Книга: Убийство по лицензии
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12

Глава 11

В полутемную комнату скользнула серая фигура с пухлой кожаной папкой в руках. Владелица кабинета, несмотря на жаркий июньский день, куталась в пушистый плед и, задумчиво попыхивая черешневой трубочкой, наблюдала, как сизые кольца дыма виснут в воздухе, распадаются на отдельные серые волокна и наконец растворяются в полумраке. На коленях у нее лежал черный с золотом том энциклопедии с пожелтевшими от времени страницами.
— Я слушаю тебя, Костя, — сразу же отозвался на скрип входной двери ласковый, слегка хрипловатый голос. — У тебя что-нибудь новенькое?
Костя смущенно откашлялся:
— Новые сведения о нашем клиенте, Стеценко.
— Да, да, очень интересно. — Сгорбленная фигурка в кресле обернулась, и темные глаза внимательно блеснули в полумраке. — Что же наш доблестный воин? Доволен своими приключениями?
— Не знаю, — вновь кашлянул Костя, он, по-видимому, был немного не в своей тарелке. — Но должен сказать, что у меня с ним есть общие знакомые, которые странно о нем отзываются.
— Он сам по себе довольно странный.
— Да, но… Я, конечно, не могу судить, но… Понимаете, все это, возможно, лишь слухи и… С другой стороны, слухи на пустом месте не рождаются… Я никуда, естественно, не заявлял, это не моя прерогатива, но…
— В чем дело, не томи, — жестко произнес хрипловатый голос.
— Кажется, Стеценко замешан в убийстве… Ничего доказать нельзя, но… Милиция вроде бы вынесла заключение о самоубийстве на бытовой почве. Но этому никто не верит. С другой стороны, я знаю, в его обычае действовать так… Так жестоко… Кроме того, я узнаю его рисковый стиль, его бесшабашность.
— Нельзя ли услышать более связный рассказ? — спокойно попросила Раиса. — Садись, Костя, успокойся. Хочешь кофе?
— Не надо, — сказал Костя, опускаясь на диван. — Суть дела в том, что вчера убит один генерал, его фамилия Карташов.
— Да, я слышала в вечерних новостях. И что? Ты думаешь, это дело рук нашего подопечного?
— Карташов известен всем участникам чеченских событий, и многие на него имели зуб. Два года назад он в интервью утром кричал, что будет беречь каждого солдата, а вечером бросал новые и новые батальоны зеленых новобранцев в самые гиблые места. Говорили, что он продавал чеченцам оружие, отпускал военнопленных за взятки. На эти взятки он выстроил себе дом в Болгарии. И вообще, отвратительный тип, это многие знают. Трус, подлец, каких мало. Гнида. Еще недавно вещал со всех трибун, что пострадал за правду.
— СМИ рисуют совсем другой портрет Карташова: честный боевой генерал и так далее, — заметил голос с хрипотцой. — Ну-ну, дальше, пожалуйста.
— Совет ветеранов решил добыть документальные свидетельства, чтобы предать Карташова суду. Но это оказалось невозможным, слишком хорошо тот прятал концы в воду, а свидетели до сих пор боятся давать показания против него. Создался замкнутый круг. Тогда на одном из заседаний совета — мне об этом рассказывал знакомый, кто он, не буду говорить, но ему я доверяю как самому себе, — Стеценко предложил решить дело неофициальном путем. В ответ присутствовавшие сказали, что нечего самосуд устраивать. На это он буркнул: «Тогда я сам». Никто не придал этому значения — и вот, не проходит и двух недель, как Карташов убит.
— Совпадение?
— Боюсь, что нет.
— Какие у тебя основания подозревать его?
— Никаких, — вздохнул Костя. — Только те его слова. Да я и не обвиняю, по совести он все сделал правильно. Я бы тоже сделал это… Если бы смог…
— Карташова нашли в кабинете с простреленным черепом, — задумчиво произнесла Раиса Александровна. — Баллистическая экспертиза подтвердила версию самоубийства. Дома были жена, дети, но выстрела никто не слышал. В новостях говорили, что за час до этого к нему приходил какой-то человек, ушел у всех на глазах, генерал будто бы даже проводил его до дверей… Ты думаешь, это был он?
— Не знаю, может быть, и нет…
— Полагаешь, на него так повлияли манильские впечатления?
Костя молча пожал плечами.
— Формально нашей целью было только показать ему празднование Пасхи и распятие фанатиков, — произнес хриплый встревоженный голос. — Мы думали, что это подействует на него положительным образом. Никто не мог предполагать, что он сам, добровольно захочет испытать крестные муки. Если он решился на такое — значит, это было ему нужно… Не будем напрямую связывать его переживания в Маниле и убийство или самоубийство генерала. Вот что, Костя…
— Да?
— Пусть отдел конфиденциальной информации займется этим. Пускай выяснят, где он был в день смерти Карташова, что делал, каково было его психофизическое состояние. Мы будем держать это дело на контроле. Может, нам все это еще пригодится…
— Хорошо, — ответил Костя и, немного успокоенный, вышел из кабинета.
А в душном воздухе кабинета вновь заструились к потолку кольца табачного дыма от черешневой трубки. И вновь зашелестели пожелтевшие страницы энциклопедии.

 

Пронзительный междугородный звонок раздался в доме Марушкиных около шести часов утра. Лидия как ошпаренная подскочила на кровати. Ее охватила паника. Первой мыслью было: «Что-то случилось с детьми».
В трубке булькал и переливался всеми баритональными оттенками незнакомый мужской голос:
— Лидия Павловна? С вами говорят из Лос-Анджелеса, по поручению кинорежиссера Роберто Мадзини. Господин Мадзини готовится снимать новый фильм и хотел бы пригласить вас на пробы.
«Это розыгрыш, — уверенно решила Лидия и тут же спросила себя: — Но какая сволочь может меня так разыгрывать?»
Рокочущий голос не давал ей опомниться:
— Сценарий пока не готов, и мы не можем вам его прислать… Вкратце, главная героиня — страдающая женщина, разочаровавшаяся в любви, прекрасная и гордая, как вы… Гонорар по соглашению с продюсером… Заключение контракта на съемки… Билеты в Лос-Анджелес уже заказаны… Я жду вашего ответа…
— Послушайте, — наконец сумела вставить Лидия севшим со сна голосом. — Что за шутки?
Она хотела было бросить трубку, но в последний момент остановилась. Голос умолял:
— Фотография в журнале… Господин Мадзини, когда увидел вас… Он сказал мне: «Или эта русская, или никто!» Умоляю, верьте мне! Он убьет меня, если узнает, что вы отказались! Он такой горячий человек! У него папа неаполитанец, а мать сицилийка… О синьора, сжальтесь над бедным секретарем, не лишайте меня жизни и работы.
Невидимый секретарь режиссера Мадзини знал любимую мозоль у женщин, на которую нужно давить, чтобы добиться успеха. Эта мозоль — жалость. Тактический ход секретаря возымел успех.
— Ну хорошо, хорошо, — растерянно проговорила Лидия Марушкина, нашаривая ногой оказавшуюся под диваном тапочку. — Я подумаю…
— Мама миа! — восторженно завопил в трубку секретарь. — Дольче вита, каста делла маре! — И тут же перевел эту абракадабру: — Вы божественная женщина, синьора Маручкина! Мадонна! Грациа, синьора, грациа! Я передам ваше согласие синьору Мадзини! Он будет счастлив! Он вам позвонит! До свидания, белла синьора!
В трубке забулькали короткие гудки.
Недоумевая, Лидия застыла у телефона с трубкой в руке и в одной тапке. Было не ясно, правда ли то, что она слышала, или ей приснился странный сон. «Кто бы мог меня разыграть», — думала она и приходила к единственному выводу: никто. У нее нет друзей, а ее знакомые — люди малоостроумные и на подобные выходки не способны. Тогда оставался один вывод: все это было правдой.
Лидия рухнула на кровать со счастливой улыбкой на лице: неужели она будет сниматься в кино? Нет, конечно, все это еще не наверняка, ведь предстоят пробы… Она может не подойти на роль, режиссер может найти более молодую и, уж конечно, более опытную актрису, ведь, кроме как в школьных спектаклях, она никогда не играла. Ее блуждающий по комнате взгляд упирался в собственную фотографию, и от неуверенности она вновь переходила к восторгу: ведь она не профессиональная фотомодель, но попробовала — и получилось! Получилось с первого раза! Может быть, и в кино она справится?
Лидия попыталась выяснить, кто такой этот голливудский режиссер, итальянец Роберто Мадзини. Однако все киносправочники хранили гробовое молчание относительно этого деятеля культуры. Попытки выяснить что-нибудь у знакомых киноведов, с которыми ее супруг в рекламных целях поддерживал теплые отношения, также не принесли успеха. Один кинознаток неуверенно пробормотал, что это, кажется, тот самый режиссер, который с риском для жизни снял знаменитый фильм о брачной жизни львов в африканской саванне. Другой же самоуверенно утверждал, что это вообще не режиссер, а какой-то кардинал, очевидно путая Мадзини с Мазарини.
Однако напрасно Лидия строила воздушные замки и грандиозные планы относительно своего сногсшибательного голливудского успеха. Напрасно до звона в ушах делала мостики и растягивала сухожилия в бесконечных шпагатах. Напрасно она принимала ванны из птичьего молока и делала на ночь клизмы для радикального улучшения цвета лица — ей больше никто не звонил. Роберто Мадзини забыл ее, так и не узнав. Синяя птица счастья поманила своим блестящим оперением, прокурлыкала слова надежды и скрылась в неизвестном направлении, прошумев искусственными крыльями.
Если это розыгрыш, думала Лидия, то он бы непременно продолжился — неведомый шутник захотел бы довести до конца свою затею. Он захотел бы насладиться ее разочарованием. «Может быть, это Влад, его шутки?» Сердце женщины учащенно забилось от ненависти и приглушенной временем любви.
Факт, что затея с кино закончилась, так и не успев начаться, говорил о том, что звонок был самым настоящим — и тем обиднее было Лидии, что продолжения прекрасной сказки не будет.
Но продолжение прекрасной сказки не заставило себя ждать.
Маленький человечек с куриным клювом вместо носа и обезьяньей мордочкой вместо лица был так суетлив и так настойчив, рассыпал такие комплименты, что Лидия сначала приняла его за брачного афериста. Он находил для ее внешности такие пышные сравнения, что у нее мутилось в голове.
В заключение этот тип положил перед ней на заляпанный кетчупом столик кафе, где они договорились о встрече, контракт с международным модельным агентством и, не дав даже минуты на размышление, заставил подписать его. (Маленький человечек с куриным клювом был раньше квартирным маклером и славился такой силой убеждения, которая порой позволяла ему поменять комнату без отопления на Колыме на трехкомнатные хоромы в центре Москвы. Теперь он выполнял разовые поручения фирмы «Нескучный сад».)
В результате своих необдуманных действий Лидии поневоле пришлось нанять даму, которая три раза в неделю учила ее с грацией королевской кошки держаться на подиуме и ходить, вывинчивая ноги на двенадцатисантиметровых каблуках. Через месяц непрерывных упражнений, небольшого семейного скандала и трехдневной истерики, вызванной собственным страхом, Лидия улетела в Лондон для участия в показе зимней коллекции новомодного Галиани. Правда, подруга Лолита, «случайно» узнавшая о стремительной карьере своей соседки по даче, решила испортить ей настроение репликой:
— Не обольщайся относительно своих внешних данных, милая, — покровительственно бросила она Лидии во время небольшой дружеской вечеринки. — Я читала, что сейчас, особенно в Лондоне, в мире моды принято приглашать для работы чуточку кривоногих и чуть-чуть косоглазых манекенщиц. Считается, что небольшой физический недостаток только придает пикантность женщине, всем уже обрыдли стандартные красотки.
Лидия еле сдержалась, чтобы не вцепиться в шевелюру подруге, которая, можно сказать, и вернула ее к жизни. Однако вовремя остановилась, решив, что все это сказано от элементарной женской зависти.
…Лондон и суматошный мир моды оглушили и ошеломили ее. В течение дня у нее не было ни минутки свободного времени — бесконечные кастинги, примерки, съемки… Даже с дочерью Элиной, которая благополучно заканчивала закрытый колледж в лондонском пригороде Челси, ей удалось встретиться не более двух раз. Зато дочь, шестнадцатилетняя веснушчатая стервочка с безупречным английским и с безупречной уверенностью в собственной правоте, поддержала родительницу, одобрительно заметив:
— Ну ты даешь, мать! Наверное, скоро станешь первой бабушкой среди манекенщиц, чем и прославишься.
— Ты беременна? — с замиранием сердца спросила плохо понимающая тонкий английский юмор мать и, получив отрицательный ответ, облегченно выдохнула: — Слава Богу!..
Мир моды и модельный бизнес разочаровали Лидию Марушкину. У своих товарок по работе она, плохо говорившая и по-английски, и по-французски, не встретила теплого приема или элементарного сочувствия, а только мелкие дрязги и непонятную зависть. Среди них, как ни странно, она не заметила ни одной с кривыми ногами или с косоглазием. Однако, сопоставив сумму своего и их гонорара, Лидия поняла, что человечек с куриным клювом вместо носа ее страшно надул. Однако деваться было некуда, контракт надо было выполнять, иначе ей грозила огромная неустойка.
Получив от двух-трех престарелых американских гангстеров предложения поужинать, она с негодованием отказалась, считая себя гораздо выше сомнительного удовольствия от легкого ужина с обязательным пересыпом в недорогой гостинице. Остальные мужчины, попадавшие в поле ее зрения, оказывались или гомосексуалистами, или импотентами. Неизвестно чего она ждала от Лондона — понятно, чего-то большего. Разочаровавшись во всем мире моды, Лидия уже с нетерпением ожидала, когда закончится срок ее контракта, чтобы вернуться домой, как вдруг случилось это
…Утомленная показом, она в задумчивости подпирала стену в своем длинном лиловом платье и бокалом шампанского в руках. В ее печальных карих глазах плавился и дробился на мириады осколков свет от огромной люстры, висевшей в зале, полном шаркающего, жующего, смеющегося народа.
Он сразу заметил ее — немолодой, но и не старый джентльмен с аккуратными усами и пронзительным взглядом глубоко запавших глаз. А она заметила, что он ее заметил, но равнодушно отвернулась, полагая, что это один тех престарелых американских гангстеров, к которым у нее недавно появилась идиосинкразия. Углом глаза Лидия уловила, что джентльмен что-то шепнул официанту и удивленно поднял брови, услышав ответ.
— Мадемуазель Маручкина, — услышала у себя за спиной Лидия, когда внимательно изучала живопись старинного зала в викторианском стиле, где проходил прием. — Позвольте вам представить вашего давнего поклонника…
Поль Дюран, молодой человек с женственной наружностью (он занимался подбором обуви для показов), стоял за ее спиной, одетый в живописный фрак сине-розовых тонов с изумрудными разводами, готовясь представить ей того самого, не молодого, но и не старого джентльмена, который пялился на нее весь вечер.
Лидия изогнула губы в притворно-вежливой улыбке: что ж, еще один из сонма готовых задешево развлечься за ее счет…
— Мистер Роберто Мадзини, — произнес Поль Дюран, нежно поглядывая на своего спутника. — Известный кинорежиссер.
Лидия побледнела, но нашла в себе силы выдавить:
— Рада познакомиться, господин Мадзини. Много о вас слышала…
Не молодой, но и не старый господин галантно приник к ее руке, щекоча кожу своими душистыми мягкими усами…
А Раиса Александровна, находясь в Москве, примерно в то же время поставила плюс напротив третьего пункта в личном деле Лидии М. Этот третий пункт также был выполнен успешно.
Агентство «Нескучный сад» приступило к выполнению четвертого и последнего пункта. Этот пункт был самым дорогостоящим.

 

Они скрылись от всего света в прекрасном замке среди зеленых полей Средней Англии, где бродили стада белоснежных овец, напоминая облака, спустившиеся на землю. Они проводили целые дни в обществе друг друга, болтали обо всем, что приходило им в голову (по счастливому совпадению маэстро Мадзини неплохо знал русский язык, хотя и говорил с заметным иноземным акцентом). Они пили красное вино, ели яблочный пудинг и строили планы относительно совместной работы. Да, именно только относительно совместной работы, а не относительно того, о чем вы сейчас подумали, — ведь мистер Мадзини оказался, как ни печально это признать, всего лишь безнадежным влюбленным в нее импотентом, как он сам объяснил.
— Это трагедия всей моей жизни, — стыдливо произнес он, пряча глаза. — Когда-нибудь я расскажу вам об этом, дорогая, и вы содрогнетесь…
Такое положение дел устраивало Лидию, придавало острый привкус всему происходящему. Собственное признание синьора Мадзини снимало с Лидии все обязательства сексуального характера, обычно возникающие в процессе совместной работы мужчины и женщины еще не пенсионного возраста. Они творили кино — и только кино. Они соединились в искусстве и ради искусства. Их платоническая любовь должна придать картине тот самый тонкий элегический шарм, который возникает при слиянии русской духовности с итальянской страстностью на английской почве.
— Я хочу снять фильм о вас, моя дорогая, — признался ей Роберто за бокалом коллекционного вина из подвалов замка лорда Беркли. Упомянутый лорд, которого Лидия на протяжении месячного проживания в его владениях так и не увидела, был другом режиссера. Он любезно предоставил им уютное средневековое гнездышко, где по вечерам в темных извилистых переходах можно было увидеть колеблющееся пятно семейного привидения, а крысы спокойно шуршали длинными хвостами по каменному полу, подбирая крошки недавнего ужина.
Романтической обстановке соответствовал и нежный голос чаровника Роберто, который страстно произносил слова восхищения. Они отдавались отчетливым эхом в темных углах парадного зала, по площади равного примерно четырем футбольным полям вместе с трибунами для зрителей.
— Любой самый лучший сценарий не годится для вас, потому что не может раскрыть вашей индивидуальности, вашей необыкновенной души…
Лидия таяла, как лед, опущенный в горячую воду. Ну какая женщина пропустит мимо ушей замечание о своей неповторимой индивидуальности и прекрасной душе, в существовании которой она не сомневается! Очевидно, Роберто Мадзини был неплохим психологом. Он знал, что для любой особы женского пола, как нож в печени, слова о том, что ее любят только за ее ангельское личико, если, конечно, личико у нее действительно ангельское. Очевидно, он читал Достоевского и всегда, прежде чем приступить к решающему разговору с дамами, повторял себе слова инфернальницы Грушеньки: «Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».
Лидия безоглядно верила своему платоническому поклоннику. Вся ее прошлая жизнь казалась плохим кинофильмом, случайно просмотренным в пустом зале собственного одиночества.
Между тем шустрый маэстро, не желая даром терять времени, выписал из Америки бойкого горбоносого сценариста, блестяще говорившего по-русски с характерным одесским говорком. Поболтав с героиней будущего фильма, сценарист важно покивал и на пару дней закрылся в спальне покойной супруги лорда Беркли, невинной жертвы собственного племянника. Там к его услугам был сейф с крепкими алкогольными напитками, несмываемое кровавое пятно на полу и прекрасный вид из окна на снежных овечек, идиллически пасущихся на холмах.
Через несколько дней сценарист, опухший не то от сна, не то от неумеренного потребления допинга, выполз из спальни, пошептался о чем-то с Роберто Мадзини и, зажав заветный сценарий под мышкой, отбыл в неизвестном направлении, так и не ответив на расспросы любопытствующей миссис Марушкиной.
Еще через неделю пасторальное времяпрепровождение двух влюбленных было нарушено бандой киношников, которая прибыла на двух грузовых фургонах, доверху забитых аппаратурой. Начались съемки.
И тут же Роберто, милый, галантный Роберто, последний рыцарь уходящего века, мгновенно преобразился в василиска с огненными глазами и одновременно в брызжущего ядовитой слюной дракона. Он бегал по съемочной площадке (то есть по всему замку) и производил шум, достойный аэробуса на взлетной полосе. Он орал на всех. Орал на помощника режиссера, на звукооператора, на осветителей, на невинных костюмеров, которые, вместо викторианских костюмов, подсовывали ему русские сарафаны с кокошниками. Возможно, все конфликты объяснялись просто — участники съемочной группы ни бельмеса не понимали из сказанного своим руководителем, поскольку он орал исключительно по-итальянски.
Даже Лидия — сама Лидия, ее величество королева картины, — и та попала под гильотину творческой принципиальности Мадзини. Роберто орал и на нее, бесконечно заставлял переснимать сцены и требовал невозможного. Причем он даже не удосужился ознакомить ее со сценарием, а сама актриса побоялась вызвать гнев грозного бога съемочной площадки, мечущего громы и молнии и все тяжелое, что попадется ему под руку.
Лидию то гримировали древней старухой, то как шестилетней девочке повязывали игривые бантики. В летний зной, когда листва деревьев замирает в раскаленном воздухе, который вливался в легкие как жидкий металл, режиссер заставлял ее рядиться в роскошные русские меха и обливаться потом на солнцепеке. В прохладные дни, когда влажный ветер с моря диктовал необходимость накинуть на плечи что-нибудь потеплее, безжалостному Роберто приходило в голову, что самое время для съемок обнаженной натуры на лоне природы. К концу съемок Марушкина похудела на шесть килограммов четыреста восемьдесят граммов, чего не могла добиться в течение года, и ее одолел чудовищной силы насморк.
Но жестокого Роберто это не остановило. В самый ветреный, в самый промозглый день изо всех дней английского лета он потащил всю съемочную группу на побережье, загнал Лидию в ледяную воду и заставил ее киснуть там добрую половину дня и значительную часть безлунной ночи, изображая при этом наслаждение водными процедурами. После этого Лидии и закралась в голову крамольная мысль, что давешние разговоры Роберто о его великой любви, мягко говоря, сильно преувеличены. Второй мыслью было следующее подозрение: возможно, пылкий Роберто находится в сговоре с ее мужем и поставил целью загнать невинную жертву в могилу.
Ее напарниками по мучениям были англоязычные актеры, которые за время съемок выучились многим популярным русским словам из тех, что пользуются повышенным спросом для надписей в подъездах. Высокий, скандинавского типа парень по имени Стив (фамилии его Лидия так никогда и не узнала) был ее партнером по любовным сценам. Эти сцены снимались каждый день до изнеможения во всех приспособленных и неприспособленных для этого местах. Венцом творческой фантазии Роберто была любовная идиллия в сельском курятнике. Актеры мужественно выдержали причуду маэстро, несмотря на то что вокруг оглушительно кудахтали озабоченные вторжением на их суверенную территорию птицы, а петух, хозяин гарема, даже имел наглость нагадить на спину страстного любовника в самый пик его страсти — Лидия с ужасом думала, что волею случая наверху могла бы оказаться она. Впрочем, ей тоже изрядно досталось — сухие птичьи экскременты впивались в нежную кожу, в то время как она, стоя на коленях, предоставляла своему любовнику возможность делать с собой все, что диктовала прихотливая фантазия режиссера, а куриный пух и вонючая солома запутались в волосах. Лидия с сомнением думала, доживет ли она до конца съемок или все это будет продолжаться вечно.
Вечером этого же дня Стив застал ее горько рыдающей на краю безбрежной ванны, единственной в замке, зато совершенно невероятных размеров — в ней могли совершать омовение одновременно когорты гаргантюа и полки пантагрюэлей. Скупой на проявления сочувствия, напарник по курятнику только соболезнующе похлопал свою подругу по спине, на что та ответила полуторачасовой откровенной речью, в которой мешала все известные ей слова на всех языках мира.
Часть съемок проходила в самом Лондоне и носила уже гораздо менее экстравагантный характер. Лидии пришлось всего лишь пару раз в элегантном неглиже продефилировать вдоль Кенсингтон-роуд, ощущая на себе благосклонные взгляды полицейских-бобби и слушая одобрительный свист подростков.
Наутро следующего дня в гостинице, робко заглянув в номер режиссера после безрезультатного стука в дверь, Лидия обнаружила своего страстного Роберто, который мирно почивал, по-женски положив голову на широкое плечо рыжеволосого Стива. Лидия не стала будить сонных голубков. Она тихо удалилась в свой номер, почему-то не испытывая при этом ни малейшего разочарования.
В один прекрасный день все это внезапно закончилось. Пылкий Роберто исчез в неизвестном направлении, не сказав ни «мяу», ни «гав», а съемочная группа в полном составе не то провалилась в подвалы замка, не то вознеслась на небо. О гонораре за участие в съемках не было сказано ни слова. Лидия поняла, что ее не то надули, не то нагрели, но это уже не имело ровным счетом никакого значения — она устала как собака и хотела отдыха. Она вернулась в Москву и с удовольствием предалась своему обычному безделью, нагуливая потерянные за время съемок килограммы.
Она ничего не ждала от жизни, сытая по горло своими приключениями. Неожиданно Лидия ощутила внутри себя ту долгожданную гармонию, которой ей не хватало столько лет. Ни о Владе, ни о коварном режиссере Мадзини она даже не думала, выкинув их из головы на свалку ненужных воспоминаний. Месяца через два ей по почте пришла бандероль, в которой находилась видеокассета. Никакого сопроводительного письма к кассете не прилагалось.
Сидя на полу, Лидия раз пятнадцать просмотрела фильм, пытаясь выделить из истерической бессвязности разорванных сцен некоторое подобие сюжета, но у нее ничего не получилось. Ее лицо мелькало на экране с частотой двадцати четырех кадров в секунду в самых неожиданных видах и ракурсах. А туманное нагромождение загадок и недомолвок из жизни странной особы без имени, которую и играла новоиспеченная актриса, оставалось покрытым мраком неясности.
Во время пятнадцатого просмотра Лидия наконец поняла, что по сюжету фильма ее сделали чем-то вроде Вечного Жида, но в женском роде. Она, точнее, ее героиня, хаотически странствовала по свету, обретаясь во всех исторических временах и обликах. Любила всех подряд, продавала себя ни за грош направо и налево, убивала за тридцать сребреников, пыталась умереть, воскресала в новом обличье, от тоски рвала зубами вены на своих руках и пила собственную кровь, чтобы в следующую секунду с блаженной улыбкой вознестись на небо и там сгинуть среди звезд до следующего возвращения на землю. Затем она вновь убивала, воровала, возлюбила жену ближнего своего, потом мужа жены, лотом их собаку, и так продолжалось до бесконечности — все час пятьдесят три минуты экранного времени.
Фильм получился сумасшедший, истеричный, бессвязный, фантастический, но, несмотря на все это, Лидия себе понравилась.
«А я все-таки ничего», — решила она и забросила кассету в дальний угол, не показывая ее ни супругу, ни знакомым и предпочитая упоминать о своем посещении заморских стран в туманных недомолвках.
Нежданный вал славы накатил на нее так же внезапно, как и те приключения, которые организовывала фирма «Нескучный сад». Как любая стихия, он был непредсказуем и безмерен. Как от любой стихии, от него невозможно было скрыться и его невозможно было укротить. Он подхватил ее как щепку и долго таскал по телестудиям, то выбрасывая на берег прилюдной откровенности, то увлекая в бездну опасных признаний. Слава и популярность влекли за собой набеги на нее волосатых и наглых интервьюеров, превратно толкующих каждое ее слово. Ее подкарауливали около машины неадекватные поклонники и забрасывали признаниями в любви. Оглушали бесконечные телефонные звонки. Словом, у нее не было ни минуты покоя. Успех трепал ее, как ветер треплет занавеску на окне, и требовал от нее полной отдачи. Когда он схлынул, на пустом берегу осталась изрядно потрепанная женщина, безгранично уверенная в собственной гениальности и своей непреходящей ценности для искусства.
С чувством выполненного долга Раиса Александровна поставила около четвертого пункта новый крестик. Кошелек супруга Марушкиной похудел на крупную сумму.
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12