ГЛАВА 12
Никто никогда не видел Ларису спящей. Днем или ночью – она всегда появлялась в коридорах и комнатах клуба тщательно одетая и причесанная, как будто только что поправляла где-то свой туалет и макияж. Стук ее каблуков и повелительный голос раздавались везде – в баре, в библиотеке, в гостиных клуба и в зимнем саду среди пальм и рододендронов. Никто никогда не видел, как Лариса плачет, – и вообще не догадывался, плачет ли она.
Самым удивительным было то, что председатель сама этого не знала. Не плакала она очень давно и сильно сомневалась, что способна это делать сейчас.
Но сегодня был один из тех дней, когда ей почему-то хотелось плакать. Это желание, не найдя выхода, перешло в необыкновенную раздражительность и пало на головы членов клуба. Лариса отчитала барменшу, проверила счета на кухне, сделала головомойку двум уборщицам, явившимся утром в «Политес», и наорала на Любу– красавицу с лицом точно из голубоватого льда, зашедшую к ней в кабинет, чтобы попросить об оплате долга.
– С ума сойти! – Лариса швырнула ей в лицо бумажку, на которой ледяная Люба сделала подсчет своего долга. – Ты ведь не думаешь, что я способна оплачивать все твои нужды!
Люба невинно посмотрела сначала на бумажку, потом на Ларису и приподняла брови.
– Но что тут необычного?.. – протянула она, забирая бумажку и пряча ее в карман. – Ты же всегда платила. И сумма-то небольшая…
– Тысяча двести?! – почти взвизгнула Лариса. – Тысячу с лишним долларов ты считаешь небольшой суммой? Богато живешь, подруга!
– В таком случае, – холодно заявила Люба, – я буду вынуждена взять эти деньги из своего вклада. Очень жаль.
Председатель схватила сигарету и приказала себе успокоиться.
– Ты лишишься прибыли, если заберешь вклад. Надеюсь, ты понимаешь это? Никто не берет деньги накануне дела. Даже если тебе понадобилась новая шуба.
– Не в шубе проблема, тем более что скоро весна. И я прекрасно понимаю, что сама себе делаю хуже. Но мне больше неоткуда взять. Кроме того, мой вклад составляет куда большую сумму, чем та, которую я буду вынуждена взять. Повторяю – буду вынуждена.
– Я не дам денег, – сказала Лариса, пуская дым в потолок и сощуривая глаза в две щели.
Глаза были припухшие, усталые, но только потому, что она провела бессонную ночь. Никто не подумал бы, что председатель плакала. А зачем ей было плакать – не знал пока никто в клубе, за исключением Леры. Лера знала, но отсутствовала, и Лариса даже предположить не могла, где она находится.
Ей требовался совет. Она понимала, что не сможет долго скрывать от членов клуба, куда делись их деньги и почему она вынуждена урезать счета на кухне и отказывать в денежных ссудах.
Люба была первой ласточкой, залетевшей в ее кабинет с просьбой о деньгах, но Лариса понимала, что на этом дело не кончится. Любой член клуба мог потребовать от нее отчета в том, куда были вложены их деньги накануне весеннего сезона – сезона, когда клуб производил крупнейшие закупки некоего товара в Средней Азии.
Лариса, как председатель клуба, имела безусловное право распоряжаться вложенными в кассу деньгами по своему усмотрению с тем, чтобы к весне нарастить на них максимальную прибыль. И любой член клуба мог теперь узнать, что все деньги ухнули в рискованную аферу с девятью бронзовыми музами работы Кановы – с музами, ставшими нереализуемым товаром именно по той причине, что их было не девять, а всего восемь…
Восемь статуэток стояло в задней комнате кабинета Ларисы. Восемь гипсовых статуэток, на которые она теперь не могла смотреть иначе как с отвращением.
– Лариса! – Люба повысила голос, и та очнулась. – Я прошу тебя выдать часть моего вклада.
Так не делается, – продолжала выкручиваться председатель. – Ты прекрасно знаешь, что деньги очень скоро понадобятся. Это повредит интересам клуба.
– Моим интересам очень повредит то, что я не могу расплатиться с этим проклятым долгом! – повысила голос Люба. – В конце концов, почему ты мне отказываешь? Если хочешь, я возмещу эту сумму… Ну, не знаю когда… Может, через пару недель.
– Через пару недель будет середина марта, и возмещать станет поздно, мы вложим деньги. Короче, я не думаю, что это целесообразно – брать деньги из кассы. Нет, Люба. Попроси у кого-нибудь другого.
Та фыркнула и встала. Она оправила широкую сиреневую юбку жестом королевы на приеме в Букингемском дворце и холодно изрекла:
– Хорошо! Тогда я поставлю вопрос о твоем отказе выдать мне мои собственные деньги на собрании членов клуба. Собрание сегодня вечером, если я не ошибаюсь?
Ларису прошиб холодный пот. Она знала, чем может обернуться такая постановка вопроса сейчас. Что началось бы, если бы члены клуба узнали, что их деньги пропали! По меньшей мере председательское кресло под ней даст сильный крен. И удастся ли ей удержаться в нем…
Она решительно подняла палец, призывая Любу к молчанию:
– Тише, Любушка! Я дам тебе свои личные деньги, свои, слышишь? Пойми и меня, я не могу поступаться принципами клуба ради интересов одного его члена. Если тебе так необходима эта сумма…
– Весьма необходима. – Люба все еще стояла. – Прошу заметить, я требую не твои деньги, а свои, свои! В этом нет криминала, я не ошибаюсь?
– Права, как всегда… – Лариса знаком попросила ее отвернуться и открыла сейф. Достав оттуда пачку долларов и отсчитав требуемую сумму, она заперла дверцу и протянула деньги: – На здоровье! И будь добра, не порть мне больше нервы и настроение подобными сценами… Ты ведь знаешь, что я не могу тебе ни в чем отказать.
Люба приняла деньги и кивнула:
– Я погорячилась. Ты душка, Лара. Спасибо.
Ее сиреневая юбка мелькнула в дверях, и ковры в коридоре скоро заглушили ее шаги. Лариса уткнулась в сложенные ладони и тихо, яростно засопела.
Из этого состояния ее вывел телефонный звонок. Она подняла трубку и сразу узнала голос, раздавшийся там.
«Одно к одному. Самое время позвонить, чтобы плюнуть мне в рожу!»
Звонил поверенный коллекционера, явно жаждавший услышать радостные новости.
– Вынуждена вас огорчить, – сказала Лариса, выслушав его первоначальные приветствия. – Нет-нет, ничего страшного, но… Одним словом, пока их восемь.
– Как – восемь? – Голос поверенного звучал недоверчиво. – Как это может быть?! Что-то случилось?!
Разумеется, случилось, но не по нашей вине, – нервно ответила Лариса. – Нет, постойте, не кричите! Мы купили девять, отправили как будто девять, но получили всего восемь.
– Катастрофа! – послышалось после минутного молчания.
Во время этой передышки Лариса успела собраться с мыслями.
– Я уже знаю, по чьей вине произошло это досадное недоразумение, – торопливо заговорила она. – И скоро оно будет устранено. А пока… Пока я не получила девятую, может быть, вы купите восемь?
Поверенный, казалось, лишился дара речи. Потом он его снова обрел, но даже голос у него изменился. Теперь от его вежливости и восторженности не осталось и следа.
– Он на это не пойдет! Что это за фокусы? Вы все испортили! Если вы были не способны довести дело до конца, отказались бы сразу! Теперь нам никогда не найти ничего подобного! Подумать только! Ведь мы сами нашли его, сами все придумали, сами вас проинструктировали! Все было рассчитано совершенно четко, план должен был осуществиться! И вот – вы нам заявляете, что утратили девятую!
– Послушайте, я вам гарантирую, что не позже чем через неделю девятая будет у меня, – твердо сказала она. – Я слов на ветер не бросаю!
– Он – тоже, – откликнулся поверенный. – Знайте, если их не будет девять, слышите – девять! – он не согласится выплатить вам ни доллара! Разговора не получится!
Повлияйте на него! – посоветовала Лариса самым сладким голосом. – Скажите, чтобы он не волновался, заказ будет выполнен согласно условиям. Я клянусь вам в этом всем, чем хотите.
– Не клянитесь, – раздраженно ответил собеседник. – Во всяком случае, это не имеет смысла, если вы все провалили. Ваши клятвы его не интересуют. Меня тоже. Не ищите во мне союзника своей глупости.
– Как? – ахнула Лариса.
С ней давно никто не разговаривал таким тоном, и она уже собралась было выложить этому мозгляку все, что о нем думает, но спохватилась, что находится не в лучшем для этого положении.
– Не говорите ему пока ничего, – сказала председатель примирительным тоном. – Дело все равно уладится. Позвоните мне на неделе.
– Хорошо, – угрожающе ответил тот. – Но если вы нас обманули и придерживаете девятую, чтобы мы подняли цену на весь заказ, – предупреждаю, что ничем хорошим это не кончится.
– За кого вы меня принимаете?! – запоздало воскликнула Лариса. Но в трубке уже слышались короткие гудки. Она бросила ее и закурила, невидящими глазами глядя в окно.
– Чудный день!
Этот голос заставил ее вздрогнуть. Она обернулась к двери. На пороге стояла Лера – хмурая, с отекшим лицом и нехорошо блестящими глазами.
– Особенно по тебе это заметно, – отозвалась Лариса. – Садись. Чудный день, как же! Знала бы ты…
– А что такое? – хрипло отозвалась подруга, закидывая ногу на ногу.
Вид у нее был такой, словно каждый жест и каждое слово даются ей с трудом. Лариса поняла, что вчера Лера недурно оттянулась. Но не стала ей выговаривать за это. Она всегда прекрасно чувствовала ту границу, за которой ей следовало помолчать и поумерить свою властность.
– Мне звонил поверенный нашего заказчика, – сказала она. – Он просил статуи, а я показала ему кукиш и попросила подождать, пока мы соберем весь комплект!
– Представляю, как он обрадовался, – прохрипела Лера и с трудом прокашлялась. – Слушай, у тебя нет, чем похмелиться? Бар почему-то закрыт.
– У них учет товара, – сказала Лариса, с тайным злорадством вспомнив, какую разборку она там учинила. – Доходы от бара падают. Мы слишком опустили планку цен для членов клуба и многих накормили в кредит.
– А, затягиваем пояс потуже, – пробормотала Лера. – Дай коньяку!
Председатель молча открыла ящик в столе и достала оттуда маленькую бутылочку, которую всегда держала при себе.
Лера жадно приложилась к ней, не дожидаясь стакана.
– Приходится затягивать… – Лариса с отвращением смотрела, как она пьет. – Не поперхнись.
– Ау? – произнесла Лера, кося на нее блестящим, сразу ожившим и подобревшим глазом. – Ну, все. Теперь говори, что придумала!
Это за меня все придумали, – яростно сказала Лариса. – Сегодня у меня была Любка и просила денег. Мне пришлось дать из своих. Ты представляешь, чем это может кончиться? Лера только пожала плечами:
– «Чем-чем…» Тебя выкинут из этого кабинета! А для тебя это новость? Денежки-то тю-тю! Правда, пока никто об этом не знает.
– Узнают! Ты сама подумай, как я смогу это скрывать, когда нужно будет закупать товар? Что я буду им говорить? Откуда возьму деньги? Все, все вложено в эти проклятые статуи!
– Никогда не думала, что несколько золоченых болванок могут стоить столько же, сколько наш товар на весь сезон… И я была против, если ты помнишь. Всегда была против этого. Теперь наш товар скажет нам «ау»! И его купят ребята из «Сучьей слободки»!
Ларису передернуло. «Сучья слободка» висела у нее тяжелым камнем на душе, и ей уже несколько раз приходилось сталкиваться с тамошними деятелями на почве закупки дешевого товара в Средней Азии. Однажды у нее чуть не перекупили заранее заказанную партию, чем вызвали лихорадку цен в самом разгаре сезона.
И Лариса, досконально знавшая местную конъюнктуру в области покупки и продажи гашиша, понимала, что именно теперь клуб может лишиться основного источника дохода. К продавцам следовало обращаться только в том случае, если можно было соперничать в назначаемых ценах с самыми крупными конкурентами на питерском рынке наркотиков. Иначе доставалось самое плохое или дорогое. А сейчас Лариса не смогла бы закупить ничего. Ни самого плохого, ни тем более самого дорогого… Ничего вообще.
– Ты ничего не понимаешь в предметах искусства! – тем не менее возразила она Лере. – Это было прекрасное вложение капитала!
– Херня! – определенно отозвалась та. – Ты тоже ни хрена не понимаешь в этих самых предметах, и лучше бы ты вложила этот капитал себе в задницу!
– Заткнись! – бросила Лариса и надолго замолчала. Она ходила по кабинету, больше не присаживаясь, курила и то и дело смотрела в окно. Лера не выдержала этого молчания.
– Ждешь кого? – полюбопытствовала она. – А, новенькую? Аппетит не пропал?
– Какая чепуха, – процедила сквозь сжатые зубы Лариса. – Думай о деле.
– Чего и тебе желаю! – взорвалась рыжая. – Думаешь только о новых юбках! На свежатинку потянуло!
– Заткнись, говорю тебе! – монотонно повторяла Лариса. – Ох, заткнись!
– Да с какой стати? – невинно спросила напарница. – Я тебя уже не устраиваю? Ты предпочитаешь соплюшку с распухшими губами, которая даже не будет знать, как за тебя приняться? Или ты предпочитаешь сама ее…
Ее оглушила звонкая пощечина.
Лера быстро потерла щеку, нисколько не удивившись такому обороту дела. Видимо, пощечины не были для нее чем-то необычным. Она продолжала:
– Ладно, не хочешь признаваться – не надо. Только одно тебе скажу: ты крупно об этом пожалеешь!
– О девочке? – рассеянно спросила Лариса. Она остановилась у окна и пристально всматривалась в заснеженные глубины острова. – Смотри, кто-то едет…
– Мало ли кто! – отмахнулась от нее Лера. – Говорю тебе, сейчас надо думать не о девчонке, а о деньгах! Как ты собираешься их получить?
– Всякое бывало в моей практике… – медленно произнесла председатель, поворачиваясь к ней. – Всякое. Бывало, меня накалывали не хуже, чем сейчас. Бывало, меня тыкали носом в собственное дерьмо, все это мне не в новинку. Но вот никто еще не Давал мне понять, что я полная дура, да к тому же еще и не своим делом занимаюсь. А ты именно это хочешь мне сказать?
Ее ледяные глаза сверлили Леру, и та пожала плечами, отводя взгляд.
– Понимай, как хочешь.
– А по-моему, ты просто метишь на мое место.
– Глупости.
– Посмотри на меня! – потребовала Лариса, и бунтовщица повернулась к ней.
– Ладно, если ты хочешь знать, я считаю, что ты сделала большую глупость, – вырвалось у Леры. – И теперь многие могут метить на твое место.
– О многих я тебя не спрашиваю. Мне хотелось бы знать, чего хочешь ты.
Я? – Лера рассмеялась, закрыв лицо руками. – Ларка, у меня же никого нет, кроме тебя… О чем ты говоришь!
– И все же?
– Не будь дурой. Я хочу, чтобы ты выпуталась. – Лера немного успокоилась. – И еще хочу, чтобы у тебя прошла мания величия. А она у тебя есть, и уже давно.
– Давно? – Лариса прошла к столу и опустилась в свое кресло. – Как давно? Почему ты так считаешь?
– У меня есть причины.
– Например? – не отставала председатель, казалось и впрямь заинтересовавшись ее словами. – Скажи мне что-нибудь конкретное.
– Например… – Лера задумалась, подняв глаза к потолку. – Например, твоя беспечность в раздаче кредитов.
– Кредитов членам клуба?
– Кому угодно. Я давно замечала, что ты больше руководствуешься личными симпатиями, чем деловыми интересами… До сих пор помню, как та смазливая девка, которую, кстати, тоже подарил тебе Ветельников, смылась, не вернув кредит…
– Хорошо, это был мой промах. Согласна.
Дело не в промахе, – поморщилась Лера. – Не в промахе, а в том, что ты расплатилась за личное развлечение деньгами клуба. Деньгами, которые так и не вернулись. Ты их восполнила во время летнего сезона, но факт остался фактом. Никто в клубе не знает, как ты расплачиваешься со своими новыми девками, только я… А все думают, что девочки лезут к тебе в постель по личной склонности. Да все молоденькие лесби в Питере давно знают, к кому им надо обращаться в случае материальных затруднений. Правда, ты очень разборчива, надо отдать тебе должное…
Лариса прикрыла глаза, как от удара, но когда она снова посмотрела на Леру, в них уже была улыбка.
– Продолжай, моя милая, – сказала она тоном, не предвещавшим ничего хорошего.
– Охотно. – Лера переменила позу и теперь уставилась прямо на Ларису. – А знаешь ли ты, во что нам обходятся твои ежегодные прогулочки на яхте? Яхту ведь тоже оплачивает клуб! Не знаешь? Я подсчитала. Могу принести тебе расчет.
– Мне сегодня предъявили достаточно счетов. – Председатель все еще улыбалась. – Твой будет самым интересным. Тем интересней, что ты сама принимала участие в прогулках с превеликим удовольствием.
– Когда это было! Последний раз ты меня не пригласила! Ограничилась этими девками-близняшками с какого-то вокзала!
– А, вот что тебя так уязвило. А иначе что бы заставило тебя взяться за карандаш и произвести подсчеты… А девочки были вовсе не с вокзала. Просто жили у вокзала. У Витебского, если память мне не изменяет. Еще что-нибудь?
Лера хмыкнула и вздернула плечи, показавшиеся в этот миг особенно острыми.
– Не знаю, что еще…. Или слишком много, или уж мне вообще надо заткнуться… Одним словом, ты напрасно расслабилась в последнее время. Может быть, у нас больше нет конкурентов? Весь питерский рынок наш?
– Ты прекрасно знаешь, что это далеко не так, – вздохнула Лариса. – О, я даже не претендую на это… И нечего проводить тут политработу… Значит, ты считаешь, что эта история со статуями послана мне в наказание за грехи?
– А, да ну все это в задницу! – неожиданно заявила Лера. – Ларка, давай думать, как тебе выбраться из всего этого!
– Как нам выбраться, – поправила ее Лариса. – Потому что, если не выберусь я, и ты слетишь в два счета. Порвут, как жабу. Все знают, что ты всегда была моей правой рукой.
– Руку, бывает, и рубят первой, – вздохнула подруга. – Ларка, так ты что-нибудь придумала?
– Да что тут можно придумать? Придется тебе, моя милая, ехать в Венецию.
Лера осторожно взглянула на нее. Потом тряхнула огненными локонами, так что по ним рассыпались солнечные искры.
– Мне?
Ну не мне же… – обреченно произнесла Лариса. – Мне никак нельзя сейчас исчезать из Питера. В клубе может начаться что-то непредсказуемое. Да и коллекционер этот чертов… Если он узнает, что я слиняла куда-то, может поднять шум. Он меня и так уже обвинил в том, что я сорвала ему классную операцию. И если разобраться – это так и есть. Я, я сорвала операцию! Подумать только! А все должно было выгореть только так… Конечно, сейчас он рвет и мечет. Когда еще ему могла представиться такая возможность – купить сразу, в одном месте эти статуи. Подумать только!
– А если он такой умный, путь бы сам их покупал, – возразила Лера. – Решил подстраховаться – и вот вам пожалуйста! Мужик прекрасно понимал, что дело рискованное, вот и подставил нас.
– Мужик прекрасно понимал, что обращаться ему следует к нам, – вздохнула Лариса. – Все он правильно сделал. Если бы не этот придурочный Демин, деньги уже были бы у нас, и с такой накруткой, что и не снилось никому. Аукцион «Кристи» сразу мог купить бы их у нас за пятьсот тысяч долларов! И это, думаю, еще не предел, если бы мы стали торговаться… Это раритет!
– Хватит бросаться учеными словами! Лучше скажи, что мне делать в Венеции? Насколько я поняла – тряхнуть старикана Джакометти, или как там его по матери…
– На Джакометти плохая надежда. И я вообще не думаю, что это он.
– Прекрасно. Не буду трясти почтенного старца, хотя по мне – он жулик самый натуральный. Вот увидишь, как только я к нему явлюсь – он достанет эту чертову статую из-под полы и запричитает, что она каким-то образом потерялась или еще что.
– Глупости!
– Да, и предложит нам выкупить ее за бешеные бабки! – веско заключила Лера. – Тебе это понравится?
Мне уже ничего не понравится, даже если он ее даром отдаст. – Лариса закурила. – Я опозорилась перед этим коллекционером, как последняя дура… Слышала бы ты, как со мной говорил его поверенный! Чокнуться можно!
– Еще чокнешься, – пообещала подруга. – Вот даю тебе слово, мы еще раз оплатим эту чертову статую… Ладно, теперь дело только за тем, кто нам ее продаст по новой. А кто-то явно решил нажиться. Не Джакометти, так жена этого гнилого типа, скульптора.
– Да. Обязательно уточни на почтамте, ей ли была отослана та посылка… Боже, я с ума сойду, если они откажутся дать справку!
– Не откажутся. – Лера мрачно усмехнулась. – Ни за что не откажутся, если я им заплачу. Кстати о птичках, кто будет оплачивать поездку? Фонды, как я поняла, полностью исчерпаны?
– Нет, конечно. Но я сейчас боюсь их трогать. Мне надо чем-то располагать на тот случай, если кто-то захочет убедиться, что деньги у меня есть. Например, как Люба сегодня, будь она неладна.
– Селедка мороженая. Вот она кто, твоя дорогая Люба.
– Ну хватит, ты прекрасно знаешь, что она не моя! – раздраженно среагировала Лариса. – Всего какой-то раз, а ты уже… Так вот, я хочу сказать, что денег я трогать не могу.
– И что? – Лера пристально смотрела на нее. – Как мне это надо понять? Что в Венецию я должна ехать на свои кровные?
Я прошу тебя, – поморщилась председатель. – Сколько раз я выкладывала свои кровные, чтобы доставить тебе удовольствие! А ты теперь выписываешь мне один счет за другим. Нет, плохо быть неудачницей! – философски вздохнула она. – Каждый может высказать все, что о тебе думает. Но ты учти, милая моя, что я ведь не всегда буду в таком положении!
– А ты учти, что я всегда высказывала тебе все, что думаю! Ладно, хватит! На свои деньги я поехать не могу, поскольку их у меня нет.
– Как? – взвилась Лариса. – Да куда вы все их подевали? Любка без гроша, ты тоже…
– Мы все их подевали туда, где они пропали! – Лера сделала вид, что машет пропавшим деньгам рукой. – В статуи мы их подевали, красавица моя! И пока я не найду статую, не могу заплатить даже за обед в столовке.
– Не паясничай, у меня сейчас очень тяжелое положение. – Лариса даже сгорбилась, произнося это. – Ну пойми меня! Я же не забуду того, что ты сделаешь. Выпишу тебе премию, в конце концов…
– Нет, Лара! Я поеду только на твои деньги. Твоя идея, твои деньги… Честно говоря, у меня пропало убеждение в том, что ты все делаешь верно. Может, я и ошибаюсь, но, во всяком случае, не хочу вкладывать деньги в твои предприятия…
– Вот как… – подавленно пробормотала Лариса. Она ожидала от сегодняшнего дня самого худшего, но не этого. Мнение Леры для нее всегда что-то значило, и, если подруга резко оценивала ее деятельность, значит, к тому были реальные причины.
– Да ты не расстраивайся. Я, скорее всего, просто преувеличиваю. Ну раскошеливайся, и я могу поехать хоть сегодня. Мне не терпится побывать в этом милом городке без твоей дохлой собаки.
Лариса пожала плечами:
– Когда я ее туда привезла, она была не дохлая. А билет и визу я тебе закажу. Сегодня к вечеру все улажу.
Лера ушла, потрепавшись еще немного о том о сем и все больше о неких молодых особах, проникающих в клуб с подачи этого поганого сводника Ветельникова, и Лариса наконец осталась в одиночестве.
Тогда она заперла кабинет, прошла в заднюю комнату, задернула занавески, отгородившись от солнечного света, расстегнула на груди блузку и легла на диван лицом вверх. Некоторое время она просто лежала с закрытыми глазами, потом шумно задышала. Плакать она не умела.
А Лера сидела в баре и энергично подбадривала сбившуюся с ног барменшу:
– Давай-давай! Подсчитывай! Сколько там у меня долгов накопилось?
– Я крупных должников в последнюю очередь буду считать, – хмуро отзывалась та. – Что она придумала, в самом деле? Всегда счета собираем в конце месяца, и точка! Так нет – ей сегодня понадобилось!
– Ничего, днем раньше, днем позже! – успокаивала ее Лера. – Считай-считай! А как до меня дойдешь – присчитай к моему счету хорошенький стакан виски с содовой.
Барменша неохотно выполнила ее заказ, и Лера уютно устроилась с высоким запотевшим стаканом в руке. Судя по ее лицу, женщина была совершенно довольна жизнью.
– А как тебе новенькая? – поинтересовалась она между двумя глотками виски. – Ничего, верно?
– Не в моем вкусе, – отозвалась барменша, не поднимая глаз от калькулятора, и Лера мрачно захохотала.
– Эх, подруга! – заявила она, отсмеявшись. – Да нашего вкуса тут никто не спрашивает! В клуб уже подзаборниц принимают…
– Точно, – последовал короткий ответ из-за стойки. Лера, увлеченная темой, продолжала:
– Хоть бы ее в уборщицы взяли или там еще куда в обслугу, а то ведь сразу – член клуба, с билетом и прочими привилегиями!
– Бесплатно, наверное, – прозвучало в ответ. – Как у нее водится.
– Ну, не совсем… – Рыжая сделала слишком большой глоток и поморщилась. – Задаром ничего не бывает на этом свете.
Барменша только хмыкнула и с головой ушла в свои подсчеты. От стойки только и раздавалось: «Что делают!», но относилось это уже, по-видимому, не к поведению председательницы клуба, а к его членам, часто и охотно ужинавшим в кредит, на запись.
Лера прислонилась головой к обшитой атласом стене и погрузилась в нечто, похожее на дремоту. При этом глаз она не закрывала, но очертания стойки бара, головы барменши и тускло горящих светильников становились все более смутными, таяли и расплывались. Сквозь них начинали проступать совсем другие картины.
Вот большая комната с неуютными стенами, выкрашенными казенной желтой краской. Двухъярусные нары, а на нарах – спящие девочки. В спальне темно, только над дверью горит тусклая лампочка. Рядом с ней висит лист бумаги под стеклом. Лера не различает букв, но она наизусть помнит его содержание. Это распорядок дежурства по спальне. Лера знает этот распорядок и ненавидит его. Она ненавидит все: и эти желтые стены, и жесткое холодное одеяло, и девчонок, сопящих на все лады и наполняющих спальню запахом своих нечистых ртов.
Лера лежит, свернувшись калачиком, и смотрит на дверь и на лампочку над дверью. Она хорошо знает, что сейчас произойдет. Лера все хорошо знает. В ее жизни давно нет ничего непредвиденного, в ней все происходит по расписанию – писаному и неписаному. Сейчас откроется дверь и войдет высокая светловолосая женщина в белом халате. Женщина пройдет по рядам между нарами, отыщет Леру, знаком прикажет ей вставать и идти за ней. И Лера встанет и пойдет.
Ей будет холодно в своем фланелевом халатике скучного синего цвета. Лера ненавидит этот халатик, ненавидит свою ночную рубашку, ненавидит свою стриженую рыжеволосую голову. Часто она думает о том, ненавидит ли женщину, которая приходит за ней по ночам? И не может ответить на этот вопрос.
Женщина входит, и Лера встает с постели. Она старается не шуметь, потому что некоторые ее соседки не спят, а только притворяются спящими. Когда Лера выйдет из комнаты, девчонки перегнутся со своих постелей друг к другу и начнут обсуждать ее, Леру, и суку Ларису. Она знает, что, когда вернется в спальню, девчонки начнут издеваться над ней, назовут ее легавой сучкой, а может быть, сделают ей темную. Они думают, что Лера ходит стучать на них. Но Лера не стучит. Лера не легавая.
Она просто идет за женщиной в белом халате, минуя освещенные коридоры, щурясь от яркого холодного света длинных белых ламп под потолком. Она входит вслед за женщиной в небольшую холодную комнату. В комнате стоят застекленные белые шкафы с медицинскими препаратами, две кожаные черные кушетки и письменный стол. Это – «больничка».
Женщина запирает за Лерой дверь и достает из холодильника, стоящего в углу, два подсохших пирожных на общепитовском блюдце, бутерброд с колбасой и наливает ей чаю. Лера молча ест, не благодаря за угощение. Ей не надо никого благодарить, потому что она ничего не делает даром. Лера никого никогда не благодарит, потому что она в конце концов за все платит. Она знает это и поэтому ест спокойно, с сознанием своей правоты. Она очень удивилась бы, если бы ей дали эти пирожные даром. Может быть, она тогда и не взяла бы их. Лера не знает, что бы она сделала в таком случае. Ей никто и никогда ничего не давал даром.
Она доедает пирожные и вытирает крошки с губ рукой. Женщина в это время уже не сидит напротив нее за столом и не смотрит, как Лера ест. Она уже присела на кушетку и расстегнула свой белый халат. Лера встает, потому что все уже съедено, больше тянуть невозможно и пора расплачиваться за угощение.
Она подходит к женщине, которая уже легла. Встает на колени рядом с кушеткой и с минуту молча смотрит на обнаженную грудь этой женщины, на ее круглый белый живот, на ее сильные бедра. Сама Лера кажется совсем заморышем по сравнению с ней.
Женщина приподнимает голову и говорит ей: «Ну?» Только «ну», всего только одно слово, но Лера тут же подтягивается головой к ее бедрам и находит кончиком языка то, ради, чего ее сюда и зовут. Она проникает языком между жестких курчавых волос, дотрагивается до горячих бугорков и ямок, потом начинает помогать себе руками.
Женщина сначала молчит, потом начинает потихоньку стонать. Лера помнит, как в первый раз она услышала этот стон-с удивлением. Она не могла себе уяснить, как она может заставить стонать эту женщину, которой принадлежит страшное право – освобождать от работы несовершеннолетних преступников в колонии или посылать их на ненавистные швейные машинки…
Врачиха с такими холодными глазами, что даже самые отчаянные девки ее боялись, стонала, дергалась и прижимала голову Леры к своему животу, заставляя ее почти захлебываться в горячей слизи, вытекающей из нее.
Скоро Лера поняла, что ее ночное право заставить эту женщину стонать ничего общего не имеет с их дневными отношениями. Она даже не давала ей справки по освобождению от работы, если Лера не была больна. В сущности, она ничего не получала за то, что делала ночью, кроме двух-трех пирожных и ненависти соседок по спальне. Но отказаться было нельзя – да и зачем? Лера чувствовала себя слишком одинокой как в колонии, так и во всем мире.
У нее не было никого. Она сама себе сказала, что у нее нет никого, хотя у нее была мать. Мать! При этом слове у нее начинали кривиться губы. Мать-дворничиха, «лимита проклятая», как она сама себя называла, когда напивалась и не выходила разгребать снег. В такие дни (а их было немало) снег или опавшие листья должна была сгребать Лера.
Сначала она делала это, боясь побоев матери, потом перестала. Просто сунула как-то лопату за груду битых кирпичей на заднем дворе и убежала на улицу. Лера хорошо помнила, как она шла тогда по улице, сначала ничего вокруг не видя от испуга за собственный поступок, а потом понемногу начиная различать то, что творилось вокруг нее.
А вокруг Леры двигались, смеялись и разговаривали спокойные, чисто одетые люди. Они вели за руки детей (был тот час, когда детей забирают из детских садов). Сама Лера давно уже вышла из того возраста, когда посещают детский сад, но ей все равно тогда стало невыносимо обидно, что ее никто не ведет за руку, не разговаривает с ней, не улыбается, глядя на нее.
Она увидела, что очень плохо одета. Странно, но раньше она этого не замечала, В школе она была одета, как и все, в коричневую форму, и потому ее бедность никому не бросалась в глаза. И только тогда она поняла, что у нее нет ни одного хорошего платья. Да что там хорошего! Самого нехорошего, но целого, нерваного нет…
Лера долго тогда бродила по улицам. Домой пришла поздно, специально дождавшись того часа, когда мать допивалась до такой степени, что встать уже не могла.
С тех пор Лера ни разу не взяла в руки метлу или лопату. Мать она посылала подальше, когда та пыталась ее усовестить, а если лезла в драку – просто убегала и сутками не приходила домой.
Спала она в подвале в соседнем доме. Мальчишки устроили там «штаб», где играли в войну. В подвале было тепло, темно и стояла большая старая кровать.
На этой-то кровати одиннадцатилетняя Лера как-то проснулась от чьих-то голосов. Она испуганно вскочила. Вокруг нее стояли мальчишки, но не те, что играли тут в войну. Другие, постарше и совершенно ей незнакомые. Лера сразу почуяла неладное и вскочила было, чтобы убежать. Но убежать ей не дали.
Двое мальчишек схватили ее и прижали к кровати так, что выскочившие пружины впились ей в тело. Еще один стоял рядом и свистящим шепотом подначивал того, кто устроился между насильно разведенных Лериных ног и толчками впихивал в нее что-то твердое, острой болью отзывающееся в промежности и в животе.
Она не кричала, потому что рот ей заткнули ее собственной варежкой. Спустя какое-то время она перестала даже дергаться. Мальчишек было четверо, и все они делали с ней одно и то же, пока Лера не ощутила, что вся кожа между ног превратилась в одну сплошную ссадину. Ей уже было не важно, что с ней делают, как это называется и почему они так хохочут, глядя на ее ноги. Ей только хотелось, чтобы это скорее кончилось.
Как и когда все закончилось, она не помнила. Не знала, сколько времени прошло, когда снова открыла глаза и поразилась тому, что в подвальном окошке светит солнце. Она полежала минуту, сжимая в руке свою обслюнявленную варежку, потом тихо и хрипло завыла – один раз. Потом замолчала.
Молча вышла из подвала, молча пришла домой, молча помылась в общей ванной их коммунальной квартиры под бормотание пьяной матери о том, что она в ее годы не гуляла по два дня, нет… Молча легла на свою кровать и закурила одну из материных папирос. Та только ахнула, но папиросы отнять не смогла. Костлявая, но мускулистая Лера была сильнее своей ослабевшей от алкоголя родительницы.
Так началась ее новая жизнь. Днем она лежала на постели и курила, глядя в потолок, вечером уходила во двор. У нее появились новые друзья – все старше ее.
Лерка смешила их любовью к дракам, постоянным желанием выпить и покурить анаши. «Малявка» – так они ее звали. «Малявка» не обижалась. Она беспокоилась только об одном: как бы стянуть у матери папиросы или деньги на вино. В школу она больше не ходила.
К матери несколько раз приходил инспектор по делам несовершеннолетних, и Лерку в конце концов поставили на учет. Это ее совершенно не обеспокоило. У нее было уже несколько приводов за бродяжничество. Собственный двор оказался для нее слишком мал. Хотелось побывать там, где кончаются эти дворы, эти улицы с довольными вечерними людьми и их сытыми детками, ведомыми за ручку, там, где Лерка будет совсем одна.
Но одной ей остаться не позволили. Когда она стащила у соседки по квартире «похоронные» деньги, чтобы купить себе билет на поезд, шедший в Адлер, ее окончательно лишили права на одиночество и свободу, отправив в колонию для несовершеннолетних.
Там она и встретила Ларису Васильевну Игнатьеву, которая казалась ей старой, но которой тогда едва исполнилось тридцать лет. Врачиху.
Лариса относилась к ней в общем-то хорошо. Именно она впервые открыла Лере глаза на то, чем занимаются многие женщины на зоне, и это открытие девушка не могла назвать слишком неприятным. Во всяком случае, оно лучше того, что сделали с ней мальчишки в том подвале, а потом делали ее более взрослые друзья. И она поклялась себе, что никогда не позволит никому притронуться к себе.
При этом она имела в виду только мужчин, Лариса не была ей неприятна. Врачиха удивляла ее поначалу. Но когда Лера ко всему привыкла и всему научилась, то спокойно исполняла приказания Ларисы и радовалась даже, что всегда могла ей угодить.
«У тебя особый талант… – говорила ей врачиха, вообще-то очень скупая на слова. Она не любила обсуждать вслух то, чем так любила заниматься. – Язык у тебя – просто дар Божий!»
Лера не знала, дар это или нет, но, во всяком случае, язык ее в буквальном смысле слова кормил – она выглядела куда более упитанной, чем другие девчонки на зоне. Кроме того, она любила пить чай в амбулатории у Ларисы. Пожалуй, пить чай она любила куда больше, чем делать все прочее, зачем приходила сюда. Но раз без этого нельзя было обойтись – что ж…
Здесь, как ни странно, она впервые почувствовала нечто вроде уюта. Здесь было чисто, спокойно, тихо. Не то что в комнате матери или в общей спальне, не говоря уже о том подвале и прочих убежищах, где ей доводилось ночевать.
Лариса была тоже чистой, спокойной, даже заботливой. Она не баловала, никак не выделяла Леру на людях, но девушка всегда чувствовала, что та готова прийти ей на помощь или, по крайней мере, накормить ночью пирожными.
Они часто встречались и после того, как Лера вышла из колонии. Видимо, Лариса не зря ее хвалила. Лере по-прежнему было наплевать на мужиков, так она всем и говорила – всем, кто желал это услышать. Ларису это только радовало. При частых встречах она похваливала Леру – какая та стала разумная да рассудительная. Лера пожимала плечами. Сама она не считала себя ни особо умной, ни особо рассудительной. Но раз так говорила Лариса…
Лариса давно стала для нее высшим авторитетом в этом мире, и не столько из-за каких-то чувств, которые Лера питала к ней, сколько из-за того, что Лариса неплохо умела устроиться в жизни.
Она недолго проработала в колонии. Видимо, кто-то стукнул на нее, и ей пришлось с почетом уйти. Теперь она занималась совсем другими делами. Лера долго старалась понять какими, пока та не привлекла к ним и ее.
Теперь Лера хорошо одевалась, мылась каждый день и снимала однокомнатную квартирку на окраине. К матери она больше не наведывалась. Она не могла видеть ту комнату, в которую вернулась из подвала в свои одиннадцать лет. Ей почему-то казалось, что ее прошлое тут же схватит ее, как те мальчишки, засунет в рот слюнявый кляп и больше не отпустит, пока не сотрет в кровь ее тело, сердце и душу. Она боялась даже появляться в том районе, где раньше жила, хотя ее никто уже не смог бы узнать. Лера выросла.
Красивой она не стала, не стала и просто хорошенькой. Черты лица у нее были неправильные, кость широкая, рабочая, кожа бледная. Кроме того, она всегда была слишком худа. Рыжие волосы придавали ее бледному лицу что-то цирковое.
«Ну чистая лошадь на арене… – говаривала Лариса, запуская ей пальцы в волосы. Она любила их гладить и ворошить. – Чистая лошадка…»
Лера хмуро смеялась и смотрела исподлобья. К тому времени она успела влюбиться. Для нее давно настала пора, когда требовалось кого-то ласкать, с кем-то откровенничать, быть кому-то нужной. Она сама не догадывалась, насколько все эти потребности были в ней изуродованы и принижены, она просто действовала, повинуясь своему инстинкту.
Ко времени проявления этого инстинкта рядом оказалась Лариса – и она полюбила Ларису, как полюбила бы любого, не будь в ее жизни той ночи в подвале. Ларису было просто любить. Она не требовала верности, легко относилась к выходкам Леры, на которые та была горазда, прощала ее грубость и заносчивость. Или же просто не обращала на все это внимания, как догадывалась Лера.
Иногда ей даже казалось, что Ларисе на самом деле нет никакого дела до нее, что той совершенно все равно, будет жить рядом Лера или исчезнет. Но она никогда об этом не спрашивала напрямую, боясь показаться смешной. Лариса не любила выяснять отношения. Она вообще больше всего ценила молчание, повиновение и четкое исполнение ее приказаний.
Лера их исполняла как можно четче. Приказания были несложны: приехать в одно место, чтобы забрать там деньги, съездить в другое, чтобы взять там какие-то пакетики, приехать в третье и снова получить за пакетики деньги.
Лера ездила, возила все, что от нее требовалось, и не слишком испугалась, когда узнала от Ларисы, чем, в сущности, занимается. Она и сама давно поняла, что возит в пакетиках не сахарный песок. Ей было все равно. Полное равнодушие к собственной судьбе охватывало ее довольно часто, и тогда ничто не могло ее вывести из этого состояния. Немного помогал алкоголь, а еще лучше – папироса с анашой. Обоими средствами она и пользовалась в такие минуты, не слишком слушая увещевания Ларисы. Та никогда не пользовалась сама своим товаром и считала это первой гарантией того, что не попадется.
«Запомни, когда продавец начинает сам употреблять гашиш – ему конец…» – говаривала она. Лера только пожимала плечами.
Она ко всему относилась сравнительно равнодушно. Равнодушно отнеслась она и к переменам в своей судьбе и в судьбе Ларисы. В последние годы та нашла возможность привлечь более обширные средства для закупки и реализации товара и уже начинала осваивать широкий рынок торговли наркотиками. И это позволило ей открыть и содержать клуб, основным занятием которого была именно торговля наркотиками. Основным принципом клуба стало формирование его исключительно из женщин. Разумеется, Лариса пополняла состав членов клуба не на улице и не по объявлению в газете. В него прежде всего попадали лица, с которыми она уже имела дело, женщины, рекомендованные членами клуба, а также (тут равнодушие Леры как рукой снимало) молодые девицы, которых поставлял Ларисе один ее старый приятель, почти что единственный приятель мужского пола. Его звали Сергей Ветельников.
Он – бывший содержатель подпольного публичного дома на Охте, а ныне – довольно известный в питерских кругах коммерсант. Эти женщины, относящиеся к последней категории, не имели никакого отношения к торговой деятельности клуба и предназначались исключительно для ублажения Ларисы, ибо все они были очень молоды, красивы и готовы на все, чтобы поправить свое материальное положение. Их Лера просто ненавидела.
Она давно уже убедилась в том, что все любовницы Ларисы занимали ее недолго, и в конце концов та оставалась в каком-то смысле верна старой подруге. Но все равно Лера чувствовала жгучую обиду и ревность всякий раз, когда в клубе появлялась новая особа, рекомендованная Ветельниковым.
Но ее ревность только смешила Ларису. Лера всякий раз давала себе слово не принимать эти летучие романы слишком близко к сердцу, но из этого ничего не получалось – и она злилась, устраивала сцены и обычно напивалась в стельку, когда знала, что Лариса уединилась с очередной фавориткой. Потом все проходило, она шла на мировую, и жизнь вокруг нее снова обретала черты относительного покоя. И так всякий раз.
Сейчас же Лера, давно уже допившая свой коктейль, от покоя была очень далека. Она приходила в себя, и очертания бара не расплывались перед ней, но на душе было смутно и тяжело. Она обвиняла в этом Ларису и новенькую, появившуюся на днях в клубе, – невысокую смазливую брюнетку с волосами до пояса.
– Шлюха! – сказала она неизвестно в чей адрес и попыталась ответить себе на вопрос, ненавидит она Ларису или нет. И как всегда – не смогла.
