Глава 19
В папку с личным делом (инвентарный номер 45 АЕ) лег листок бумаги со следующим содержанием:
«Фиксация клиентки Елизаветы Д. на негативном отношении к отцу носит характер стойкий, мало подверженный внешнему влиянию. Сублимированные формы отношения к отцу, как к сильной личности, играют роль фатальной привязанности для пациентки, которая переносит свое видение мужчины на половых партнеров. Характер сновидений пациентки указывает на твердую связь отца как объекта ненависти и как полового объекта. Символическое представление его в неявном виде (цветное пятно «с проседью» (первый сон), король (третий сон) или в явном виде (второй сон) свидетельствует об объективной фиксации клиентки на образе отца, сопровождающейся негативными проявлениями — ненавистью, страхом, кошмаром, желанием смерти.
Рекомендации: реализация желания смерти, вытеснение запретного желания из подсознания в сферу сознания с последующим его изживанием в процессе активно-ролевой игры.
Заключение подготовит Р. Резник».
Папка 45 АЕ захлопнута и небрежным жестом брошена на стол. Темная фигура задумчиво застыла в кресле, подперев небольшую темную голову сухоньким кулачком.
Легко сказать — рекомендуется активно-ролевая игра. А вот как ее организовать? Тем более, что игра должна совершенно правдоподобно имитировать действительность и при этом реализовывать подсознательное желание клиентки — тягу к отцеубийству.
Желтоватые пальцы принялись неторопливо набивать черешневую трубку рассыпчатым табаком.
Может быть, нанять актера, внешне похожего на Дубровинского? Было бы интересно перенести один из снов Лизы в действительность. Хотя бы тот, с узкой улицей и погоней с ножом? Или, может, лучше третий, с королем? Или придумать что-нибудь совсем необыкновенное? Поговорить с Дубровинским, спровоцировать его на выяснение отношений с дочерью, а потом, в последний момент, когда ярость ослепит девицу, подсунуть вместо него дублера? Но как инсценировать убийство? В состоянии аффекта Лиза способна пойти до конца. Нет, это очень опасно, она может убить дублера. Не то чтобы это было единственным камнем преткновения, но неудобно связывать высокое имя Дубровинского с криминальным делом. Что бы еще придумать?
Можно инсценировать с точностью всю сцену до убийства, а потом отключить ее сознание — существуют отличные химпрепараты для этого! Допустим, она запомнит собственную ярость, как она бросается с ножом на отца, а потом все — темнота, провал, обрыв. И вот она приходит в себя после приступа безумства (провалы в памяти и неверие в содеянное собственными руками характерно для преступлений, совершенных в состоянии аффекта) и обнаруживает себя сидящей возле еще теплого трупа с окровавленным ножом в руке…
Труп нужного телосложения и комплекции можно одолжить в морге (у фирмы есть нужные связи), переодеть, загримировать под Дубровинского. Ах да, он же будет холодный, только из холодильника! А что, если его слегка нагреть для правдоподобности? Нет, греть нельзя, сразу вонять будет… Правда, когда Лиза очнется (небольшая доза психотропного лекарства или легкого галлюциногена сделает нужное дело), ей будет не до сравнительного анализа температуры тела и окружающей среды, но если уж инсценировать, то все как в жизни… Надо потом еще обдумать этот момент…
Итак, она очнется, обнаружит себя сидящей возле тела отца с ножом в руке. Вокруг — плачущие мать, сестры, брат, упреки, крики «зачем ты это сделала!». Она напугана! Потом появится милиция. На тонких девичьих запястьях с отвратительным металлическим скрежетом защелкнутся наручники — холодные блестящие браслеты, ведь Лиза так любит браслеты… Потом допросы, бесконечные вопросы следователя: почему, да как, да за что…
Лизина растерянность, онемение, нежелание отвечать, одинокая слеза, скатившаяся по щеке. Запоздалое раскаяние и — неверие в то, что она это сделала. Потом битком набитая камера, полная проституток, пойманных с клофелином, наркоманок, засыпавшихся на лишних двух милиграммах для приятеля, бытовичках, удавивших мужа-алкоголика собственными колготками или порешивших его новой, подаренной на Восьмое марта сковородкой «Тефаль» (кстати, надо будет подсадить в следственный изолятор своих людей, не дай Бог девочке что-нибудь не то скажут или сделают, Дубровинский потом со света сживет). Наглый адвокат, грубость охранниц. Страх перед будущим, неизвестность, слезы в подушку. Передачи от матери, убитой горем.
Потом суд. Государственный обвинитель толкует что-то о развращенной молодежи, об обдуманном преступлении с целью завладения наследством (например). Требует пятнадцать лет. Линия адвоката — убийство в состоянии аффекта. Его описание клиентки как натуры творческой, импульсивной, очень ранимой. Его намеки на вечные разногласия с отцом. Его слова о снисхождении к подсудимой, такой молодой, красивой, еще недавно полной надежд.
Последнее слово подсудимой. Ее растерянное — «не знаю что сказать, я не хотела». Ее слезы, руки, протянутые в зал, битком набитый прессой и праздными зеваками. Вскрик и обморок матери. Мрачные лица сестер и брата. Суд удаляется на заседание.
Приговор — десять лет. В зал суда входит конвой, чтобы препроводить подсудимую к месту заключения. Успокаивающее бормотание адвоката о том, что за хорошее поведение ее выпустят через четыре года. Обещание похлопотать насчет перевода в «хорошую» колонию.
Ее прощальный взгляд, обращенный к родным лицам. Ее дрожащие губы, ее сбивчивый шепот, который никто, кроме конвойных, не слышит: «Я не хотела». Ее узкая спина в темном проеме «воронка». Лязг захлопываемой двери — будто закрывается дверь в прошлую беззаботную жизнь. Теперь она — зека Елизавета Дубровинская.
А что потом? Когда ее лучше освободить? Прямо из машины? Она выскочит на снег, распластав руки на холодном ветру, как птица, выпущенная из клетки… Стоп, еще нет снега. Или лучше в зале суда? Например: приговор — не виновна, освободить из-под стражи. Счастливые лица родственников. Ее неверие, растерянный взгляд, вопросы «почему?». Она будет твердить «почему, почему, почему» как заведенная. Ее радость оттого, что кошмар не состоится. Ее мелкая подлая радость оттого, что она опять, как в детстве, улизнула от наказания… Потом дома, неласковые взгляды родных, горячий душ, голубцы и великолепная шарлотка приходящей кухарки Маргариты Петровны. Телефон разрывается от звонков: ну, Лиза, ты даешь! Или нет, наоборот, телефон презрительно молчит, все от нее отвернулись. Фу, как некрасиво — убийство ножом! Вот если бы пистолет…
Нет, во сне фигурировал нож, значит, пусть будет нож. Иначе сон потеряет статус вещего. А вещие сны производят очень большое впечатление на чувствительные натуры.
Когда же на авансцене появится Дубровинский? Дома? Или, может, в зале суда?
Наконец он появляется. Ее бледность, ее неверие, ее слова о призраке. Счастливый смех родных: мы тебя разыграли. Ее обиженно дрожащий подбородок: ну и шуточки у вас. Объятия отца, его снисходительное похлопывание по спине: что, испугалась, Лизка? Его неуклюжие шуточки: ну смотри, дочка, как бы на самом деле такого не приключилось. Ее нежная розовая щека, с нежностью прижатая к его колючей, сизой от щетины щеке: папа, я так рада, что ничего этого не произошло. Его молчаливый взгляд, полный отцовской любви. Ее стыд за все свои мысли, преступные желания, поступки. Ее сбивчивый шепот, полный запоздалой дочерней нежности: папочка, прости…
Объяснение для знакомых — съемки фильма, политический спектакль или что-то вроде того. Всеобщий вздох облегчения. Поздравления — прекрасно сыграна роль!
Потом новая жизнь, полная нового смысла. Новые отношения с отцом — бережные, почти стыдливые. Его снисходительные советы, ее осторожная любовь. Они никогда не будут говорить об этом, но помнить об этом будут всегда.
Желание, получившее реализацию, перестает угнетать. Действительность, которой не было, но которая могла быть, развернувшись перед ней во всей своей отвратительной неприглядности, превращается из будущего в прошлое. Лиза находит молодого человека, мужчину, похожего на отца, выходит за него замуж. У них рождаются дети. Старшего называют по имени дедушки. Дубровинский, оставив в покое синдикаты, тресты, картели, фьючерсы, фондовые рынки и дебри ГКО-ОФЗ превращается в обыкновенного деда, по уши влюбленного в своего внука. Он водит его гулять в Нескучный сад и под раскидистым дубом читает ему «Приключения Буратино». Мальчик похож на деда — есть что-то неуловимо хищное, дубровинское в его невинном облике. Когда он слышит сказку про пять золотых, его глаза загораются алчным светом. Дубровинский-старший видит этот блеск, и он его радует — растет законный наследник дубровинских миллиардов.
А за этой идиллической картиной из окна старинного особняка наблюдает человек, организовавший все это опытной рукой безжалостного режиссера, прикованная к креслу фигурка Раисы Резник. Это она делает людей счастливыми, превращая их из скулящих от злобы сереньких существ в полноценных людей. Это ее работа.
Она никогда не отступает от своего правила — все во благо человека, ничего во вред. Если уж у нее самой не получилось быть счастливой, то надо хотя бы накормить счастьем до отвала этих набитых долларами самовлюбленных идиотов, мнящих себя пупом земли. Послушные ей актеры, они намного счастливее своего режиссера. И уж все они испытывают чувство превосходства — да кто она такая, некрасивая, горбатая, обреченная на неподвижность из-за сломанного позвоночника. Но они и не подозревают, кто управляет их судьбами. Не знают, что одним движением пальца его могут вознести до небес или бросить в вонючую лужу.
В конце концов, она их бог. Милует, наказывает, учит, выпускает в новую жизнь, избавляет от страха перед неудачами, от страха перед собой. Она не казнит, хотя и могла бы. Она добрый, бесконечно милостивый господин. Она не казнит — пока! Вроде бы никто и не заслуживает такой кары.
Она одинока, да. Но ведь одиночество — извечный удел богов. Свою миссию надо нести с гордо поднятой головой… Но когда-нибудь она воспользуется всей полнотой данной ей власти, чтобы расставить все точки над «i». И может быть, это будет совсем скоро…
А что же семейство Дубровинских? Ах да, всеобщее патриархальное благополучие, хэппи-энд. Все довольны, все счастливы. Господь Бог лучшим образом устроил их маленькие земные дела.
Противно.
Алексей Михайлович Парнов был раздражен до предела — кажется, эти сыщики и не думают торопиться. Содрали деньги и, как говорится, легли на дно. Неужели они думают, что он оставит их халатность без последствий? Есть у него несколько знакомых крутых парней… Они так пересчитают сыщикам ребра, что те сами выложат денежки, как миленькие выложат… А если понадобится нажать, так у него кое-кто найдется и среди высших чинов милиции! Отберут лицензию, на нары загонят…
Раздражение заказчика объяснялось очень просто — прошел почти месяц, а от детективов ни слуху ни духу. На звонки Парнова в детективное агентство «Острый глаз» вежливая секретарша, очевидно только недавно с отличием закончившая курсы дрессировки, мелодичным голосом отвечала:
— Не беспокойтесь, работа проводится. Агент, который курирует ваше дело, находится на задании.
Однако ни имени, ни фамилии своего агента Алексей Михайлович так и не узнал. Оставалось покорно ждать.
Когда месяц уже шел к концу, поздно вечером раздался телефонный звонок, и голос, который поначалу Парнов принял за женский, произнес:
— Есть новости. Нужно встретиться…
Какого рода новости, голос сообщить отказался, ссылаясь на возможную утечку информации — подключение к телефонному кабелю.
— Кто это? — с ревнивым любопытством спросила Кристина, на минутку выплывая из бездны самолюбования, в которой она постоянно пребывала. Взволнованное лицо супруга произвело на нее впечатление.
— Ничего, так, по работе… — отозвался Парнов и ушел в глухую «несознанку».
Сыщик из «Острого глаза» при встрече на Тверском бульваре, ни слова не говоря, вручил ему конверт с адресом и забрал взамен конверт с деньгами. В конверте, отданном клиенту, оказались имя, фамилия, домашний адрес, телефон.
— Кто он? — растроганно спросил Парнов, понимая, что держит в руках ответ на вопрос, который мучил его в течение долгого времени.
— Репортер, внештатный. Работает в журнале, — пренебрежительно, как показалось ему, отозвался сыщик. — Триста долларов в месяц. Женат полгода, жена Людмила, тоже журналистка.
— И как он? — взволнованно спросил Парнов, сам не понимая, что подразумевает под этим вопросом.
— Ничего, — пожав плечами, отозвался агент.
— А его мать, она что… Жива?
— Насчет матери мы не договаривались. Разговор был только о сыне, — отрубил агент.
— Ну, может быть, попутно…
— Нет. Кажется, нет…
— А почему фамилия другая? Она вышла замуж?
— Фамилия по ее матери, чтобы задавали меньше вопросов.
— Ясно, — протянул папаша, неожиданно обретший сына.
Он не знал, что бы ему еще спросить. Отпускать так просто человека, осведомленного о темных сторонах его прошлой жизни, не хотелось. Хотелось говорить о наболевшем.
— А он… Он знает обо мне?
— Заказа на это не было, — растолковывал сыщик непонятливому клиенту. — Был бы заказ — был бы ответ.
— Ясно… Ну а как вам кажется?
— Нет, наверное, — неопределенно ответил агент и, достав из кармана ручку и фирменный бланк, протянул все это Парнову.
— Вот, распишитесь. Мол, заказ выполнен и претензий не имею.
Парнов, плохо соображая, что делает, автоматически написал: «Претензий к выполнению не имею», поставил число и расписался.
Агент аккуратно свернул бланк и поднялся со скамейки.
— Честь имею, — козырнул он, как-то по-военному щелкнув каблуками, и Парнову показалось: что-то ехидное мелькнуло в его глазах. Что именно, он понять не успел, потому что агент, сделав шаг в сторону, как будто дематериализовался по мановению руки умелого фокусника.
Посидев еще несколько минут на скамейке, Парнов поднялся и пошел прочь, к концу бульвара, туда, где его ждала машина. Что ему делать с листочком, который все еще был зажат в его руке, он совершенно не представлял. Все это надо было серьезно обдумать.
Звонок вытащил Славу Воронцова из душа. Его юная жена в это время находилась в роддоме. Она должна была вот-вот подарить своему супругу дочку, поэтому Слава, как говорится, был на стреме. Звонок мог означать, что родители жены дозвонились до справочной роддома первыми и теперь спешили сообщить радостную новость любезному зятю.
Шлепая босиком по полу, нагретому косыми лучами падающего из окна солнца, и роняя после себя крупные капли воды, Слава поднял трубку. Голос в ней был незнакомый, мужской. Звонивший представился редактором неизвестной экономической газеты, сказал, что у него есть предложения для господина Воронцова и он хотел бы немедленно встретиться по этому поводу.
— Прямо сейчас, — сказал мужчина. — Я могу заехать за вами на машине.
— Сейчас не могу, — замялся Слава. — Понимаете, у меня жена в роддоме, я должен сидеть на телефоне…
— Жена? Да что вы! Ну и как она там?
— Ну, как вам сказать, — смущенно отозвался Слава. Он не привык делиться своими семейными проблемами с посторонними. — Ничего вроде бы…
— Что ж, я буду волноваться вместе с вами, — патетически закончил мужчина.
Слава молча пожал плечами. Этого от незнакомого абонента никто не требовал.
Они договорились встретиться завтра, в половине третьего в скверике возле Киевского вокзала, где в двух шагах ходьбы находилась редакция «Зари экономики».
Только после того как Воронцов положил трубку и прошлепал в душ домываться, он сообразил, кто это был.
— Вот балбес, — обругал он себя и тут же стал лихорадочно анализировать, что он мог сказать неправильно, не по сценарию. Вроде бы все выходило более-менее прилично. — Не надо было говорить, что Милка в роддоме, — поздновато сообразил он. — Расчувствуется старик… Будет в дедушки набиваться… Еще звонить станет, а Мила вернется, узнает обо всем, будут ненужные осложнения… Ладно, что-нибудь совру, — решил Слава, энергично намыливая под мышками и набирая в рот противной воды из душа.
Внутри копошился противный трусливый червяк, который твердил ему, канюча: «На черта ты в это ввязался, дурак, что у тебя, своих проблем мало…»
В тот же вечер у него родилась девочка, рост пятьдесят четыре сантиметра, весом три с половиной килограмма.
«Большая, вся в меня», — расчувствовавшись, прослезился Парнов, когда узнал об этом.
Он обзвонил все роддома в Краснопресненском районе, выяснил, где лежит Людмила Воронцова, и теперь взволнованно бродил по своему рабочему кабинету, размышляя о том, что сегодня он стал одновременно и отцом, и дедушкой, — надо же, бывают в жизни удивительные совпадения!
Домой идти ему совершенно не хотелось. Кристина поймет по его взволнованному лицу, что что-то случилось, и станет приставать с расспросами. Целый вечер Алексей Михайлович мерил шагами свой кабинет, то и дело смаргивая набежавшую на ресницы слезу. Ему казалось, что начиналась новая жизнь, полная смысла и значения. Однако некто более сильный уже решил, каким будет его конец.
