ГЛАВА 6
Мучения в гардеробной продолжались сутки или двое. Или целый год! За это время я сто раз вспотела, тысячу раз побледнела и миллион раз была на грани обморока.
Один раз в гардеробную кто-то вперся, зашумел, задышал прямо над ухом (сердце ушло в пятки, а я притворилась старой ветошью), заныл:
— Ба, а где мой черный пиджак? Тут ни черта не найдешь. Свет не зажигается, кажется, лампочка перегорела!
— Лизочка, сколько раз говорить, черный пиджак на даче… К тому же он тебе давно мал. — Луиза Пална, спасительница моя, пусть ей земля будет пухом, а не мне.
— Да… — Капризно, с обидой в выразительно дрожащем голосе. — А что я надену на похороны? Мне совершенно нечего надеть… Па, мне опять носить нечего!
Знакомая песня! Этот мотив звучит в нашем доме примерно раз в неделю — вечная песня неувядаемой любви к новым шмоткам.
Наконец недоразумения улажены: на покупку траурной одежды выделена энная сумма, бабушка с внуками отправлена в магазин. Убитый горем муж с убитой горем подругой остаются одни. Они настолько убиты горем, что начинают целоваться еще до того, как захлопнется входная дверь.
Эти двое срывают одежду друг с дружки, причем так энергично, как будто им нужно что-то срочно постирать, а стиральная машина полностью не загружена — что недопустимо по экономическим соображениям.
Что? Что они собираются делать? Я в ужасе мечусь в своей клетушке. Кажется, они собираются заняться этим над телом еще не остывшей жены. Практически живой!
Я уже собираюсь кашлянуть и приоткрыть дверь. И ехидно осведомиться: «Не помешала?» И пусть меня засыплют упреками и обвинениями, но вакханалии на собственных похоронах не допущу! Это неприлично!
Вдруг звонит телефон…
Одежда прекращает падать на пол. И даже начинает неохотно водружаться обратно. Вадик бросает в трубку хмурое «Еду» и благоразумно застегивает штаны.
Мила, кажется, куксится — из гардеробной мне плохо видно выражение ее лица.
Отлипнув друг от друга после прощального поцелуя, парочка выметается за дверь — кажется, они спешат в ГАИ подмахнуть какие-то никчемные бумаги.
Я остаюсь в квартире одна.
Пить! Пить! Пить! Не медля мчусь на кухню.
Напившись, наевшись, плотно пообедав и даже накрасившись, разваливаюсь на стуле с барабанно набитым животом. Однако на сытый желудок думается плохо, еще хуже, чем на голодный.
Самое лучшее решение — не принимать никакого решения. А это значит, все останется как есть. Значит, отныне мой дом — гардеробная.
Я буду в ней жить. По ночам буду выбираться наружу, чтоб перекусить. Надо, однако, запастись бутылками с водой и сухпайком — вдруг проголодаюсь. И ведро с крышкой (понятно для чего). Даже если ночью на меня наткнутся мои родственники, ничего страшного, подумают: привидение. Обычное привидение, с кем не бывает, кто не встречал…
Воображаю разговор за завтраком.
«Па, я вставал ночью в туалет и видел маму».
«Неужели, сынок?»
«Да, она грызла на кухне куриную ножку».
«А я-то думала, куда по ночам пропадают куриные ножки… — дребезжит Луиза Пална. — А это, оказывается, привидение…»
Разговор за другим завтраком:
«Что-то ее сегодня ночью не было».
«Наверное, окончательно убралась на тот свет, да уж пора, сорок дней прошло».
«Надо сказать, в последнее время она сама на себя не похожа».
«Лизочка, детка, что ты хочешь от привидения? Привидению трудно иметь здоровый цвет лица».
«Но есть же косметика, ба!»
Разговор за третьим завтраком.
«В последнее время она появляется все реже и реже».
«Но сегодня она будет обязательно — ведь сегодня годовщина. Вот уже год, как ее нет с нами».
«Надо будет побольше оставить куриных ножек на ночь. Ради праздника чего не расстараться».
«Ба, лучше приготовь солянку, она ее так любила!»
«Она любила солянку? — Лиза окатывает младшего брата презрением. — Ты откуда свалился? Она солянки терпеть не могла!»
«Ладно, ладно, ребята. Я оставлю ей немного баклажанной икры. Помнится мне, она всегда делала баклажанную икру с уксусом, хотя я ей столько раз говорила, что уксус никогда не кладут…»
Еще один завтрак лет эдак через пять:
«Вы заметили, она больше не появляется по ночам?»
«Да, ее больше нет с нами. Она окончательно ушла в иной мир, ее душа наконец-то успокоилась».
«Пусть земля будет ей пухом!» — Хором, и с облегчением.
А потом при генеральной уборке в гардеробной, за старой одеждой, сваленной в углу, находят ссохшееся мумифицированное тельце.
«Митя, ты опять какую-то гадость с помойки притащил!»
«Ба, ничего я не тащил!»
«Нет, наверное, это я притащила!» — В голосе Луизы Палны звучит убийственный сарказм.
«А может, Лизка?»
Тельце отправляется в мусорное ведро. Мусоропровод печально крякает над моей головой, я проваливаюсь, лечу по бесконечному туннелю, в конце которого виднеется слабый свет.
А потом лежу в контейнере в обнимку со старыми носками с дыркой на пятке и игрушечной машинкой с отломанным колесом. А на голове у меня картофельная шелуха… А в животе — консервная банка от кильки в томатном соусе…
Нет, не хочу!
Поэтому, как только за окном рассвело и в квартире сгустилась сонная предутренняя тишина, я выбираюсь на улицу, бесшумно притворив за собой дверь. Консьержка спит, как пожарник. Мимо нее можно трупы проносить — не заметит.
Я крадусь на цыпочках, плечо оттягивает сумка с вещами, в кармане — немного денег.
Конечно, привидения не воруют деньги у собственного мужа, они воют, заламывают руки в невыразимой тоске, моют под краном окровавленные одежды, бродят по фамильному замку, гремя цепями. Но я ведь не привидение.
Я — живая!
Что, вы думаете, у меня голова была полна планов и идей? Думаете, собиралась отомстить своему мужу и нагадить подруге? Думаете, я собиралась отравить существование свекрови? Или перевоспитать детей методом своего внезапного воскрешения?
Ничего такого делать я не собиралась. Я была лишней на этом празднике жизни — и я ушла. Не в моих правилах мешать людям наслаждаться друг другом. Я слишком тактична для этого, слишком хорошо воспитана. Я не кровожадна — отнюдь! Я мирный человек.
Поэтому, когда-нибудь воскреснув, я намотаю кишки своего мужа на кулак, а потом выдерну их резким движением. А подружку Милу оскальпирую, повешу ее крашеный скальп в изножье кровати, чтобы любоваться им на сон грядущий — он станет навевать мне сладкие, безмятежные сны.
А Луизу Палну я вообще отпущу с миром. Только предварительно отниму у нее валокордин, телефон и деньги. Или запру в гардеробной комнате без воды и хлеба, а сама буду расхаживать по квартире и причитать тонким жалостливым голоском:
«Бедная Луиза Пална, как ее жалко, какая она была хорошая… Хоть и закрывала баклажаны без уксуса, отчего ее банки всегда взрывались, и мне приходилось сутки напролет отмывать кухню от результатов ее хозяйственно-заготовительного энтузиазма. И какая она была добрая, чуткая женщина, несмотря на старческий маразм, напавший на нее сразу после окончания школы в бог весть каком дореволюционном году. И как мы ее любили, невзирая на скандальный нрав…»
А детишкам подарю по подзатыльнику. И отправлю их в школу. И отниму у Лизы плеер и глянцевые журналы для хронических идиотичек, а у Митьки — видеоприставку и компьютерные игры. И засажу их за математику и сонаты Бетховена. И через год они у меня станут шелковыми!
А сама… Сама я буду…
Но относительно себя самой моя мысль терялась в кромешном мраке. Кем я стану, чем я буду, на что мне жить?
И где?
Где я буду ночевать сегодня, в день собственных похорон? В день своего второго рождения?
Я еще не знала.
Телефон не отвечал. Где она?..
Черт побери, невозможно дозвониться! Что ж, придется устраиваться самой…
Проблема жилища решилась просто: для этого понадобилось всего лишь снова выйти замуж. Таким образом вопросы с кормежкой, ночлегом и досугом были решены.
Дело было так. Я сидела на скамейке, ко мне подошел мужчина, плюгавый, с ватой в ушах старикашка.
— Сидишь? — спросил.
— Сижу, — ответила.
— А чего сидишь? Замуж, что ли, хочешь?
— Хочу, а что? — С вызовом.
— Ну так пошли! — Обрадованный блеск выцветших голубых глаз.
— Куда? — Недоумение на моем лице и, естественно, в голосе.
— Куда-куда… Замуж, конечно! Ну что, идешь? Все еще пребывая в тягостном недоумении, я поднялась со скамейки и пошла замуж.
Второй муж оказался лишь немногим лучше первого, если разобраться. Впрочем, если кто в течение шестнадцати лет прозябал в браке с Мухановым и Луизой Палной, тому господин Кукушкин покажется романтической прогулкой по берегу моря.
Перво-наперво супруг сообщил мне, что женщин в грош не ставит, и с хитрым прищуром осведомился, хочу ли я еще за него замуж.
— Хочу, — с вызовом ответила я. Из принципа!
— Будешь стирать, готовить, зарабатывать деньги — и все одна, — настаивал он.
Но я и на это была согласна.
— Будешь сворачивать для меня горы, поворачивать реки вспять, останавливать коней на скаку и каждый день входить в горящие избы, как на работу!
— Отчего ж не ходить и не останавливать, — согласилась я, — если избы горят и все такое.
— А еще будешь срывать для меня звезды с неба и рассыпать алмазы и всякие прочие перлы. А также рубины и жемчуг.
— По мере необходимости, — кивнула я.
— А также будешь рожать детей, вскармливать их грудью, воспитывая в них беспримерную любовь к отцу.
— Рожать — это я умею, — согласилась я. — Можно начинать?
Но это было еще не все.
— А я буду ходить по пивным и писать новый проект закона, — предупредил он.
Я не возражала.
— А спать мы будем отдельно, пока ты не пройдешь полное медицинское обследование за свой счет.
Чего еще желать!
— И если хоть раз пожалуешься — вылетишь отсюда в два счета.
Я и с этим согласилась…
— А маму мою будешь боготворить и выполнять малейшие ее желания. А если она на тебя пожалуется — я с тобой в две секунды разведусь, невзирая на твою личность, понравившуюся мне внешне.
И вот тут-то я струхнула. Грозный призрак Луизы Палны возник передо мной. В руке призрак почему-то держал банку с баклажанами.
«Вот так-то, милая! — ехидно ухмыльнулся призрак. — Съела?»
— А где… мама? — с тоской спросила я, оглядывая квартиру, в которой царил кислый старческий запах.
— Да вот она! — Свежеиспеченный муж простер указующий перст в густевшую возле телевизора тьму.
— Здрасте! — предобморочно пролепетала я.
И подумала: если что, можно ведь и подушкой придушить. Даже, может, лучше сразу подушкой, чтобы не затягивать… И что же это я раньше-то про подушку не догадалась…
Но портрет со стены улыбался мне вполне благосклонно.
От сердца отлегло.
— Кажется, ты понравилась маме, — обрадовался Кукушкин. — Кстати, не пора ли ужинать?
И я помчалась на кухню, еле успев скосить взгляд в сторону телевизора, в котором благообразный господин с прилизанным черепом вещал, глядя прямо мне в глаза: «Трагическое событие в мире шоу-бизнеса! Известная певица Вика Шторм вчера вечером была похищена неизвестным. Как сообщил ее продюсер Оганезов, певица после концерта села в свой автомобиль и больше ее никто не видел. Правоохранительные органы подозревают похищение с целью выкупа, а средства массовой информации высказывают самые неожиданные предположения: от мести отвергнутого поклонника до рекламного трюка, призванного повысить упавшую в последнее время популярность певицы».
Вот тебе и набившая оскомину фраза «абонент вне зоны приема»…
Это означает, что помощи мне не дождаться. Это означает, что все планы летят к черту. Это означает, что мне нужно устраиваться самой. Это означает, что я не смогу помочь ей, а она — мне.
Но ведь я видела ее позавчера… Может, после нашей встречи все и произошло… Может быть, Викуши уже нет в живых?
Тогда не лучше ли вернуться домой?
Но вернуться домой я не могу: потому что мои похороны уже назначены. Пришлось жить дальше. По мере собственных сил.
