Глава 2
ПЕТРОВ-ВОДКИН. НЕДЕЛЮ СПУСТЯ
— Слушай, ты — гений! Ты точно гений. И совершенно не нужно этого стесняться. — Жена Леночка в поношенном байковом халате своей мамы была просто неотразима.
Кузьма Петров-Водкин обреченно вздохнул и приготовился к лекции на тему: «Эта страна (начальство, ЖЭК, патрульная служба, клуб собаководов, продавщица пива, банщик) тебя не ценит». С одной стороны, громогласное обожание жены было приятным, с другой стороны, Кузьме иногда хотелось, чтобы оно проявлялось как-то потише.
— Нет, ты гений. Теперь я поняла это абсолютно точно. — Леночка вспушила давно не мытые волосы и пристально вгляделась в экран телевизора. — Нет, ты теперь уж не сиди. Беги на работу и требуй, чтобы это дело отдали в твои руки. Я сейчас же позвоню маме, она позвонит тете Вале, потому что муж ее сестры Мариночки имеет непосредственное отношение к распределению работы по оперативникам. Ты должен выхватить ее у них из-под носа!!! Слушай, а она совсем не постарела. Выглядит такой же толстой и свеженькой. Вот зараза.
— Ну все! — разозлился Петров-Водкин, вытирая кровь на щеке. — Ну все, я из-за тебя порезался. Лена, можно помолчать хоть пять минут! Не под руку, не под руку же.
— Бегу, мой зайчик. Бегу, только вот дослушаю про «типичное самоубийство». Считай, что я уже залечила твои боевые раны. — Шум воды помешал Леночке услышать все, что Петров-Водкин думал по этому поводу. А мысли его ей бы не понравились.
Во-первых, Петров-Водкин сожалел, что позволил себе жениться на этой серой внешне, но яркой внутренне особе и даже родить с ней двоих детей, вес которых вызывал бы особую гордость в мясных павильонах ВДНХ. Во-вторых, Петров-Водкин считал себя во всем виноватым. Особенно в неумеренном прибавлении веса, как детского, так и собственного. Одна Леночка в их семье умудрялась оставаться почти такой же, какой была в двадцать, как будто назло им всем. В-третьих, если бы не Леночка, Петров-Водкин считал бы себя обычным неудачником и под это дело спокойно отдыхал бы у телевизора от зарплаты до зарплаты. Но она считала, что вышла замуж за гения. За единственного и неповторимого, исключительного, замечательного, великолепного и могущественного. И ничто не могло ее поколебать, а уж тем более разочаровать. Он был лучшим сыщиком планеты, когда проходил стажировку в деревне, он оказался самым умным, когда пришел юристом на производство. Даже цех по производству ситро, в котором Петров-Водкин провел лучшие годы своей молодости, в представлении Леночки был чем-то вроде Байконура для начинающих агентов спецслужб. Леночка так слепо и беззаветно в него верила, что ему приходилось соответствовать и оправдывать ее надежды.
Последний крутой вираж карьера его совершила около трех лет назад, когда производство советского «Тархуна», «Дюшеса», «Буратино» было полностью вытеснено «Колами» и «Спрайтами», а сам цех забрали под разлив водки. Самый честный юрист страны оказался в центре самого грязного и криминального бизнеса. Через месяц работы там Петров получил вторую фамилию Водкин от своих друзей по юрфаку и первое китайское предупреждение: «Не суй нос в чужие дела», которое для доходчивости проиллюстрировали пожаром на рабочем месте. Это — от нового начальства.
Петров-Водкин, горячо поддерживаемый Леночкой, не смог так скоро отказаться от идеалов справедливости и попытался еще раз вразумить своих шефов. Когда он принес в «мерседес» отъезжавшего к морю начальства свои соображения о количестве денег в черной кассе, оно (начальство) почему-то ужасно расстроилось и, не сдержавшись, ударило Петрова-Водкина по лицу. Кузьма тоже не стерпел. Суммы, обозначенной в его докладе, было достаточно, чтобы восстановить маленький свечной или металлургический заводик. Кузьма Григорьевич ответил начальству ударом ноги в живот. Завязалась битва. Не столько кровавая, сколько беспрецедентная. Петров-Водкин победил. Его начальник, подмятый крупным тяжелым телом своего юриста, признал поражение словами из отечественного блокбастера: «Ну ты, блин, даешь». Все зрители зашлись от восторга, дружно решили, что теперь Петрову одна дорога — в учредители.
Но тот принципиально не захотел идти этим путем и написал заявление об уходе. В течение двух недель Леночка пыталась вывести с лица и тела мужа следы его крупной, но немного пирровой победы. Когда Петров-Водкин начал сносно различать силуэты правым глазом и безболезненно моргать левым, он счел себя здоровым и пошел наниматься на работу. Хотел попасть в околоточные — на участок возле бывшего цеха по производству ситро. В форме участкового он смог бы побороться с этой мафией. Но оказалось, что место это слишком престижно и на нем уже работает зять очень большой шишки, и вообще — на этом участке должны были вот-вот построить кожевенный цех и небольшую кондитерскую фабричку. В участковые сюда записывали с пеленок. Петрова-Водкина приняли в оперуполномоченные районного масштаба.
Вместо того чтобы паниковать или ругаться по поводу явной потери в зарплате, Леночка зашлась от восторга.
— Теперь мы точно победим мафию. Наконец-то ты будешь на своем месте, — заявила она и отказалась от отпуска, для того чтобы купить на рынке небольшой «Макаров». Табельное оружие, выданное мужу, показалось ей каким-то ржавым и непрезентабельным.
Иногда Петров-Водкин думал, что он женат на святой. Иногда подозревал у жены какую-то застарелую душевную болезнь. Но в целом, если бы по утрам она не мешала бриться, не проводила в доме производственных совещаний, не советовала, какими трупами ему заниматься, а какими нет, то Петров-Водкин мог бы дослужиться до генерала. А пока он благодаря ей лишь увеличивал число шрамов на мужественном квадратном подбородке.
Эта деталь его лица была особенно внушительной. А потому казалась самой дорогой. Квадратный, выдающийся вперед и вверх подбородок мог бы украсить не только оперуполномоченного, но и суперагента 007. Все остальное во внешности Петрова-Водкина вызывало скорее разочарование. Невысокий рост, ноги от дедушки-кавалериста, очень светлые, широко расставленные глаза и веснушки — не только на лице, но и на всем теле, включая ладони и уши. Он не выглядел интересным мужчиной, но Леночка уверяла, что красота Петрова-Водкина носит редкий — римский, патрицианский характер, а потому многим, особенно необразованным, кажется неброской. Только умный человек, по мнению Леночки, мог получить эстетическое наслаждение от созерцания Петрова-Водкина. Но такие ему почему-то не попадались.
— Я уже здесь, мы уже страдаем вместе. — Леночка ловко прилепила кусок ваты к кровоточащей ране. — Ну вот и все. Ты не представляешь, как тебя украшают все эти шрамы. Ты похож на Муция Сцеволу. Отлично. Еще пару порезов, и Чак Норрис умрет от зависти. Но выглядит он, сволочь, хорошо, — вдруг расстроенно закончила Леночка. — Даже обидно. — Она тронула свои всколоченные волосы и попыталась взглядом найти расческу. Обычно Леночка приводила себя в порядок раза два-три в год, и такая тяга к самоусовершенствованию сейчас свидетельствовала, что расстроена она не на шутку.
— Да что случилось? Кого ты там увидела? — улыбнулся Петров-Водкин, радуясь, что похож на Муция Сцеволу, а не на Буцефала, как его напарник. — Ты же еще из дому не выходила?
— Тебе надо отдохнуть. Если ты меня не слушаешь — это первый признак переутомления, — сказала жена, чуть обидевшись. Она даже не подозревала, как серьезно, оказывается, устал Петров-Водкин. Бедняжка. — Только что в реактивных новостях…
— В интерактивных…
— Какая разница? Если помнишь, ты говорил, что они плохо кончат? Так и случилось. — Леночка сделала круглые «страшные» глаза, которые всегда пугали детей и животных, и прошептала: — Ты — гений. Одна уже кончила. Плохо. Прямо на асфальте.
— Что, опять? Мозги по всему двору? Убили водочников? А я предупреждал. — Петров-Водкин удовлетворенно хмыкнул. — Я предупреждал, такие деньги…
— Про водочников я не дослушала! Ты же порезался и стал меня звать. Я говорю про Афину!
— Лена, что ты от меня хочешь? — строго спросил Петров-Водкин, начиная закипать. Разговоры о путешествиях раздражали его особенно сильно, потому что больше всего на свете после дивана и футбола Петров-Водкин любил передвижения по миру. Но ни того ни другого он уже много лет не мог себе позволить.
— Когда будешь обыскивать ее квартиру, посмотри, пожалуйста, каким кремом она пользовалась, а? Веришь, ни морщинки. Как девочка. Не то что некоторые.
— Ты говоришь, Афина? — Петров-Водкин решительно закрутил кран. Пришло время пить кофе. — Ты говоришь, что хорошо выглядит? — Он взглянул на себя в зеркало и подумал, что пора бы отрастить усы. — Она умерла?
— Да, и на твоей территории. В нашем районе. Ты понял? Ты, как всегда, оказался прав. Пятнадцать лет я думала, что ты в своих пророчествах ошибся. Но вот — началось. Скажешь, нет?
Петров-Водкин налил в чайничек немного воды и задумался. Ему вовсе не хотелось примерять на себя лавры Кассандры, особенно в данном случае. Он действительно сказал тогда, пятнадцать лет назад, что они плохо кончат, но вовсе не был теперь доволен тем, что оказался прав. А Афина нравилась ему больше всех. Из них. Из тех, которые чуть не сломали, его веру в человечество. Хорошо, что рядом была Ленка. Это чуть ли не единственный случай, когда ее нелепое, немного заочное присутствие спасло и ситуацию в целом, и Петрова-Водкина в частности. Да, Афина нравилась ему больше всех. Живая, подвижная, принципиальная, открытая и яркая, как олимпийский огонь.
— Ну давай, не сиди. Пока будешь тут рассиживаться, дело уведут из-под носа. — Леночка подтолкнула Петрова-Водкина в коридор. — Давай-давай. И если что, скажи им всем, что я позвоню Валечке.
Характер жены Петрова на работе все знали. И практически смирились с ним, причем не только опера и участковые, но также районные судьи, прокуроры и прочие исполнители Конституции и законодательства. Она могла бы возглавить отряд народной дружины и очень тосковала, что время товарищеских судов миновало как-то слишком быстро. Последнее посещение ею районного управления запомнилось коллегам Петрова-Водкина надолго. Леночка обезвредила банду преступников, торговавших просроченными детскими смесями, которые выдавались ими за косметические добавки. Обладая широким кругозором и еще более широкими связями со всеми диаспорами, профессиональными группами и организациями, Леночка установила не только факт подделки, но также адрес цеха, где упаковывали смеси по пакетикам. Петров не хотел расстраивать жену, но аферистов пришлось отпустить, так как все они дружно представили документ о том, что являются простыми реализаторами, а их хозяин давно отправился в бега.
Совершенно другое дело было связано с неполученной Петровым правительственной наградой… Но это не имело значения.
— Привет, — сказал Кузьма, появившись на вахте. — Кто взялся за Наливайко?
— Да не пили, Григорьич, тебя ждали, — улыбнулся прапорщик, забывший о водке из-за печени и финансового кризиса.
— Да нет, у нас женщина погибла. Сейчас только в новостях показывали. Кто был с телевизионщиками?
— А, это? Так они и сейчас там. Записывай адрес… Вызов поступил от соседки, которая выгуливала собаку. Ничего особенного, мы просто утра дождались, чтобы ребята с телика могли оператора похмелить…
— И она все это время там лежала?!!
— Нет, бегала, грелась. Ну, ты, Григорьич, вопросы задаешь, слушать смешно!
— Но она же женщина! — возмутился Петров-Водкин.
— А если бы мужик, то пусть? — изумился дежурный. — Слушай, ты от Ленки своей нахватался, что ли? А туда поезжай. Там у кого-то из наших сегодня выезд на природу, так ребята только рады будут.
Петров-Водкин записал адрес и вдруг вспомнил, что видел погибшую совсем недавно. Да, именно в этом районе, именно в этом. Чтобы не расстраивать Леночку, Петров никогда не сообщал жене, что время от времени видел Афину, а иногда даже здоровался с ней. Она, правда, не отвечала на его знаки внимания, перебегала на другую сторону улицы и быстро скрывалась в подворотне. Так ведут себя люди с нечистой совестью или замутненной психикой. От Афины Кузьма этого не ожидал.
Последний раз Петров-Водкин видел свою подопечную около десяти дней назад. Что-то тогда очень его удивило. Что? Она была пьяной? Она перешла улицу на красный свет? Может быть, она постриглась налысо? Или, наоборот, нацепила на себя чужие волосы? Орала непотребные песни? Волочила за собой парашют? Что? Что было не так и почему он, Петров-Водкин, обратил на это внимание?
Память не хотела подчиняться, она отказывалась идти навстречу хозяину, а он все напрягал голову. Пытался воспроизвести обстоятельства той последней встречи. Почему она ему запомнилась?
— Привет, ребята. — Петров-Водкин невежливо наступил на ногу согнувшемуся эксперту.
— А, это ты, Кузя, привет. Твои наверху. Десятое самоубийство.
— Моя жена сказала, что жертва очень хорошо смотрелась по телевизору, — заметил Кузьма.
— Да, она и сейчас ничего. Но пованивает.
— И никаких признаков душевных волнений?
— Ну, кроме того, что она сиганула с балкона, вроде никаких. А если ты имеешь в виду прижизненные повреждения на теле, то искать уже никто не будет.
— Почему? — удивился Петров-Водкин. — Я собрался этим заняться. Я знаю потерпевшую лет сто.
— Потому что звонили Амитовы! — Криминалист поднял к небу палец и ткнул им в сторону облаков. — Амитовы. Это имя тебе, надеюсь, что-нибудь говорит.
— Они мне уже раз били морду. В цехе.
— Поздравляю, сейчас ты рискуешь получить еще раз. Потерпевшая занимала у Амитовой деньги. И не отдала. Та обратилась в суд.
— А вообще, они подруги, — заметил Петров-Водкин.
— Да, это-то как раз понятно. Из контекста беседы с нашим шефом. Такие подруги, что, кроме «так ей и надо» и «обойдемся без ваших формальностей», никаких других слов не нашлось. А вообще, если приглядеться, тут есть вопросы. Потому что и правда очень хорошо выглядит. Счастливые люди с балконов не прыгают. — Эксперт посмотрел на солнце, нахмурился, чихнул и вытащил из кармана рубашки пачку сигарет.
— Будешь?
— Я наверх, — расстроенно заметил Петров-Водкин. — Посмотрю, что можно сделать.
— Пусть забирают, я уже все сделал.
Петров-Водкин был очень удивлен. С самого утра во дворе большого многоэтажного дома лежит мертвая женщина. Но ни толпы, ни зевак (пять бабушек не в счет, они на лавке, как на работе) — никого. Лежит себе, и пусть лежит. Публика, оказывается, не ходит сегодня не только в театры. Она не посещает и места трагедий. Пожалуй, только на заказниках еще собираются люди. И то для того в основном, чтобы обсудить, что в прошлый раз стреляли с чердака, а в этот — обнаглели и палили прямо из парадного. И управы на них нет, и распоясалась преступность. Но жертва — сама по себе жертва — не интересует никого. И все же Петров-Водкин точно знал, что он обязательно настоит на вскрытии. В прошлый раз он уступил именно в этом. Но сейчас, сейчас доведет дело до конца. И никакие Амитовы, никакой Глебов, никто не сможет его остановить. Доведение до самоубийства — это тоже статья. Доказать вину трудно, но нервы всем тем, кто уничтожил жизнерадостную Афину, попортить можно.
— Привет, — выходя из лифта, сказал Петров-Водкин.
— Мы уже поехали. И дверь опечатали. Все. Самоубилась. Никаких гвоздей. Пишите письма. Или что? — Тот самый, которого Леночка назвала Буцефалом, на самом деле был похож на коня Александра Македонского мало. Внешне — мало. А по сути, был несчастной рабочей лошадью, которая возила взрослых и детей и думала, что все еще похожа на декоративного пони. Сам Буцефал ссориться с начальством не любил, но справедливость была для него определенной ценностью. Иногда он даже был способен для нее на жертвы совершенно бесплатно. Под нажимом обстоятельств.
— Думаешь, там что-то? Нет, брат, ни следов борьбы, ничего подозрительного. Соседки говорят, все на месте, все целехонько. Прикинь, даже баксы никто не тронул. — Буцефал воровато подмигнул Петрову-Водкину, намекая, что склонность к мародерству с их зарплатой — это не совсем стыдно. Почти и не стыдно совсем. — Я не брал. Все описано, опечатано. Матушку вызвали… Все честь по чести.
Петров-Водкин тяжело молчал. Веснушки на его лице слились в едином порыве негодования и стали красными-прекрасными. Жилка на шее опера Петрова начала подозрительно дергаться. Небольшие руки сжались в кулаки.
— Нет, ну, если ты считаешь, что можно, пожалуйста. — Буцефал полез в карман и извлек из него ключи от квартиры.
— Ты же сказал, что описано и опечатано, — расстроенно прошептал Петров. — Ладно, давай сюда, я сам. Сам посмотрю. Идите себе.
Никто из стоящих на площадке возле лифта в смысл этой беседы старался не вникать. Чужая жизнь, чужая территория. Время от времени все районные блюстители порядка совершали не только некрасивые, но и противоправные поступки. И никто никого за руку ловить не собирался. Иногда в каждом просыпался Робин Гуд, это тоже было в порядке вещей. В данном случае Петрова-Водкина было даже жалко. Связываться с шефами, а тем более с Амитовыми — не просто глупо. Опасно.
Легкий вздох — это все, что позволили себе сотрудники на прощанье. Кузьма сорвал печать и вошел в квартиру. Чистой ее назвать было трудно. Но Буцефал и сотоварищи как могли убрали следы своего набега. Нормальное жилье, лучше, чем у многих. Хороший ремонт, как в американских журналах. Одна комната-студия, созданная минимум из трех и кухни. Отсутствие стен и простенков. При хорошем скандале на чердаке весь этот дом мог рухнуть. Гражданка Наливайко умудрилась снести даже несущие перекрытия. На всякий случай Петров постучал по всем поверхностям в поисках сейфов, тайников и прочих кладов. Ничего. Совсем-совсем ничего. Тихо. Гравюры, картины — дешевые, те, что во множестве продаются на бульварах и в скверах. Петров присмотрелся и с удивлением обнаружил подписи «Афина» на них. Оказывается, она еще и рисовала. Должны ли быть наброски? Черновики? Или, как все дилетанты, Афина Наливайко оформила в рамы все, что сумела накропать. Похоже, очень похоже.
Экспозиция работ хозяйки поражала воображение. Здесь были увековечены люди, колбасные изделия, урбанистические пейзажи, животные, морские побережья, закаты, травинки. Петров-Водкин вдруг остановился. Он вспомнил, вспомнил, что ему показалось странным тогда. Она остановилась! Не побежала, не фыркнула — остановилась и чуть наклонила голову. Афина Наливайко впервые за много лет поздоровалась с Петровым-Водкиным. Да, точно. И не в волосах было дело, а в простом повороте головы.
Был ли у нее любовник? Дарила ли она свои картины? Как после всего, что тогда произошло, складывались отношения с подругами? Был ли смысл Амиловой убивать Афину, чтобы получить занятые ею деньги? Сейчас вроде, наоборот, модно убивать кредиторов. Что могло ее расстроить? Что могло порадовать? Как здоровье? Как у нее было со здоровьем?
Кузьма Григорьевич достал блокнот и своим собственным шифром, который разработал для него одиннадцатилетний сын, стал набрасывать вопросы, на которые стоило бы получить ответ. Хотя бы и для очистки совести.
Интересно, а как соседки могут знать, что тут на месте, а чего не хватает? И вообще, может ли сам человек точно знать, сколько у него ложек, вилок, пододеяльников и книг?
— Что? — Кузьме Григорьевичу показалось, что кто-то за его спиной тихо застонал. — Что? Кто здесь? — Он оглянулся по сторонам и на всякий случай опустил руку в карман — пусть преступник знает, что он не лыком шит. — Руки вверх!
То ли стон, то ли писк повторился. Только теперь звуки приобрели черты чего-то неживого, механического, и от этого стало как-то особенно не по себе. Петров-Водкин прислушался. Или это телефон, или будильник. Он прошелся по студии и замер в том месте, откуда звук слышался наиболее отчетливо.
Телефон. Неброский, скорее всего — просто трубка… Так почему Буцефал не описал и его? Не нашел? Не искал. Да, не искал, вот что скорее всего. Простой, обычный аппарат стоял у самой входной двери, и коллегам не пришло в голову поискать другой. Но где же тарахтит? Кузьма Григорьевич нагнулся, встал на четвереньки и пополз на звук. Да, несомненно, трубка валялась под большой кроватью, которая служила, видимо, и гостевым диваном, и столом, и парикмахерским салоном. Да, точно. Петров залез под это грандиозное сооружение и, потянувшись, выловил черную пластиковую трубку.
— Да?
— Не могу, пока больше ничего не могу, — послышался капризный томный голос с детскими интонациями. — Наверное, все пропало? Але? Але? Ты чего молчишь? Ты же сама сказала, что в лепешку разобьешься…
— Уже. Она уже разбилась в лепешку. С кем я говорю? — строго спросил Петров.
— Это я, — пискнула трубка и затихла, отозвавшись через мгновение короткими гудками.
Итак, у нас было дело. У деловых женщин всегда бывают дела. Из-за которых они разбиваются в лепешку и требуют чего-то невозможного от своих сотрудников. Петров-Водкин улыбнулся. Телефон под кроватью мог значительно облегчить задачу следствия. Или запутать. Но проверить его было просто необходимо. Их отделу уже доводилось получать распечатки звонков. В хороших фирмах в квитанции об оплате указывали номера абонентов, в плохих — только название городов. Но если нажать…
— И что ты только делал под кроватью, дружище?
Кузьма Григорьевич вдруг решительно выпустил телефон из рук и резко подтолкнул его ногой. Потом согнулся и полез под кровать. Снова бросил трубку на пол и снова ударил по ней. Терпеливо полез под кровать. Следственные эксперименты Петров-Водкин любил проводить в тишине и одиночестве. Тогда он мог сделать интересные, важные выводы. Как, например, этот: «Телефон болтался под ногами. Он мешал Афине пройти… Она отбросила его с пути. Излишне резко». Нужно проверить на Леночке. Петров-Водкин задумчиво положил трубку в пакетик, а затем в карман. Это уже не вещественное доказательство, но еще не улика.
Нужно проверить на Леночке. А чтобы эксперимент был более значительным, пригласить, наверное, маму и тещу. Что-то ему страшно не понравилось в небрежности Афины, отправляющей «мобилку» в небытие.
Итак, самоубийство? Причем гражданка Наливайко так спешила к месту своего последнего полета, что отшвыривала из-под ног все, что попадалось. Так спешила, потому что боялась передумать? Или что-то другое? Петров-Водкин вышел на балкон. Он вдохнул теплый городской воздух и почувствовал себя спокойнее. Что ни говори, а квартира Афины вызывала разные чувства, в том числе и зависть. Кроме мыслей о работе, в голове у него засела и неизбывная мысль о несправедливости жизни. Ишь, студия… Ишь, устроилась! Зато на балконе у Афины он отдыхал душой — здесь стояли трехлитровые банки, именуемые «бутылями», валялись велосипедные шины, пылились сломанные швабры, дырявые ведра, трехногие табуретки и прочая рухлядь, вынести которую можно было, только организовав специальный субботник. На балконе было хорошо. Только непонятно, каким образом хозяйка преодолела перила? Это же как надо не хотеть жить, чтобы перелезть через это все, не убившись прямо тут на месте? Здесь можно было побить банки, вспороть себе живот древком старого знамени. И все это — еще до полета. А с учетом того, что Афина Наливайко была женщиной грузной, спортом не занимавшейся, вообще непонятно, как все это выглядело.
Петров-Водкин присел на корточки и принялся пристально рассматривать обойно-деревянные материалы, которыми хозяйка все же удосужилась облагородить балкон. Ничего особенного — доски и гвозди, и то и другое выкрашено в темно-зеленый цвет. Его внимание в большей степени привлекли гвозди. Она должна была зацепиться за них — их шляпки торчали от стены на несколько миллиметров. Они просто не могли остаться без добычи. Несколькими штрихами Петров-Водкин зарисовал в блокноте расположение гвоздей. Над этим тоже стоило поработать. Он осторожно снял и положил в пакетик вместе с телефоном обрывки ниток. Картина вырисовывалась, прямо скажем, неприятная. При всех ее связях Амитовой остается только отдыхать. Афина Наливайко — не птичка и не гимнастка. Женщина, конечно, решительная, но чтобы так — у всей деревни на виду демонстрировать свою вспотевшую физиономию и дрожащие руки!..
Чтобы подтвердить собственную догадку, Петров-Водкин направился в ту часть квартиры, где стояла плита. По логике вещей, ящик с таблетками должен быть где-то здесь. В этой стране никто еще не дошел до такого уровня свободомыслия, что бы хранить лекарственные препараты рядом с кроватью. Тем более, что самолечение — одна из любимых русских забав. Соответственно, никто не захочет, чтобы из тумбочки несло мятой, душицей, мелиссой, йодом, мумиё, «волшебным сбором» от всех болезней и прочей гадостью. Выдвинув третий ящик встроенного шкафа, Петров-Водкин понял, что Афина Наливайко не была исключением.
А для того, чтобы спокойно отравиться, имела все возможности.
Петров-Водкин давно не видел такого количества фармацевтических средств.
Афина могла бы облагодетельствовать небольшую районную больницу на двести коек, причем на все случаи жизни. При самых скромных прикидках, которые сделал Петров-Водкин, не особенно разбирающийся в медицине, Афина могла отравиться сразу несколькими средствами. Нет, ничего подобного цианиду или мышьяку она не держала, но снотворных, антидепрессантов, транквилизаторов и прочей ерунды здесь было вполне достаточно. «Уснуть и видеть сны». Это намного более романтично, чем сигануть с десятого этажа, зная, что непременно попортишь личико. «Не женское это дело — такие вот номера», — подумал Петров-Водкин и понял, что делать ему в квартире Наливайко больше нечего.
Его ждали великие дела: объяснения с шефом, который будет категорически против этого расследования, и первая серия экспериментов, к которым еще предстояло подготовить жену.
Петров-Водкин вышел из подъезда и огляделся по сторонам. Разумеется, он уже давно не верил в то, что преступника тянет на место преступления. Если только речь не идет о крупных хищениях, где нельзя останавливаться ни на минуту, но все же.
— Вы у Афинки были? — спросила старушка, делегированная компанией сидящих на лавочке. — Вот вы скажите, биде у нее там есть? А то мы все ходили смотреть, как она отремонтировалась, но в ванную же так просто не войдешь, мы же люди культурные. А любопытно.
— Кви про кво, — загадочно произнес Петров-Водкин.
— Жаба, что ли? — удивилась старушка. — Чё, прямо в биде и жаба? Ой, с жиру бесятся.
— Нет, ничего подобного, — обиделся Петров, причем обиделся сразу и за все. И за неуважение к смерти, и за хамство, и за нос, всунутый в чужие дела, и за общее равнодушие, которым вроде как не должно было страдать старшее поколение. — Ничего подобного. Вы мне лучше скажите, был ли у гражданки Наливайко… кто-то? Ну, понимаете? — Он почему-то засмущался. В цехе по производству ситро, когда он работал с бумажками, все было как-то проще: ни чужой личной жизни, ни приступов деликатности.
Знай себе приторговывай эссенцией и наслаждайся прохладным, сладким напитком.
— А ты нам тогда про биде, — прищурилась старушка. — А тебе официально, через бумажку, или по-дружески, как в кино?
— Как в кино, — согласился Петров-Водкин, понимая, что смерть Афины для всего дома в лучшем случае станет предметом для двухдневных (и это максимум) разговоров, обычным шоу с участием мертвого тела. Его стало знобить. Может быть, тогда, пятнадцать лет назад, не стоило ему так говорить, глядишь, и не сбылось бы сейчас пророчество. Нет, он покачал головой и проследил взглядом за бабулей, которая собрала вокруг себя товарок для общего открытого голосования.
— Все равно ведь дознаетесь. — Она подошла поближе и заглянула ему в глаза. — Так пусть мы тоже в деле справедливости поучаствуем, ага?
— Ага, — согласился Петров-Водкин. — Есть там и биде, и ванна с гидромассажем. Все черного цвета, но воды нет. Напор слабоват для десятого этажа. А вы мне что?
Бабулька сладко вздохнула и зажмурилась. Черная ванна с гидромассажем — это могло потрясти воображение и более искушенного человека.
— Был у ней хлопчик. Думали сначала, что сынок, давно прижитой, из детдома вернулся. Потом думали — усыновила просто. А потом, как обжиматься стали, а Алка за Филю пошла, враз и смекнули, что того… Жених. — Старушка смущенно потупила глаза. — Красивый мальчик, тут уж врать не буду. Или обжиматься она с другим стала? Вот, не упомню. Но месяца два как в последний раз видели. А так — одна как перст, ну совсем-совсем одна. А еще ее на машине подвозили, и по телефону она все время мурлыкала. У нас блокиратор. — Старушка примолкла, явно о чем-то задумавшись. — Может, это… имущество к соседям отойдет? Так я ей спички всегда в долг давала, и вообще по хозяйству советовала, и дверь сторожила, а?
— А вчера был кто?
— Вчера сразу две серии показывали. Мы рано ушли, а вечером уже и не выходили. Не знаю, не знаю, так соседям, значит, не отдадут?
— Нет, мать ее приезжает, — сказал Петров-Водкин. — Из пригорода, — строго уточнил он и снова что-то записал в блокноте. Когда Кузьма Григорьевич наконец закончил с опросом соседей, старушенция заголосила на весь двор:
— Ой, на кого ж ты нас покинула-оставила, о горе горькое, о лихо-лишенько, ой, беда-то какая!
По всему было видно, что через пять минут весь лавочный комитет будет оплакивать свою мечту о разделе имущества и утешаться тем, что хотя бы одним глазком сможет посмотреть на невиданное квартирное богатство.
— Все там будем, — сказала старуха на прощанье. — Если что, я Фенечке-то передам, что ты беспокоился, милок. — Она хитро усмехнулась и вернулась к подругам.
Петров-Водкин почесал нос, по которому только что получил болезненный щелчок. Ему стало стыдно оттого, что он так плохо подумал о старухах. Они не плохие, просто им, этим бедным старушкам, хочется хоть напоследок увидеть в жизни то, что знакомо им только по «Санта-Барбаре».
— И ничего не хочу слушать, — сказал Кузьме Григорьевичу шеф. — В кои веки раз все так ясно, а ты о возбуждении уголовного дела хлопочешь. Дернешь прокурорских — пеняй на себя. Хотя… Хотя им-то тоже наверняка позвонили. Давайте-ка, оформляйте несчастный случай, если не хотите самоубийство, и все. С балкона упала? Ну вот и прекрасно — развешивала простыни и упала, бывает? А?
— Бывает, — согласился Кузьма Григорьевич.
Он вышел из задумчивости только дома, когда буркнул настороженной, застывшей от любопытства Леночке:
— Несчастный случай. Все. Дела не будет. — Буркнул и пошел мыть руки.
Она включила телевизор на всю катушку — вечером снова давали криминальные новости. И обиженно устроилась на диване. Когда сюжет о смерти Афины, названный несчастным случаем, подошел к концу, Петров-Водкин вышел из укрытия и обнял жену за плечи.
— Ты помнишь Станиславского? — тихо спросила она.
— Стоматолога?
— Дурак, Станиславского! Так вот я — как он: «Не верю». Ясно тебе? «Не верю». И не бросай ты это расследование. Ты докопаешься… Все получится. Вот увидишь, — сказала она и загадочно улыбнулась. — Я тут тебе пару версий набросала…
Петров-Водкин практически никогда не отказывал жене. В этом и заключался секрет их добротного длительного брака. Он вскочил с дивана и, похлопав себя по животу, радостно заявил:
— Будем готовиться к следственным экспериментам.
