– Саня, это тебя!

Девушка вздрогнула и поспешила закрыть кошелек.

Она едва успела бросить его на стол, туда, откуда его взяла. В ту же секунду в комнату заглянул Федор:

– Тебя какая-то мадам к телефону. Ты будешь с ней говорить?

– А кто это? – Саша чувствовала, что щеки у нее полыхают. Никогда в жизни она не рылась по чужим карманам и кошелькам… И вот на двадцать восьмом году жизни пришлось. Но парень, казалось, ничего не заметил. Он пожал плечами:

– Я не спросил кто. Она тебя по фамилии назвала. Так ты подойдешь или сказать, что дома нет?

Саша вышла на кухню и взяла телефонную трубку. Женский голос, который она услышала, был ей незнаком.

– Мне нужна Александра Мордвинова.

– Я Мордвинова. А вы, простите…

Закончить фразу она не успела. Женщина напористо перебила:

– Вы меня не знаете, впрочем, я вас тоже. Знакомые мне сказали, что вы берете на реставрацию картины. Это так?

– Я, в общем… – Саша запнулась. С самого утра ее занимали совсем другие мысли. О работе она думала меньше всего.

– Так да или нет? – раздраженно переспросила женщина.

– Я бы взяла, – нерешительно подтвердила Саша. – А что у вас такое?

Но женщина, не вдаваясь в подробности, сказала, что подъедет через час, привезет картину, тогда они обо всем и поговорят. Напоследок она высказала довольно странную просьбу:

– Только я вас прошу, чтобы при нашем разговоре не было посторонних.

Саша промямлила «хорошо», и абонентка отключилась. Девушка положила трубку. Спустя минуту она поймала себя на том, что все еще стоит на месте, бессмысленно уставясь в окно. Да, в полном смысле слова – бессмысленно. Ей было так горько, что она даже мыслей своих начала бояться. И причиной тому был вовсе не этот звонок.

– Ну, кто это звонил? – спросил Федор.

Она не ответила, продолжая смотреть в окно. Девушка слышала, как Федор шарит на полке с посудой, наливает себе воды из-под крана, жадно пьет, с грохотом ставит чашку обратно и выходит. Слушая эти звуки, она внезапно ощутила нечто новое – это была ненависть! В эту минуту Саша так его ненавидела, что хотела только одного – чтобы он ушел.

И парень будто услышал ее немую просьбу – через некоторое время хлопнула входная дверь. Он не сказал, когда его ждать, не сообщил, куда пошел…

Девушка помолилась про себя, чтобы он вообще не возвращался. И тут же испугалась этого желания.

Саша встретила Федора полтора года назад. Это было в Питере, Саша заканчивала учебу в Академии художеств и собиралась возвращаться домой, в Москву. А Федор только что поступил на отделение ваяния. Он приехал из Архангельска и при первой же встрече сообщил Саше, что в его семье все – потомственные резчики по моржовой кости.

Точно так же, как у его прославленного земляка, Федота Ивановича Шубина. Теперь-то Саша знала, что он соврал, но все же прощала его. Разве так уж важно, какие у парня были предки, если сам он, несомненно, талантлив.

Они познакомились в студенческой столовой, случайно оказавшись за одним столиком. Если бы не эта случайность, вряд ли бы они вообще узнали друг о друге. Разные специализации, разные курсы, и жили они в разных частях города. Федор – на Васильевском острове, в общаге. А Саша не только не жила в общежитии, она там вообще старалась не показываться. Бытовая неустроенность, грязь, теснота, тараканы, постоянные пьянки… Она снимала комнату на набережной Фонтанки. Родители ей присылали деньги. Саша то и дело собиралась подзаработать, начать продавать свои картины на Невском…

Но тут же отговаривала себя – там своих художников полно. Да и зачем заниматься ширпотребом, если и без этого можно прожить? Федор, когда услышал эти рассуждения, полностью ее поддержал:

– Куча народу вообще непонятно на что существует, и ничего! Не помирают!

Сам он тоже существовал «непонятно на что». Уж ему-то из Архангельска не присылали ни копейки.

Сейчас Саша уже хорошо представляла тамошнюю обстановку. Деревянная «историческая» развалюха на Соломбале. Прокисшие от старости дощатые полы. Отец, бывший рыбак, давно потерявший от пьянства человеческое подобие, теперь – инвалид-пенсионер. Мать – иссохшая женщина с опухшей щитовидкой и выкаченными яростными глазами.

И жена… Да, ребенок и жена.

Но в те первые недели их знакомства ни о жене, ни о ребенке не было и речи. И вообще, родной город, по словам Федора, был чудом из чудес, и он обещал Саше, что они непременно туда отправятся.

Вместе. К тому времени они уже все делали вместе, Вместе жили в комнате на Фонтанке, вместе покупали пироги с картошкой и клюквой, вместе ходили в кино и музеи. Федор был моложе ее всего на год, но Саша держала себя с ним немного покровительственно, почти по-матерински. Она и сошлась с ним больше из жалости, чем из любви. С любовью, как она думала до этого, было уже покончено.

Первую любовь она пережила в Москве, в последнем классе школы. Второй роман – на первом курсе Академии художеств. Окончился он нервным срывом, абортом и похуданием на пять килограммов. После этого Саша пережила еще несколько увлечений – более или менее серьезных, но уже без таких последствий. И как раз незадолго перед тем, как она встретила Федора, девушка решила бросить все эти глупости и вплотную заняться учебой, а также самой собой. Постриглась, выкрасила в медный цвет свои от природы каштановые волосы. Впервые в жизни купила себе помаду. Как ни смешно, но все художницы почти не пользовались косметикой. А если уж пользовались, то с таким чисто русским размахом, что страшно было смотреть. Саша готовила дипломную работу, строила планы на будущее и очень мало внимания обращала на парней. Но Федор…

Он показался ей большим ребенком – наивным, нежным, неприспособленным к жизни. Даже в его внешности было что-то детское: слабо вздернутый нос, сонные синие глаза и эта вечная вопросительная улыбка. И детская беспечность. Деньги, когда они у него появлялись, Федор запихивал в самый дырявый карман, в морозы выбегал на улицу без шапки и шарфа, вечно где-то забывал ключи, куртку, сигареты, зажигалки… Но, как ни странно, это не раздражало Сашу. Она сама была почти равнодушна и к порядку, и к деньгам. Девушка радовалась, что встретила близкую душу. Ни с одним мужчиной ей не было так легко и радостно. Федор был нежен, внимателен, охотно подчинялся и, казалось, полностью попал к ней в зависимость. Кроме того, при всей своей непрактичности, Федор па удивление хорошо готовил. Саша только рот разинула, когда он за один вечер наквасил два ведра капусты, засолил горбушу и сварил щи. Сама она хозяйством почти не занималась, но тут проняло и ее. Они готовили по очереди, а когда денежный перевод от родителей запаздывал и не на что было сготовить настоящий обед – перебивались пирожками из кулинарии. Вместе ходили на занятия, вместе возвращались. Если у Федора занятия заканчивались раньше, он ждал Сашу напротив академии, на набережной, у сфинксов. Сашины подружки смеялись, но в душе и завидовали.

– Все у вас хорошо, только поздно… – как-то сказала Саше одна ее сокурсница.

– Почему «поздно»? – удивилась Саша. Она решила, что подружка намекает на ее возраст. Но сейчас, в двадцать шесть, девушка чувствовала себя куда моложе, чем в шестнадцать. Она необыкновенно похорошела, и это всем бросалось в глаза.

– Ну, почему… – ядовито усмехнулась та. – Ты через пару месяцев уедешь в свою Москву, а ему тут еще лет пять париться. Или ты решила под конец нагуляться?

Слово «нагуляться» больно резануло ей слух. Значит, так это выглядит со стороны? «А как это может выглядеть? – спрашивала она себя. – Действительно, как сошлись, так и разбежимся…» Но стоило только всерьез задуматься, что скоро придется расстаться, как стало очень горько. Саша и не представляла, что до такой степени привязалась к Федору. И ей страшно было подумать, что любовь – вот она, но только придется от нее отказаться…

Однако Федор быстро разрешил все ее муки. Когда Саша намекнула, что скоро ей придется уехать в Москву, он на секунду задумался, а потом заявил, что поедет с нею.

– Если хочешь, конечно, – добавил он.

– А как же учеба? – Саша все еще не понимала, что он говорит серьезно.

– Ну, подумаешь… В Москве куда-нибудь поступлю, – беспечно отмахнулся он.

У Саши сразу появились сомнения и вопросы.

Если Федор едет с нею, то жить у родителей им будет нельзя. Там тесновато, да и как они отнесутся к такому прибавлению? Значит, нужно снять квартиру. Для этого нужны деньги, да и вообще, надо как-то зарабатывать на жизнь… Кто же будет это делать?

Она или Федор? И потом… Раз уж их отношения приняли серьезный характер, то как им быть?

Оформлять официально их отношения и регистрироваться в ЗАГСе или жить так?

Она посоветовалась с Федором только насчет последнего вопроса, и он тут же ответил, что с удовольствием распишется в ЗАГСе, а «можно жить и так». Наступило лето. Саша успешно защитила дипломную работу, упаковала несколько ящиков со своими вещами и отправила их в Москву. А затем они с Федором уселись на утренний поезд, и через восемь часов Саша увидела, наконец, лица своих родителей.

Однако особой радости на их лицах не заметила. Конечно, мать обняла Сашу, отец ее поцеловал… Но оба держались как-то скованно. Им очень мешал Федор, который ни на шаг не отходил от Саши и, по обыкновению, улыбался.

– Я вам говорила по телефону… Это – Федя. – Девушка и сама глуповато заулыбалась.

Родители все же взяли себя в руки. Только поздним вечером, когда Федор удалился в ванную, мать доняла ее расспросами:

– Он что – надолго здесь обоснуется? У вас что – всерьез?!

– Да. – Саша взглянула на отца, ожидая хоть от него поддержки, но тот явно избегал ее взгляда. Дела были плохи, и девушка впервые поняла, что Федор здесь и впрямь лишний. – Но он ведь будет жить в моей комнате.

– Ты уже не маленькая, – подал голос отец.

– Это что за архангельский сувенир? Здоровый детина, кто его будет кормить?!

– Он устроится на работу! – защищалась Саша.

– Куда его возьмут без прописки?

– Ну, почему без… – нерешительно произнесла она. И тут скатилась лавина. Мать, уже не понижая голоса, поклялась, что этот парень пропишется здесь только через ее труп! А отец добавил:

– Мы не так богаты, чтобы подарить ему полквартиры! Другой у нас нет!

– Ну почему «подарить»… – Саша уже плакала. – Вы и не заметите…

– Не заметим, как ,он подаст на развод и отсудит себе комнату! – отрезал отец. – Нет, милая, живите вместе, если уж так хотите… Но мы его не пропишем.

Я сам с ним на этот счет поговорю. Пусть не рассчитывает!

Федор вел себя на удивление спокойно. Казалось, его ничуть не трогало такое негативное отношение ее родителей. К Сашиному удивлению, он продолжал обнаруживать хозяйственные таланты.

В частности, застеклил балкон – один, без посторонней помощи. После этого отец его почти зауважал, но мать по-прежнему держалась твердо. Она или не говорила с ним, или цедила сквозь зубы «заправьте постель», «уберите за собой», «закройте окно» и тому подобное.

Через месяц Федор засобирался в Архангельск.

Сашу он с собой не брал – не было денег. Его поездку финансировали Сашины родители. Они дали денег на билет с великой радостью – надеялись, что парень обратно не вернется. Но не прошло и десяти дней, как Федор появился в Москве и уже официально, при родителях, сделал Саше предложение. Она ответила «да», стараясь не видеть, какие при этом глаза у матери. Отец к тому времени уже соблюдал нейтралитет. Он успел заметить, что руки у будущего зятя золотые, а значит, тот прокормит себя и жену.

Молодые прожили с родителями до самой зимы.

Федор прописался – и не через труп тещи, как было обещано, а самым обычным образом, без уголовщины и членовредительства. Саша нажала на отца, тот – на жену, и заявление о прописке в конце концов подписали все. Федор устроился работать на малое предприятие, изготавливавшее деревянные двери и окна.

Ни о какой учебе, ни о каком ваянии уже и речи не было. Зато он зарабатывал достаточно, чтобы снять, наконец, отдельную квартиру.

Только теперь Саша поняла, что значит свобода. Она больше не зависела от родителей – жила отдельно, на деньги мужа. И наконец-то почувствовала себя взрослой. Угнетало ее лишь одно – она никак не могла заработать денег сама. Из Питера прибыли два ящика с ее студенческими картинами.

Ни одну из них Саше пока не удалось продать. Их не брали на реализацию в художественные салоны.

Ими не заинтересовались частные коллекционеры.

Стоять на улице и продавать картины самой… Может, Саша пошла бы и на это, но она прекрасно понимала, что в таком случае нужно выставить что-то попроще, подоходчивей. Например, зимний закатный пейзаж – алый, будто кровь. Или речку с березками. Об этом ей как-то намекнул и отец. Дочь грустно ответила:

– Ты, пап, прямо как Хрущев.

– А что Хрущев? – обиделся отец.

Саша рассказала ему известный эпизод о том, как Хрущева привели на выставку и подвели к полотну Фалька. «Что это?» – спрашивает Никита Сергеевич. «Обнаженная» Фалька", – отвечают сопровождающие. Генсек поморщился: «Что ж он какую-то голую Фульку нарисовал… Неужели бабы получше не нашлось? И вообще, нарисовал бы лучше что-то возвышенное. Например.., лес в зимнем убранстве!»

До «леса в зимнем убранстве» Саша унижаться не собиралась. Всю весну она упорно работала, надеясь, что рано или поздно картины начнут продаваться. Но никакого заработка не было. Только пару раз ей случайно подкинули работенку – какие-то хорошие знакомые родителей получили наследство. Среди прочих предметов старины они унаследовали также и картины. И вот, чтобы поддержать начинающую художницу, они принесли ей на реставрацию пару пейзажиков конца девятнадцатого века. Картины были очень посредственные, нестоящие, и работы с ними было не много. Но заработала Саша почти триста долларов, и это ее подбодрило. Она могла хотя бы заплатить за свои краски, холсты и подрамники… Ведь живопись – удовольствие очень дорогое.

– Ничего, – утешал ее Федор. – Как-нибудь перебьемся.

Саша счастливо прижималась к нему и закрывала глаза. Прошел год, как они жили вместе, и она поражалась – неужели ей и дальше будет так же хорошо?! Она гладила его темно-русые, очень густые волосы и шептала: «Мальчик мой послушный, мальчик мой золотой… Давай отложим денег, съездим к твоим родителям? Нехорошо, что мы еще незнакомы». Федор смущенно улыбался и говорил:

– Да они у меня совсем простые… Могут, знаешь, что-нибудь этакое сказать.

– Ну и пусть!

– Нет, не пусть. Ты моего батю не знаешь! – И Федор, произнося эти слова, был уже не похож на мальчика. Его лицо будто темнело, и он старался перевести разговор на другую тему. Саша уже понимала, что жизнь у него дома была не сахарная. Но чего он боится теперь? Ведь он же стал москвичом, приедет домой на правах гостя. А гостей обычно стараются не обижать. Но она не хотела расстраивать его лишний раз и больше не упоминала об Архангельске.

Архангельск сам напомнил о себе. Как-то в начале мая в их съемной квартирке зазвонил телефон.

Саша взяла трубку и услышала, что мать каким-то очень торжественным голосом ее поздравляет.

– Что случилось? – поразилась Саша. Она ясно услышала в голосе матери то ли злорадство, то ли какую-то истерическую ноту…

– Ах, «что случилось»? – все так же неестественно и почти весело переспросила мать. – Да вот, пришла нам повестка из нарсуда. Не желает ли Феденька платить алименты?

– Что… Мама, ты о чем? – заикнулась от неожиданности Саша.

Через час мать сама приехала к ней со злополучной повесткой. Ее прислали из районного нарсуда, и в ней сообщалось, что Агапову Федору Сергеевичу надлежит уплатить алименты в пользу Агаповой Веры Васильевны в связи с таким-то решением архангельского нарсуда от… Был указан один из тех весенних дней прошлого года, когда Саша и Федор были так счастливы вместе.

– Он разведен, – сообщила мать, убедившись, что дочка выучила повестку наизусть. – Ты хоть знаешь, у него мальчик или девочка? Господи Боже мой, еще и алиментов вам не хватало! А я что-то такое предчувствовала! Ну ты и дура! Надо было хоть в паспорт ему заглянуть перед свадьбой!

Мать в сердцах прихлопнула повестку ладонью и загремела чайником. Саша сидела будто деревянная и ничего не понимала. Мысли ворочались как-то тяжело, и она никак не могла осмыслить того, что случилось. Федор разведен? У него есть ребенок? Но почему он ей ничего не сказал? Ей казалось, что никаких тайн между ними нет, что муж – именно тот человек, с которым она может быть откровенна… Так почему же он молчал, что у него есть жена и ребенок?!

Слава Богу, мать не дождалась, когда зять вернется с работы. Они разминулись всего на час. Федор долго звонил, а потом, открыв дверь своим ключом, увидел Сашу все в том же положении, в каком ее оставила мать, – на кухне за столом с повесткой в руках.

– Это что – для тебя так важно? – сердито спросил он, когда узнал, что случилось.

– Да… А ты как думал? – Саша едва двигала онемевшими губами. – Неужели ты был женат?

– Как видишь.

– И когда же вы развелись? И.., почему?

– Развелись весной, когда я тебя встретил. Я послал ей письмо и подал в суд. Она согласилась на развод. А почему? Да потому, что у нас с тобой все началось всерьез, – отрезал он. – Что же мне прикажешь? Обманывать ее? Развелся, и все тут.

– Но у вас ребенок? Один или…

Федор неохотно раскрыл и эту тайну. Ребенок есть. Мальчик пяти лет, названный в честь дедушки Сергеем. Оказалось, что Федор женился сразу после армии. Жена в это время была уже беременна от него, и вскоре после свадьбы родился ребенок.

– Но зачем ты скрывал? – с болью спросила Саша.

– Ну, хотя бы затем, чтобы ты не ревновала попусту. – Федор уже понял, что криком Сашу не возьмешь, и заговорил, как обычно, ласково. – Ведь я жену не любил. Можно сказать – никогда не любил. Знаешь, как ребята после армии женятся? Ошалеют за два года без баб, ну и… Бросаются на первую встречную. Глупо, конечно. А люблю я только тебя!

Ближе к ночи Саша немного пришла в себя. Конечно, радости от таких новостей не было, но ей казалось, что она поняла замысел мужа. В самом деле, к чему ей мучиться и ревновать, к чему думать, что разбила чью-то жизнь? Ведь это ничего бы не изменило. Только один момент ее немного смущал, и она поделилась с Федором своими мыслями:

– А почему же повестка на алименты пришла только сейчас? Ведь вы развелись год назад?

И тут он ее по-настоящему поразил. Она снова увидела это темное, будто незнакомое, очень жесткое лицо. И услышала несколько грязных ругательств. Выругавшись, Федор зло добавил:

– Она, сука, обещала на алименты не подавать.

Я же ей.., сказал – потом привезу денег. Нет, не вытерпела…

– Феденька… – пробормотала Саша.

Он увидел ее глаза и притих. Разделся и, ни слова не говоря, отвернулся и уснул. Саша не спала до утра.

Федор начал платить алименты. Сходил в нарсуд, сказал, что нигде не работает и трудовой книжки не имеет. Ему назначили алименты в размере четверти средней зарплаты. Это было куда меньше, чем он бы платил из своей настоящей зарплаты.

Саша только удивлялась – оказывается, в этом человеке было куда больше практицизма, чем ей казалось до сих пор. Сейчас он был вовсе не похож на того наивного, провинциального мальчика. Федор огрубел, становился то резким, то замкнутым.

Иногда Саша даже боялась заговорить с ним – настолько он уходил в себя. Она чувствовала, что счастье уходит между пальцев, как вода или мелкий песок. Старалась его удержать, но все было как в кошмарном сне – ни сил, ни воли, ни надежды.

Девушка пыталась забыться в работе, но и тут дела никак не продвигались. Часто, работая над очередным эскизом, она вдруг замирала и опускала кисть.

Что толку стараться, если эта картина все равно никому не нужна? Ее никто не купит. Напрасный перевод денег, холста и красок.

Семейную пару доконал августовский обвал рубля. Через неделю на предприятии, где трудился Федор, произвели радикальное сокращение штатов. Его, как самого молодого и неопытного, уволили первым.

В те же дни осталась без работы и Сашина мать.

– Ну, теперь на твои картины надежда плохая, – заметила она при встрече с дочерью. – Вы хоть что-нибудь отложили?

Они не отложили ровным счетом ничего. Большая часть заработка Федора уходила на уплату за квартиру. Остальное подчистую тратилось на продукты и разные необходимые вещи.

– Ну и прекрасно, – язвительно заметила мать, узнав про это. – Ничего другого я и не ждала. Что ж, теперь все сядем отцу на шею. А если еще и его уволят… Не знаю, что будем делать. Хоть вешайся!

Однако Федор проявил поразительные деловые качества. Прежде всего он встретился с квартирной хозяйкой и заявил, что прежнюю цену они платить за аренду не могут. Так что если она согласна получать тысячу рублей в месяц – они останутся. А если нет – сейчас же съедут. Пусть попробует найти других жильцов. И хозяйка согласилась на эти новые условия.

– А где мы возьмем эту тысячу? – жалобно спрашивала Саша.

– Пока в долг поживем, а дальше посмотрим, – отвечал Федор. – Я с твоими родителями жить не могу! Хватит, я все-таки не мальчик! Пусть сперва научатся уважать других людей.

Саше все было внове – и эти речи, и эта крайняя нужда в деньгах. Она хотела хоть как-то поправить положение. Бегала по знакомым, которые занимались продажей картин. Но все жаловались на кризис, и никто, как и раньше, ничего у нее не покупал. Девушке удалось найти только одну работу, и это опять была реставрация. Антиквариат, несмотря на скачок курса доллара, в первое время не подорожал, и многие вложили деньги в предметы старины. Саша отреставрировала несколько русских натюрмортов прошлого века, и ей заплатили в валюте.

– Вот если бы и дальше так! – обрадовалась она. – На свои картинки я уже не надеюсь… Ну и Бог с ними! Хоть как-нибудь бы заработать!

Но потом в течение двух месяцев не было никаких заказов. Федор устроился на продуктовый склад охранником за какие-то мизерные деньги.

Саша несколько раз унюхивала, что от него пахнет спиртным. Но у нее духу не хватало его упрекать.

Она видела, что он совсем извелся, воем на свете недоволен и на нее старается не смотреть. «А если я ему надоела? – со страхом думала она. – Бросит и уедет… Хотя нет. Куда же ему ехать?! В свою гнилую избу?!»

К тому времени Федор уже полностью раскрыл перед нею все неприглядные стороны своей архангельской жизни. Она узнала, что легенду о потомственных резчиках по кости он выдумал для красоты. Если в его семье и было что-то потомственное, то разве что алкоголизм. Саша узнала, что бывшая жена Федора живет вместе с его родителями в той же избе, потому что она круглая сирота и больше ей идти некуда. И что жизнь у этой молодой женщины, наверное, очень горькая. Но тем не менее Федор говорил о ней всегда с ненавистью.

– Почему ты так ее ненавидишь? – спросила как-то Саша. – Что она тебе сделала? Это же ты ей жизнь сломал, а не она тебе!

– Заткнись! – внезапно сорвавшись, заорал он и вскочил со стула. – Что ты в этом понимаешь, прошмандовка драная! Еще мне мораль читать будешь?! Подохни, удавись!

После этой омерзительной сцены Саша долго дрожала противной мелкой дрожью и никак не могла успокоиться. Не было речи ни о каких извинениях.

Да и как она могла предъявлять к мужу претензии, если по-прежнему не могла заработать денег себе на жизнь? А Федор хоть какие-то деньги, но все же приносил домой. И можно было как-то жить, но вчера…

Вчера на квартиру к Сашиным родителям явился судебный исполнитель. Он заявил, что уполномочен произвести опись, оценку и продажу имущества в пользу Агаповой Веры Васильевны.

– Какую еще опись? – Сашина мать оторопела, она даже и возразить ничего не смогла.

– По закону если алименты не платятся полгода, то надлежит описать имущество, – пояснил судебный исполнитель – совсем еще молодой парень с прыщеватыми щеками и подбритым затылком.

– Да он же платит! – вмешался Сашин отец. – Подождите, я ему позвоню…

Сашин отец никакого вразумительного ответа по телефону от Федора не получил. Федор удивился, подумал, помолчал и велел гнать этого нахала исполнителя в шею. Но это было не так-то просто сделать.

Парень уже взялся за работу. Он прошел в комнату и придирчиво осмотрел телевизор.

– Будем описывать! – решительно повторил он.

– Так он платил алименты или нет? – в отчаянии спрашивала Сашина мать.

Выяснилось, что Федор уплатил алименты всего за первые три месяца после развода. Так что к настоящему дню он был должен больше чем за год. Им не занимались раньше по простой причине – его дело переходило от одного исполнителя к другому, а один раз даже потерялось.

– У нас очень большая текучка кадров, зарплата маленькая, – пояснил парень, аккуратно нашлепывая бумажную печать на телевизор.

– Вы что – продавать наши вещи будете? – спросила, только сейчас поняв происходившее, мать.

– Будем, в пользу жены и ребенка.

– Ведь это же наш собственный телевизор! – закричала женщина. – Мы его покупали.

– А я этого не знаю, – равнодушно ответил парень. – Если можете представить документы, что аппаратура ваша, то пожалуйста…

Он описал также музыкальный центр и холодильник и удалился, дав только один совет – пусть злостный алиментщик немедленно явится в нарсуд и уплатит задолженность. Сегодня или завтра. А послезавтра может быть уже поздно.

– Какой позор, какая мерзость! – кричала мать, позвав к телефону Сашу. Федор отказался с нею разговаривать и предупредил жену – если ее родители явятся к ним, он их просто не пустит в квартиру. – У нас дома все обшлепано печатями! Дожили! Да ты с ума сошла! С кем ты связалась?! Его сыну всего пять лет, и что же это получается – еще тринадцать лет сюда будет приходить милиция и наше барахло описывать?! Вот что, пусть выписывается отсюда к черту! Немедленно с ним разведись! Детей у вас нет!

Можете жить и так! Господи, о чем я думала, когда согласилась прописать этого урода!

Саша разрыдалась и положила трубку. Федор тем временем уже застегивал куртку, готовясь куда-то уйти.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросила Саша.

Он ничего не хотел говорить. Хлопнул дверью и ушел. Вернулся за полночь, выпивши, молча разделся и лег в постель. Саша не знала, как ему спалось.

Она, как часто бывало в последнее время, никак не могла уснуть. Горечь подступала к самому горлу, душила ее, выжимала слезы из глаз. Ей было жаль себя, жаль родителей. Саша даже не задавалась вопросом, почему Федор так отнесся к алиментам. Он все равно ничего бы не ответил. А может быть, обругал бы ее. «Надо что-то придумать. – Саша беспокойно ворочалась с боку на бок. – Так жить нельзя, мы уже столько должны квартирной хозяйке… Нужно платить ей, нужно найти денег на алименты… Где их взять?»

Утром она все-таки решилась поговорить с Федором, потребовать, чтобы он разобрался с алиментами и не впутывал в это родителей. Федор выслушал ее и спокойно ответил, что все уплатит сегодня же.

– Откуда у тебя столько денег? – недоверчиво спросила Саша. – Я посчитала, что ты должен не меньше трех миллионов.

– Ну и заплачу.

– Сегодня?

– Сегодня!

В это время зазвонил телефон, и Федор вышел взять трубку. А Саша бросилась к столу, где он оставил свой кошелек. Открыла его… Там было всего около ста рублей. Он опять соврал! Он и не собирался платить долги! Да, это был черный день, и едва ли не самый черный в ее, жизни. И даже то, что какая-то неведомая женщина собиралась дать ей работу, не утешало Сашу. Много ли заработаешь реставрацией?

Все равно слишком скоро наступит день, когда они опять окажутся без денег. К тому же кое-что насторожило ее в этом неожиданном предложении.

Теперь, когда Федор ушел, девушка собралась с мыслями. Она взглянула на часы. Женщина обещала прийти через час, но назначенное время уже прошло. Она опаздывала, а может, вовсе передумала?

Возможно, все даже к лучшему. Что за странное условие – чтобы Саша была дома одна? "А если картина краденая? – подумала девушка. – Этого еще не хватало! Но зачем же тогда обращаться ко мне?

Для такой работы у воров есть специальные мастера, которые только этим и занимаются. Посторонних людей они не впутывают. А может, кто-то хочет меня обокрасть?!" При этой мысли она едва не рассмеялась, и ей неожиданно стало легче. И в это время в дверь позвонили.

Саша вышла в прихожую и на секунду приникла к дверному глазку. То, что она там увидела, ее немного успокоило. На площадке стояла невысокая и на первый взгляд молодая женщина, прилично одетая, с большим плоским пакетом под мышкой. Женщина только подняла руку, чтобы повторить звонок, как Саша отперла дверь.

– Это я вам только что звонила, – негромко сказала гостья, быстро оглядывая Сашу с ног до головы. – Можно войти?

– Пожалуйста. – Саша отступила назад, пропустила женщину и заперла за нею дверь. – Проходите в комнату.

Только теперь она как следует рассмотрела визитершу. «Прилично одетая» – так можно было сказать, только очень поскромничав. Саше бросился в глаза черный, отороченный соболем жакет, блестящие перчатки из тонкой кожи, бриллиантовые серьги. Дама распространяла вокруг себя облако свежих, весенних ароматов. Лицо этой женщины было очень умело подкрашено, так что ее точный возраст Саша определить не сумела. «Скорее всего, ей уже за тридцать. – Саша старалась не разглядывать ее в упор. – А может, и под сорок. Когда есть деньги, возраст уже не так важен…»

Дама тем временем брезгливо озиралась по сторонам. Она стояла посреди комнаты, будто не решаясь пройти дальше или присесть. В квартире было не убрано. В последнее время Саша окончательно запустила домашнее хозяйство.

– Вот сюда. – Она указала гостье на кресло.

– Спасибо. – Та взглянула на кресло, но не двинулась с места. – Лучше дайте мне ножницы.

Получив их, дама ловко разрезала бечевку, скрепляющую пакет, сняла слой оберточной бумаги, потом размотала холстинку… Все это она побросала на пол, себе под ноги. У нее в руках оказалась очень просто обрамленная картина небольшого формата, примерно сантиметров тридцать на пятьдесят.

– Взгляните-ка! – Дама поднесла картину к окну. – Возьметесь сделать или нет?

Саша подошла и взглянула на картину через плечо гостьи. Первое же, что она отметила, – картина в плохом состоянии. Было непонятно: то ли художник сам неумело покрыл ее лаком, то ли доверил это какому-то недоучке, но только густой, кое-как наляпанный слой лака потемнел, растрескался и совершенно изуродовал полотно. Особенно пострадал нижний левый угол картины. Там почти ничего нельзя было разглядеть. Вся картина была написана очень темными, глухими красками. Это был пейзаж, изображающий какую-то сельскую местность под низким, грозовым небом в летний день, незадолго до сумерек. Заросший пруд, покосившийся деревянный дом, дорожка между кустов малины… Только ягоды краснели, будто огоньки.

Все остальное сливалось в одну сплошную серость и желтизну.

– Ну как? – спросила дама каким-то странным осипшим голосом. И в этой короткой фразе Саша уловила главное – картина даме очень дорога. Сама же она не нашла в ней никаких необыкновенных достоинств. И во всяком случае, полотно очень портила безобразная, варварская лакировка.

– Это можно поправить, – авторитетно сказала Саша.

– Вы беретесь? Когда вы сделаете?

Дама все еще не выпускала картину из рук, будто боясь с нею расстаться. Она прижимала шероховатую раму к своему собольему жакету, и руки у нее чуть подрагивали. Перчаток она так и не сняла. Теперь, когда Саша близко увидела ее лицо, девушка была уверена – даме едва ли не за сорок. Но она была красива – такая красота не скоро увядает.

Смугловатая, черноглазая, стройная, вся будто выточенная, холеная – дама держалась очень прямо, ничем не обнаруживая своего возраста. В этой женщине не было ничего случайного. Она выглядела законченным произведением искусства.

– Когда? – нетерпеливо переспросила женщина.

Саша еще раз взглянула на картину и пожала плечами:

– Ну, скажем, дня через три. Сниму лак, просушу, обезжирю, покрою заново… Это много времени не занимает.

– Нет, поправьте не только лак, – встрепенулась женщина. – Вы видите, тут темное пятно? – И она указала на нижний левый угол полотна. – Мне нужно, чтобы вы вернули картине первоначальный вид.

– Конечно. – Саша слегка пожала плечами. – Это само собой разумеется. Да, я сделаю все дня за три.., нет, для подстраховки, за четыре.

– Прекрасно, пусть будет даже неделя. – Дама наконец выпустила картину из рук, поставив ее на подоконник. Отряхнула перчатки, раскрыла сумочку и достала оттуда бумажник. – Вот задаток двести долларов. Когда закончите – еще столько же. Вас это устроит, надеюсь?

Саша не нашлась что сказать. Сумма была не очень большой, но и не маленькой. Маститый реставратор взял бы больше. Но сейчас, когда все цены и ценности сместились… Еще в августе она бы поторговалась. Сейчас же она была рада и этому. Но дама приняла ее молчание за несогласие и достала еще одну бумажку:

– Хорошо, триста долларов, а когда закончите – еще триста.

– Я согласна. – Саша взяла деньги, сложила их и сунула в карман джинсов. – Оставьте свой телефон, я через неделю вам позвоню.

Дама снова порылась в сумке и извлекла оттуда сложенный лист бумаги. Развернув его, она сказала, что просит Сашу подписать договор. Прочтя этот странный документ, Саша изумилась: дама оценивала картину ни больше ни меньше как в десять тысяч долларов. И в случае утраты или необратимой порчи картины реставратор обязан был вернуть ее стоимость.

– Но это же несоразмерно! – начала было Саша. – Чье это полотно? Почему вы его так высоко оценили? По крайней мере, кто автор?

И тут дама удивила ее еще больше.

– Кто автор – вам знать не обязательно, – бросила она. – В России эта картина стоит именно столько! А на Западе даже больше. Ее можно продать, а потом сказать, что вас обокрали. Вы будете подписывать договор? Если нет – я забираю картину.

Саша взяла было ручку, но тут же бросила ее:

– Простите, но я никогда не работала на таких условиях! Ну а вдруг меня действительно обокрадут?!

Что мне тогда делать? Повеситься? Я и без того в долгах, эта квартира мне не принадлежит. Откуда я возьму такие деньги?

– Понимаю, вы торгуетесь. – У дамы как-то странно заблестели глаза. В ее руках снова появился бумажник. – Вот! – Она протянула Саше еще две стодолларовые бумажки. – Пятьсот – до, пятьсот – после, – отчеканила она. – Не знаю, кому в Москве платят больше. Да еще за такую чепуховую работу!

Саша взяла деньги, еще раз перечитала договор и в конце концов подписала его. В графу «Исполнитель» она внесла свое имя, фамилию, отчество и данные паспорта. В графе «Заказчик» не значилось ничего.

– Я впишу свое имя потом. – Дама сложила договор и спрятала его в сумочку. – Ну что ж, удачи вам.

Она направилась к выходу, но Саша остановила ее:

– А как же ваш телефон?

– Я вам позвоню сама, – бросила та и нетерпеливо дернула плечом:

– Ну, позвольте мне выйти, я и так опаздываю.

Заперев за женщиной дверь, Саша поняла, что она даже имени ее не знает. «Ну и история… – Саша все еще не могла опомниться после этого визита. – Она ведь даже не представилась. Вроде бы не хамка, просто богатая женщина. Мое имя знает, этого ей достаточно… Почему?..»

Она и сама не понимала – то ли оскорбилась таким отношением, то ли ее позабавили странные манеры заказчицы. «Зато она прекрасно знает, что ей нужно, и здорово торговалась в мою пользу!»

Саша достала из кармана купюры, пересчитала, даже понюхала их, посмотрела на свет. Но доллары были самые настоящие, никакой фальши она не заметила. Девушка вернулась в комнату и положила деньги в картонную коробку, стоявшую в углу стола.

Здесь она хранила документы, записные книжки, а также деньги на хозяйство. "Теперь-то можно уплатить алименты, но где же Федор? – раздраженно подумала она. – Черт бы его взял, когда нужно – где-то шатается. Глаза бы на него не глядели!

Вот, представляю, как он удивится, когда я дам ему денег и пошлю в суд! Пусть после этого попробует на меня накричать!"

Потом ее мысли приняли другое направление. Ей показалось жалко отдавать Федору такие деньги. Но что оставалось делать? Ведь страдают ее родители, а уж такого допускать нельзя. «И почему всегда приходится думать о других? – измученно спросила себя Саша. – Тысяча долларов! Пустяковый заказ, а потом – такие деньжищи! О Господи, да я в жизни таких денег не видела! Хотя бы костюм себе купить приличный… Духи. Мне скоро двадцать восемь, а я все еще бегаю в джинсах, как подросток!» Саша сегодня особенно остро почувствовала свою заурядность, когда рядом с нею стояла эта нарядная, надушенная, ухоженная женщина. И ведь она была намного старше Саши, а выглядела куда эффектней!

– Ладно, посмотрим, – неизвестно кому сказала Саша и повернулась к картине. – Все-таки тысячу долларов быстро не истратишь.

Она перенесла картину на большой мольберт, включила верхний свет и внимательно осмотрела холст. Прежде всего, она обратила внимание, что оборотная сторона холста оказалась покрытой густым слоем бурой пыли. Сперва девушке даже показалось, что это холст такого цвета. И, только перепачкавшись в пыли и несколько раз чихнув, Саша поняла, в чем дело.

– И эта дама прижимала ее к себе, – фыркнула девушка. – Господи, в каком же сарае висело этакое сокровище?

Она осторожно протерла картину влажной тряпочкой – с лицевой стороны и с изнаночной. Слегка подсушила, а потом с трудом сняла раму. Рассохшееся дерево слегка треснуло.

– По крайней мере, в том сарае было сухо, – буркнула Саша. – А то бы все сгнило. Может, там было даже слишком сухо. Уж эти мне богатые коллекционеры! Повесят картину куда попало, а потом удивляются, что картина умирает!

Она задумалась, как поступить дальше. Снять копию или ограничиться парой снимков? В конце концов махнула рукой – цвет на картине неинтересный, так что, даже если фотография его исказит, беды не будет. Она хорошо помнила завет своего академического преподавателя, который обучал их технике и технологии живописи. «Прежде чем приступать к реставрации, постарайтесь сделать копию, – говорил студентам мэтр, лысый розовый человек. – Мало ли что может случиться? Потом хотя бы сможете все восстановить».

Саша достала свой «Кодак» – обыкновенную «мыльницу», с которой она почти не расставалась в Питере. Сделала побольше свет, нашла нужный ракурс и сделала пару снимков полотна. Потом приступила к основной работе. Еще раз осмотрела картину, изучила фактуру. Картина была написана маслом, судя по всему – густым, почти неразведенным. В углу, как показалось девушке, была проставлена подпись – черная закорючка. И дата. Взяв лупу, Саша еще раз осмотрела это место, то и дело поминая недобрым словом того, кто так залакировал полотно. Желтый лак мешал его как следует рассмотреть. Наконец Саше удалось определить, что в углу черной краской обозначены две цифры – «76». Подпись не поддавалась расшифровке. "О Боже! – Саша не верила своим глазам. – Картина семьдесят шестого года! Ей всего двадцать два, а выглядит она… Итальянцы пятнадцатого – шестнадцатого веков и те сохранились лучше! Вот что значит люди десятилетиями учились смешивать краски, прежде чем их допускали к работе! А у нас все просто! Краски продаются в любом магазине.

Сплошная химия, вот все и желтеет, темнеет, получается Бог знает что…"

Посокрушавшись еще немного, Саша надела резиновые перчатки, взяла поролоновую губку, смочила ее растворителем, слегка отжала и приступила к работе. Провела губкой один раз, другой. Лак был наляпан таким толстым слоем, что это не произвело никакого эффекта. Но Саше показалось, что краски стали ярче. "А все-таки ничего, симпатичная работа, – подумала она, разглядывая картину. – Чья она, интересно? Мадам держалась за нее; как за Врубеля или Шагала. Это кто-то наш, советский. Или эмигрант? Местность-то наша, русская.

Похоже, средняя Россия или Подмосковье".

Она основательно пропитала губку растворителем и тщательно промазала картину – сверху донизу. Процесс пошел, но очень медленно. Саша вздохнула, отложила губку, сняла перчатки и закурила, отойдя к окну. Она решила выждать пару минут, чтобы лак растворился, а потом снять его окончательно. Девушка курила и смотрела в окно.

Хотя ноябрь только начинался, морозы стояли нешуточные. В темном небе висел огрызок убывающей луны. Во дворе, под фонарем, металась поземка. Саша вспомнила, что Федор убежал из дому в одной куртке из поддельной кожи, даже без шапки. И ей стало его жаль. «Где он сейчас носится, бедный? – подумала она даже с какой-то нежностью. – И не знает, что я уже решила все проблемы… Нет, эту даму мне просто Бог послал!»

Она погасила сигарету и вернулась к картине. Оглядела ее и осталась довольна результатом.

Лак, судя по всему, совсем размягчился. Достаточно было нескольких взмахов губки, чтобы снять его окончательно. Саша снова надела перчатки, вооружилась губкой, смочила ее, провела по холсту один раз, другой, третий… И вскрикнула, отскочив от мольберта.

На профессиональном жаргоне то, что произошло, называлось «зажарить картину». Саше никогда не случалось ни делать этого, ни видеть, и поэтому она была совершенно потрясена. Краски темными ручейками стекали по холсту, собирались внизу мольберта и медленно капали на пол. Девушка опомнилась, бросилась к полотну, но не знала, что делать, как остановить этот процесс. Подхватив на палец каплю краски, она с ужасом вгляделась, растерла ее, понюхала.

– Да что же он делал! – плачущим голосом воскликнула она. – Чем же он писал!

Толстый слой лака помешал ей своевременно определить, какими именно красками написана картина. И только сейчас она увидела, что писали ее не маслом! Под лаком скрывалась густая гуашь.

Эта краска на водной основе, и ее лаком никогда не покрывают. Но ею и на холсте не пишут! Саше и в голову прийти не могло, что столкнется с этой предательской краской, иначе даже не притронулась бы к растворителю, вообще бы не взялась за реставрацию.

К тому времени, когда все эти мысли вихрем пронеслись в се голове, картина была уничтожена почти полностью. От нее осталось только несколько желтоватых и серых пятен. Да еще в углу, куда растворителя попало меньше, издевательски красовалась подпись художника и год создания картины.

И это было все.

Медленно, едва владея пальцами, Саша сорвала перчатки, бросила их на пол. Краска все еще продолжала капать – гуашь, казалось, радовалась, что ее выпустили на свободу из-под лакового плена. Но девушка даже не думала, чтобы как-то зафиксировать краску. Катастрофа была необратима.

Сейчас Саше лезли в голову совсем другие мысли.

Она вспомнила об авансе, о тех деньгах, которым пять минут назад так радовалась. А также и о договоре… Договор. У нее даже не осталось экземпляра. Но она помнит весь текст. «В случае утраты или необратимой порчи картины…» Да уж, порча необратимая. «Где я возьму десять тысяч долларов?!»

При этой последней мысли Саша встрепенулась и постаралась взять себя в руки. И думать нельзя, чтобы отдать такие деньги! Их не только нет, их даже взять негде! Ну не бросаться же родителям в ноги, не просить же их продать квартиру! С них достаточно того горя, которое они уже пережили. Им до слез жалко холодильника и телевизора, а здесь речь идет о квартире!

Саша пошла на кухню и вынула из холодильника бутылку с остатками перцовки. К ним недавно приходили друзья, и осталось немного водки. Саша никогда в жизни не употребляла водку – самое крепкое, что она пила, было вино. Но тут она храбро глотнула прямо из горлышка. Горло перехватил огонь, но она заставила себя сделать еще один глоток. Через минуту ей стало жарко. И, как ни удивительно – уже не так тяжело. «Ничего, я нарисую эту дрянь заново», – мелькнуло в голове спасительное решение. Саша с сомнением посмотрела на бутылку. На донышке плескались остатки водки, и она решительно допила все. Теперь ей было море по колено. "Уж такую фигню я нарисую за час! – Она с грохотом поставила бутылку на стол и упала на табуретку. – Подумаешь, великий художник… Ничего страшного! Десять тысяч долларов! Какая лажа!

Да я даже не знаю, кто он такой!"

Как все стало легко и как все смешно! Теперь она не упрекала мужа за то, что он возвращался домой пьяным. Конечно, ему тоже было нелегко.

И как его обвинять за то, что он хотел забыться хоть на пару часов? "Пусть только возвращается поскорее! – сказала себе Саша. – Я сделаю ужин, мы посидим, как раньше, поболтаем… Я ему все расскажу. Я так давно ничего ему не рассказывала!

А завтра с утра пораньше я сдам пленку на проявку, сделаю отпечатки по срочному тарифу… Через два часа фотографии будут у меня на руках. Куплю нужные краски, это стоит копейки, гуашь дешевая. Холст возьму тот же самый, только почищу его. И нарисую картинку заново! Подумаешь, к вечеру управлюсь! А насчет лака… Что ж, положим и лак, если этой дуре так хочется. Тоненький красивенький слой. И пошла она тогда со своими соболями, бриллиантами и договорами! Как будто она что-то понимает в искусстве! Даже и не заметит, что картинка-то свежая! Еще, может, подкинет деньжат за особо удачную реставрацию!"

Саша даже засмеялась – так хорошо она все придумала! Она никогда не напивалась, а сейчас в одиночку выпила почти полбутылки водки. Кружилась голова, горели щеки, и стены кухни слегка плыли у нее перед глазами. Она пожевала кусочек сыру, выкурила сигарету, попыталась налить себе чаю… Потом бросила эту затею, с трудом приплелась в комнату и одетая упала на постель. Теперь ей хотелось только одного – как можно скорее уснуть. Она забыла обо всем: о злосчастной картине, о деньгах и о том, что хотела дождаться Федора.