Глава 3
Из-за своей новой работы Федор вставал рано.
Обычно уже в шесть часов утра звонил будильник.
Потом Саша сквозь дрему слышала, как шумит вода в ванной, шкварчит яичница на сковородке, свистит чайник. Федор всегда забывал снять свисток с носи-ка чайника. Так что сразу за свистком раздавалось громкое короткое ругательство, и наступала тишина – это Федор срывал свисток и обжигался сильной струей пара, которую уже ничто не сдерживало.
Тут обычно просыпалась и Саша. Она лежала с закрытыми глазами, ожидая, когда муж уйдет. И только потом засыпала снова.
Но в это утро все было по-другому. Девушка проснулась оттого, что Федор легонько потряс ее за плечо:
– Саня, откуда эти деньги?
Спросонья она не поняла, что случилось. Потом увидела, что муж держит в руке стодолларовую бумажку. Саша вздохнула:
– А, это твои алименты.
– Мои алименты?! – Он не верил своим глазам, снова и снова разглядывал деньги. – Ты что, заняла у кого-то?
– Зачем? Я их заработала. – И Саша поглубже залезла под одеяло. Она надеялась, что расспросы на этом закончены, но Федор, видно, думал иначе. Он сдернул с нее одеяло и, тряхнув девушку за плечи, заставил ее сесть.
– Ну, ты что?! – возмутилась Саша. – Мне же холодно!
– Где ты их взяла? – Федор чуть ли не тыкал ей в глаза бумажкой. – Откуда? Я, по-твоему, альфонс?! Значит, ты заняла для меня деньги, чтобы заплатить алименты? Не могла ты их заработать!
Ты же ничего делать не умеешь!
Такого оскорбления он ей еще не наносил. Саша сразу ощетинилась, всю сонливость как рукой сняло. Она вспылила:
– А, ну конечно, я же бездарность, я никто, а ты потомственный скульптор! И все же я их заработала! Вон, полюбуйся! – И она указала на мольберт, где стояла изуродованная картина:
– Мне заплатили за реставрацию! И мне заплатили куда больше, чем сто долларов, если хочешь знать!
Федор молча смотрел на нее. Она видела, что он ей не верит, и не могла понять почему. Взгляд у него был какой-то странный. В нем было все: растерянность, злоба и даже… Саше показалось, что муж чего-то испугался.
– Ну что ты ко мне прицепился? – уже спокойнее сказала она, выбираясь из постели и накидывая на плечи халат. – Я не могу принять заказ на реставрацию? Ведь я же это делала, и ты не удивлялся.
В чем дело-то?
– В чем? – почти так же спокойно спросил муж.
Но это было какое-то жуткое, ненатуральное спокойствие.
– А дело в том, что ты мне отомстила.
То, что Саша услышала вслед за этим, было так дико, что она никак не могла завязать пояс своего халата. Руки у нее тряслись, но она с бессмысленным упорством теребила узел, который все время распадался. Федор тем временем объяснял, что он все понял. Что Саша решила отомстить ему за то, что он не ночевал дома. Что она той ночью встретилась с одним из своих московских дружков, поразвлекалась с ним да еще и деньги за это взяла. И что Саша может не тыкать его, Федора, носом в эту линялую тряпку, которую она для отвода глаз поставила на мольберт. Там нечего реставрировать, этот холст осталось только выкрасить и выбросить! Последних слов Саша не выдержала. Она истерически засмеялась – резко, гортанно – и сама испугалась этого странного смеха. Зажала рот ладонью и бросилась в ванную. Запершись в ванной, она наконец разрыдалась.
Ей было уже все равно – возьмет муж эти деньги или бросит ей в лицо. Уплатит он алименты или ее родители останутся без телевизора и холодильника. Восстановит она картину или нет… И все, что будет потом, ее тоже не волновало, или, по крайней мере, Саша так думала сейчас. «Жизнь отравлена! – Она всхлипывала, пыталась остановиться, но у нее ничего не получалось. Саша умылась ледяной водой, на миг умолкла, но тут же зарыдала с новой силой. – Все отравлено, и так быстро! И так ужасно! Значит, я урод, я не могу приспособиться к семейной жизни, мне всегда это говорила мама… Я думала, это не правда, я думала, что стоит встретить человека, которого я полюблю… И я все выдержу, у нас все будет хорошо, долгие годы, а не пару месяцев, всегда! И ничего, ничего не получилось! Я его.., ненавижу! Не надо было жениться, это не для таких уродов, как я и он…»
Федор уже несколько минут стучал в дверь ванной, но Саша ему не открывала. Она уже не плакала. Сидела на холодном бортике ванной, пустив в раковину сильную струю воды, и рассматривала свои потрепанные, испачканные краской тапочки.
Она решила сидеть так, пока муж не уйдет. Но Федор стучал все сильнее:
– Пусти! Открой, что ты там делаешь?
– Ничего! – мрачно ответила Саша.
– Пусти меня! – Федор опять заколотил в дверь. – Я еще не побрился!
– Подумаешь, – бросила девушка. – Сторожу бриться не обязательно.
Федор стукнул в дверь еще раз, выругался, и минут через десять Саша услышала, как за ним захлопнулась входная дверь. Она посидела в ванной еще немного, опасаясь, что это только уловка и муж может вернуться. Ей вспомнились его рассказы о том, как отец ревновал мать и в такие минуты избивал ее всем, что под руку попадет, – от сапога до сковородки с жареной картошкой. Мать Федора, однако, спуску мужу не давала, так что затяжные драки были обычным явлением в их семье. "Так Федор и меня может избить, – подумала Саша, прислушиваясь к наступившей тишине. – А если еще и напьется…
Нет, как это ни глупо звучит, а надо было слушать маму. Неужели она в нем это с самого начала разглядела? Правду говорят, любовь слепа. Приревновал к пустому месту, дурак! А я-то, идиотка, думала, что он мне спасибо скажет за эти деньги!"
Однако, выйдя из ванной, Саша обнаружила, что деньги Федор унес. Это разозлило ее еще больше:
«Значит, покричал он для проформы, чтобы не благодарить! Конечно, у него бы язык отсох сказать мне спасибо! Он не альфонс, извольте видеть! Если бы он еще алименты из этих денег заплатил, а то возьмет и пропьет!»
Она взглянула на часы. Ей давно уже не приходилось вставать в такую рань. Глаза резало – не то с недосыпа, не то от слез. Девушка прямо в халате улеглась на постель, укрылась до подбородка и закрыла глаза. Она уснула незаметно для себя и проснулась, когда в комнате было совсем светло.
Саша встала, выпила чаю, постояла немного перед проклятой картиной и еще раз убедилась, что она уничтожена бесповоротно… Непосвященный человек и впрямь мог принять этот холст за простую грязную тряпку. Девушка рассмотрела сделанные с картины снимки и положила их в сумку. Подумав немного, положила туда же оставшиеся деньги. У нее осталось всего шесть дней до визита заказчицы.
Конечно, можно плакать, убиваться, можно было на все наплевать и ждать приговора… Но Саше было легче чем-то заниматься. Особенно сейчас. Невыносимо оставаться в этой квартире. Они с Федором никогда не были здесь счастливы. Даже в то время, когда денег еще хватало, родители примирились с зятем, а Саша надеялась, что сумеет зарабатывать на жизнь своим искусством. "А где мы были счастливы? – спросила себя девушка, взглянув на уличный градусник и одеваясь потеплее. – У моих родителей?
Ну, уж только не там. В Питере, на Фонтанке?" Да, те времена вспоминались ей как что-то светлое, милое, беззаботное. Но девушка сама себе признавалась, что та жизнь была в чем-то игрушечной. Они играли в мужа и жену, играли в то, что ведут хозяйство, играли, что собираются пожениться… «Пока не доигрались!» Саша почувствовала, что на глаза опять наворачиваются слезы, и запретила себе даже вспоминать о прошлом.
Она достала записную книжку и открыла ее на странице, куда записала телефон магазина Альбины.
Она помнила, что на двери магазинчика было обозначено, что он открывается в десять утра. Судя по всему, хозяйка уже должна быть там. И Саша не ошиблась в своих расчетах. Альбина не только оказалась на месте – она сразу вспомнила вчерашнюю посетительницу и с живым интересом воскликнула:
– Ну как, встречались с Катериной? Как она там, еще не совсем с ума сошла?
Саша предвидела эти расспросы. Она честно передала содержание своего вчерашнего телефонного разговора. Альбина выслушала ее, не прервав. Даже когда Саша замолчала, Альбина продолжала молчать. Наконец она медленно произнесла:
– Ну, насчет того, что их отравили, я сомневаюсь. Кому они нужны? А вот оставить свечку и угореть от дыма они вполне могли… Катя сама могла бросить на пол сигарету, а там уж… Свечка или окурок, какая разница! Бедный мальчик! А я ничего и не знала… – Она помолчала еще, как бы обдумывая услышанное, и затем неожиданно предложила:
– Знаете что? Давайте съездим туда! Вы же интересовались Корзухиным!
– Зачем? – удивилась Саша. – Там все сгорело, и нас туда вообще вряд ли пустят.
– Вы что, сумасшедшей тетки испугались? Чепуха! У них вся семейка по женской линии с придурью! – подбодрила ее Альбина. – Это Катина тетка, да и то, кажется, не родная. Жила в том же квартале и отравляла бедной женщине жизнь, ходила в гости, советы давала. Черт, неужели она теперь стала наследницей?
Последняя догадка, неизвестно почему, окончательно завела Альбину. Она сказала, что выезжает максимум через час и если Саша хочет взглянуть, как жил ее любимый Корзухин, – это последняя возможность. И Саша скрепя сердце согласилась подъехать к магазинчику Альбины к назначенному часу, чтобы оттуда отправиться на квартиру Корзухина.
Ровно без пяти минут одиннадцать она открыла дверь магазинчика. Альбина была готова выходу.
Сегодня на ней был тяжелый синий балахон, плечи украшала пестрая вязаная шаль, а голову – все тот же уродливый пегий пучок. Увидев Сашу, она взмахнула огромной лакированной сумкой:
– Не проходите, ждите на улице, я сейчас запру!
Альбина вышла на улицу без пальто, что очень удивило Сашу – мороз стоял крепкий. Но оказалось, что у нее неподалеку припаркована машина.
Это был иссиня-черный «крайслер», новенький, но очень грязный. Альбина уселась за руль, Саша рядом, и занялась прогреванием мотора. Все это время она молчала, поджав губы и явно о чем-то задумавшись. Саше тоже не хотелось разговаривать. Она чувствовала себя очень неуютно. С одной стороны, Саша знала – сейчас ей предоставится возможность узнать еще что-то о Корзухине и его картинах. И эта возможность может оказаться последней. С другой стороны, ей вовсе не хотелось ехать туда, где совсем недавно случилась трагедия. «Я буду вынюхивать, высматривать, расспрашивать ту полоумную тетку… – подумала Саша. – А зачем? Картины, как та сказала, уничтожены. А тетка, чего доброго, узнает мой голос и опять примется меня проклинать. Интересно, за кого она меня приняла?»
Машина тронулась с места, и Альбина тут же заговорила:
– А скажите, Саша, почему вы так интересуетесь этим художником? Вы, между прочим, первая из его поклонниц, с которой я встретилась.
– Неужели он так плох? – уклонилась от прямого ответа Саша.
– Да вовсе не плох, – согласилась Альбина. – Но я бы не сказала, что и хорош. Лет через сто он будет представлять какой-то исторический интерес.
Старые картины все равно покупают, даже если они паршивые, вы это сами знаете. Но сейчас… Все его забыли. Он жил Бог знает на какие средства, потихоньку спивался, конечно… Измучил жену, довел до болезни сына. Они были счастливы, когда он от них сбежал. Где вы раньше были, поклонница? – И она рассмеялась своим отрывистым, резким хохотком.
Успокоившись, Альбина добавила:
– А в общем он был неплохим художником. Только каким-то надломленным. Работал через пень-колоду, особо себя не утруждал. Когда-то подавал большие надежды…
Но нет хуже несостоявшихся гениев! Все они, как правило, спиваются или еще хуже.
– А как он пропал? – Саша жадно ловила каждое ее слово. – Почему ушел из дома?
– Ну, это было уже не в первый раз, – пояснила Альбина. – С ним такое и раньше случалось. Исчезнет на месяц, на два. Потом является без гроша, ободранный, говорит, что ездил в Крым или в Среднюю Азию. Никаких картин не привозил, а говорил, что работал. Подработает на какой-нибудь халтуре и запьет. Проспится – и опять нормальный человек.
Катя, несчастная женщина, его любила. – Эти слова Альбина произнесла серьезно, без своей обычной насмешливой интонации. – Она только и мечтала, чтобы он бросил живопись, нашел нормальную работу. Она даже была согласна, чтобы он при этом пил, представляете?!
– А он? – спросила Саша.
– А он был не согласен, – кратко ответила Альбина и снова надолго замолчала.
Дорога не заняла много времени. Они проехали по Садовому кольцу, свернули на длинную улицу, застроенную серыми сталинскими домами, и Альбина припарковалась у какого-то супермаркета.
– Вылезайте, нам сюда. – Она кивнула на дом, где располагался магазин. – И гляньте-ка на шестой этаж – там нигде окна не обгорели?
Саша вылезла на тротуар и задрала голову, обозревая верхние этажи дома. На стенах не было заметно следов копоти. Но три окна на углу были приоткрыты, и это в такой-то мороз!
– Думаю, вон та квартира? – указала она Альбине, которая как раз заперла машину.
– Да. – Та тоже подняла голову и взглянула на окна. – Что эта старая дура наврала? Сильного огня не было!
Они вошли в дом, и старый, затхло пахнущий лифт поднял их на шестой этаж. Здесь Саша тоже легко определила, где именно жил художник. На площадке было три двери. Две – железные, аккуратно обитые дерматином, чистенькие. И третья – деревянная, выкрашенная малиновой краской, с выщербленным косяком.
– Значит, дверь ломали. – Альбина провела пальцем по косяку, из которого торчали свежие щепки. – Что же она, старая, так и живет с открытой дверью?
Значит, воровать нечего?
Альбина нажала кнопку звонка, но звука не последовало. Тогда женщина постучала. В конце концов из-за двери им ответил встревоженный женский голос. Саша узнала его – он принадлежал той самой женщине, с которой она говорила накануне вечером.
– Кто это? – тревожно спрашивала женщина. – Я никого не вызывала!
– Я Катина подруга, – громко крикнула Альбина. – Откройте, я все объясню.
– Не знаю никакой подруги, – испуганно отозвался голос.
– Она мне в магазин отнесла картины мужа!
Деньги хотите получить?
При слове «деньги» в замке повернулся ключ.
И через минуту Альбина и Саша уже стояли посреди разоренной комнаты и оглядывались по сторонам. Катина тетка прежде всего узнала их имена, а потом представилась сама:
– Нина, а если хотите по отчеству, то Нина Дмитриевна. Катя мне что-то говорила про картины, но я точно всего не помню. Так вы их продали?
– Да, – ответила Альбина, и Саша удивленно на нее посмотрела. Она не поверила, что Альбине за один вечер удалось сбыть с рук залежалый товар. Почему тогда она так ответила? Ведь ей придется отдать деньги!
– Продала и принесла деньги, – солидно пояснила Альбина. – Кому их теперь отдать? Вам?
Тетка протянула было руку, но тут же нерешительно ее опустила:
– А я не знаю. Может, и не мне.
– Как – не вам? – все тем же солидным, начальственным тоном переспросила Альбина. – Вы же наследница?
– Не знаю. – Тетка совсем растерялась. – Я наследница с Катиной стороны. А мне сказали, что, может, сам Иван вернется, тогда он и получит…
А если у него есть родственники…
– Так Иван же пропал!
– Ну и что? Все равно неизвестно, умер или жив!
Свидетельства о смерти у меня нег, значит, по закону он жив! Так, может, вдруг теперь вернется? – И Нина Дмитриевна быстро вытерла глаза костяшкой согнутого пальца. – Бессовестный! Ни на похороны не явился, никуда… Будто это его не касается.
– Ну, если вы его еще ждете, тогда конечно, – пожала плечами Альбина. – Я бы на вашем месте от денег не отказывалась. Или вы хотите, чтобы они Ивана дожидались?
Тетка наконец решилась. Она взяла деньги и, отвернувшись к окну, пересчитала их. Саша успела заметить только, что это были сторублевые купюры и было их совсем немного. Куда меньше, чем их эквивалент – двести долларов, который Альбина просила за три картины Корзухина. Но Саша опять промолчала. Она вообще старалась говорить поменьше, чтобы тетка не узнала ее по голосу. До сих пор этого не произошло, но Саша решила не искушать судьбу. Нина Дмитриевна вовсе не показалась ей сумасшедшей или даже просто глупой. Назвать ее старухой тоже язык не поворачивался, хотя женщине было явно за шестьдесят. Наверное, еще лет десять назад она была привлекательной. Сейчас же это была седая, опрятная, чуть полноватая женщина, очень уютная, с удивительно голубыми глазами.
Нина Дмитриевна тем временем сосчитала деньги и спрятала их в карман теплой вязаной кофты.
Она даже не спросила, сколько именно картин продала Альбина. То ли ей было все равно, то ли она эти деньги считала незаслуженным подарком судьбы. Альбина же продолжала командовать:
– Вот что, Нина Дмитриевна, вы мне покажите, что еще от Ивана осталось. Я, может быть, возьму на реализацию. Им, – она вздохнула, – уже все равно эти картины не нужны… Даже как память об отце. А вам деньги не помешают. Ну, хотя бы квартиру отремонтировать.
– Да ничего почти не осталось. – Тетка развела руками. – Все, что не сгорело, пожарные залили какой-то липкой пеной. Вон там, в комнате, идемте…
Она провела их в комнату рядом с кухней. Здесь не было видно следов огня. Саша только удивлялась – что же именно сгорело и где? Тетка будто услышала ее мысли:
– Кухня обгорела. Слава Богу; в комнаты огонь не дошел. А картины – вот они.
Альбина первая приблизилась к холстам, грудой наваленным в углу. Она наклонилась, попробовала поднять верхний холст и тут же брезгливо отдернула пальцы:
– Что это за гадость?
– Я же говорила, та самая пенка пожарная, – пояснила тетка. – Они все облили, чтобы возгорания опять не произошло.
– Так картины же не горели!
– Ну и что? Туда могли искры попасть, а потом опять загорелось бы. – Нина Дмитриевна вздохнула, – Вообще, когда я сюда вчера пришла убираться, мне показалось, что сгорело все. Конечно, сейчас я вижу, не все. Только кухня. Но вы сами посмотрите – этой пеной все вещи испортили. Ну, не отнесешь же в химчистку диван или картины…
Женщина обращалась главным образом к Саше.
Альбина ее не слушала. Преодолев брезгливость, она, не обращая на них внимания, копалась в залежах холстов и бумаги. Саша не выдержала и тоже подошла к картинам.
Постепенно им удалось разлепить картины и эскизы. Их оказалось довольно-таки много. Куда больше, чем ожидала найти Саша. Состояние картин было ужасным. Пена подействовала на них как растворитель. Альбина молчала и хмурилась. Саша старалась изо всех сил сдерживать эмоции. Она не хотела показывать, какое значение эти картины имеют для нее. Наконец все было разобрано, и она смогла рассмотреть каждую картину в отдельности. Прежде всего она убедилась в том, что гуашь действительно была одним из любимых материалов Корзухина. Пользовался он ею умело и довольно необычно. В том числе писал ею на холсте. О долговечности своих картин художник явно не заботился. Его больше волновал мгновенный эффект, оригинальное впечатление. Жанры он выбирал тоже самые разные. Каких только тем не было! Городские и сельские пейзажи. Натюрморты. Портреты.
Не было только того, что искала Саша. Ни один из пейзажей не был даже отдаленно похож на тот, который был ей нужен. Она вздохнула и отошла в сторонку. Альбина бросила на нее быстрый взгляд:
– Что, ничего по душе не пришлось?
– Я еще подумаю, – уклончиво ответила Саша.
– Ну, думайте, думайте, – пожала плечами Альбина. – А я себе кое-что отберу. Хотя бы это, это и вот еще парочку натюрмортов.
Она отложила в сторону картины, наименее поврежденные пеной. Нина Дмитриевна только вздыхала:
– Боже мой, если бы вы раньше их купили! Катя так мучилась без денег… Вы же знаете, она почти не работала.
– Знаю, – грубо ответила Альбина. – Только мне-то не надо нотаций читать! У нее вообще никто ничего не покупал, только я взяла несколько картин на реализацию. И то, считайте, из жалости.
– И все же вы их продали, – весьма кстати заметила тетка. – Что за судьба у нее была, никаких радостей… Все хорошее случалось не вовремя. А вы, девушка, тоже хотели что-то купить?
– Да, я бы что-нибудь взяла. – Саша не могла больше отмалчиваться, это было бы невежливо. – Скажите, а других картин здесь нет? Картин или набросков, этюдов?
– Нет, все тут. – Тетка развела руками. – Разве вам этого мало? Неужели правду говорят: надо, чтобы художник умер, тогда его картины будут продаваться?
– Сами же говорите, что Иван жив, – бросила Альбина. Она не теряла времени даром и отобрала еще несколько картин. Саша заметила, что в основном это были натюрморты и пейзажи, то есть самый ходовой товар. На портреты Альбина даже не смотрела. А между тем Саша не могла не признать – портреты у Корзухина были весьма интересные.
«Вот по ним уже можно судить о нем как о художнике, – подумала Саша. – Я сказала бы даже, что он был очень оригинальным портретистом. Ну, вот хотя бы это…»
Картина, на которую она обратила внимание, изображала худую белокурую женщину. Женщина сидела на стуле в углу пустой комнаты, сложив руки на коленях, и смотрела прямо перед собой пустыми светлыми глазами. Казалось, она задремала – сидя, не закрыв глаз, или глубоко задумалась.
– Это Катин портрет, – вмешалась Нина Дмитриевна, увидев, что Саша рассматривает картину. – Он его года три назад нарисовал. На ее день рождения. Я его продавать не буду, себе заберу на память. – И она горестно вздохнула:
– Я-то думала, что вообще ничего продать не удастся. А тут, смотрите-ка, покупатели набежали… Ну, вы тут сами смотрите, когда выберете, позовете. А я на кухню пойду. Окно не закрывайте, пусть проветривается.
Вон как гарью воняет.
Она сняла со спинки стула синий рабочий халат, накинула его поверх кофты и вышла. Вскоре за стеной раздался шорох веника, скрежет совка. Альбина зябко поежилась:
– Старуха выстудила всю квартиру. Ну, что вы задумались, Саша? Не понимаю вас. Выбор есть, неужели ничего не понравилось?
Саша указала на портрет жены художника:
– Мне портрет понравился, но его тетка не продает. Скажите, а почему вы покупаете картины Корзухина? Надеетесь, что появится спрос?
Альбина, понизив голос, заговорщически пояснила:
– Теперь-то, может, появится. Когда предложение кончается, спрос обычно появляется. И честно говоря, покойница слишком дорого просила за картины. Тетка-то задаром отдаст. Ну, здесь можно будет что-то выгадать. Катя просто не понимала нынешней ситуации. Ну и что, что Корзухина покупали в восьмидесятых годах? Сейчас-то его забыли. Скромнее надо было быть, меньше запрашивать, тогда бы я у нее многое купила. Видите, как она жила? Ни мебели, ничего. По-моему, на одной каше существовали.
– Вы думаете, он сам никогда не вернется? – перебила ее Саша. Альбина начинала вызывать у нее отвращение. «Стервятница, – подумала Саша. – Тетка верно сказала: надо умереть, чтобы тебя стали покупать…»
– Иван-то? – легко откликнулась Альбина. – Никогда не вернется, будьте уверены. Катя ведь в розыск только что не подавала, а так искала везде.
Ну, сумасшедшая она была, что с нее взять! Честно говоря, это он ее довел. Когда-то была обыкновенная, нормальная женщина, нормальнее многих.
И Альбина неожиданно, широко перекрестилась.
Саша даже вздрогнула.
– Пойду спрошу газеты, надо картины переложить, – сообщила ей хозяйка магазина. – А вы, Саша, быстро ориентируйтесь, выбирайте себе что-нибудь. А то потом, глядите, тетка опомнится и цену взвинтит!
И она вышла из комнаты. Саша еще раз посмотрела на портрет Кати. Сумасшедшая? Может быть.
Слишком напряженная поза, слишком пустые глаза. А может, это всего лишь художественное преувеличение. Девушка стала смотреть другие портреты.
На нескольких из них был изображен подросток с ярко-голубыми глазами, совсем как у Нины Дмитриевны. Наверное, это и был Артем, который погиб вместе с матерью. У Саши тоскливо сжалось сердце. Мальчик смотрел на мир спокойно и весело, и глаза у него были совсем живые, не то что на портрете Кати. Она поспешила перейти к другим картинам. В основном Корзухин рисовал женщин и детей.
Одни портреты удались ему лучше, другие – хуже.
Было видно, что художник работал очень неровно.
С чем это было связано? С его пьянством, исчезновениями из дома, с каким-то внутренним надломом, о котором упоминала Альбина?
Один портрет увлек Сашу так, что она просто не могла от него оторваться. Он был написан маслом на холсте и лаком не покрывался. Картина изрядно запылилась да и пострадала от пены… Но Саша уже не обращала на это внимания. Что-то поражало ее в этом портрете, а что – она никак не могла понять.
На картине была изображена молодая девушка – худенькая, с неразвитой подростковой грудью, узкими плечами. Ее смуглая кожа казалась еще темнее в контрасте с легким белым сарафаном. Блестящие черные глаза с голубыми белками, полные смеющиеся губы, тонкая золотая цепочка на худых, выпирающих ключицах… Девушка была изображена на природе, на ярком дневном солнце. Она сидела на посеревшем от дождей бревне, неловко подогнув босые ноги, щурясь от солнца. А солнца в тот день, наверное, было много – зеленая яркая трава так и блестела.
Саша взяла картину и подошла с ней к окну. Она не могла оторвать глаз от лица девушки – таким живым, таким необычным оно ей показалось. "Да, это настоящее… – подумала она. – Оказывается, он мог и так рисовать… Странно, что все его забыли.
Какого же года картина?" Она увидела в углу уже знакомую подпись и разобрала две цифры – «76». И тут ее словно окатила горячая волна. Эта трава, это толстое, выщербленное топором бревно, на котором, наверное, кололи щепу для самовара… Она уже видела его! Там, на уничтоженной картине, среди кустов малины… Оно лежало там, но было нарисовано в другом ракурсе! И год написания картины «76». А вот день другой. На уничтоженной картине солнце закрывали мглистые, грозовые тучи. А на этой неба вовсе не было видно, но по яркому солнечному свету ясно: на небе – ни облачка.
У девушки от волнения задрожали руки. Она и сама не понимала, почему так разволновалась. Она узнала местность, но как ей это поможет? Ведь на этой картине не было больше никаких пейзажных деталей. Только трава. Что скрывалось за темным пятном на уничтоженной картине, Саша так и не узнала.
– А, вот это у него ничего себе получилось! – раздался у нее за плечом голос Альбины. Саша так и подскочила, она забыла обо всем на свете. – Приличный портрет, но мне не подходит, надо что-нибудь более нейтральное. – Альбина вернулась с ворохом старых газет и теперь очень ловко перекладывала отобранные картины бумагой и сворачивала их в рулоны. – Я вам вот что советую – предложите тетке за нее рублей триста, а если не согласится – торгуйтесь. Ловите момент, такое может больше не повториться.
Саша не ответила ей. Не выпуская из рук портрета, она вышла на кухню. Нина Дмитриевна возилась, собирая обгоревшие тряпки в черный мусорный мешок.
– Я выбрала, – сказала Саша, показывая женщине картину. – Сколько вы за нее хотите?
Нина Дмитриевна выпрямилась и взглянула на портрет:
– А… Ну, сколько дадите.
И тут Саша не выдержала. Она понимала, что говорит во вред себе, но не могла сдержаться, так и понеслась:
– Да как же вы не видите, что это замечательная картина? Почему вы так небрежно к ней относитесь? Много я, правда, дать не могу, но я сама художница, и мне обидно, что наш каторжный труд ценится так дешево!
Нина Дмитриевна виновато улыбнулась:
– Милая, да я же в этом не разбираюсь… А насчет художников… Вы уж меня простите, но когда год за годом видишь, как этот ваш замечательный художник сводит племянницу с ума… Издевается над ребенком… – У нее перехватило горло, и она больше не улыбалась. Закончила женщина с трудом: Начинаешь все это ненавидеть. А картина, наверное, правда хорошая. Берите, если нравится. Я не знаю, сколько она стоит.
Саша молча полезла в карман куртки, достала кошелек и чуть было не вынула оттуда стодолларовую бумажку. Она с трудом остановила себя – деньги тратились слишком быстро, а могли понадобиться очень скоро… Девушка выгребла все рубли. Их оказалось чуть больше тысячи. Она посчитала деньги и протянула их Нине Дмитриевне. Та опешила:
– Что-то много!
– Берите!
Нина Дмитриевна нерешительно взяла деньги и снова взглянула на портрет:
– Да, много их у него было.
– Портретов? – уточнила Саша.
– Баб!
В это время на кухне появилась злая как черт Альбина. Она, конечно, слышала, как Саша рассуждала о ценах на картины Корзухина. Поэтому была готова торговаться, протягивая женщине жалкую сумму за отобранные ею семь картин:
– Я вначале думала взять их на реализацию, но сейчас вижу, вам срочно нужны деньги. Тут такой бардак, надо делать ремонт!
Саша сразу же поняла ее замысел. Альбина испугалась, что Нина Дмитриевна и впрямь одумается, заупрямится и поднимет цены, и тогда ей придется заплатить за картины больше, чем за взятые на реализацию. Альбина решила рассчитаться немедленно, чтобы к ней больше не было никаких претензий. Но Нина Дмитриевна была не из тех женщин, кто умеет постоять за свои интересы. Она взяла деньги и рассыпалась в благодарностях:
– Спасибо, мне и правда нужны деньги… Не знаю, как быть с ремонтом, у меня и у самой ремонта не было… Честно говоря, просто на жизнь не хватает. Вы меня так выручили!
Женщина все еще благодарила, а Альбина уже шла к выходу. Она была зла и даже не попрощалась. Саша не стала ее догонять. Ей не хотелось проводить с этой хищницей даже лишних пять минут, не то что ехать вместе в машине. Как видно, Нину Дмитриевну тоже стесняло присутствие Альбины. Как только та захлопнула за собой дверь, женщина сразу оживилась:
– Она и в самом деле Катина подружка? Какая-то грубая. А вы Катеньку лично знали?
Саша покачала головой.
– А Ивана?
– Нет, я никого не знала. – Саша взяла газету и стала заворачивать портрет. – Я в магазине увидела одну его картину, и мне она понравилась.
Захотелось посмотреть что-то еще. Может, вы помните, у него в семьдесят шестом году был пейзаж…
Но Нина Дмитриевна не дала ей договорить, замахав руками:
– В семьдесят шестом году я его еще не знала! Они с Катей поженились в семьдесят восьмом.
Я Ивана впервые увидела на свадьбе.
Саша подавила вздох разочарования. Она-то рассчитывала узнать у тетки, по крайней мере, где Иван провел лето семьдесят шестого года. Если бы удалось найти тот уголок… И тут ее осенило. Конечно, тетка Кати могла этого не знать. Но ведь есть же у самого Ивана Корзухина родственники!
Может быть, это дача его родителей?! Она прервала женщину, которая в этот момент сокрушалась о том, что как раз на днях должна была отмечаться фарфоровая свадьба Кати и Ивана, двадцатилетний юбилей супружеской жизни.
– Хотя какой уж тут юбилей, – горестно заключила женщина. – В этот день принято стол сервировать новым фарфором. А у них не то что фарфора, стола нормального не было! Все расшатанные, краской испачканы… А жених уже полгода как в бегах, о Господи… А невеста…
– Простите, – Саше наконец удалось вставить слово, – у Ивана есть родственники?
– Есть, наверное, кто-то, – неуверенно сказала женщина. – Но я с ними незнакома.
– Как? – удивилась девушка. – Иван с Катей были женаты двадцать лет, а он вас даже с родней не познакомил?
– Ну, если бы он был нормальным человеком, то познакомил бы, – обиженно сказала тетка. – А он то что-то скрывал от нас, то сам скрывался. Вроде бы хороший мужик, добрый… И в то же время – дрянь!
А Саша давно уже прикусила язык. Она вспомнила, что Федор тоже не познакомил ее с родителями и, судя по всему, даже не собирался это делать.
Впрочем, его в чем-то можно было понять – ведь бывшая жена жила с его родителями. Не встречаться же всем вместе! Но что, в таком случае, скрывал от жены Иван?
– А сколько им было лет, когда они поженились? – спросила Саша.
– Они ровесники, – охотно сообщила женщина. – Обоим было по двадцать. Иван только из армии пришел, а через год всех начали в Афган отправлять! И как он радовался, что смерти избежал!
А ведь хотел получить отсрочку, поступал в институт… Слава Богу, что не поступил! А то закончил бы – и отправили бы его… Прямо туда, на смерть.
Нина Дмитриевна оживилась. Было видно, что ей давно никому не доводилось изливать душу. Она обмахнула тряпкой табурет и придвинула его к Саше:
– Садитесь, я попробую чай найти.
Но Саша от чая отказалась. Она слушала и пыталась сопоставить факты. Значит, Иван написал обе картины в семьдесят шестом году, в том самом, когда его забрали в армию. Тетка сообщила, что Ивана забрали в осенний призыв. Значит, картины написаны перед армией. Ивану было всего восемнадцать!
Саша была поражена. Для восемнадцатилетнего художника картины были очень сильные. Но почему потом, в более зрелом возрасте, начался явный спад?
Почему? Быть может, тогда, в юности, художника что-то вдохновляло? То, что исчезло потом? Может быть, любовь? Та девушка в белом сарафане?
«Такой портрет нельзя написать, не влюбившись в модель, – подумала Саша. – Он был влюблен, и он хорошо ее знал. Тут ошибиться нельзя. ТАК нарисовать случайного человека невозможно».
– Значит, он женился сразу, как только вернулся из армии домой?
– Да, почти сразу.
– А они с Катей были знакомы раньше?
– Нет, они на улице познакомились. Можете себе представить, он в тот момент был немного того, подвыпивши, – понизив голос, рассказывала женщина. – Но Катя не придала этому значения. Она мне потом говорила, что он ей сразу понравился.
Веселый такой, симпатичный… И руки не распускал, вел себя вежливо. А много ли дурочке надо?
Конечно, она влюбилась. И ведь не было никакой нужды жениться, она только через год после свадьбы забеременела. Я сама ей советовала – узнай его получше, прежде чем связываться на всю жизнь!
– Ну, в конце концов, можно и развестись! – воскликнула Саша.
Но Нина Дмитриевна возразила:
– А это для кого как. Для таких, как она, никакого развода не существует. Любовь на всю жизнь.
Иначе разве бы она стала с ним мучиться?
Саша поняла: ей пора уходить. Она так ничего и не узнала.
– Ну, спасибо вам.
– Уходите? – Женщина явно не хотела, чтобы Саша уходила. – Ну что ж… Если захотите еще что-то купить – пожалуйста. Лучше я вам продам, чем этой Альбине.
– Скажите, – обернулась к ней Саша. – А чья это была квартира – Ивана или Кати? Они всегда тут жили?
Женщина пояснила: квартира была Катиных родителей, что Катя тут родилась и выросла, что после свадьбы Иван тоже тут поселился, а где он жил раньше – она не знает. Но где-то в Москве, это точно.
А вот в каком районе, неизвестно. Нина Дмитриевна попрощалась и заперла за Сашей дверь. Слабо щелкнул единственный уцелевший после взлома замок.
Спустившись во двор, девушка огляделась по сторонам и, увидев женщину с коляской, пошла к ней.
Саша не ошиблась – женщина жила в этом доме и рассказала, как найти ЖЭК и паспортный стол. Не узнав, что хотела, от тетки, Саша решила действовать в другом направлении. Она пришла в ЖЭК, ей повезло – как раз были приемные часы. Выстояв небольшую очередь к паспортистке, Саша изложила ей свою просьбу.
– А, это где был пожар? – вяло спросило существо в каштановых кудряшках. – Так там все погибли.
– Но Иван Корзухин жив, и он до сих пор там прописан, – втолковывала ей Саша. – Мне нужно узнать, где он был прописан раньше.
– Зачем? – все так же вяло спросило существо.
– Он художник, а я – журналистка. – Саша решила приврать, чтобы добиться хоть какого-то результата. – Хочу написать о нем статью, мне нужно знать, где он родился, вырос, кто его родители, друзья, где прошло его детство.
Существо задумалось, а потом посоветовало Саше обратиться в милицию, к начальнику регистрационной службы или в тамошний адресный стол. Уж там-то все знают.
– А у вас разве нет сведений? – Саша теряла терпение. – Он здесь прописывался, вы же должны были записать, откуда он прибыл!
Существо тряхнуло своими кудряшками и гневно заявило, что ничего такого не записывало! Саша и сама поняла, что сглупила. Девице не больше двадцати пяти лет. Не могла же она сидеть в паспортном столе в пятилетнем возрасте, когда прописывался Иван Корзухин! Но видно, в мозгу кудрявой девицы все-таки сдвинулось какое-то заржавелое колесико. Она встала, распахнула огромный допотопный шкаф и по пояс исчезла в нем. Через пять минут на свет появилась картонная белая папка, а оттуда – разграфленный листок. Девица, нахмурившись, изучала его. Потом ткнула пальчиком:
– Ну вот. Корзухин Иван Андреевич, пятьдесят восьмого года рождения, – он?
Саша подтвердила, что он, он ей и нужен. Девица сообщила, что Корзухин прежде был прописан в центре, в Подколокольном переулке. Назвала номер дома и квартиры. Саша торопливо записала все в записную книжку. Потом протянула паспортистке большую коробку конфет, купленную в булочной по дороге в ЖЭК. Возможно, именно эта коробка и произвела нужное магическое действие, так как Саша не только не прятала от девицы коробку, а, наоборот, выставляла ее напоказ.
Саша вышла на крыльцо ЖЭКа, погладила подвернувшуюся под руку кошку и задумалась. Ей ничего не оставалось, как ехать по этому адресу и попытаться найти людей, которые знали Ивана до армии. Должны ведь найтись старожилы! Девушка взглянула на часы. Половина третьего. Как раз то время, когда ровесники Ивана в основном на работе. Но старики должны быть дома. А старики могут знать и помнить даже больше, чем сорокалетние люди. Во всяком случае, прошлое имеет для них куда большее значение.
