Мила Песоцкая
Вы?!
Зачем вы пришли? Я не хочу, чтобы нас видели вместе, это меня компрометирует… Что, фотографии? Какие фотографии?
А зачем они вам?
Глупость какая-то, вы вовсе не там копаете, где нужно. Вам про Кукушкину надо разузнать, а вы лезете не в свое дело. Может, вы забыли, что от вас требуют? Так давайте я вам на листочке запишу. Диктую по слогам — Ку-куш-ки-на. Запомнили? Уяснили?
Между прочим, не нужна вам такая фотография для пиара. Она даже, пожалуй, повредит Вадиму Георгиевичу. Народ станет подозревать его невесть в чем… Скажет народ: странно как-то померла его супруга и очень несвоевременно. И еще подумает народ, не избавился ли он от жены собственноручно…
Что, исчезли все фотографии? В это невозможно поверить!
Да, конечно, снимок ее у меня есть. Вот, смотрите!
Это в первом классе. Угадайте, где я?..
А вот и не угадали, эта наша учительница Марья Петровна, она уже сто лет как померла, а вот эта смешная с косичками — это я. Правда, очень миленькая? Я всегда была очень миленькая…
Где Лиля? Дайте-ка вспомнить. Кажется, вот эта. Да, вот эта. Это она. Такая вся неуклюжая, нелепая. Несуразная.
Ах, боже мой, бедная моя Лилечка… Кто бы мог подумать, что все будет так печально… Вот уже год, как ее нет с нами…
Да-да, вы правы, надо бы ее могилку навестить, да все времени нет — то то, то се… А еще эти выборы. Буквально разрываюсь на части в жутком цейтноте. Как-нибудь потом…
Действительно, безобразие. Ах, ну как так можно было опростоволоситься! Мы немедленно займемся ее памятником. Ведь что народ скажет, когда узнает: мол, даже могилку любимой жене не справил… Очень подозрительно, скажет народ, и на выборах откажется голосовать.
Так что у вас с Кукушкиной, кстати? Как продвигаются дела?
Куда вы? Погодите! Эй!
Итак, фотографии погибшей Лили Мухановой раздобыть не удалось. Впрочем, в наличии имелись отдельные части тела — например, уши, волосы, плечо и даже (о великое везение, о находка удачливого сыщика!) кончик носа с одной, кажется правой, ноздрей, но целого снимка в семейном архиве Мухановых так и не нашлось.
Фотоальбомы зияли пустыми глазницами, рамки щерились картонными донцами. Неизвестные злоумышленники похитили все снимки, по коим можно было бы сделать заключение о внешнем облике особы, чья розовая кроссовка сейчас покоилась в могиле номер три пятьдесят три на Пустяковском кладбище.
А может, и не покоилась. А может, и не ее кроссовка, а может, и не кроссовка, потому что нам сложно сказать наверное, если никто ничего не видел и никто ничего не знает, кроме того, что кто-то бесстыдно и безобразно лишил убитое горем семейство последней памяти о близком человеке, очевидно преследуя при этом свои далеко идущие и наверняка криминальные цели.
— Очень все это подозрительно, — вслух размышлял Веня, адресуясь к деду. — Снимки исчезли, могилку никто не посещает. По всему выходит, что безвинную дамочку специально крякнули. А кому ее крякать, как не собственному мужу? Наверное, возмечтал он под старость лет с лепшей подругой своей жены в противоестественной связи соединиться и тогда…
— Впрочем, доказательств этому никаких, — возразил дед, — одни голословные предположения… Хочу напомнить, в тысяча шестьсот шестом году до нашей эры, когда мы ловили тамбовскую банду, тоже случился такой момент, когда доказательств было никаких, а подозрений — хоть отбавляй. Подозревали мы одного гражданина в том, что он самогон варит в целях личного обогащения, а на выручку водку для банды покупает. Месяц в засаде сидели, выследили негодяя. Оказалось — самогоном отнюдь не увлекается, а даже наоборот, рисует фальшивые деньги для сбывания на рынке в условиях плохой видимости.
— Ты хочешь сказать, что гибель мухановской жены — прикрытие для темных делишек ее супруга? — морща лоб, догадался внук. — Тогда предлагаю план. Я иду к Муханову, предварительно надев на лицо непрозрачный чулок. Он мне говорит: «Ты кто такой?» А я ему под ребра… А он мне: «За что?» А я ему по печени… А он тогда: «Я все скажу!» А я ему по почкам… И вот когда я вплотную займусь его солнечным сплетением, он добровольно во всем признается. «Виноват, — скажет, — в убийстве жены с отягчающими обстоятельствами». И тогда я… мы… он…
— Дурак ты, Веня, — оборвал его дед. — А доказательства где?
— Доказательства… — заскучал Веня.
Он не любил этого слова.
В городе было семь автосервисов, жестоко конкурировавших между собой. Эти общественно-полезные заведения принадлежали трем разным гражданам, находившимся между собой в разной степени конфронтации. Первым предпринимателем, еще в незапамятные девяностые оприходовавшим ниву реанимации авторухляди, был Гурген Бешеный. Он владел фешенебельной ремонтной мастерской, перестроенной из старого детского сада. Его автосервис считался заведением высшего класса, поскольку в нем не только умели оживить почти неношеный «жигуленок», но даже и «опель» пятнадцатилетней давности не погнушались бы поднять со смертного одра.
При этом Гурген Бешеный дико ненавидел своего земляка и конкурента Самвела Маленького — за то, что тот не только воздвиг напротив его бетонного красавца свой убогий железный сарай, но и установил демпинговые цены на ремонт и даже иногда выписывал квитанции, по которым клиенты могли предъявлять претензии по качеству, — обстоятельство, немало способствующее популярности Самвела среди горожан. Кроме того, конкурент распространял по городу подлые слухи, будто в мастерской Гургена в процессе ремонта портят автомобильную сигнализацию, имея целью последующее похищение ремонтируемого автомобиля.
Третьей персоной, добывавшей свой скудный хлеб лечением заболевшей авторухляди, был некий Айрат Земеля, прозванный так за то, что по-свойски звал своих клиентов «земелями», то есть земляками, — включая тех, кто заведомо не был таковым, даже никогда не отдыхал ни в одной кавказской здравнице и не любил шашлыка. Путь Земели к успеху был короток и незатейлив. Лет пять назад он арендовал четыре гаража в разных концах города, переоборудовал их путем присобачивания ярких табличек с флуоресцентными надписями и в мгновение ока заделался преуспевающим владельцем гигантской (по местным меркам) сети автомастерских.
На самом деле все три предпринимателя и все семь мастерских занимались одним и тем же — перебиванием номеров (ночью) и облапошиванием владельцев автомобилей (днем). Именно эта деятельность была для ремонтников основной, хотя изредка им приходилось размениваться на починку всякой не заслуживающей внимания автопомойки.
При этом и Гурген, и Самвел, и Айрат не гнушались даже таким неблагородным делом, как похищение автомобилей конкурентов с последующей перепродажей в соседние области. В связи с этим они испытывали друг к другу стойкую, переходившую границы самосохранения неприязнь.
— Наконец есть с кем по-мужски потолковать! — тихо обрадовался Веня, предвкушающе засучив рукава. Он проверил костяшки кулаков — они были прекрасны в своей безусловной бронебойности и для всякого вменяемого человека могли служить веской доказательной базой.
Первым Веня посетил Айрата, чей вросший в землю сарай находился в пределах прямой видимости от его конторы.
— Земеля! — обрадовался Айрат, с полувзгляда оценив убойную силу Вениных кулаков и проникнувшись уважением к их обладателю. — Заходи, дорогой! Все сделаем, починим и даже денег не возьмем!
Дедушкина коляска, нестерпимо сверкая спицами, торопливо вкатилась в ангар. Оказавшись в приятной глазу прохладной полутьме, солнце, запутавшееся в спицах, зайчиком скакнуло по стенам и погасло.
Итак, хозяин был радушен и сговорчив, к тому же однорук (его правая рука находилась в гипсовом плену), бить было некого — пришлось Вене от общепонятного языка жестов перейти к банальному человеческому языку, которым владел он не очень-то свободно. Зато Айрат обожал почесать язык о хорошего собеседника.
— Гурген — дрянь-человек, — горько пожаловался он. — Недавно про меня наговорил, будто я машинное масло растительным доливаю, отчего после ремонта портится двигатель. А сам машины ворует, людей убивает, трупы в подпол сваливает! Не веришь? — вскипел ремонтник. — Одному моему клиенту Самвел Маленький — сам! лично! — выпивши об этом рассказывал. А уж он-то знает Гургена как облупленного…
— Скажи, Айрат, — сочувственно кивнув, спросил Веня, — не приходилось тебе ремонтировать черный «джип-чероки» год назад?
Под словом «ремонтировать» Веня понимал некую совершенно специфическую деятельность, но вслух этого не произнес, понимая, что Айрат и так поймет. И Айрат понял, конечно. Он понял, что Веня все знает, но, как честный человек, не станет такого же честного человека бездоказательно обвинять, а особенно в том, в чем его можно обвинить, и поэтому, ударив себя в грудь загипсованной рукой, страстно возопил:
— Нет, Айрат — никогда, клянусь мамой! Я иномарки даже в ремонт и не беру, поскольку их не уважаю из-за враждебного советскому человеку происхождения. «Жигули» — вот это машина! А «мерседес» — тьфу, дрянь, телевизор на колесах… К тому же как его ремонтировать, одной кувалдой с непривычки даже и не справиться! Да я в жизни иномарку на порог своего гаража не пущу! Да я в лицо ее хозяину плюну, если он меня попросит хотя бы масло поменять. Пусть меня унесут семь шайтанов и семь гулей, пусть орел выклюет мне вывернутую печень, пусть мои дети вырастут ворами и бандитами, пусть моя жена станет блудницей и родит ребенка от первого встречного, коли я лгу!
Веня уважительно притих, очарованный потоком восточного красноречия, а дедушка принялся выводить носом тонкую свистящую мелодию, удивительно напоминающую «Боже, царя храни» в современной носоглоточной аранжировке.
— Значит, в нашем городе только Гурген иномарки ремонтирует? — очнулся Веня, когда поток красноречия замедлил свой бурный бег.
— И это называется «ремонтирует»! — всплеснул руками Айрат. — Гурген не одну машину ремонтом своим испортил! Мамой клянусь! Кстати, я знаю, про какой «джип» ты говоришь. Такой большой черный «джип»? Такой очень черный и очень большой «джип»? «Чероки»?
— Да, — кивнул Веня.
— Я видел его в мастерской Гургена примерно год назад. А точнее, 5 июля в шестнадцать часов тридцать шесть минут. Он стоял капотом на юго-юго-восток, левое заднее стекло поднято, правое переднее колесо спущено. На левом крыле белый след от птички. Правое зеркало вывернуто под углом в тридцать шесть градусов.
— Какие подробности! — удивился сыщик.
— Подробности… — проворчал Айрат. — Поневоле запомнишь, если уже в шестнадцать часов тридцать восемь минут тебя начинают лупцевать трое накачанных выродков… Их, земеля, Гурген нанял, недовольный, что я своими ценами его клиентуру отбиваю… А недавно эти мясники руку мне сломали на всю оставшуюся жизнь, отчего теперь я не могу зарабатывать на хлеб честным образом.
Он показал загипсованную до самого плеча и согнутую крючком руку.
Веня неодобрительно покачал головой. Мужской бой один на один — это да, считал он, а трое на одного — нет, нет и нет! Ну, разве что иногда… При большой необходимости… Если нет иного метода…
— А через неделю после ремонта этот самый «джип» сгорел! — негодуя, продолжал Земеля. — И женщина в нем сгорела, мамой клянусь! Я знаю, кому этот джип принадлежал, но не стану говорить. Потому у Айрата и нет никаких врагов, кроме Гургена. Айрат никогда не обманывает земляков, мамой клянусь!
— Ладно, — согласился Веня. — Только почем ты знаешь, что Гурген ремонтировал тот «джип», который сгорел?
— Потому что, если бы Гурген его не трогал, он бы не сгорел, — с потрясающей логикой ответил Айрат. — Гурген каждый месяц своего племянника в Москву отправляет с битых машин запчасти снимать, а потом этот металлолом за авторизированные детали выдает, клиентам ставит, после чего они бьются как ненормальные, а Гурген снова их ремонтирует… Мамой клянусь!
…Когда разговор закончился, коляска выкатилась из мастерской, и в спицах, как огненная белка в колесе, ликуя, заметалось веселое солнце.
— В одна тысяча шешнадцатом году, — задумчиво пожевал губами дед, — в тамбовской банде был один кавказец, не помню, как звали… Так мы тоже думали, что он врет, оказалось — просто по-русски плохо говорит. Его потом расстреляли. Милейший был человек…
Между тем Венины глаза, доселе тоскливые и мутные, слегка прояснели — он почуял настоящую работу.
— Так-так, — сказал он, любовно постукивая по ладони кулаком, — дальнейший план ясен! Значит, иду к Гургену, бью его по позвоночнику. Он падает. Я ему: «Говори!» А он… Нет, лучше сначала по ребрам!.. Короче, после разрыва селезенки он во всем признается… Вот тебе и доказательства!
— А если ему не в чем признаваться? — возразил дед.
— Тогда бью его под дых, — понятливо кивнул Веня.