Глава 12
ВЕРСИИ, РАВНЯЙСЬ — СМИРНО!
— Это опять ты? — Над ухом Петрова проскрипел замученный властный голос. — А ведь я просил… Где документы? Где ордер на арест?..
— Это не арест, — буркнул Буцефал. — Это задержание. И вообще, пошел ты… на… — Буцефал задумался. А ему это было противопоказано.
— Это, между прочим, Глебов, — сухо вставила Марья Павловна, стараясь заслонить сына от любопытных соседей, которые, безусловно, подглядывали в замочные скважины.
— Тот самый, — уныло подтвердил Петров. — Ну… который… раньше…
Глаза Буцефала налились кровью. Он, названный именем коня Александра Македонского, иногда становился очень занозист, не терпел, когда его поучали, например. Он, как нормальный гражданин, знал героев города в лицо. Но не по голосу же. И эта оплошность была особенно обидной. Такая встреча, такие возможности… А он…
— Документы, — рявкнул Буцефал. — На каком основании находитесь здесь и где были во время смерти этой… как ее? А?
— Матвеевой-Глебовой, — подсказал Петров. — Да, где вы были? И почему вы давите на нас, когда мы выполняем свои прямые обязанности?
— Странно, я тебя, кажется, уже предупреждал? — Глебов протянул удостоверение, из которого вылетело сразу несколько визиток и исписанных телефонами листков.
Петров отреагировал мгновенно. Он покосился на Кирилла, отодвинул плечом Марью Павловну и упал на заплеванный пол лестничной площадки.
— Документы в порядке, вставай, Кузя, — предложил Буцефал как-то обиженно. И что это еще за клоунада? Вечно Кузя роняет авторитет и свой, и товарищей…
— Лучше ты приляг, — миролюбиво сказал Петров, делая странные знаки глазами. — Вон там, рядышком, ну… Ложись…
— Простите, что здесь происходит? — Дверь напротив приоткрылась, и чей-то любопытный нос появился на площадке. — Может, взрывчатку нашли? Мы, знаете ли, терактов боимся. Буквально на днях какие-то с чемоданами тут ходили. Надо бы выяснить… Нет? А чего это они лежат? Это милиция? Ой, здрасьте, Марья Павловна, это ваша невестка сегодня отравилась? Вот ужас…
— Всем немедленно в квартиру, — тихо скомандовал Глебов, и дверь соседки мгновенно закрылась. — Кирилл, уведи мать. Хватит цирка… Хватит… И вы тоже, работнички…
Петров вставал медленно. Он покряхтывал, вздыхал, цеплялся подошвами старых ботинок за чужие ноги и делал множество лишних телодвижений. Но выглядел абсолютно счастливым. Его напарник, напротив, быстро выполнил команду и подтолкнул всех участников сцены назад в квартиру.
— Вы, конечно, извините, — сказал он Глебову, — но служба есть служба. Если алиби Матвеева подтвердится, тогда — пожалуйста, тогда — с дорогой душой. Кузя, давай правда в квартиру, дует ведь…
— А можно под залог? И прямо сейчас? — Глебов прошелся по коридору, заглянул в комнаты и устало вздохнул. — Теряем время. Сколько?
Буцефал растерянно прикрыл глаза. Целую минуту он представлял себя богатым человеком. С собственным трактором и домиком в Швейцарии… Всего минуту. Потом он кашлянул, возвращая себя из грез к действительности. Нет, предложение придется отклонить.
— Мы при исполнении. И вас должны вызвать для дачи показаний.
— Это, если эксперт скажет, что Дашу убили…
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь. — Рядом с Глебовым возник рыжий радостный Петров. — У нас уже есть подозреваемый. Фактически — с признанием. Вот внучка ваша Лариса сказала… Сейчас, я тут записал…
— Где она? — Глебов побагровел и стиснул кулаки. — Где она?
— Вышла, — пискнула Марья. — Понервничала, что папу могут арестовать, и вышла…
— Убежала, — весело прояснил ситуацию Петров. — Сказала, что убьет Жанну, и побежала себе… Прямо по ступенькам, без лифта… Очень спешила… Очень…
— Тебя надо было убить в Холодках, — холодно произнес Глебов.
— У попа была собака. Он ее любил, — спокойно, размеренно начал цитату Кузьма Григорьевич. Обычная считалочка-чернушка. Ничего такого. Но Глебов вдруг весь как-то сник, потерялся. — Она съела кусок мяса, он ее убил…
— Ты в этом уверен? — спросил Глебов у Петрова. Спросил так интимно, как будто других людей в квартире уже не было. Буцефал деликатно прокашлялся… Но тщетно.
— Пока нет. Но надеюсь, будут, — пообещал Петров. — А теперь — не мешайте нам работать. И объясните следствию, каким образом предсмертная записка покойной оказалась во внутреннем кармане вашего пиджака.
— А может, она написала ее раньше? — усмехнулся Глебов.
— А вот вы себя и выдали, вот и выдали… — Петров захлопал в ладоши и бурно расцеловал Марью Павловну в обе щеки. — Все слышали?! Миленькая, вы слышали?! Он не спросил, о какой записке идет речь? Он даже не уточнил, о какой покойнице. А значит, знал, и суд присяжных обязательно учтет это…
Петров так разошелся, что прижал к себе Марью Павловну по-родственному крепко. Но тут она подала голос:
— Что вы себе позволяете? Вы кто такой, чтобы… вот…
«Кокетничает. Старая лошадь, а туда же», — удивился Буцефал, а Петров-Водкин виновато втянул голову в плечи. Весь его боевой задор испарился. Сошел на нет… Он, угрюмо посапывая, поглядел на злого, но очень бледного Глебова.
— Да и, кроме того, вам придется доказать, что эту бумагу вы взяли у меня, а не из собственного кармана. И самое главное… Доказывать ведь не придется…
Ах, Леночка… Как же ты оказалась связана с этим хищником? Что у вас общего? Как ты впуталась? Да нет, вряд ли они связаны с Глебовым. Иначе Глебов не вел бы себя так нагло. Конечно, все это было его рук дело — угрозы, шантаж, длящаяся уже пятнадцать лет месть… И Леночка его соучастница? Нет, в это невозможно поверить. У жены, конечно, свои мотивы. Свои цели. Надо ее выслушать.
— А давай затолкаем ему записку обратно, — склонившись над ухом Петрова, предложил Буцефал. — А потом изымем по всем правилам?
— Шептаться неприлично, — сказала Марья Павловна, уже успевшая подкрасить губы и немного припудрить носик. — Заканчивайте, граждане, у нас все-таки горе в семье. — Ее рот был готов для скорби и нравоучений, но морковный цвет все портил, потому что выдавал страстную натуру, склонную к решительным действиям и не склонную к сантиментам.
Буцефал уже топтался в прихожей. Ему надоело. Причем надоело даже привычное раздражение, которое вызывал этот странный рыжий Кузя. В душе саднила обида. И немного ревность. А Кирилла он все-таки арестует. И пусть Петров с его научно-художественными теориями в духе Агаты Кристи не парит ему мозги. Потому что все просто. Если есть мертвая жена, то сажать нужно мужа. А потом разбираться. А тут и жена, и коллега по работе… Все ясно… И никакой Глебов ему не поможет.
— Мы все равно будем вынуждены его задержать, — сказал Петров, точно читая мысли своего напарника. — Эксперт сказал, что дело нечисто. Это только вопрос времени. И сегодня вы не сможете помешать следствию…
— А завтра? — улыбнулся Глебов. — А послезавтра? Кузя, ты же в городе живешь, налоги небось не платишь, по улицам ходишь, кофе на работе пьешь. Ты ужасно рискуешь. Где Лариса? Я спрашиваю, где Лариса? — Он завелся с пол-оборота, потому что наткнулся взглядом на резинку для волос, которую обронила внучка. — Где? Если с ней… — Глебов схватился за сердце. — Если с ней… — Он медленно оседал на пол, но никто почему-то не спешил ему на помощь. Кирилл сидел на кухне и задумчиво пил чай из большой глиняной кружки. Буцефал дальновидно пятился к двери, к выходу, — собрался бежать к начальнику районного управления. А Марья Павловна с застывшей полуулыбкой, выражавшей не то презрение, не то сожаление, смотрела на заметавшегося по квартире Петрова.
— Лекарства! Нитроглицерин! Валидол… Что еще? Давайте же. Давайте…
— Вы убили его, — сообщила Марья Павловна немного ехидно, но очень торжественно. — При свидетелях, между прочим.
Кузьма Григорьевич опустился на колени и, приложив ухо к груди Глебова, уловил невнятный сердечный ритм. Немного поразмыслив, он сунул визитки и записку в карман Глебова, вытащив из него на основе взаимовыгодного обмена упаковку лекарств.
— Ложку дать? — равнодушно спросил Кирилл.
— Обойдусь! — Петров разжал Глебову челюсти и засунул маленькую таблетку под язык. Для быстрого приведения в чувство не хватало нашатыря. Может, сделать искусственное дыхание? А может — по морде. Поскольку никто из домашних не собирался двигаться с места, Кузьма Григорьевич позволил себе дать три увесистых пощечины. Больному это могло помочь. Кузьма подумал, что давно уже ничего не делал так вдохновенно… Он уже приготовился продолжить процедуру. Петров подул на руку и поиграл пальцами. Пусть только придет в себя…
— Полегче! — Глебов открыл глаза и увидел наглую физиономию Петрова. — Опять ты? Не дал умереть? Ну спасибо…
— На тот свет надо отправляться с чистой совестью, — нравоучительно сказал Кузьма.
— Внучка где? Ты?
— Нет. — Кузьма Григорьевич покачал головой. — Тут без меня обошлось, а показания давать придется… Так-то вот… Кстати, а что у нас с чаем? Да я и поел бы, наверное, а то что за разговоры на голодный желудок, Марья Павловна, покормите? — Кузьма решительно направился в кухню.
Петров открыл холодильник, памятуя однако, что за такую вольность Леночка отбила бы ему не только руки, но также печень, селезенку и желудок: холодильник — вотчина женщины, главная вотчина… Вообще, в их семье вотчиной мужчины было все — работа, уборка, деньги, самоутверждение, увлечения, болезни… Сердце сжала невидимая жесткая рука.
— У меня уже начинаются боли в желудке, — предупредил Петров. — Согласен на рулет с грибами, а?
Завтра его могут выгнать с работы, лишить всего, что было дорого и важно. Завтра может произойти все, что угодно. Но сегодня — он взял след. Он шел по следу, он знал, что шаг-другой, пусть дурной, вихляющей походкой, — и он будет у цели.
— Виктор Федорович, у вас есть ключи от квартиры? От этой?
— Разумеется, — сказал Глебов, набирая цифры на мобильном телефоне.
— У кого еще? Ведь дверь не взламывали?
— Она могла быть открытой… — сказал Кирилл. — Из-за Ляли, она иногда не может попасть в замок, очень нервничает… Могла быть открытой. Ешьте, ребята, ладно… И это… Извините, не так я себя повел… У меня были ключи. У мамы, у Жанны, кажется, тоже. Но дверь могла быть открытой… Она — жена моя, ребята… Даша — моя жена… — Он выглядел потрясенным. Похоже, до него стало доходить.
Петров увидел, что Глебов вдруг поморщился и отвернулся… Он все никак не мог дозвониться? Или передумал? И куда, вообще, он звонит?
— Мне мама позвонила… Я был там. В офисе, — объяснял Кирилл.
— Он опечатан, — обрадовался Петров, вгрызаясь в бутерброд, который сочинил себе сам. — Не обманывай…
— В своем, в тренерской, в общем, — уточнил Кирилл, тупо разглядывая пастушку на чашке. Рисовал ее большой любитель Брейгеля — у милой девушки было лицо коровы. Может, символ? — Я не поверил… Афина — тоже умерла. И Даша… Значит…
— Вот именно, — буркнул Буцефал, который никак не хотел расстаться с дверью. — Вот именно. Лечиться тебе надо, вот что…
— Алло, Наташа? — закричал Глебов. — Наконец-то. Лялечки у тебя нет? А Жанны? А сама ты как? А Катя?..
Кирилл вдруг съежился и втянул голову в плечи. Буцефал одобрительно хмыкнул: «То-то же». А Марья Павловна достала стерильный накрахмаленный платок и утерла несуществующую слезу:
— Главное, что мы — вместе…
— А вместе мы — банда, — добавил Петров. — Ладно, ребята, вы тут пока сами, без нас. А мы пойдем. — Он вздохнул. В конечном итоге Леночка была дороже… Нужно только пораскинуть мозгами, понять, как все это было. Объяснить, как Лена связана со всей этой историей. Охотничий азарт почему-то пропал. И Кирилла стало даже жалко. Похоже, что его совсем-совсем не радовало богатое наследство, доставшееся ему после жены…
А Петрову необходимо было спасать Ленку. Потому что птенцы из гнезда Глебова стали выпадать с удивительной регулярностью. А она, жена, хоть и не была таким птенцом, но что-то, видно, знала… Леночка была в опасности, а любое промедление было действительно подобно смерти.
Сердце Кузьмы Григорьевича колотилось. Дурные бабы — бестолковые, циничные, неумные, но отчего-то их было жалко.
Серия несчастных случаев? Смешно слушать! Смешно слушать, даже если такие глупости нашептывает собственный, испуганный до крайности, внутренний голос.
«Немедленно приезжай. Обязательно. Немедленно. Обязательно. Сейчас же. Приезжай. Иначе…»
Она могла ему угрожать. И она могла воплотить свои угрозы в жизнь. В их отношениях она сразу оказалась главной. «Не думать, не мыслить» — этот девиз Руслан придумал себе не сегодня. Сегодня нужно было ехать — обязательно и немедленно. Эти отношения стали его тяготить. Но он послушно находил время для встреч с ней. Она была манкой. Она была другой. И Руслан, не обращая внимания на собственные страхи, несся к ней через весь город, чтобы просто припасть к ее ногам. Она обладала удивительной силой. Она была похожа на алмаз. Уничтожить ее могло лишь собственное внутреннее пламя. И все же Руслан начал тяготиться ею.
«Не думать, не мыслить, не анализировать». Он, мальчик из семьи очень пьющего инженера и очень педантичной работницы социального обеспечения, на сегодняшний день контролировал сеть бензозаправок, несколько «пищевкусовых», в смысле водочных, предприятий, имел отличный «опелек» и квартиру в многоэтажном элитном «зазаборном» доме. Сегодня Руслан был зятем великих и всемогущих. А вчера он просто носился по городу на роликах или на велосипеде, часами пропадал в «Интернет-баре», занимался созданием рекламных роликов и был свободным, нищим и счастливым. Он мог себе позволить все, что угодно, и даже не предполагал…
«Приезжай. Иначе…» Да, она могла все сломать, все разрушить. Одним движением пальцев, буквально щелчком. Без всякого труда… Для нее без всякого. И Руслан тут же получил бы назад все, что потерял, — свободу, Интернет и нищету… И все же он ехал, мчался, волновался и по-настоящему хотел ее видеть. И иногда — убить. Хорошо, что встречались они нечасто. Она как бы не злоупотребляла своей властью. Хотя наверняка догадывалась о ней.
«Не мыслить, не думать, не анализировать» — иногда не получалось. Внутри сидел черт, который считал прибыли и убытки. Причем доходы он считал по одной шкале — моральной, а расходы по другой — материальной. Получалось, что сладкая мягкая постель не стоила ничего. Но переехать в квартиру к сильно-сильно пьющему безработному инженеру и начать все заново в этом городе было невозможно.
Руслан продался. Продался задорого и, как выяснилось, навсегда. До гробовой доски одного из участников сделки — его самого, жены Катеньки, тещи или дяди Дамира. Про «навсегда» Руслан понял на похоронах тестя, которого живым ему видеть не приходилось.
Но похороны были роскошными. Когда «подснежника»-бомжа опознали как бывшего мужа Амитовой, дядя Дамир приложил все силы, чтобы он упокоился не только с миром, но и с почетом. На центральном, немножко еврейско-цыганско-бандитском кладбище собралось изысканное общество. Ему, обществу, показали дубовый гроб с окошком на крышке (на кой черт оно было нужно, если лица покойника все равно никто не видел), опускающий механизм, а не привычные простыни, черные шляпы с вуалями, а не примитивные косынки и ленточки. И еще было много сирени… Руслан отлично запомнил удушающий, слишком густой и волнующий запах этих цветов, которыми была устлана последняя дорога тестя. Тогда только Руслан нарушил протокол и принес тюльпаны. Дядя Дамир отозвал его в сторонку и нервно вырвал из рук цветы:
— Неужели ты думаешь, что я не мог бы привезти из Голландии самолет роз? Но если люди решили — сирень, значит, должна быть сирень.
— Хорошо, что не подснежники. — Неудачная шутка Руслана застряла в горле. Глаза дяди Дамира стали холодными и острыми, как лезвие ножа.
— Ну-ну, — сказал он.
На панихиду пригласили друзей покойного и предоставили им слово. Но те, подталкивая друг друга к микрофону, могли только размазывать пьяные сопли по лицу и бормотать: «Наш Толяныч, кореш наш, Толичек, все забогатеть мечтал, вот и забогател. Как же мы без тебя теперь заседать в Думе будем…» Бормотали, а сами косились в сторону, на бутылки, которые решено было оставить на могиле. Несколько слов сказала теща — Наталья Ивановна. «Прощайте, папа», — пролепетала смешливая Катенька. Дядя Дамир поморщился и достал из папки заранее подготовленную речь, из коей следовало, что дорогой покойник нанес своим уходом ощутимый удар не только отечеству, но и человечеству в целом. После каждого абзаца кореши умершего нервно перешептывались, отказываясь верить, что все это говорится об их Толяне. Наконец, люди Дамира вынуждены были отвести их в сторонку и вразумить.
А на поминки пригласили не всех — только избранных. Руслан вошел в их число. Ему простили тюльпаны, так как были страшно благодарны за внучку, которую Катя принесла в семью. И за его терпение. Он не поднял скандала, узнав, что у Кати гонорея. Правда, дядя Дамир собственноручно прибил племянницу так, что на скулу ей накладывали швы. Но в целом ничего — Руслану подарили новую машину и сочли инцидент исчерпанным. Там, на поминках, впервые зашел разговор о том, что пора Наташе во власть, в депутаты, в настоящую серьезную жизнь. И Руслан снова скомандовал себе: «Не думать», потому что мыслишка зародилась простая, но очень страшная — ведь негоже депутаткам иметь в мужьях бомжа. Чтобы мысли не отражались на лице, Руслан быстро напился. Он старался не поднимать головы. А когда поднял, то увидел призрак. То есть это был не призрак, а настоящая, живая Жанна, которую зачем-то (не иначе для проверки) тоже привезли на поминки. Внимательный дядя Дамир заметил, должно быть, что Руслан избегает семейных глебовских мероприятий, стараясь не встречаться с Жанной.
— А где оркестр? — спросил Руслан, обведя мутным взором присутствующих. — Почему без музыки? Я прошу, хоть ненадолго, боль моя, ты услышь меня…
— Тихо. — Катя дернула его за штанину. — Тихо, на тебя все смотрят.
— Кто? — Руслан вытянул шею. — Слепцы и старцы? Это все Гомеры… Катя, это Гомеры, Мильтоны и Паниковские. — Он видел только глаза Жанны. Чужие, спокойные, безучастные.
Она бросила ему взгляд — в качестве гуманитарной помощи: «На тебе, убоже, что мне не гоже».
— Неправда, — громогласно заявил Руслан. — Это я ее бросил.
— Тихо, идиот, — горячо зашептала Катя. — Дядя Дамир подумает, что ты бросил меня. Понимаешь? Заткнись!
— А кто это — дядя Дамир? Ему в Америке бы руки никто не подал. Это здесь он — звезда Востока. А там — примитивный преступник, мошенник и гангстер. — Эту фразу Руслан выдал шепотом, сработал, видно, защитный механизм. А Жанна опять поглядела на него, теперь уже нежным, пронзительным взглядом.
Сердце Руслана забилось быстрее, а потом вдруг остановилось. Онемели плечо, лопатка, перед глазами пошли синие и красные круги, стало темно и страшно.
— Она — убийца, — прошептал Руслан, почти теряя сознание.
— Если бы ты был красной девицей, я бы подумал, что тебе стыдно, — сказал дядя Дамир, нависая над лежащим на столе, лицом в тарелке, Русланом. — А так, мальчик, давай выйдем и поговорим как мужчины.
Два крепких молодых человека подняли Руслана со стула, вытерли ему физиономию, осторожно расчесали волосы и донесли до беседки, которую строили в саду дяди Дамира по итальянскому проекту какого-то правнука Растрелли. Скорее всего, конечно, мошенника.
— Мальчик, — сказал дядя Дамир. — Если тебе плохо в нашей семье, у тебя есть выход. Мы на этом свете никого не держим. Но очень дорожим святыми узами крови. Ты понял меня? Ты хорошо понял меня? — В глазах дяди Дамира смеялась смерть. — Катя — хорошая девочка. Я ее люблю. Но — избалованная. Ты, как муж, имеешь право ее наказать. Ты понял меня, мальчик? А Жанна Юрьевна… Ты правильно сделал, что ее оставил. Когда такой человек, как Глебов, имеет к женщине интерес, стоять у него на дороге — бессмысленно. Ты не подходил ей, зато очень подошел нам. Мы любим твою дочь, мы ждем от тебя сына…
Голос дяди звучал все тише, все отдаленнее, и Руслану становилось все яснее — это навсегда. Навсегда.
Руслан прожил с Жанной пять лет. И все эти пять лет всей душой презирал Кирилла. Стареющий плейбой с сытым масленым взглядом. Однажды женившись на Глебове, он всю жизнь прожил в состоянии латентного гомосексуализма. Потому что Виктор Федорович имел его как хотел. И как не хотел. Жанне, казалось, было все равно. Но Руслан мучился ревностью и непониманием: «Что она в нем нашла? Почему так долго терпела? И почему сейчас продолжает с ним общаться?» Кирилл — живущий подачками, никчемный, ничтожный, отвратительный тип. Как же он его презирал… Презирал, чтобы не чувствовать ровней. Впрочем, Руслан продался дороже.
Потому что Катя оказалась неуправляемой. «Это — от жажды жизни, — всякий раз оправдывала ее теща. — Ну что моя девочка видела в детстве? Теперь наверстывает». Судя по всему, Катюша начала наверстывать еще лет в пятнадцать. Однажды в порыве откровенности она рассказала Руслану, что самый большой кайф в похождениях по чужим постелям она получает от двух вещей. Во-первых, представляет себе лицо дяди Дамира, который когда-нибудь обо всем узнает. А во-вторых, наблюдает лицо партнера в тот момент, когда сообщает ему о своем далеко не простом происхождении.
Если бы это была посторонняя женщина, он бы, наверное, даже уважал ее за ясную позицию и общественный вызов. Но это была его жена. Мать его дочери. И ощущения от ее откровенности и смелости не относились к разряду приятных. «А ты не давай ей денег», — однажды посоветовала теща. И жестоко ошиблась…
«Приезжай. Обязательно. Иначе…» Теперь эти угрозы были не так уж и страшны. Но он ехал, чтобы взглянуть в ее странные, дикие, любящие глаза, чтобы прикрыть ее собой, чтобы испытать вновь странное, страшное чувство. Она была единственной женщиной, для которой Руслан всегда был самым главным мужчиной. Вне кланов, семей, связей, денег и крови. И иногда он готов был за нее умереть.
В принципе с Катюней можно было прожить долгую и счастливую жизнь, если бы она сама выбрала себе мужа. А пока она выбрала себе профессию. Руслан узнал об этом совершенно случайно. В сауну вызвали очень дорогих девочек, которыми «банковало» одно уважаемое рекламное агентство. Хозяйку рекламного агентства Руслан знал лично. Она была одной из «дочерей генерала Глебова» и казалась Руслану безобидной курицей. Теща ее недолюбливала, а Жанна — равнодушно терпела. Правда, ни та, ни другая, ни сам Руслан не знали о ее круто поставленном бизнесе.
Когда Катя появилась в парилке, Руслан замер, представив себя лежащим в дубовом шикарном гробу с простреленной башкой. «Мы ценим кровные узы» — достойная надпись на могиле того, кого убили за связь с проститутками. Только Катя почему-то была абсолютно голой. И перепугалась при виде мужа не меньше. Сознание — это механизм, который размыкает рефлекторные дуги. Когда-то Руслан мечтал о карьере программиста, венцом которой должно было стать создание искусственного интеллекта. Для умной машины придумали это определение сознания. «Горячо — отдерни руку, это дуга. Горячо — не прикасайся, это разомкнутая дуга». Руслан смотрел на жену, как животное, интеллект временно задремал.
— Что ты здесь делаешь? — это был самый глупый вопрос, который можно было задать.
— А ты? — ответила она.
— Мы заказали проституток, — быстро произнес Руслан.
— Я приехала, — сообщила Катя. — Выбери меня, и пойдем поговорим, — предложила Катя, бледная, несмотря на стоградусную жару. — Не волнуйся, я работаю только с презервативом. И вообще, ты же не даешь мне денег. И мама не дает. — Она нежно обняла его и потащила к бассейну. — Не осуждай меня. Я же тебя не осуждаю. И не выдам. — Она нырнула и схватила его за ноги.
Руслан задумался и чуть не захлебнулся. Кажется, дядя Дамир не возражал против маленьких мужских шалостей?
— Тебя убьют, Кать. Они убьют тебя, если узнают, — сказал Руслан, когда они с женой сидели в предбаннике и курили. — Ты понимаешь, что дядя Дамир не допустит? Ты понимаешь, сколько денег он угрохал в твою мать сейчас и сколько вложит еще?
— А кто им скажет, ты? — Она мягко улыбнулась и чем-то неуловимо напомнила Руслану ту, другую, «нелюбимую, но дорогую». — Ты — не предатель. Да и я — не дура. Баш на баш, дорогой муж.
— Дура, как раз дура. Ты же не одна работаешь. Ты работаешь на фирму!
— На тетю Афину? Ну и что? Она тоже не самоубийца… Она не скажет… — Катя задумалась, что случалось с ней крайне редко. — А может, и скажет… Но тогда разве не проще убить ее? И Кирилла…
— Что? — Руслан подавился дымом. — Так это семейный бизнес? И Глебов знает? — Он схватил жену за плечи и начал трясти, чтобы активизировать ее умственную деятельность. — Что ты наделала? Ты что, совсем спятила?! Они убьют всех. И тебя в том числе. Или в психушку — навсегда. Это добавит теще имиджу. Дочь — в больнице. У нас люди сердобольные. Это Глебов? Это его партия? Как здорово тебя купили, детка.
— Слушай, а ты меня совсем не любишь, — спокойно сказала Катя, похожая на маленькую девочку-кореянку или на вьетнамку с прядильной фабрики. — Ничего, что я тебе изменяю? Ты бы мне хоть по морде заехал для порядка…
— Катя, тебе есть кому заехать. Ты… — Он обнял жену за плечи и ощутил странную нежность к глупой распутной девке. — Ты — моя семья. Мне тебя очень жалко.
— И себя, — добавила Катя. — Хотя нет, меня убьют, а ты останешься безутешным вдовцом при нашей дочери. Это тоже добавит имиджу. Будешь как Кирилл.
— Которого тоже убьют, — сказал Руслан.
— И Афину, — развеселилась Катя.
— И Глебова, — выкрикнул Руслан.
— И… — Катя промолчала и погладила мужа по голой подростковой коленке. — И всё. Все остальные останутся в живых. Слушай, если ты такой умный, то почему ничего не сказал мне раньше? Теперь мне будет страшно… Зачем ты меня пугаешь? — Она капризно надула искусанные губы. — Когда меня пугают, я становлюсь похожа на дядю Дамира. Знаешь, какой он трус? Он всех своих друзей заказал, потому что страшно их боялся. — Катя начала хмурить лоб, помогая выйти на свет Божий мысли. — А если…
— Ничего не «если». Прекращай. Давай уедем. Хотя бы до выборов. Подальше. В деревню.
— А почему не в Европу?
— Потому что дочь кандидата в депутаты должна ходить голая, босая, простая, полуголодная.
— Слушай, ну я же именно такая, — весело сказала Катя. — Потому вот и зарабатываю.
— Катя! Афина — идиотка, она будет шантажировать твою мать. Имей это в виду. И Кирилл тоже будет. Он — зять Глебова, он страха не знает. Ему все сойдет с рук. — Руслан услышал голоса своих приятелей, которые потихоньку выползали из парилки, и посадил Катю к себе на колени. — Давай отрабатывай, голубушка.
— Мне что-то страшно.
Руслан обнял жену и почувствовал, как ее бьет короткими очередями нервная дрожь.
— Мне что-то плохо, — выдохнула она и мягко прижалась к плечу. — Я не думала…
Да, она не думала. Она не умела думать. Может быть, пьяное зачатие виновато, может быть, что-то другое. Ведь их дочь, их с Катей дочь была умницей, она уже рвала газеты и журналы, изображая, что активно их пролистывает. Она уже знала, как себя вести в обществе, и на горшок она стала проситься чуть не с девяти месяцев. Нет, не может быть. Гены ни при чем. Это баловство. Она не думала. Самое интересное, что никому из членов семьи такое не могло бы просто прийти в голову. Потому что — это невозможно. Если бы они могли только предположить, что послесвадебная гонорея — это не случайно, то за Катей следили бы денно и нощно, она вообще бы никогда не выходила из дому. Но вряд ли дяде Дамиру могла прийти в голову мысль, что его племянница имеет столь изысканное и экстравагантное хобби…
— Поехали домой, — прошептала Катя, когда приятели Руслана присоединились к ним в предбаннике.
— Да, мы отчаливаем. Нам очень понравилось, — хмыкнул Руслан и, закутав Катю в простыню, вынес ее в холл, к гардеробу. — Приедет начальник — расплатитесь. — Руслан выдал охраннику деньги. — Я забираю ее на ночь.
— Мне надо подумать, мне надо подумать, — бормотала жена всю дорогу. — Может, и обойдется. — И что-то жесткое, новое, непривычное проскакивало в ее интонациях.
«Немедленно приезжай. Сейчас же. Иначе…» А что могло быть иначе? Теперь, когда Руслан знал все. Иначе могло быть только с ней. С ней… Сразу после случая в бане Руслан зачем-то поведал Жанне страшную тайну Катьки. Ему просто надо было об этом кому-то рассказать. Она лишь пожала плечами: «У каждого своя жизнь. Может быть, ей нравится». На лице не отразилось ни удивления, ни отвращения — ничего. А потом она сказала: «Это тебя Бог наказал».
Только Бога Руслан уже не боялся. Расплывчатый и потерявшийся между исламскими родственниками и православными корнями, он был очень далеко от той жизни, в которой Руслан осваивал свое новое место. Гораздо страшнее Бога были глаза дяди Дамира — моложавого, бездетного, циничного и очень улыбчивого убийцы. Впрочем, последние пять-шесть лет Дамир старался работать без крови. Ну только в самых крайних случаях, только по необходимости. Ситуация с Катюшей могла оказаться как раз такой — крайней. Иногда он думал, что, по-хорошему, для ее же пользы, Катю надо было упрятать. Причем психушка — это самый мягкий, удобный для всех вариант. Правда, что тогда делать Руслану? Жена — сумасшедшая, наследница — в полном младенчестве и в порядке… А муж? А муж может стать всем помехой. Его сочтут причиной нервного заболевания жены. И станет тогда муж хладным разложившимся трупом…
— Я прошу тебя, Катя, не надо, не работай. Не занимайся этим… — Лишь однажды Руслан позволил себе еще раз заговорить с женой на эту тему. Когда понял, что это — вовсе не детство, не вызов, а призвание. Любимое дело. — Не надо, Катя. У нас растет дочь. Мы обещали сына.
— Ага, — улыбнулась она. — Наследника. Сейчас все помешались на наследниках. На продолжателях рода. Только я не хочу этого. Милый мой Русик! Давай лучше разведемся…
— Это невозможно, — пробурчал Руслан.
— Ну да, конечно. Семья! — Катя понимающе вздохнула. — Только я не подряжалась. Тебе придется с этим смириться. Такое мое условие. А со своими проблемами я разберусь сама. — И в глазах снова мелькнул хищный, злобный, совсем дядюшкин огонь. — Мне нравится, как я живу. А если что, пусть Дамир им всем отрежет члены. Слушай, у меня такой список, что сегодня мы можем развернуть свое дело…
— Мы? — Руслан чуть не вскипел от ее наглости. Все-таки как-никак она была его женой.
— А почему нет? Ты же не ревнуешь? Тебе же все равно? И это даже не рога.
— Дура! Дура! Дура! Тебя сдадут с потрохами! — закричал Руслан и больно сдавил Катино плечо.
— Ты портишь мне товарный вид. — Она дернулась, но осталась абсолютно спокойной. — А по поводу Афины ты прав, она уже намекает. У нее нелады с матерью… Кафе, кредит… Но думаю, что этим козырем она не станет разбрасываться. Прибережет до парламентской сессии.
И сердце Руслана едва не остановилось. Это был не приговор, а самый настоящий конец. Тетя Афина не станет ждать сессии. Она не настолько умна и расчетлива, чтобы оценить свои будущие преимущества. Она живет здесь и сейчас. Живет. Живет? Руслан посмотрел на жену. Она спокойно и сосредоточенно выщипывала волосы под круглыми детскими коленями.
— Кстати, ты мне муж или не муж? — спросила Катя, поглаживая себя по тонким, чуть кривым ногам.
Он был ей муж. Он обязан был им быть, потому что не видел другого выхода. Потому что для него, для Руслана, жизнь могла продолжаться только в одном случае — при сохранении статус-кво. Он был уже не рад этому. Но он сам загнал себя в эту ловушку. Он был ей муж. И другого выхода просто не было.
Только теперь вот он ехал для того, чтобы окунуться в море по ту сторону своей жизни. В мелкое, теплое море, которого нет на карте. Его вообще нигде нет. И только он, Руслан, знает, как найти его теплые воды, его мягкую призрачность, его легкую предштормовую зыбь.
«Приезжай. Немедленно. Обязательно. Иначе…» Что иначе? Уже ничего не может быть иначе. Потому что другого выхода нет. Потому что… Между тем и этим нельзя перебросить мост. Но для того, чтобы чувствовать себя живым, Руслану нужно было время от времени окунаться в чуть соленые воды открытого им самим моря.
Это ему было необходимо. Это должно было случиться. Он научился нырять без акваланга. Осталось только разделить судьбу Ихтиандра. Руслан улыбнулся и резко затормозил…
