Глава 7
Взволнованная женщина с искаженным гневом лицом почти бежала по улице. Спутанные длинные волосы взбитым колтуном мотались по спине. Порывы ветра поднимали в воздух клубы пыли и мелкий городской мусор, рвали полы широкого, отороченного поркой плаща. Карие глаза женщины метали молнии. По всему было видно, что она в ярости. Но холодный ветер делал свое дело. Постепенно приступ бешенства утих, и в уголке глаза появилась первая слезинка, предвестница бурных, истерических рыданий.
Женщина была женой нефтяного магната Лидией Марушкиной. О таких обычно говорят — дама бальзаковского возраста, хотя и этот возрастной период для них уже подошел к концу, оставив после себя чувство сожаления, привкус осенней горечи и невыразимую усталость. Однако если бы в ту минуту кто-то оценивающе оглядел Лидию Марушкину, то не заметил бы никаких признаков усталости и разочарования. Во всей ее стройной фигуре, обтянутой костюмом, сшитым в мастерской известного парижского модельера, было столько стремительности, движения, порывистости, такой неуемной энергии, что ее с избытком хватило бы на взвод солдат, призванных выкопать котлован для новой кухни.
Ветер утихомирился так же внезапно, как и налетел. Но облака не разошлись, и солнце не выглянуло, наоборот, свинцовые тучи встали плечом к плечу, на землю упали крупные капли. Лидия рухнула на садовую скамейку под развесистым кленом и заплакала. Она не замечала, что прохожие, спешившие по своим делам мимо скверика, с недоумением оглядывались на нее, недоумевая, почему такая приятная, хорошо одетая женщина рыдает и со злостью кусает кружевную оборку тонкого носового платка. Ей было плевать, что о ней думают сидящие в застывших у светофора машинах. Скучающие водители с любопытством разглядывали ее, отмечая туфли, покрытые рыжей пылью, и стрелку на чулке, которая поползла вверх по ноге. Ей было ровным счетом все равно, кто о ней и что подумает. А тем более, что скажет. Ей было плохо. Ужасно плохо.
Когда первый приступ горя прошел, кстати вместе с дождем, так и не превратившимся в ливень, Лидия последний раз шмыгнула носом и тыльной стороной ладони вытерла глаза, размазав черную тушь густо накрашенных ресниц. Выуженное из крошечной сумочки зеркальце отразило красный распухший нос и кошмарные чернильные круги под глазами.
— А еще говорили, водостойкая, — с ненавистью прошипела Марушкина и в сердцах швырнула зеркальце прямо в ствол дерева. Зеркало упало рядом с расплющенным окурком со следами зеленой помады и весело блестевшей оберткой от картофельных чипсов.
Но это был последний гневный порыв. Расплата за него пришла незамедлительно — пришлось лезть за паршивым зеркалом в весеннюю грязь, еще не успевшую схватиться прочной коричневой коркой. Она понимала, что ни одна уважающая себя женщина не позволит себе показаться на глаза собственному шоферу в таком виде: с растрепанными волосами, красным лицом и размазанной тушью под глазами. Ведь она знает, что он о ней подумает… Подумает, что она плакала.
Причина дурного настроения Марушкиной объяснялась очень просто. С большим трудом выкроив полчасика между посещением парикмахера и занятием шейпингом у личного тренера, в предвкушении чудесных тридцати минут в объятиях любимого человека, она прискакала к нему домой. Как дура! А он… (Предательская слезинка вновь появлялась в уголке глаза, но ее задушил в зародыше носовой платок.)
Со всеми мыслимыми и немыслимыми предосторожностями Лидия добралась до заветного дома.
Одной рукой она нащупывала в кармане новые часы, которые собиралась подарить своему милому, а другой осторожно, чтобы не загреметь, достала из сумочки ключи от квартиры (ее она сама же и снимала для их тайных свиданий). Затем, с трудом унимая подступившее к самому горлу сердцебиение, бесшумно вошла в прихожую… Сначала она ничего не поняла. Первая мысль была совсем дурацкая: наверное, Влад завел себе кошку — из спальни доносились странные мяукающие звуки. Потом, пошевелив извилинами, Лидия поняла, что кошка здесь совершенно ни при чем, поскольку в ассортимент звуков, издаваемый этими милыми животными, не входят следующие созвучия: «О», «о-о-о», «еще» и «давай, мой милый».
Но что же тогда там могло происходить? Все еще сжимая в кулаке доставшийся ей с большим трудом массивный «ролекс», Марушкина приблизилась, бесшумно ступая по пушистому ковру, к дверям спальни. Ее все еще не покидали сомнения. Вторая пришедшая на ум мысль была более правдоподобна. А что, если это Влад одолжил своему приятелю ключи, и тот бесстыдно развлекается на подвластной ей территории? Как она будет выглядеть, если прервет занятие в высшей фазе наслаждения и попросит его удалиться? Право же, такой радикальный шаг требовал от нее некоторого мужества. Продолжая пребывать в нерешительности, Лидия поправила волосы и с тоской поглядела на входную дверь, как бы оценивая шанс к отступлению. Но все же она осмелилась и потянула дверь спальни на себя.
Картина, открывшаяся ее взору, была ужасающая и по своей сути, и по своему воплощению. По спальне, по их спальне, которая вот уже три года была прибежищем их страстной любви, были разбросаны разнообразные вещи. На какое-то мгновение Лидии показалось, что этих вещей слишком много, как будто в спальне раздевался целый пионерский лагерь, пришедший купаться на берег моря. Потом ее затуманенный недоумением взор переместился левее и сфокусировался на кровати. Посреди взбитых, словно с помощью миксера подушек, простыней и одеял под негромкие завывания Мадонны равномерно двигались обнаженные тела.
В одной из обнаженных фигур угадывались контуры ее горячо любимого Влада, а в другой некоторые анатомические особенности позволяли безошибочно определить женское тело. Это тело вольготно раскинулось на широкой кровати и, зажмурив испачканные сиреневыми тенями глаза, безудержно стонало. Другое же тело, тоже сладострастно прикрыв глаза, наползало на первое, а потом отодвигалось, чтобы в следующий миг, словно подпрыгивая, повторить движение. Так вот, первое тело стонало так, будто другое тело не доставляло ему удовольствие, а со старательностью лучшего ученика в классе вбивало в него гвозди.
Любуясь этой картиной, Марушкина все крепче сжимала в руках подарочный «ролекс». В ее глазах постепенно мерк белый свет, мозг отказывался осмысливать происходящее, а парочка на кровати продолжала повторять постельные трюки.
Наконец, издав последний, как бы предсмертный вопль, девица затихла. Влад отвалился от нее, как насосавшийся крови постельный клоп, и в тот же миг испуганно замер, встретившись глазами с взглядом темной фигуры в дверном проеме.
— Ты же сейчас на тренировке, — хрипло изумился он, смущенно натягивая простыню на свое причинное место, будто незваная гостья могла быть смущена его видом.
Девица испуганно ойкнула, но не сделала ни малейшей попытки прикрыться.
— Я отменила тренировку, — глупо ответила Лидия и замерла, не зная, что делать дальше, — то ли упасть в обморок, то ли устроить скандал.
Она выбрала последнее.
— И как это все называется? — с деланным спокойствием произнесла она, сделав вперед микроскопический шажок. Но этот шажок уже заключал в себе явную угрозу.
— Это не то, что ты думаешь, — испуганно пробормотал Влад, поерзав на кровати. Его смазливое лицо выражало растерянность. — Мы просто зашли перекусить, а потом решили отдохнуть и… — смутился он и закончил со вздохом: — Как видишь…
Девица спокойно лежала на кровати. Со стороны могло показаться, что она разлеглась в своих собственных апартаментах, а Лидия — просто горничная гостиницы, которая зашла навести порядок в номере, не подозревая, чем занимаются постояльцы. Казалось, что любовница Влада сейчас махнет ей пренебрежительно рукой и скажет: «Зайдите-ка попозже, милочка, мы отдыхаем». И еще Лидии показалось, что девица с интересом следит за происходящим, — ей явно нравились скандалы. Словно в элегическом раздумье она накручивала на палец прядь длинных льняных волос…
— Вижу, — с угрозой в голосе подтвердила Марушкина предположение Влада о том, что она сама все видит.
И тут же, истерически взвизгнув, затопала ногами и запустила в него подарочный «ролекс» (Влад испуганно пригнулся, а девица откровенно рассмеялась ей в лицо).
— Дрянь! Кобель! Сволочь! — Лидию захлестнула волна праведного гнева.
За все три года тайного общения с Владом ей редко удавалось испытывать по отношению к нему праведный гнев. Сейчас же такой случай представился и надо было использовать его на полную катушку.
— Вонючка, паршивый кобель, козел! — добавила она и, закончив таким образом набор определений, перешла к упрекам: — Да я!.. Я!.. Я тебя одела!.. Обула!.. Накормила! В люди вывела! Я тебе сняла квартиру! Часы купила!..
Вспомнив о часах, Лидия подобрала отскочивший от стенки корпус и вновь запустила его в неверного возлюбленного:
— Гад! Кобель!
— Ты повторяешься, котенок, — заметил Влад, заслоняясь от часов подушкой.
— Ах так! Котенок! — взвыла обманутая женщина — ее привело в ярость то нежнейшее и интимнейшее имя, которое всегда использовалось в минуты самых бурных ласк — вроде тех, что ей сейчас довелось наблюдать. Пылая праведным гневом, Марушкина схватила теннисную ракетку, которая, как на грех, валялась в углу, и решительно подступила к постели.
И тут она заметила, с каким интересом ее разглядывает девица. На ее бледном с сиреневыми тенями и яркими голубыми глазами лице было написано такое презрение, что перед Лидией встал вопрос, кому адресовать первый удар теннисной ракеткой. После зрелого размышления она отвергла мысль адресовать этот удар ее коварному воздыхателю. Тогда выходило, что его была достойна наглая девица, устроившая себе развлечение за ее счет.
Первый, самый тяжелый и мощный удар стихии по имени разъяренная женщина обрушился на счастливую соперницу. Та едва успела прикрыться одеялом, что немного смягчило последствия урагана.
— Дура! — завопила девушка и как ужаленная вскочила на кровати, обернувшись одеялом.
— Не смей ее бить, брось ракетку! — вступился Влад.
Град ударов посыпался на него.
— Ты не смеешь ее бить, — сипел Влад, едва уворачиваясь от беспорядочных ударов.
— Смею, милый, смею. — Внимание разъяренной фурии вновь переключилось на особу женского пола, которая тем временем уже успела соскользнуть с кровати и спешно натягивала колготки.
— Ты не смеешь ее бить, это дочка Дубровинского! — слабо пискнул Влад.
— А мне плевать, чья она дочка! — расхохоталась Лидия, продолжая орудовать теннисной ракеткой.
— Ты не поняла, — втолковывал Влад, продолжая уворачиваться от ударов, — ее отец…
— Не смей, Вовка! — теперь закричала девица. — Заткнись!
— А мне плевать, что ее отец Дубровский. Да хоть сам Пушкин!
— Дубровинский, дура! — опрометчиво поправил Влад и чуть было не упал с перебитым позвоночником.
Девушка, презрительно надув губы, продолжала одеваться. Через полминуты хлопнула как выстрел входная дверь — она ушла.
Тогда Лидия, отшвырнув ракетку в сторону, бессильно плюхнулась на кровать.
— Ты думай, кого лупить-то, — видя, что опасность миновала, втолковывал ей Владик. — Шлюху с Тверского можно огреть, но это же Лиза, она…
— Она и есть шлюха. — Лидия уставилась остановившимися глазами в пол.
— Она не шлюха, — почти шепотом произнес Владик, натягивая на ноги шикарно потертые джинсы. — У нее папа — Дубровинский. Ты пойми, не мог же я ей отказать, когда она сама на меня полезла…
— Сама? — не поверила Лидия.
— Конечно сама, — заверил ее Влад. — Не думаешь же ты, что после тебя я мог клюнуть на такую…
Влад несмело приблизился к ней и осторожно притронулся к плечу:
— Ну что ты, киска… Я тебя люблю… Ты у меня такая прелесть… Да ты лучше нее в сто раз… У тебя такая грудь…
Опытная рука скользнула в вырез обтягивающего костюма. Лидия неподвижно сидела на кровати, точно превратившись в каменный идол с острова Пасхи.
— Ты у меня такая… О!.. У тебя такие губки. — Горячий слюнявый рот со знакомым запахом мятной жвачки на миг перекрыл ей доступ кислорода. — У тебя такие стройные ножки… Талия… Бедра…
Вот насчет бедер-то не надо было врать! Уж что-что, а о своих бедрах Лидия знала абсолютно все и сражалась с ними не один год, кочуя из одной косметической клиники в другую, от одного спортивного тренера к более опытному. К тому, который, по отзывам знакомых дам, творит с женскими бедрами просто чудеса.
Неосторожное замечание Влада отрезвило Лидию. Она оттолкнула умелые руки, уже начавшие раздевать ее, но, намахавшись ракеткой, сил сопротивляться у нее не осталось.
— У тебя такие роскошные плечи, — шептал знакомый бархатный голос, — у тебя такие…
Но этот бархатный голос манил обещаниями, которые не мог выполнить. Очутившись в объятиях коварного обманщика, Лидия убедилась, что его энтузиазм носит исключительно демонстративный характер. То, что вот уже три года привычно и послушно вздымалось под ее рукой, напоминало больше висящую вниз головой дохлую мышь, чем то, что оно должно было, по идее, напоминать.
Она все поняла. Она больше не нравится ему, она не возбуждает его — вот в чем причина. Пусть бы он не любил, а только делал вид, что любит, она бы его простила. Но даже делать вид он уже не в состоянии. Лидия поднялась и молча начала одеваться.
Понимая причину ее разочарования, Влад принялся смущенно извиняться:
— Прости, ты же понимаешь, я ведь только что… — На самом деле они с дочкой Дубровинского делали это не только «только что», но и с самого утра. — Кроме того, ты меня так напугала… Я же чувствительный такой, ты же знаешь… Ну Лида, ну крошка, останься… Ну пожалуйста… Ну через полчасика опять попробуем… Ну киска…
— Меня ждет шофер, — отрезала Лида. — Мне нужно на массаж.
Радостный огонек на долю секунды промелькнул в бесстыжих глазах Влада, и Лидия его заметила.
— Завтра придешь? — заискивая, заглядывал ей в глаза Влад, надевая ей на плечи пальто. — Киска, приходи, я так тебя люблю… Ты у меня такая красивая…
Опытная рука вновь проворно шмыгнула в вырез костюма.
Но Лидия больше не верила этой опытной руке.
Еще меньше она верила его словам…
Навевая сон, мерно гудели двигатели «Ту-134». Тяжелая дрема навалилась на Игоря Стеценко, заливая глаза чернильной темнотой. В голове офицера крутились бессвязные обрывки мыслей. Перед глазами упорно вставал старик с клюкой и звучали в ушах его слова: «Воскресни с Ним, и ты забудешь, что на тебе кровь!» А то Игорю начинало казаться, что двигатели самолета заглохли и опять повторяется недавняя история с посадкой в тайге. Ему чудилось, что он снова бредет по лесу, по колено увязая в снегу. И тут вдруг он видел свой ботинок, испачканный кровавым месивом, и лихорадочно начинал вытирать его о траву…
Сквозь дрему Игорь силился понять, что имел в виду молчальник Авксентий, откуда он узнал, что на нем кровь, что значат его слова… Но мысли ускользали, и Игорь проваливался в черную бездонную яму. Он выбирался из нее на какие-то мгновения, и тогда ему казалось, что незнакомые люди ведут его куда-то под руки, сажают в какую-то машину, куда-то везут, тихо между собой переговариваясь. Он хотел проснуться, возмутиться… Даже во сне по привычке он боялся, что его убьют. Но больше всего его поражало собственное бессилие, невозможность проснуться. Потом серые людские тени, мелькавшие перед глазами, канули в черную яму, и Игорь очнулся в салоне самолета. «Ту-134», взвывая двигателями, уже тормозил на взлетно-посадочной полосе…
Голова была тяжелая, как будто в череп вместо мозгов закачали бетон. Стеценко протер рукавом глаза и сонно огляделся. То, что он увидел вокруг, немного удивило его. Во-первых, в салоне было не два ряда кресел, как в том «Ту-134», в который он сел в Архангельске, а три ряда. Во-вторых, салон самолета был заполнен странными пассажирами. Это были не северные аборигены в ватных доспехах, пахнущие «Шипром» и водкой, а веселые, говорившие на каком-то непонятном, очевидно, иностранном языке смуглые люди в цветастых летних одеждах, благоухавшие французским вином и пряными ароматами дорогого освежителя воздуха. Игорь опустил глаза и с ужасом увидел свои голые ноги. Чуть выше волосатых коленей начинались фиолетовые шорты в розовых, весело скачущих дельфинах. Еще выше обтягивала живот фривольная маечка, до предела оголявшая мускулистые плечи, — он таких сроду не носил.
Офицеру стало немного нехорошо. Игорь приник к иллюминатору. Самолет медленно катился по бетонному полю. На самом краю просторной серой площадки, залитой лучами палящего солнца, виднелись неподвижные контуры серебристых лайнеров, а за ними чернели силуэты пальм, похожих на потрепанные метелки для пыли.
Дрожащей рукой Игорь стер пот со лба, хотя в салоне было довольно прохладно.
Подали трап, и пассажиры заспешили к выходу. Стеценко поднялся вместе со всеми и направился по узкому проходу между кресел.
— Сэр! Сэр! — послышался сзади нежный женский голос — это была стюардесса. Она протягивала Игорю небольшой «дипломат» с желтой эмблемой «Москве — 850». — Плиз!
— Уот? Ноу! Ноу! — Игорь бестолково отпихивал «дипломат» от себя, не понимая, что от него хотят.
— Ё кэйс, плиз! — Стюардесса, девушка южного типа, с желтоватой кожей, со слегка раскосыми глазами, настырно пихала ему в руки «дипломат».
Пришлось взять. В голову полезли дурацкие мысли о наркотиках, о подставе, которую ему могли устроить братки. Вспомнились серые тени, которые мелькали во сне. Стеценко открыл «дипломат». Там лежали его бритва, мыло, полувыдавленный тюбик зубной пасты «Жемчуг» (все, что он оставил в аварийном самолете посреди тайги), записная книжка, паспорт, знакомый коричневый бумажник. Наркотиками там будто не пахло.
Натужно фырчащий автобус подвез пассажиров к белому ангару, на котором крупными буквами было написано: «WELCOME ТО MANILA». Силуэты растрепанных пальм стали ближе и реальнее. Игорь наморщил лоб, прикидывая, в каком регионе мира все это имеет право существовать. Может, это Сочи? — с надеждой подумал он.
Паспортный контроль прошел как по маслу. И виза, и билет — все оказалось в полном порядке, и через каких-нибудь полчаса Игорь в фривольных шортах и молодежной маечке оказался на раскаленной площади, битком забитой маленькими шустрыми людьми и адски сигналящими машинами такси. Вокруг царила невообразимая суета, все громыхало и изнемогало под лучами раскаленного солнца. В глаза ему бросился чернявый тип с плакатом, на котором корявыми буквами было намалевано: «STECENKO, MOSCOW».
Игорь еще лихорадочно соображал, не провокация ли это, а ноги сами несли его к чернявому типу. Тот, увидев славянскую физиономию, кинулся восторженно кланяться и завопил на всех языках мира:
— Здрасьте! Хэлло! Гутен таг! Ауфидерзейн! Бонжур, мсье Стесенко! О’ревуар!
— В чем дело, приятель? — Игорь наконец решил прояснить ситуацию. — Что это за игры? Кто твой хозяин?
Чернявый шустро свернул плакат и засиял всеми своими зубами:
— Трансфер, мсье, — и добавил, старательно выговаривая каждый слог: — «Не-скьюч-ни сат»!
На следующее утро, кое-как оправившись от неожиданности, Игорь Стеценко вышел из отеля, решив познакомиться с местными достопримечательностями. «Раз уж меня занесло сюда, — сказал он сам себе, — надо хотя бы выяснить, что это за страна». Его проводник исчез еще вчера, не оставив своих координатов. С утра он не показался, а ждать и разыскивать его Игорь не собирался. В своем портмоне он нашел энную сумму денег в местной валюте и билет на обратный рейс ровно через день. Времени было мало, и хотелось его использовать с толком.
Город был украшен гирляндами ядовито-желтых цветов, лубочными картинками с изображением знакомой фигуры в терновом венце и небольшими скульптурками Девы Марии — они были выставлены в каждой витрине. Очевидно, здесь собирались праздновать церковный праздник.
«Пасха! — наморщив лоб, вспомнил Игорь. — Православная будет где-то через неделю, а сейчас как раз католическая… Вот чего они беснуются!»
А толпа действительно бесновалась. Люди вокруг кричали, пели, плакали, шептали латинские молитвы. Вскоре людское течение вынесло его на широкое поле, посреди которого стояли грубые деревянные кресты. Оттуда слышались особенно громкие крики и неистовые рыдания. Игорь стал проталкиваться поближе к крестам, понимая, что это и есть центр праздничного шоу. Постепенно его тоже начинало захватывать напряженное действие. Он ощутил то странное нервное напряжение, какое испытывал только в минуты наивысшей опасности. Ритмичные звуки неизвестного музыкального инструмента усиливали его тревогу. Жутковатое чувство неуверенности и страха постепенно затапливало его изнутри.
На хорошо утоптанной площадке у подножия крестов люди толпились вокруг смуглого человека, обернутого в красную тунику. Сам же человек был воплощением покорности и смирения. Его тело было покрыто ужасными кровоточащими рубцами, а голову украшал терновый венец. Иглы явно самодельного венца впивались в кожу лба, и в местах проколов показались алые капельки, которые медленно сбегали по лицу, оставляя за собой розовые дорожки. Рядом другой человек, тоже в красном хитоне, изо всей силы бил себя кнутом по плечам, и на его спине сразу же взбухали венозной кровью темные рубцы. Толпа вокруг раскачивалась из стороны в сторону и выла. Вместе с ней качался и выл Игорь.
Людским потоком его отнесло чуть дальше, туда, где у другого креста обнаженная немолодая женщина с отвисшей кожей на животе (явно европейской расы) со злостью и странным упоением резала свое тело осколками битого стекла. Постепенно она с головы до ног покрылась порезами, из которых сочились красные капли. Неподалеку бил себя палкой с торчащими из нее острыми гвоздями пожилой негр — черные густые капли падали в пыль, растертую тысячами ног.
Толпа пела, выла и стонала вместе с жертвами самобичевания. И то же самое делал Игорь.
Вдруг кресты, торчавшие по всему полю, стали опускаться на землю. Толпа завыла громче и задвигалась быстрее. Голая женщина с остервенением полосовала себя стеклом, а пожилой негр вдруг зашатался, выронил палку с гвоздями и упал под ноги толпе. Все вокруг разочарованно завопили.
Неожиданно для себя Игорь шагнул в центр маленького кружка. В его ушах звучали слова северного старца: «Кто распинается с Ним, тот с Ним и воскреснет. Иди и воскресни с Ним…» Собственными руками он подобрал с земли палку с острыми гвоздями и собственными руками нанес себе первый удар. Он не чувствовал боли, не ощущал на спине капель. Он не понимал, что делает. Он только знал, что должен это делать.
Толпа радостно ахнула. Смуглые руки содрали с него одежду, обернули вокруг бедер белую полоску ткани. Размеренные звуки музыки стали еще громче, их ритм ускорился. Крест, в тени которого оказался Игорь, вдруг стал опускаться. Белая женщина отбросила стекло и подставила свою спину под шершавое дерево. Толпа восторженно завопила.
Другой крест лег на спину Игоря и обрадовал его своей тяжестью. И он с восторгом нес его туда, куда вела его толпа. На середине поля все люди, тащившие на спинах кресты, опустили их на землю и легли сверху, раскинув руки по перекладинам, как птицы крылья.
Откуда-то появились смуглые мужчины в коротких туниках, в их руках сверкали молотки. Где-то сбоку раздался протяжный плачущий вскрик, выворачивающий душу наизнанку. Но Игорь его не слышал. Он тоже лег на крест. И тоже разбросал руки, словно обнимал небо. Он тоже ощутил бешеную радость и неземной восторг, когда жесткими веревками его привязывали к перекладинам креста. И тоже испустил предсмертный, утробный рев, когда заточенные гвозди впились в его ладони и ступни. И продолжал кричать, когда крест взмыл вверх, рассекая пополам голубой купол неба… Он продолжал кричать, когда толпа рухнула на колени, образовав живой, разноцветный ковер. Люди возносили восторженные хвалы и молитвы — Христу и… ему… Игорь продолжал кричать, пока не потерял сознание…
Дальше он ничего не помнил…
В последний раз взвыв мотором, самолет коснулся глянцево-черной дорожки Шереметьево-2. Моросил серый скучный дождь. На мрачное здание аэропорта тяжелым брюхом навалилось дождливое небо. По трапу, небрежно помахивая пластмассовым кейсом, спустился высокий мускулистый мужчина. Он чуть прихрамывал, белые марлевые повязки прикрывали его запястья, на смуглом лице выделялись свежие царапины с запекшейся кровью, однако стальные, глубоко запавшие глаза были ясны и спокойны.
На летном поле его ждала машина с надписью славянской вязью на боку: «Нескучный сад».
