордник! Сдайте его на живодерню!", и своих любимцев предусмотрительно отводят подальше.
На этот раз следом за Чау-Чау из подъезда вышла седовласая дама в кокетливом беличьем полушубке, посмотрела на меня с оттенком холодного интереса и неожиданно ласково проворковала:
- Тиночка, девочка, беги пописай!
Тиночка вывалила фиолетовый язык и на своих коротких медвежьих лапах затрусила к ближайшему столбу.
"За неимением лучшего подойдет и этот вариант", - подумала я, покосившись, естественно, на даму, а не на собаку, и зашла в подъезд.
К счастью, ни Анатолия Львовича, ни его супруги дома не оказалось. Я раза три без особой настойчивости надавила на кнопку звонка, немного постояла у двери и спустилась вниз. Гадкая Тина облаивала голубей, пристроившихся погреться на крышку канализационного люка.
- Какая прелесть! - лицемерно проговорила я, подходя к даме и кивая на Чау-Чау, жизнерадостно обнюхивающую смятую банку из-под пива.
- Да, - согласилась дама. - Очень перспективная девочка. Родители медалисты, чемпионы породы... А у вас что - тоже собака?
- Японский хин, - память почему-то не выдала ничего более подходящего.
- Надо же! Хины ведь такие неженки! И прививки, говорят, плохо переносят. Даже мы с прививками намучились в свое время...
"Очень хорошо, что она - собачница!" - промелькнуло у меня в голове. "По крайней мере, разговор завязался легко. Досадно только, что я о дурацких японских хинах ничегошеньки не знаю!"
- ... Нам доктор - такой коновал попался! - продолжала, между тем, хозяйка Тины. - Едва не угробил девочку. А потом ещё выяснилось, что у него лицензия недействительная.
- Кошмар! - довольно убедительно ужаснулась я и плавно перешла к интересующему меня вопросу. - Кстати, о докторах... Вы случайно не знаете доктора по фамилии Шайдюк? Он в вашем подъезде, в двадцать второй квартире живет.
- Почему же не знаю? Знаю, - дама подняла воротник своего беличьего полушубка и потерлась о него щекой. - А вы к нему приходили?.. Так он сейчас, наверное, на работе. После семи будет.
- В общем-то, не совсем к нему... Не знаю даже, как сказать. Тут вот какое дело. У моей мамы была приятельница, и мама с ней несколько лет как потеряла связь. Приятельница сама из Москвы, а мы, вообще, в Коломне живем. Ни телефона не осталось, ни адреса - ничего. И, вроде бы, она помнит, что приятельница эта тесно общалась здесь, в Михайловске, с семьей одного врача. Фамилия у врача хохлятская - то ли Байчук, то ли Березюк... Мама уже старенькая, все позабыла, конечно. А я в горбольнице поспрашивала и нашла вот: Шайдюк, Ильиных, Кривец и Карпенко... Не знаете, не бывает у них такая немолодая женщина с крашенными волосами? Роста - чуть выше среднего, приятная, ухоженная...
Это был всего лишь пробный шар, но от ответа зависело очень многое. Дама, однако, лишь равнодушно пожала плечами. Почудился ли мне холодок, льдинкой блеснувший в её взгляде, или же это было на самом деле?
- Ничем не могу вам помочь, - её тонкие губы, слегка тронутые бледно-розовой помадой, искривились. - Я с Шайдюками почти не общаюсь. Тем более, не знаю, кто к ним ходит, и с кем они дружат. Да и вряд ли у них друзей много: Анатолий-то он - ничего мужик, а вот она...
"Ага!" - отметила я про себя. - "Почти не общаемся, а как зовут, тем не менее, знаем! И Елизавету Васильевну, похоже, не жалуем... Теперь главное действовать осторожно и ничего не напортить".
Мохнатая неуклюжая Тина, пропахав в снежной целине внушительную борозду, подбежала к хозяйке и принялась игриво подскуливать. Присев на корточки, дама потрепала её за ухом.
- Чудесная девочка! - дежурно восхитилась я. - А скажите, как жена выглядит? Она такая крашенная блондинка, да? Мама, по-моему, тоже упоминала, что она - не очень приятная женщина.
- Не очень приятная?! - моя собеседница фыркнула. - Крайне неприятная! Вас как зовут?.. Женя?.. Меня Валентина Иосифовна... Понимаете, Женя, я ведь эту семью уже лет пятнадцать знаю. Да больше! У них уже девчонке четырнадцать, а в дом они заехали, как только поженились. И ничего, ничегошеньки доброго про Елизавету сказать не могу! Хотя я, в принципе, не злой человек, и ученикам своим объясняю, что в людях надо видеть прежде всего хорошее...
- Так вы учительница?
- Да, - она с достоинством кивнула. - Тридцать лет на одном месте отработала. Ученики мои бывшие уже чуть ли не внуков в школу приводят. У меня и значок заслуженного учителя есть. Только зарплата вот до сих пор "три копейки".
Что-то мне это напоминало?.. Ну, конечно! Покойную Галину Александровну. Ту тоже не устраивало очень многое в окружающей действительности: и пенсии, и общественный транспорт, и медицина... Валентина Иосифовна казалась, правда, менее агрессивной, но что-то общее в них все равно было.
- Да, трудно сейчас учителям, конечно, - согласилась я.
- Трудно. Но из школы, я считаю, все равно только те бегут, которые случайно в педагогику попали... Елизавета, кстати, тоже раньше в школе работала.
- В вашей? - в такую удачу даже как-то не верилось.
- Нет, не в моей. Но одна моя знакомая после неё класс взяла. Ужас! Дети распущенные, знаний никаких. Кажется уж, естественные науки - не гуманитарные дисциплины, никаких указаний как то или иное произведение трактовать сверху не поступает. Шпарь и шпарь себе по старым планам уроков...
И снова что-то смутное и тревожное серым комком зашевелилось в душе... Виноград... Семечки... Картофель... Естественные дисциплины...
- Простите, а она не ботанику преподавала?
- Нет, - Валентина Иосифовна взглянула на меня с некоторым удивлением. - Географию. Но дело даже не в том, что и как она преподавала. Это, в конце концов, вопрос её образованности и ответственности перед учениками. Я об её характере... Вот представляете, Женя: девочка у них родилась четырнадцать лет назад. Тогда ещё со КЗоТом, со всеми трудовыми книжками очень строго было. И отпуск декретный с точностью до одного дня, и дородовый, и послеродовый... Так вот Елизавета, когда беременная ходила, разругалась с одной пожилой преподавательницей. Нехорошо разругалась, грубо. Причем виновата была сама - все подтверждают. Та, конечно, как женщина мудрая, её простила: все-таки беременная, нервная, скидку сделать надо. И все бы само собой забылось, но Елизавета теми же ногами пошла к директору школы и подала заявление "по собственному желанию". Ее давай удерживать: до декретного чуть больше месяца, как можно женщину в положении уволить! А она уперлась: нет, и все! Не буду, дескать, с этой хамкой в одном коллективе работать!.. И в гороно вызывали, и там беседовали: стаж, говорили, прервется. Преподавательницу эту пожилую вынудили прилюдно перед ней извиниться... Нет! Уволилась. А "обидчицу", естественно, давай по инстанциям таскать. Так до инфаркта и довели.
Она замолчала, подобрала с земли тополиную веточку, отряхнула её от снега и швырнула через голову толстой Тины, наблюдающей за мной недружелюбными маленькими глазками.
- Да-а... Неприятная история, - я постучала ботинком о ботинок: ноги потихоньку начинали подмерзать. - Так она с тех пор в школе больше и не работала?
- Нет. Просидела год в декретном, устроилась в какую-то бухгалтерию... Вот тоже, вроде бы, женский коллектив, а сроду никакие подруги к ней не заходят. Так и живут с мужем, как бирюки, в своей берлоге. А девочка у них неплохая, не в мать пошла... Помню, она ещё крошка совсем была, я забежала как-то к Шайдюкам соды попросить, что ли? Елизавета открыла, девчонка у неё на руках. Орет, вся красная! А меня увидела и вдруг замолчала. Главное, что бы понимала?! Недели две ей всего было от силы. Ан-нет - молчит и глазенками своими голубыми смотрит. Только мать с ней на кухню отошла - она опять орать. Ко мне поднесут - замолкает!.. И вот что значит, у Елизаветы натура стервозная! Другая бы мать наоборот обрадовалась, попросила бы, чтобы помогли ребенка успокоить: все-таки я постарше и поопытнее. А эта заревновала. Сует девчонке бутылку, я говорю: "Лиза, что же вы грудью не кормите? Если с молоком плохо, так вы бы петрушки свежей поели, или вот ещё рецепт есть с хорошими сортами какао..." Так она как рявкнет: "Не ваше дело! Не лезьте!", - соду мне швырнула, и дверь перед носом захлопнула.
Если верить Валентине Иосифовне, жена Шайдюка была весьма неприятной особой. Однако, это ни на миллиметр не приближало меня к ответу на интересующий вопрос.
- Так значит про теперешних её знакомых вы ничего не знаете? И женщины с крашенными рыжими волосами тоже не видели?
- К сожалению, не видела, - Валентина Иосифовна сочувственно вздохнула. - Да вам, наверное, все же лучше самой спросить. Детей вам с ней не крестить. А ещё лучше, если на Анатолия попадете. Он доброжелательный мужчина, хороший...
Я мгновенно представила, как изумился бы "доброжелательный мужчина", увидев меня на пороге своей квартиры, но в ещё более феерических красках мне нарисовался мой великолепный полет с лестницы в том случае, если бы дверь открыла Елизавета Васильевна собственной персоной.
- ... Какие у неё сейчас знакомые? Бухгалтерши да торгашки! То она косметику целыми коробками домой таскает, то золотом в подъезде торгует. Постельное белье недавно армянке какой-то продавала... А как, кстати, приятельницу вашей мамы зовут?
- Галина Александровна. Баранова Галина Александровна.
- Нет. Не она, - седовласая хозяйка Тины снова покачала головой. Просто вспомнила, что армянка эта тоже рыжеватая была, но такого тона, какой обычно у кавказских женщин получается, когда они обесцвечиваться пробуют?.. Или не армянка? Грузинка, наверное.. Грузины же православные? Елизавета с ней ещё так нервно разговаривала, простыни эти отдала и давай про деньги кричать. Вот прямо здесь у подъезда стояли. Я из дома выходила, мне даже неловко за неё стало. Как какая-то базарная торговка, честное слово!.. А вы, Женя, простите, кто по специальности?
- Актриса, - ответила я честно и не без гордости.
- Актриса? Ох, какая прелесть! А я в детстве балериной мечтала стать. Но у меня связки слабые оказались, да и это ведь в Москву надо было ехать поступать... Что же - что же я по поводу балета вам сказать хотела? Вот только сейчас в голове вертелось! Ну, неважно, наверное... А! Да! Имя у этой армянки или грузинки интересное было - Мехменэ. Она ещё потом рядом с Тиночкой остановилась и спрашивает у меня, как собачку зовут. Я ей назвала полное имя по родословной "Аверс Альба Тиннтерне", а она смеется: "Почти как меня: Тиннтерне - Мехменэ!" И, что интересно, к ней Тина сразу ласкаться полезла, а Елизавету на дух не переносит. Собаки, они ведь, плохих людей чувствуют!
Понятно, что вся эта длинная история про армянку-грузинку была рассказана с единственной целью - поразить меня громким именем злобной Тиночки. Я вежливо поразилась, а гнусная собачка немедленно оскалилась на меня, видимо, желая напомнить хозяйке тезис про плохих людей. К счастью, за домом в этот момент громко затарахтел трактор, и Тиннтерне Аверс Альба с радостным и несолидным для такой породистой особы тявканьем метнулась на звук.
- На место! - властно прикрикнула Валентина Иосифовна. Печальная Чау-Чау нехотя вернулась на газон. Собака вряд ли успела нагуляться, но вот щеки хозяйки уже заметно раскраснелись от мороза. Я поняла, что злоупотребляю её вниманием.
- Ну что ж, - мне ничего не оставалось, как попрощаться. - Очень приятно было с вами поговорить. Я, наверное, в самом деле, заеду к ним после семи.
- Конечно. Сразу все и узнаете. А то что толку так гадать?.. Вообще-то, могли быть у них знакомые из Москвы. Даже, наверняка, есть. Елизавета ведь и рожала в Москве, и как-то недавно на несколько дней туда уезжала. Леночка, дочка её, говорила, что мамы целую неделю не будет, папа борщ сварил, а его даже кошка не ест!
Теперь прояснялась и косвенная причина неприязни. "Собачники" обычно не очень жалуют "кошатников".
- Еще раз спасибо за компанию, - мои замерзшие губы с трудом разъехались в подобии улыбки. И тут Валентина Иосифовна радостно возопила:
- Женя, глядите, какой прелестный хин! Чудный япончик!
Я в ужасе обернулась. К одному из подъездов сворачивал мужчина с черным чудовищем на поводке. По сравнению с этой псиной Тина была просто суперпрелестной и милой собачкой!
- Действительно, чудный! - фальшиво восхитилась я, лихорадочно припоминая какие-нибудь умные собаководческие термины. - Экстерьер прекрасный, и окрас...
Моя собеседница взглянула на меня как-то странно, похлопав себя по колену, подозвала Чау-Чау и как бы вскользь заметила:
- Это мастиф. Женщина с хином возле дома напротив.
Заливаясь мучительной краской стыда, я повернула голову в ту сторону, куда кивнула Валентина Иосифовна, и увидела существо с длинными черными ушами и приплюснутой мордочкой. Существо было заботливо упаковано в теплую попону и размерами напоминало крупную мышь.
"Опозорилась! Ой, как стыдно! Надо было не выпендриваться и какую-нибудь болонку назвать", - жарким пульсом застучало в висках. К счастью, заслуженная учительница, наверняка, объясняющая своим ученикам, что врать - нехорошо, уже заходила в подъезд, и поэтому не могла видеть моих ушей, пламенеющих, как алые маки...
Домой я вернулась уже в сумерках, робко нажала на кнопку звонка и заранее попыталась улыбнуться виновато, но не настолько, чтобы меня можно было заподозрить в чем-нибудь серьезном. Однако, дверь открыл Митрошкин и ему все мои ужимки оказались "до Фени", "до лампочки" и "по барабану" одновременно.
- Где была? - рявкнул он, хватая меня за шкирку и вытряхивая из полушубка. - Утренний моцион совершала? По булочным прогуливалась?
- Я же тебе говорила, что мне нужно собраться с мыслями, идеи кое-какие спокойно обдумать...
- Только вот этого не надо! - в гневе Леха зашвырнул мой берет на антресоль с которой торчали рулоны старых обоев. - Да за всю жизнь в твой голове не накопится столько мыслей, чтобы обдумывать их с двенадцати дня до семи вечера!.. Я уже Олегу собирался звонить: думал, тебя или убили где-нибудь или в КПЗ посадили? Полгорода обегал, в профилактории твоем был...
- Да? - я на секунду прервала увлекательный процесс расшнуровывания ботинка и подняла голову. - И что там, в профилактории?
- Филиал КГБ, ЦРУ и ФБР. Обстановка строгой секретности. Эти твои подружки - старая и молодая - в два голоса поют, что ничего про тебя знать не знают, и куда ты из профилактория поехала - само собой, не ведают.
- У Шайдюка я была. У Анатолия Львовича. Возле подъезда слонялась и сплетни разные собирала.
- Занятие - безусловно интеллектуальное, - как бы вскользь отметил Митрошкин. - Как раз для тебя! - Еще немного постоял, скрестив руки на груди и пытаясь напустить на себя вид ироничный и скучающий, не вытерпел и поинтересовался. - Ну и как? Насобирала что-нибудь?..
К обстоятельному рассказу я приступила уже за столом, перемежая реплики с поеданием паровых котлет и картофельного пюре. Леха за моим аппетитом, странным для больного гастритом, наблюдал с суеверным ужасом, однако, слушал внимательно. Самое сильное впечатление на него произвела повесть о том, как уважаемая Елизавета Васильевна в пустынном коридоре изображала африканскую страсть.
- Что-то в этом не так, - задумчиво покачав головой, он уворовал с моей тарелки ломтик соленого огурца. - Глупо и слишком рискованно.
- А что ей оставалось делать? - я невозмутимо вернула огурец обратно. - И мужа надо было предупредить, и самой не засветиться.
- Ну хорошо. А если бы человек не стал возвращаться в номер, а просто деликатно прокашлялся и сказал что-нибудь типа: я, конечно, очень сильно извиняюсь, но мне срочно надо пройти по коридору?
- Куда ночью так срочно ходить? Туалеты, слава богу, у всех в номерах!
- О! Туалеты... Какая проза, Евгения! По-твоему, ночью нужно выбираться из своей постели только по физиологическим надобностям? А посмотреть на звезды?!
Последней фразой, а, главное, невозмутимостью, которой при этом светилась его физиономия, Леха отчего-то напомнил мне Анатолия Львовича.
- Звезды!.. За звездами из окна палаты со всеми удобствами можно понаблюдать. Из тамбура их не видно.
- Романтики в тебе - ноль, - грустно констатировал Митрошкин и уже серьезно продолжил. - А если бы кому-нибудь, действительно, стало плохо? Если человек хотел добраться до любой медсестры из терапевтического отделения?
- Слушай, что тебе не нравится? - окрысилась я. - Ну вот идиотка она! Вот так она решила поступить! К Елизавете Васильевне все претензии.
- Ладно, предъявлю при случае... А что там насчет сплетен у подъезда?
- Конкретного - ничего. Выяснилось, что мадам Шайдюк - особа неприятная и склочная, что в доме этом она живет уже много лет, раньше преподавала в школе, сейчас работает в какой-то бухгалтерии... Вот, кстати, с её работой в школе связана одна интересная история: она, когда была беременная, сильно повздорила с одной пожилой учительницей, со злости пошла и написала заявление об увольнении. Ее, конечно, давай уговаривать - как же можно беременную уволить, нарушение трудового законодательства! Но она уперлась, и учительницу эту, в результате, всякими разборками довели до инфаркта.
- Ну? - Леха протянул руку, достал с подоконника банку и выудил себе целый огурец, окончательно разуверившись в том, что я соглашусь поделиться по-братски.
- Что "ну"?.. Конфликт? Еще какой конфликт. Учительница пожилая? Пожилая!
- Так ты намекаешь, что это была ваша Галина Александровна?.. Тогда логичнее, если б она Елизавету Васильевну грохнула, а не наоборот.
- Но мы же не знаем в подробностях, что там произошло!
- Судя по твоим словам - обычная бабская склока. И вдруг кровавая вендетта через много лет? Что-то это как-то...
- "Что-то это как-то"! - передразнила я. - А больше у нас, вообще, ничего нет, кроме того, что мадам Шайдюк подторговывает в подъезде золотом и постельным бельем, держит дома кошку и не имеет подруг.
- И вот это ты выясняла в течение семи часов? - Митрошкин подпер щеку кулаком и взглянул на меня почти с состраданием.
- Начнем с того, что возле подъезда я стояла от силы - час, и при этом у меня была совершенно уникальная собеседница. Во-первых, её отношение к людям определяется через призму их отношения к собакам, а, во-вторых, логические цепочки, вообще, не поддаются объяснению. Вот, например: я рассказываю ей, что работаю в театре, она сообщает, что в детстве мечтала стать балериной, потом вспоминает, что хотела мне поведать что-то связанное с балетом и в результате выдает кличку своей собаки - "Тиннтерне" там как-то ее... И ещё имя одной бабы - Мехменэ. Здорово, да?
- Здорово, - согласился Леха, с хрустом надкусывая огурец. - Твоя дремучесть меня просто умиляет. Ладно, я могу допустить, что у тебя просто очень низкий уровень интеллектуального развития, что и понятно: по ночам ты исключительно по туалетам ходишь, книжки умные при тусклом свете ночника не читаешь. Но историю театра-то вам в училище должны были давать?! Или вы как - смежные виды искусства принципиально игнорируете? Не знаете, что есть такой известный балет "Легенда о любви", а в нем один из главных персонажей - царица Мехменэ?
- Ну, простите! Не достойны мы гордого звания балетоманов: не знаем, как зовут десятого "лебедя" в четвертом ряду! - озлилась я. - Мы как-то все больше к практике склонность ощущали. Пока вы своими косолапыми ногами в Большой театр на "Жизель" топали, мы в танцклассе семь потов сгоняли. Зато теперь и по сцене передвигаться умеем, в отличие от некоторых.
- Ох, уж запередвигались! Помнится мне, кое-кто совсем недавно чуть половину досок из сцены каблуками не выломал...
Такой случай, действительно, имел место. На репетиции шпилька моей правой туфли попала в щель, и пришлось сначала долго дергать ногой, словно норовистый конь, а потом и вовсе опуститься на четвереньки, чтобы вытащить каблук из пола. Однако, Митрошкин, как джентльмен, мог бы над этим не ехидничать. Как, кстати, и над тем, что я забыла про чертову Мехменэ. Да, действительно, нам давали историю балета. Кроме того, эту самую "Легенду о любви" я смотрела в Новосибирском Оперном. Но, во-первых, училище я окончила не вчера и не позавчера, а во-вторых, в данный момент как-то не до эстетских воспоминаний о "Лебединых озерах", "Щелкунчиках" и "Спартаках". Тут бы в картошке с виноградом разобраться, и в том, кем приходилась Галина Александровна Баранова Елизавете Васильевне Шайдюк, а не во всяких там Мехменэ-Гаянэ...
Гаянэ... Имя всплыло в памяти совершенно случайно. И не имя даже, а название балета. Как сейчас помню нацарапанное синей пастой в крошечной шпаргалке - А. Хачатурян. "Спартак", "Гаянэ"... Гаянэ-Мехменэ... Как же она сказала? Вспомнить бы точно... "Что-то связанное с балетом... Неважно... Ах, да! Имя у неё было интересное"... Простыни! О, Господи! Конечно!
Ножки табуретки с визгом проехались по полу - с такой скоростью я вскочила и рванула из кухни.
- Ты чего? - испугался Леха, откладывая в сторону огрызок огурца. Удостаивать его ответом не хотелось, и попросту было некогда. Все на той же хорошей скорости я влетела в комнату, где сидела бабушка, перематывающая в клубки магазинные упаковки розового мохера.
- Баба Катя, - голос мой от волнения сорвался на визг, - скажите, пожалуйста: когда воск отливают, ведь новые белые простыни нужны, да?
- Да, - она кивнула, ни на секунду не прекращая мотать нитки.
- И их отдают тому человеку, который будет снимать порчу?
- Конечно, доча. Так положено.
- А женщину, которая у вас в Михайловске этим занимается, зовут Гаянэ?
Бабуля, наконец, закрепила недомотанную нить булавкой и взглянула на меня с заметным одобрением:
- Решила, значит, послушать меня, старую? И правильно. Теперь мало кто по-настоящему сглаз лечить умеет, а она - может... Узнать тебе что ли, где она живет?
Я просительно улыбнулась, машинально прикусывая ноготь безымянного пальца и думая о том, что завтра обязательно пойду на "прием" к народной целительнице. Пусть даже голова у Валентины Иосифовны работает совсем не так, как у меня, пусть только в моем воспаленном мозгу теоретически могло заклинить и перепутаться "Мехменэ-Гаянэ". Пусть это две разных женщины, но бизнесом они, похоже, занимаются одним и тем же и, наверняка, знают друг друга: Михайловск - город маленький, а Мехменэ-Гаянэ - это уже попахивает диаспорой... И если все так, как я предполагаю, то завтра к вечеру мне, возможно, удастся узнать, что же случилось в жизни Елизаветы Васильевны Шайдюк, что заставило её распродавать золото и бегать по бабкам, и, главное, считать эту самую жизнь "порченой" и отмеченной злым, коварным "сглазом"...
