Глава 9
— Маша! Машка! — Мужчина кричал, но его сорванное, обожженное алкоголем горло подводило — голос то срывался на тихий хрип, то «давал петуха». — Я тебе говорю?!
В кухню, не торопясь, вошла молодая женщина в потрепанном фланелевом халате, продранном на локтях. Лицо у нее было осунувшееся, замученные глаза с тоской смотрели на мужчину. В руке у нее была расческа — когда он позвал, женщина была в ванной. Она расчесалась, заложила за уши пряди белых волос и спросила:
— Ну, чего еще?
— Куда собралась?
Женщина молча подошла к окну, распахнула одну створку и только тогда заметила:
— Мог бы и проветрить, в кои-то веки.
— Я спрашиваю, куда намылилась?!
Он говорил с угрозой, мутные глаза с ненавистью ощупывали ее ладную, стройную фигуру, очертания которой не мог изуродовать даже убогий наряд. Но женщина ответила равнодушно:
— По делам.
— Ты же не работаешь сегодня?!
— Я всегда работаю, — она поставила на конфорку чайник, включила газ. — Должна же я что-то есть. И тебя кормить, между прочим. Иван, сколько тебе говорить, не оставляй сковородку без крышки, тараканы лезут!
— Кормит она меня! — не мог остановиться тот. — Ты живешь в моей квартире!
— Ну и что?
Его опухшие глаза налились кровью:
— Машка, все забыла?! Я тебя спрашиваю, где бы ты теперь была, если бы не я?! Еще разговаривает тут…
— Если бы не ты, — так же равнодушно ответила она, — я бы тогда уехала домой.
— В свой Кустанай? — весьма ехидно спросил мужчина.
Она по-прежнему не обращала на него внимания. Составила в раковину грязную посуду, вытерла со стола, для чего ей пришлось сдвинуть в угол полупустую бутылку водки и мутный стакан.
Мужчина следил за быстрыми движениями ее тонких белых рук, потом сделал попытку схватить ее пальцы, но она молча освободила их. Мужчине было лет шестьдесят. Небритый, обрюзгший, седой, он распространял какой-то кислый запах — водочного и табачного перегара, нечистой одежды. Женщина поморщилась, это движение не ускользнуло от его внимания. Он скривил рот и спросил:
— В Кустанае тебя вроде никто не ждал? Чего же не поехала, раз могла?
— Дура была, — ответила она, уже не так равнодушно. Отошла к раковине, пустила воду, намылила мочалку. С тоской посмотрела на приоткрытое окно. Там шумела майская щедрая листва, сверкало на мокром подоконнике солнце, был яркий день, свежий ветер, там была жизнь… А тут были он и она. Вот уже двенадцать лет. Только они двое, и его пьяные друзья — изредка, он не любил никого приглашать… Предпочитал пить в одиночку и, сколько ни старался, не смог приучить ее. В это время за ее спиной раздалось тихое фальшивое пение.
Мужчина пытался напевать: «Какая свадьба без баяна, какая Марья без Ивана…» Потом замолчал и хрипло закашлялся. Кашлял он отвратительно долго и мучительно. Ее передернуло при этом ненавистном и привычном для слуха звуке. Потом она услышала звяканье стекла.
— Выпей! — потребовал он, хватая бутылку и нетвердой рукой наклоняя ее к стакану.
— Начинается, — вздохнула она. — Пей сам.
— Я тебе говорю — выпей! — крикнул он своим сиплым голосом.
— Отвяжись.
— Сука! — Он вылакал водку и зажмурился, задохнулся, заскреб ногтями по столешнице. Потом продышался, схватил корку черного хлеба, пожевал. Она завела глаза к потолку, словно призывая соседей сверху в свидетели, потом безжалостно сказала:
— Скоро подохнешь от водки.
— Машка, — он смотрел на нее глазами, полными слез. Их вышибла то ли водка, то ли что-то еще. — Выпей же хоть раз за упокой его души.
— Сам пей! — Она резко отвернулась, намылила тарелку.
— Он сын мне был…
— А мне кто? — так же резко и холодно ответила она. Ее спина была неестественно прямой, словно затянутой в корсет. Он с ненавистью посмотрел на эту несгибаемую спину и прошипел:
— А тебе кто, да? Тебе кто? Ты жизнь мне сломала. Выпей, говорю! Меня даже на похороны не позвали…
— Все равно наследства бы не дождался, — отрезала она. — У него жена есть.
Он выпил еще четверть стакана, нетвердой рукой нашарил папиросы, закурил. По кухне пополз едкий дым. Женщина поторопилась домыть посуду, сняла с плиты чайник, налила себе немного растворимого кофе и пошла с чашкой в комнату. Там она поставила чашку на стол, чтобы кофе остывал, и торопливо принялась краситься. Вскоре за ее спиной громко заскрипел пол. Она обернулась:
— Оставь меня в покое! Выжрал свою бутыль?
Ну и сиди, кури!
— Маш, — он с трудом уселся на старый диванчик, уставился на ее стройные голые ноги, с которых сползли полы халата. Она заметила это, но не стала поправлять одежду — ей было все равно. — Маш, а ты все-таки куда идешь?
— Отстань. — Она внимательно рассмотрела в зеркальце сперва один накрашенный глаз, потом другой. Второй глаз получился чуть больше первого. Она вздохнула и взялась за устранение дефекта. Потом нанесла румяна, достала красную помаду, принялась «рисовать» губы.
— Маш, ты же не в магазин?
Она не ответила. Нижняя губа удалась на славу.
Дело было за верхней. Постепенно рот становился таким, каким она привыкла его видеть — идеально очерченным, надменным, плотно сжатым.
— Маш, я же проверю, если ты не в магазине будешь, я узнаю…
— Слишком часто стал проверять.
— Да, и буду! — Он повысил голос. — Красишься вот, тряпки себе покупаешь новые… Еще говоришь, что денег нет!
— Я тебе на водку выдаю, чего тебе еще? — сверкнула она глазами.
— Чего мне еще? Еще я хочу, чтобы ты больше дома сидела! Вчера вот два часа аэробикой занималась… Для кого, а? Ты, в конце концов, моя жена пока!
— Вот именно — пока.
Рот был готов. Она встала, скинула халат, осталась в трусиках и лифчике. Белье было не слишком дорогое, но свежее, отделанное белым кружевом.
Мужчина впился взглядом в ее небольшую вздернутую грудь — дразнящую, девической формы.
Фигура у женщины была такая, что могла свести с ума даже законченного алкоголика. Маша открыла шкаф, достала белую юбку, красный свитерок, оделась, проверила, хорошо ли натянуты колготки, достала из коробки новые белые туфли, спрыснула грудь и волосы духами. Мужчина тупо смотрел на все это великолепие. Его чуть пошатывало, пришлось откинуться на спинку дивана. Заплетающимся языком он произнес без вопросительной интонации, констатируя непреложный факт:
— На свидание пошла…
— Не твое дело.
Маша обулась, проверила, все ли необходимые мелочи уложены в белую сумочку. Она уже сделала шаг к двери в коридор, когда ее вдруг остановил его свистящий шепот:
— Это ты его убила!
Она замерла. Помедлив, повернула к нему голову, внимательно вгляделась в мутные глаза, потом коротко ответила:
— Болван.
— Ты, Машка, ты! — Он попытался встать с дивана, но это ему не удалось. — Думаешь, я не знаю?
Не знаю, куда ты ходила?
— Куда это я ходила? — Женщина прижала к груди сумочку, не сводя с него глаз.
— К нему!
— Откуда ты знаешь?
— Я тебя выследил! — торжествующе крикнул он. — Я следил за тобой! , Та помолчала, потом пожала плечами:
— Делать тебе больше нечего? И откуда силы-то взялись следить?.. Едва по стенке ползаешь…
Надо же!
— Ты, ты! — злобно повторил он. — До сих пор забыть его не можешь, да?!
— А ты все забыл? — Маша дышала сдавленно, ей едва удавалось сдерживать ярость. Темные глаза перестали быть равнодушными, глубоко в них сверкало что-то страшное, напряженное, как сухие летние молнии — без дождя, без грома. — Забыл, видимо! Иначе не стал бы со мной говорить о сыне!
Постыдился бы, старый пес-! Да ты за бутылку водки все на свете забудешь!
— Я не забыл, нет, — пробормотал он, немного сбавив пыл. — Но он мой сын…
— Я его не убивала, — отрезала она. — А хотелось бы!
— А зачем туда ходила?
— Поговорить, раз уж ты все знаешь.
— О чем? — страдальчески протянул он. —'-г О чем ты с ним могла говорить?
— Да о жизни, о жизни! О жизни, которой у меня уже двенадцать лет нет! — крикнула она и вышла в коридор. Он не успел ее задержать — через секунду за ней захлопнулась входная дверь. Мужчина посидел, бессильно свесив руки между колен, потом встал, потянулся к столу, взял нетронутую чашку кофе, осторожно понюхал, попробовал отпить… Его лицо страдальчески скривилось, руки затряслись, кофе выплеснулся на потертый ковер.
…Маша быстро шла по улице, яростно размахивая сумочкой. Только когда кто-то обругал ее (она нечаянно шлепнула сумкой проходящего мимо мужчину), Маша опомнилась, прижала сумку локтем, пошла медленней. В груди кипело, она с трудом удерживала злые слезы. Наконец она поравнялась с витриной продуктового магазина. Потянула на себя стеклянную дверь, вошла, кивнула подружке за мясным прилавком. Та оживилась:
— О, какие мы красивые! Ты даже раньше, чем договорились!
— Ты сказала Тамаре, что я тебя подменяю?
Она не будет выступать? — поинтересовалась Маша, останавливаясь у прилавка.
— Да, она не возражает. А мне сегодня вечером к свекрови ехать, у нее день рождения, я уже второй год не могу сходить — все работаю… Уже обижается по-настоящему. Конечно, ночью за тебя тоже невесело пахать, но все равно…
Рыженькая продавщица болтала бы еще долго, но покупательница уже нетерпеливо тыкала пальцем в толстую колбасу, и Маша отправилась в подсобное помещение. Она переобулась в старые туфли на низком каблуке, натянула голубой нейлоновый халат и вышла в зал. Рыженькая уступила ей свое место и убежала переодеваться. Уходя, она сердечно улыбнулась.
— Вам? — спросила Маша очередного покупателя и достала из холодильника «Особую» колбасу.
Около пяти вечера, когда к мясному прилавку выстроилась небольшая очередь и Маша совершенно замоталась, в магазин вошел еще один посетитель. Она не обратила на него внимания — не имела привычки вертеть головой и разглядывать каждого входящего. Зато он, углядев белокурую, а не рыжую женщину за прилавком, остолбенел, потом нерешительно двинулся к ней. Маша вертелась как заведенная, отрезала куски по сто и двести граммов, взвешивала целые палки, хлопала на прилавок жестяные банки тушенки, кричала в подсобку:
«Сосисок индюшачьих!» Она не видела мужчины, пока тот не поравнялся с ней и она не спросила автоматически;
— Вам?
— Мне? — улыбнулся он.
Маша и бровью не повела, узнав знакомого. Указала на очередь:
— Видишь, сколько народу? Неужели не мог попозже зайти?
— А я зашел за пивом, не думал, что ты работаешь… — заметил мужчина.
Ему было на вид лет тридцать. Хорошо одетый, щуплый, невысокий, с вытянутым острым личиком, сильно смахивавшим на крысиное. Она пожала плечами:
— Ну и что? Я подменила Оксану.
— Ладно, тогда кинь мне вон ту нарезку… — Он показал пальцем на прилавок. — А больше ничего не скажешь?
— А что тебе сказать? — равнодушно откликнулась она. — Не видишь — очередь!
— Например, зачем ты решила эту ночь не работать? Можно узнать?
— Нельзя, — отрезала она и спросила женщину, проявлявшую нетерпеливое беспокойство:
— Вам?
Взвешивая копченую колбасу, она почти спиной услышала:
— Ты же не первый раз так делаешь?
— Так, — обернулась она. — Отойди в сторону и подожди. Немного освобожусь — поговорим. Если тебе так хочется. Вам? — обратилась она к следующему покупателю.
Мужчина послушно отошел в сторону, купил пива и стал прихлебывать прямо из горлышка, попутно беседуя с продавщицей в кондитерском отделе. Он знал всех более-менее привлекательных девушек в этом магазине. Продавщица охотно кокетничала и что-то шептала, показывая глазами на Машу.
Только через полчаса возле мясного прилавка народу стало поменьше. Маша, казалось, была не рада этому. Она бросила косой взгляд на ожидавшего кавалера. Тот быстро подошел и спросил:
— Ну так как?
— Никак. — Она достала из кармана халата зеркальце и заглянула в него, проверяя, не потекла ли помада.
— Что значит — никак? Ты что собираешься делать этой ночью?
— А ты мне кто, чтобы спрашивать? — ехидно заметила она. — Папа, дядя, дедушка? Мне, слава богу, давно уже никто не указывает, с каким мальчиком дружить.
— Я тебе тоже не указываю, — презрительно ответил он. — Мне просто интересно — если у тебя кто-то завелся, почему не скажешь прямо?
— Что? — рассеянно ответила она.
Он разозлился, отчего стал еще больше похож на крысу:
— Я приходил третьего вечером, тебя не было. Четвертого — тоже. Можешь объяснить, зачем тебе понадобилось меняться с Оксаной?
— Не могу.
— У тебя есть кто-то.
— Ну и что? — не вытерпела она. — Ты кто такой, чтобы меня проверять? Если я полгода назад с тобой переспала, ты можешь ставить мне условия?
Для меня это вообще ничего не значит. Если я это сделала, значит, мне так хотелось. А если я этого больше не делаю, значит, мне больше не хочется.
Чего тебе от меня надо?
— Ах ты! — сдавленно, не повышая голоса, произнес он. — Дешевка! С чего это я тебя за порядочную считал?!
— Иди, иди… — Ее темные глаза снова стали равнодушными и непроницаемыми. — Поищи себе другую подружку. Только подбирай по росту, а то в постели неудобно…
Взбешенный, он вылетел из магазина. Остальные продавщицы проводили его пристальными взглядами и тут же переглянулись между собой — понимающе, с улыбками. Маша снова посмотрела в зеркальце и мизинцем поправила помаду. Перевела взгляд на дверь. И шумно, горестно вздохнула. За стеклянной витриной, на улице стоял ее муж. Старый, небритый, расплывшийся. В грязной клетчатой рубахе и спортивных штанах. Ее крест. Ее позор. Двенадцать лет ее жизни. Он выискивал Машу взглядом, а найдя, виновато заулыбался, помахал рукой, делая знаки: «Выйди!» В магазин он входить не решался — знал, что она поднимет его на смех, отругает, выгонит. Маша вздохнула, глянула на девушку за соседним прилавком, где торговали молочными продуктами:
— Слушай, я на пять минут выскочу. Если что, обслужи, а?
— Иди, — та с интересом посмотрела на витрину. Все в магазине знали мужа Маши в лицо и удивлялись, что красивая женщина нашла в таком чудовище. — Проверка документов?
Маша только рукой махнула На улице она остановилась перед супругом, уперев руки в боки, в классической позе всех жен алкоголиков.
— Ну?
— Маш, я… Прости, это…
— Проверил? Не к любовнику пошла? Зачем явился?
— Маш… — Его небритый подбородок вдруг затрясся, в глубоких складках нижних век показались слезы. — Я обижаю тебя, прости… Я тебе давно хотел сказать…
— Подумаешь, новости, — ответила она довольно резко, но внимательней всмотрелась в его лицо.
Слезы — это было что-то новенькое. Да еще «прости». Обычно он выражал свою вину молчанием, не любил извиняться, да она и не требовала. — Что ты мне хотел сказать?
— Про Игоря…
— Про него?!
— Да, я, это… Он умер, конечно, теперь уже можно…
— Что можно-то?! — Она возбужденно теребила пуговицу на своем халате, не сводя с мужа глаз. — Что ты болтаешь?
— Он тогда, знаешь… — с трудом говорил тот.
Видно было, что каждое слово отрывалось с кровью. — Ну, когда нас застал…
Она молчала, даже пуговицу перестала откручивать Глаза казались двумя безжизненными провалами на белом липе. Мужчина поднял на нее умоляющий взгляд и прошептал:
— Маш, я же сам никогда бы до тебя не дотронулся… Это он сам мне сказал…
— Что?!
— Он сам.
Она помолчала, потом мотнула головой:
— Ты пьян, как свинья. Иди домой, проспись Лучше бы не извинялся.
— Маш, не веришь?! Он сам мне тогда сказал! Она на тебя обращает внимание и всякое такое… Ты ей нравишься больше, чем я…"
— Да ты рехнулся?
— Игорь рехнулся, а не я! Я ему не поверил. А он мне несколько дней подряд твердил: «Отец, я от нее отказываюсь, я ее не люблю, а она тебя любит. Давай, смелее действуй…» Ну, ты пришла к нему, а его дома нет… Помнишь сама… Я тебя чаем поил, а потом…
Она тяжело дышала. Потом рванула пуговицу.
Пуговица осталась у нее в руке.
— Потом он с матерью вдруг вернулся, я не ожидал… А мы с тобой вроде как… И сама знаешь… Ну, да, я виноват…
Она положила пуговицу в карман Едва двигая помертвевшими губами, спросила:
— Все?
— Да…
— Значит, он сам тебя об этом попросил?
— Сам, — подтвердил мужчина.
Маша уставилась в витрину невидящим взглядом Мужчина робко потянулся к ней, тронул за локоть:
— Зря я рассказал, наверно? Не веришь, наверно? Маш, все правда.
— Да я это давно знала, — ответила она, не сводя глаз с витрины.
Мужчина, казалось, испугался:
— Откуда?!
Она повернулась к нему, на ее губах показалась едва заметная улыбка. Но в этой улыбке не было естественности — только напряжение.
— Откуда, спрашиваешь? Да ты сам как-то по пьяни проболтался.
— Я?!
— Ты, — спокойно подтвердила она. — Ты нажрался в очередной раз, я пришла с работы к утру, а ты валялся в комнате… Я хотела лечь спать на диване, как всегда, а ты стал требовать, чтобы я легла с тобой. Я сказала, чтобы ты шел куда подальше.
Тогда ты заявил: «Я всегда знал, что Игорь мне наврал!» Я думала — у тебя просто пьяный бред. А ты продолжаешь: «Все наврал, что ты в меня влюблена! Ты всегда от меня нос воротила! И зачем он мне намекал, чтобы я тебя окрутил? Зачем к тебе толкал? Из дома меня, что ли, хотел выгнать?» А потом ты стал плакать, а потом вдруг захрапел.
— Я не помню… — мучительно поморщился тот. — Ей-богу, не помню… Я так тебе сказал?
— Так и сказал. Я не поверила тогда, но все же задумалась — не мог же ты все это выдумать? Значит, хоть крупица правды должна быть? Стала вспоминать. Вспомнила, как я пришла тогда к вам домой, он мне сказал — к пяти. А его нет. Стала ждать. Ты поил меня чаем. А потом вдруг стал приставать. Я даже пальцем шевельнуть не могла от ужаса — думала, ты с ума сошел… Все же отец моего парня! Ничего не понимала. Дура была, безответная! — Маша с вызовом тряхнула обесцвеченными волосами и возбужденно продолжала:
— А потом…
Помнишь хоть, как завалил меня? В большой комнате, на диване… Какая дура была! Кричать почему-то боялась… Ни пикнуть, ни вырваться не могу — руки-ноги окоченели, горло пересохло… Только шептала: «Да вы что, да вы что..» Мы же еще на «вы» тогда были. И вдруг — кто-то дверь отпирает. Входит сперва твоя жена, за ней — Игорь…
Мужчина задыхался, кивал, потом полез в нагрудный карман рубашки, достал папиросы, закурил. Маша тоже полезла в карман халата, достала зеленую пачку ментолового «Данхилла». Выпустив первую струйку дыма из красных губ, сказала уже спокойнее:
— Он выгнал меня, как шлюху. А затем и тебя.
Дура была! Надо было о чем-то догадаться. А я не понимала… А потом… Потом я сделала самую большую ошибку в жизни. Надо было мне доучиться в своем строительном и ехать по распределению… А я… Не могла учиться в одном институте с Игорем.
Ушла. Ты же меня нашел в общаге, когда я уже вещи паковала… И — вот… Зачем я согласилась с тобой жить, зачем за тебя замуж пошла? Сейчас я бы такого не сделала. Дура была, и как в тумане…
Как в страшном сне. И потом.. — Она вздохнула. — Домой ехать не хотелось. Позор. Ведь они знали, что у меня жених есть. Я так боялась объяснений… Это сейчас никто ничего не боится, а тогда ведь и время другое было… Во всяком случае, в таком городке, как мой, такая история — позор для девушки.
— Маш… — робко перебил он. — А ты что же — тогда все и поняла? Когда я проболтался?
— Да.
— А к нему… К Игорю… Ну, недавно… Ты не затем ходила?
— Затем, — отрезала она. Бросила сигарету в урну, спросила:
— Все? Тогда я пошла.
— Нет, постой… — Он мучительно искал слов, видно было, что боится о чем-то спросить, а спросить ему необходимо. — Маш, а когда…
— Что когда?
— Когда я проболтался?
— В апреле.
— В этом?
— Ну, ясное дело. Иначе я бы давно к нему сходила. Разобраться.
— И… Как? — Его глаза смотрели испуганно и выжидающе. — Что он тебе сказал?
— А ничего.
— Неужели соврал, что я сам к тебе полез?!
— Да он даже слушать меня не захотел, — с болью ответила Маша. — После стольких лет едва сказал: «Здравствуй!» Ничего от него не добилась.
Но зато поняла — ты сказал правду.
Она вгляделась в его глаза и вдруг рассмеялась — коротко, отрывисто, истерично:
— Слушай, а ты что — правда, решил, что я его прикончила?
Мужчина отшатнулся. Она больше не смеялась.
Стояла перед ним, сунув руки в карманы халата, покачиваясь на стоптанных каблуках, глядя спокойно и даже издевательски. Потом процедила:
— Иди-ка ты домой. Отсыпайся.
— Я, это…
— Вот-вот. Это самое. Иди. И не болтай больше глупостей.
Он понуро отвернулся, собираясь исполнить ее приказ. Но она остановила его:
— Погоди! Скажи-ка, зачем ты мне сейчас все это рассказал?
— Я… Я же знаю, что обижаю тебя… — неуверенно, затравленно заговорил он. Его глаза бегали, он старался не встречаться с ней взглядом. — А почему я тебя обижаю? Потому что забыть не могу, что из-за тебя моя семья распалась… Я там оставаться не мог. И честно, Маша, ты мне нравилась, но я же сам никогда бы не решился к тебе полезть… Думаешь — не понимаю — такая девушка не про меня!
Я решил тебе рассказать, потому что… Ну, потому…
— Потому что ты уверен, что я его убила, — тихо ответила Маша.
— Да нет…
— Все, — отвернулась она и взялась за дверную ручку. — Больше не приходи.
— А… Ты?..
— Что я?
— Ты почему сегодня днем работаешь?
— Потому что ночь у меня должна быть свободна, — ответила она.
* * *
После обеда Анжелике позвонил следователь.
Она пыталась слушать его, не слишком сильно прижимая трубку к уху — оно болело… Вчерашний посетитель приложил руку не только к лицу. За ночь все тайные и явные синяки и ссадины угрожающе увеличились в размерах, опухли и напоминали о себе при каждом движении, при каждом слове, при попытке улыбнуться. Впрочем, ей в это утро было не до улыбок. Полночи она прорыдала, делая холодные примочки и рассматривая багровые синяки на бедрах — их она сама себе поставила, когда упала на пол от первого удара… Другую половину ночи она провела в запутанных и горьких размышлениях на тему: чего этот парень от нее хотел, откуда он взялся? Если это маньяк, который втолкнул ее в квартиру с целью избить до смерти — почему не довел дело до конца? Если это был вор… Так он же ничего не украл, даже ключи выбросил! Если… Она ничего не понимала. Ей вспоминался эпизод из ее школьной жизни. Лика, второклассница, поднимается с портфелем по школьной лестнице — с первого этажа на второй. Навстречу ей спускается мальчишка, по виду — года на три старше, наверное, пятиклассник… И этот мальчишка ни с того ни с сего дает ей пощечину! Как она плакала тогда, усевшись на ступеньку с портфелем, как ей было больно и обидно! И сверлил вопрос — за что? Не так сильна была боль от удара, как чувство несправедливости. Правда, синяка у нее не появилось, и этого мальчишку она больше не встречала. Наверное, он перешел в другую школу. На этот раз все обошлось не так благополучно. Синяков было больше, чем достаточно…
И когда она наконец расслышала своим опухшим ухом, что именно говорит ей следователь, она чуть не застонала:
— Ой, сегодня? Но я сегодня, понимаете…
— Анжелика Андреевна, — сердился в трубке бабий голос следователя. — Сами, кажется, просили, чтобы я ваще алиби проверил? Давайте сегодня, иначе я этих официанток еще не скоро соберу.
— Да они меня не узнают! — вырвалось у нее.
Он с секунду помолчал, оценивая ее слова, потом сказал без особого любопытства:
— Видели, значит, узнают. Давайте, давайте! В шестнадцать тридцать жду вас у себя.
Она попыталась скрыть следы избиения с помощью косметики, но помогло мало — скулы слишком заметно припухли, нижняя губа была разбита и выглядела как-то криво, глаза… Глаза пострадали не меньше всего прочего, но синяки удалось замаскировать с помощью тонального крема и пудры. И все равно, когда она посмотрела в зеркало, поняла — ребенку ясно, что ее избили. И даже если эти официантки из «Ла Кантины» лунатички и сумасшедшие, они ее не узнают… Она сама на себя не похожа!
Владимир Борисович оглядел ее скулы, а затем и глаза — Анжелика сняла темные очки, в которых добиралась до управления. Глаза у нее, надо сказать, сильно уменьшились в размерах.
— Вот… — тихо сказала она, виновато взглядывая на его лицо. — Я об этом вам и говорила по телефону… Вы-то меня узнали?
— А что это такое? — спросил он, быстро вынимая изо рта сигарету и разглядывая Анжелику с профессиональным любопытством. — Что — опять на вас хулиганы напали?
— — Что значит — опять? — Она осторожно присела на стул, поморщилась — огромные синяки на бедрах разом заныли.
— А как же история с бриллиантами? — сощурился он.
— Так это когда было… — Девушка раздраженно передернула плечами. — В этот раз все вообще необъяснимо, меня не ограбили. И я не знаю, что это был за тип… Какой-то сумасшедший.
— Расскажите!
И когда она вкратце рассказала все, что случилось вчера вечером (за исключением того, как она ждала на Тверской свою спасительницу), он заметил:
— А это вообще очень серьезно.
— Да?
— А то как же. Сами подумайте — мужа вашего кто-то убил, вас избили… И что — не намекнули, за что бьют?
— Ни словом… Да он вообще не слишком-то много разговаривал.
— Но все-таки что-то он говорил? Или все молча проделал?
— Я ничего не помню. Обалдела от страха, когда он мне рот зажал…
— А денег не требовал? Может, что-то забрал?
— Нет, нет! Я сама ничего понять не могу. Но это не вор. Скорее — сумасшедший, клинический псих…
— Следил за вами? Не видали его в городе? — сыпал вопросами Владимир Борисович. — А кстати, куда вы ездили?
— В центр. Нет, я его не замечала раньше.
— Могли и не заметить.
— Могла… — вздохнула она. — Лучше бы я заметила, куда он от меня побежал…
— А кстати, — он запалил новую сигарету, — на машине он был, нет?
— Откуда же мне знать? Я в окно не выглядывала… Я… — Тут она запнулась, уставившись на Владимира Борисовича диким взглядом. — Ой, кажется… Вы знаете, вчера днем кто-то звонил в мою дверь. Я была дома, да… Но я не открыла, даже не спросила, кто там. И это был он!
— Откуда это вам известно? — Он смотрел на нее внимательно, но без воодушевления. Она разозлилась: «Ничем его не проймешь! Ни кассетой, ни алиби, ни моими догадками, ни свидетелями в казино…» Ее давно уже не покидало странное и неприятное ощущение, что все, что бы она ни делала, что бы ни говорила этому человеку — не идет ей на пользу. Она его не понимала. Она его боялась.
— Я, правда, сама его не видела, но мне описала его девочка во дворе, — пояснила Анжелика, стараясь держаться бесстрастно. — Я, конечно, испугалась, что кто-то мне звонил в дверь, и потому спросила девочку, не видала ли она кого незнакомого у нашего подъезда. И она мне его описала! Точно! Я только теперь поняла… Он, знаете… — Анжелика не смогла сдержать рвущегося наружу возбуждения и торопливо, взахлеб, выпалила:
— Высокий, стриженый, плотный, глаза серые, нос прямой! Одет в джинсы, трикотажную рубашку…
Если бы вы его нашли!
— На видео его ваша свидетельница не записала?
Этот вопрос едва не довел ее до истерики. Она хрустнула пальцами, опустила глаза и со сдержанной ненавистью ответила:
— Нет. Но верить ей можно. — Таких высоких, стриженых знаете сколько? — Следователь тоже заговорил раздраженно. — Ничего это мне не даст.
— И искать вы его не собираетесь? — спросила она, сверкая заплывшими глазами. Ненависть к этому равнодушному человеку захлестывала ее, еще немного — и накрыла бы с головой, и тогда… В такие минуты Анжелика и совершала поступки, о которых всю жизнь потом жалела. Она прошипела:
— А блондинку вы тоже не будете искать? Много вам помогла кассета? Много вам ее оригинальная внешность дала? Или мне самой прикажете ее найти?
И парня тоже? И убийцу тоже?
Но он, как ни странно, не рассердился. Возможно, Анжелика случайно нашла верный тон в обращении с ним. Может быть, его просто насмешил ее порыв. Во всяком случае, тот вполне дружелюбно ответил:
— Я работаю. Но на мне сейчас знаете сколько дел? Двенадцать.
— И все — об убийствах? — Ее голос сорвался на визг, она прижала ладонь к горлу, закашлялась.
Он поморгал коричневыми от табака ресницами, потянулся к графину, налил ей полстакана воды. Она не стала пить, ей был противен и стакан, и засаленный желтоватый графин, и сам следователь — засаленный прокуренный тип с бабьим голоском… Ее тошнило, болела губа, щека, ныли ноги. Хотелось плакать. Хотелось уйти.
— Не все, — мягко ответил он. — Ладно, успокойтесь. Всех найдем. У нас в округе раскрываемость дел почти девяносто процентов.
— Что?
— Я говорю — рано или поздно, всех находим.
— Не было бы поздно… — проворчала она. — В другой раз он меня убьет. Что же мне теперь делать?
Он знает мой адрес, может, еще заявится?!
— А вы ему не отпирайте, как в первый раз, — посоветовал он.
— А если он дверь взломает?
— Звоните в милицию.
— Господи, — тоскливо протянула она, но комментировать его совет не стала.
— Кроме того, — заметил он, — уж если он собирался взламывать вашу квартиру, зачем он вам ключи оставил? Мог с собой унести.
— Да, но может, он их случайно уронил.. — Анжелика понемногу успокаивалась. И именно поэтому следующий вопрос снова ударил ее по нервам.
— А кстати, — заметил он. — Что это вы ему дверь не открыли, когда он вам днем звонил? Ждали кого-то? Неприятного гостя?
— Нет…
— А почему же не открыли?
— Я… Боялась… — Она с трудом контролировала свой охрипший от негодования голос и пыталась отвечать вежливо.
— А чего, если не секрет?
Она уставилась взглядом в бумажный хлам на его столе. Делая вид, что разглядывает папки, окурки, дискеты, она соображала, что сказать. Не могла же она заявить, что не открывала дверь, потому что припомнила поведение своего убитого мужа, когда ему в дверь звонили его потенциальные убийцы — Саша и Лена… Не могла же она сказать, что эти звонки, на которые он не отвечал, раздаются у нее в мозгу каждый раз, когда она слышит звонок в дверь — тот же самый звонок, в ту же самую дверь? Она покачала головой:
— Не знаю. Я теперь всего боюсь.
— Пришли! — раздался голос у нее за спиной.
Она резко обернулась, увидела молодого парня в форме. Он, рассмотрев ее разукрашенное лицо, чуть ли не ухмыльнулся.
— Где они? — через голову Анжелики спросил Владимир Борисович.
— В семнадцатом.
— Сейчас. — Он в три быстрых затяжки докурил сигарету, сунул ее в пепельницу и встал из-за стола. — Идемте, там ваши свидетели.
— Из клуба? — Сердце у нее подкатилось к горлу. Она встала, не чуя под собой ног, уставилась на него потерянным взглядом. Чувствовала себя скверно — как перед экзаменом, когда заранее известно, что экзаменатор тебя завалит — не спасут никакие знания, да и не знаешь ты ничего.
Семнадцатый кабинет они миновали и вошли в следующий по коридору. Обстановка там была более чем скудная — облезлый диван, шаткий столик в углу, почему-то — трюмо. На трюмо лежал красный зонтик. На диване сидела худая брюнетка лет тридцати пяти и читала затрепанную книжку в пестрой обложке. Увидев Анжелику и Владимира Борисовича, она немного оживилась, кивнула:
— Давай скорей, Володь! Они пришли?
— Сейчас приведут. — Следователь выглянул в коридор и махнул кому-то рукой:
— Зови!
Анжелике велели сесть рядом с женщиной (сотрудницей милиции, как она себе уяснила). Та была одета в штатское, но зато ее лицо, глаза, вся манера поведения были донельзя казарменными. «Ну, если свидетелям предложат выбирать между двумя такими… — подумала Анжелика. — Они, наверное, выберут ее. Вид у меня уж больно похабный!»
В комнату вошли две девушки. Они вовсе не выглядели сонными и медлительными, и тем не менее Анжелика сразу признала в них официанток из «Ла Кантины». Девушки уставились на диван, как по команде. На казарменную даму они даже не посмотрели. Их взгляды были обращены только на Анжелику. Одна из девушек даже сделала пару шагов, чтобы рассмотреть ее поближе. Анжелика чувствовала себя уже не на экзамене, а в зоопарке. Не хватало только, чтобы девушки начали кидать ей яблоки и куски печенья.
— Ну? — спросила одна девушка другую.
— Да вот же… — Ее подружка указала на Анжелику. — Не помнишь разве?
— Да, — кивнула и та. — Да, да. Я помню.
— Точно? — спросил Владимир Борисович, попеременно глядя то на свидетельниц, то на Анжелику. Та не знала, на каком она свете.
— Точно, — бойко заговорила первая девушка. — Да, как раз в нашу смену эта девушка приходила. Я хорошо ее запомнила.
— Она дала мне на чай, — встряла другая. — Я хорошо помню.
Анжелика была ни жива ни мертва.
— А вы помните девушек? — обратился к ней следователь.
Она только кивнула. Одну из них, точно, помнила. Но могла жизнью поклясться, что ни одна из этих девиц не видела ее вечером четвертого мая! Обе лгали, или сошли с ума, или были подкуплены… Девушки тем временем с любопытством рассматривали ее синяки. Они явно сгорали от желания узнать, что приключилось, но Владимир Борисович, кажется, собирался оставить их в неведении. Казенная дама взяла с дивана свою пеструю книжку, кивнула Владимиру Борисовичу и вышла, ни на кого не взглянув. Анжелика откашлялась, в горле стоял комок.
Тихо сказала:
— Мне что-то нехорошо… Я могу идти?
— Можете, — кивнул Владимир Борисович и обратился к свидетельницам:
— Пройдемте ко мне в кабинет, подпишете протокол. Анжелика Андреевна, пропуск вам! — напомнил он. Она встала, нашла вслед за этой троицей. В коридоре одна из девушек обернулась и снова посмотрела ей в лицо — пристально, оценивающе и как будто недоуменно, Анжелика даже отпрянула назад. Ей почудилось — девушка вот-вот заявит: «Я вас никогда не видела!»
Но официантка молча отвернулась и зашагала быстрее, нагоняя свою подругу.
Дома Анжелика сразу заперлась на все замки и плеснула себе полрюмки водки (чего в жизни не делала). А потом долго кашляла, пока не удалось хлебнуть воды из чайника. Бросилась к телефону и стала названивать Саше. Но трубку взяла Лена.
— Да? — откликнулась она каким-то странным, далеким голосом.
— О, тебя выпустили? — обрадовалась она. — Ну, как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, неплохо, — ответила та, не меняя тона. — Тебе Сашу? л, л — Да, — Анжелика дождалась, когда ответит Саша и затараторила:
— Представь, все правда с «Ла Кантиной»! Сегодня они все подтвердили! Я с ума чуть не сошла! Да! Ты же ничего не знаешь!
— Слушай, — нервно откликнулся он. — Ты можешь приехать?
— Зачем?
— Надо!
По его голосу она поняла, что приехать действительно необходимо. За последнее время они прекрасно изучили голоса друг у друга.
— Случилось еще что-то? — угрюмо спросила девушка.
— Да нужна ты мне, нужна! — шипел он.
…Она появилась в его квартире через час и была поражена необычной тишиной. По телефону Сашин голос звучал так, что Анжелика рассчитывала попасть в разгар истерики или бурного скандала. Но было так тихо, что казалось — никого, кроме Саши, открывшего ей дверь, в квартире нет.
— Что случилось? — прошептала она, поднимая на него глаза.
Он запер дверь и прошептал:
— Ленка уходит.
— Куда? Она же только вернулась!
— «Куда-куда»… Куда вы, бабы, уходите от мужей?! К маме!
Анжелика отстранила его и пробежала в единственную комнату. Там она прежде всего увидела две огромные черные сумки, набитые вещами. Одна сумка была уже застегнута, над второй сосредоточенно трудилась Лена. Когда та подняла голову и взглянула на вошедшую, Анжелика поразилась. От Лены осталась половина. Легкая полнота, округлость щек, ясный взгляд — все это исчезло. Этой женщине на вид было лет сорок пять, не меньше. У нее были провалившиеся щеки, бледные сухие губы, сутулая спина… И мертвые глаза, без всякого выражения. Анжелика, которая сперва думала окликнуть ее: «Рехнулась, куда собралась?» — теперь так и застыла у порога. А Лена даже не кивнула ей.
Опустила голову и снова стала запихивать в сумку оставшиеся вещи. Вошел Саша.
— Ты можешь все-таки объяснить, что ты задумала? — спросил он, повысив голос. — Ты будешь говорить, в конце концов?!
Лена тихо ответила:
— А ее зачем позвал? Связать меня хочешь, что ли? Ну, давайте, попробуйте…
— Дура! — крикнул ее муж. — Господи, ну что ты говоришь! Все уже позади, никто нас пальцем не тронул! Ты хоть понимаешь, что у нас теперь есть деньги?! Теперь все пойдет по-другому!
— Только для тебя, — ответила она.
— Что это значит?!
— Ничего. Я буду работать в своем магазине. Я всегда хорошо зарабатывала. Жить буду с родителями. А ты играй в своем казино. С нею. — Она указала взглядом на Анжелику. — Но меня теперь оставь в покое. Я больше не могу вас видеть.
— Так ты серьезно уходишь? — прошептала Анжелика. — Но почему? Лен, почему ты травилась?
— Она не объяснила! — выкрикнул Саша. Подбежал к жене, пнул сумку, вещи вывалились на пол. — Не объяснила и не желает этого делать! И записки не оставила! Даже предсмертной записки написать не пожелала!
Лена потянулась за вещами, собрала их с полу и снова сунула в сумку. Двигалась, как автомат — бездушно, с непробиваемым спокойствием, с какой-то нечеловеческой ритмичностью. Анжелика сердобольно спросила:
— Лен, но что-то же можно объяснить? Мы тебя не держим, уходи, но хотя бы скажи, зачем ты это сделала, почему уходишь…
Лена издала странный звук, похожий на карканье — так она теперь смеялась.
— Тебе объяснить?! Тебе?! — Она с ненавистью смотрела на Анжелику. — Сперва объясни, кто тебя так разукрасил?!
Тут и Саша обратил внимание, как странно выглядит его гостья. Но на фоне собственных семейных неприятностей это не произвело на него особого впечатления. Он коротко спросил:
— Что случилось?
— Ничего. — Анжелика подошла к окну, хмуро уставилась на серое холодное небо. — От этого не умирают. Ты решила нас припугнуть, набить себе цену? Не думала, что ты истеричка. А в чем был смысл твоего самоубийства — можешь сказать?
Лена не отвечала. Она смотрела на нее глазами раненого животного, готового броситься и укусить своего мучителя. Анжелика напористо продолжала:
— Не можешь, значит? Тогда я тебе кое-что объясню! И тебе, Саша! — повысила она голос. — С тех пор как мой муж был убит, твоя жена лишилась рассудка. Надо быть такими доверчивыми тупицами, как мы с тобой, чтобы ничего не понять. Зато теперь все ясно. Это она-то собралась от тебя уходить?! В ее-то годы? С ее фигурой? С ее ослепительной красотой? — Анжелика издевательски рассмеялась. — Она бы никогда от тебя не ушла, если бы не Игорь! Понял?! Дошло наконец?!
Анжелика веселыми от бешенства глазами смотрела на супругов. Саша уставился на жену. Та держала свернутую розовую кофту, словно грудного младенца, прижимая ее к груди. Потом аккуратно положила кофту в сумку и вдруг упала головой на сложенные вещи и хрипло-бурно расплакалась.
