Глава 20
У продавцов продовольственного магазина было много тем для разговора — пожалуй, их даже могло быть и поменьше. Продавцы болтали, а качество обслуживания от этого ухудшалось. Оксана, то и дело шмыгая хорошеньким розовым носиком, перекликалась через весь зал с продавщицей за кондитерским прилавком и при этом, сама того не желая, безбожно обвешивала покупателей. Тема для разговоров была одна, но вариантов — множество.
Когда в то утро продавцы выскочили из магазина и обнаружили тело Маши на обочине тротуара, поднялся крик и визг, никто не догадался вызвать милицию. Через минуту милиция приехала сама — эту улицу патрулировали часто. Никто из продавцов не видел машину, сбившую Машу, только Дима как будто заметил, что мимо витрин пронеслась какая-то темная тень, но что это была за машина, и была ли это та самая машина — он сказать не мог. В переулке, неподалеку от места наезда, обнаружился мужчина с крысиным личиком. Он сидел за рулем своего достаточно потрепанного голубого «ВАЗа» и злобно курил, оглядывая улицу. Дима при всей своей неприязни к этому типу не был уверен, что видел именно голубой «ВАЗ» этой модели, но с мужчиной все-таки поговорили. Все продавцы надеялись, что его арестуют, но на следующий же день тот явился в магазин и сделал кое-какие закупки, свидетельствующие о том, что он ждет гостей. Оксана даже не хотела продавать ему колбасу, но в конце концов пришлось это сделать. Во-первых, мужчина с крысиным личиком был большой скандалист, и девушка могла нарваться на неприятности с заведующей магазином. А во-вторых, он действительно был не виноват. В его машине был холодный мотор, когда его обнаружили в переулке. Он не успел бы остыть за те минуты, которые прошли после наезда, а ведь машина-убийца ехала с большой скоростью. В конце концов, продавцы сошлись на том, что за рулем сидел пьяный. Искали свидетелей, но в этот ранний час мало кто стоял на балконах и выглядывал из окон. Дворник посыпал кровавые пятна песком и вымел песок метлой. И уже через сутки даже Оксана не могла бы точно указать место, где погибла ее подруга.
У Юры и его матери были, разумеется, кое-какие неприятности со следствием. Они так наврали и напутали в своих показаниях, что оставалось только руками разводить — зачем им это было нужно? Юра совершенно охрип от рыданий, рассказывая про свое знакомство с Машей двенадцать лет назад, про дикую историю, которая случилась в семье Прохоровых, из-за чего Маше пришлось уйти и выйти замуж за алкоголика. Говорил он наедине со следователем, его мать, как ни рвалась, не смогла присутствовать при даче показаний. Следователь не слишком впечатлился его рыданиями. Он в основном требовал рассказать, почему Ада Дмитриевна велела Юре соврать, что это он видел Машу?
А также — почему они с матерью скрывали факт такого давнего знакомства с этой женщиной? Юра глотал слезы, икал и растерянно говорил, что он не знает, зачем это было нужно его матери. Но он привык делать все, что скажет она, и никогда не задумывался о последствиях. В конце концов рассказал о том, о чем его вообще не спрашивали. Он признался, что в свои тридцать лет имел всего два сексуальных контакта с женщинами. Оба раза — в общежитии ВГИКа. А что он будет делать теперь, когда ему захочется встретиться с девушкой — не знает.
Институт к этому моменту он уже успешно закончил. В общежитие ходить незачем — как объяснить такой визит матери? Домой девушек приводить не мог, у него даже мысли такой не возникало. «Маме они бы не понравились… — говорил он. — Ей никто не нравится. Она бы со мной перестала говорить…»
Он также сказал, что с девушками ему не везло, и те, что были, особого впечатления не произвели.
Единственная девушка, которая нравилась ему по-настоящему — это Маша. Но она никогда не обращала на него внимания, относилась как к младшему брату. И тут Юра снова начал плакать и отчаянно просить следователя, чтобы тот нашел убийцу.
.Ада Дмитриевна, которую тоже допрашивали отдельно от сына, не плакала. Держалась спокойно, уверенно, властно. Часто усмехалась, прежде чем начать давать показания, словно все это не имело для нее никакого значения. Заявила, что Марию «как там ее по отчеству» очень даже хорошо знала.
То была чистейшей воды провинциальная авантюристка, вот как в фильмах показывают, и самым наглым образом втерлась в замечательную семью.
Следователь напомнил ей, что раньше она как будто не называла семью Прохоровых замечательной и даже упоминала об их ограниченности и необщительности. Ада Дмитриевна ответила, что эти два качества не мешали им быть добрыми, честными, очень порядочными людьми и идеальными соседями. Говорила она об этом так громко, что в окне даже звякало неплотно пригнанное стекло. Рассказывая о своих отношениях с Машей, несколько раз иронично улыбалась, как будто приглашала вместе с ней оценить эту авантюристку. Вынимала изо рта измазанную алой помадой сигарету и, сощурившись, спрашивала, не стоит ли ей теперь просить у покойницы прощения за ту давнюю сцену? И сама же отвечала, что просить прощения ей не за что, она тогда говорила совершенно правильно, и если бы кто-нибудь ее послушался, возможно, ничего бы и не было! Следователь замороченно смотрел на эту престарелую красавицу и почему-то пытался себе представить, какой та была в молодости. Выходило ничего себе. На вопрос о том, с какой стати она так путала своего сына и сама давала ложные показания при предыдущих допросах, Ада Дмитриевна сказала, что не хотела осложнять жизнь «своей маленькой, но знаете, очень счастливой семьи» каким-то мерзким убийством. Ей казалось, что чем меньше они будут говорить, тем раньше от них отстанут. Она никак не могла подумать, что ее не правильные показания могут причинить кому-то вред. Следователь резко сказал, что возможно, именно эти показания явились причиной гибели Марии Прохоровой. Если бы девушку нашли раньше, ее бы, возможно, удалось уберечь. Дама высоко подняла выщипанные брови и язвительно спросила, не думает ли следователь, что она желала этой девице смерти? Ей было все равно, что там будет с Марией Прохоровой. Уж она-то знает; что вмешиваться в чужие семейные дела нельзя. Ушла с триумфом, попытавшись при этом взять со следователя слово, что он никогда больше не станет беспокоить ее и сына. Следователь слова не дал и предупредил, что если показания еще понадобятся, пусть является без опоздания. Сейчас она опоздала на полчаса! Его время очень дорого. У него одиннадцать дел!
Следствие активно занималось Еленой Алексеевной Прохоровой (в девичестве Каменевой), 1965 года рождения, задержанной 24 мая 1997 года по подозрению в убийстве. Милицию вызвали муж задержанной и Анжелика Андреевна Прохорова, в чьей квартире пыталась укрыться эта женщина, и на которую та совершила нападение. Анжелика описывала это событие так: "Она прибежала ко мне и сказала, чтобы я спрятала ее от мужа. Утверждала, что муж хочет ее убить и сейчас приедет за ней.
Говорила, будто бы он убил своего брата (моего мужа Игоря), и нас с ней тоже убьет. Я видела, что она ведет себя очень странно, но не решилась выгнать ее. Она принесла с собой и показала мне расколотую малахитовую подставку для часов, с помощью которой, как сказал мне следователь, убили моего мужа. Подставка эта пропала, ее не могли найти. Я очень испугалась, когда увидела эту вещь, и не знала, что думать. Лена утверждала, что ее муж спрятал подставку у них в квартире, на антресолях, в ее старой сумочке. Потом позвонил Саша и спросил, не ко мне ли поехала Лена. Когда она ушла, его не было дома. Лена просила меня не рассказывать, что она здесь, и я сперва не говорила ему этого. Но потом я вдруг обернулась и увидела, что она хочет ударить меня по голове этой подставкой. Я закричала, бросилась от нее бежать. Думала, она меня убьет, как и Игоря, потому что я все сразу поняла, и вид у нее был безумный. Она быстро побежала за мной, с явным намерением нанести удар. Но потом произошло что-то странное: как только я выскочила из комнаты и захлопнула за собой дверь, она перестала меня преследовать. Я думала, что она сейчас будет бороться со мной и сможет открыть дверь, а потом убьет. Ведь в двери не было никакого замка, и я не успела бы убежать из квартиры. Я стояла и держала дверь со стороны коридора и плакала от страха. Но никто на дверь не нажимал. Я слышала, что в комнате тихо. Думала, она выжидает, чтобы отпустили дверь, а потом кинется. Так я долго стояла и боялась посмотреть, что делается в комнате.
Потом в квартиру позвонили, и Саша стал кричать:
«Лика, открой, жива?!» Он понял, что у нас что-то случилось, ведь когда я уронила телефонную трубку, он еще не дал отбой, слышал, как я закричала, и наверное, решил, что она на меня кинулась. Я впустила Сашу в квартиру. Из комнаты по-прежнему никто не выглядывал, там было тихо. Мы вместе подошли к двери, и Саша открыл ее. Мы увидели Лену.
Она сидела на полу, подставка лежала рядом. Руки она сложила на коленях, ноги поджала под себя.
Спину держала очень прямо. Когда мы заглянули, она повернула голову в нашу сторону и стала улыбаться, очень странно, и качать головой, показывать на подставку. Говорила: «Вот видите, как это случилось? Как ты, Саша, мог его убить? Он тебя так любил…» Он вошел в комнату, а я боялась. Но Лена даже не встала, продолжала улыбаться и говорить мне: «Надень черный платок, почему ты ходишь без платка? Могут подумать, что ты не замужем, а для девушки это плохо. Кто не замужем, тех все презирают и ненавидят». Потом говорила еще, что пока она не вышла замуж, она была очень несчастна, а когда вышла за Игоря, стала очень счастлива, но вот его убили, а она не имеет права даже носить черный платок. И все время называла Игоря своим мужем. Саша в это время вызвал милицию, они очень быстро приехали, спасибо им".
Александр Прохоров рассказывал следующее:
"После того как погиб мой брат, Лена очень изменилась. Она стала задумчивой, раздражительной, хотя раньше всегда отличалась хорошим характером. Мы никогда не ссорились. Я ей не изменял и думал, что она тоже мне верна. Я всегда уважал ее мнение, считался с ней. Но теперь она была просто неузнаваема. Могла ни за что накричать на меня или на Анжелику, с которой раньше тоже поддерживала хорошие отношения. Анжелика очень тяжело переносила гибель Игоря, а Лена упрекала ее в том, что та недостаточно сильно скорбит. Упрекала нас обоих в цинизме, не знаю, откуда она это взяла. У нее появились какие-то навязчивые, неприятные манеры: давать нетактичные советы, поучать, вмешиваться в разговор с глупыми комментариями типа «Как вам не стыдно» или «Посмотрели бы вы на себя со стороны». Я, конечно, думал, что смерть моего брата ее тоже потрясла, потому что замечал, что раньше они очень тесно общались, дружили. Я никогда не ревновал ее ни к Игорю, ни к кому на свете. Мне казалось, что такая уравновешенная женщина, как Лена, отвечает за свое поведение и контролирует эмоции. Тем более я не думал, что брат мог воспользоваться моей женой. Я принимал все это только за дружбу, хотя и видел, что ей с ним было куда интереснее беседовать, чем со мной. И вот, за несколько дней до того, как она напала на Лику, Лена сообщила нам с ней, что была любовницей Игоря в течение последних трех лет. Нас это поразило. Лика вообще не поверила, кажется. Лена держалась очень вызывающе, собирала вещи, чтобы уйти от меня к родителям. Рассказывала об этой связи с гордостью, как будто это была ее заслуга.
Мы не знали, что ей отвечать. Накануне она пыталась покончить с собой, приняла много таблеток, но я вызвал «скорую», и врачи ее спасли. Я даже думал, что это просто случайность, что она приняла столько снотворного по рассеянности или по ошибке, потому что в последние дни замечал, что у нее стал очень беспокойный сон, и она так уставала от этого, что могла просто ошибиться. Ей редко удавалось уснуть, я начал беспокоиться за ее здоровье и сам посоветовал ей иногда пользоваться снотворным. Наверное, отсюда появилась идея о том, что это я ее отравил. Когда она призналась нам в том, что любила Игоря, то сразу начала издеваться над нами обоими. Кричала, что мы ничтожества, а Игорь был необыкновенный человек. Говорила Лике, что она ничего из себя не представляет, и если Игорь с ней до сих пор не разводился, то только потому, что она молодая и симпатичная. Лена говорила, что пыталась склонить моего брата к разводу с Ликой и женить его на себе. Но Игорь, по ее словам, отказывался наотрез. Мне очень тяжело сознавать, что мой брат обманывал меня последние три года. Я ничего не подозревал! Но, в конце концов, если бы он не был моим братом, я бы все понял. Лена симпатичная, интересная в разговоре, общительная, обаятельная. Но вот в любовницы не годилась. Она хотела быть его женой и постоянно угрожала все открыть Лике.
Игорь удерживал ее от этого шага, мотивируя так: все равно на тебе не женюсь. Конечно, он вел себя очень подло по отношению ко всем нам. Не знаю, к кому он отнесся хуже. Лика ему верила, любила его.
Я тоже ему верил. Он всегда был для меня авторитетом, как старший брат, вообще, как человек. Часто помогал мне материально, и я всегда был ему за это благодарен. Уважал его рабочие способности, его ум, его сильный характер. И конечно, он не должен был соблазнять Лену. А если уж это случилось, остановиться надо было, верно? Ведь видел, что она всерьез влюбилась, что так продолжать нельзя… Зачем же сразу всех наказывать? Тем более он ее вовсе не любил. Нет, этого я понять не могу…"
— Следы от тугих перевязок на руках и ногах своей жены Прохоров объяснил так: "В последнюю ночь она сделала попытку броситься на меня, кусалась. К родителям не ушла по доброй воле, даже не стала им звонить. Я не возражал, чтобы она осталась у меня, я все же был к ней привязан. Семья так легко не рушится, нет. И потом, я видел ее состояние и боялся за нее. Если мне она будет не нужна — кому нужна такая дерганая, нервная? Лена перестала контролировать свои поступки. Кидала мне в лицо вещи, ругалась матом, чего раньше я от нее не слышал. Когда бросилась на меня, я понял, что это очень серьезно. Тогда я ее связал и уложил на постель, велел успокоиться, Я не хотел вызывать врача, потому что боялся, что ее заберут в психушку.
Конечно, зря я этого не сделал. Но знаете, все-таки трудно признать, что близкий человек сошел с ума.
Она пролежала на постели всю ночь. Ворочалась, не закрывала глаза, они у нее опухли и покраснели.
К утру немного успокоилась, и тогда я решил, что она не будет больше кидаться на меня. Развязал ее, укрыл и сам лег спать на полу. Днем пошел в магазин за продуктами. Вернувшись, не обнаружил жены в квартире. Сразу понял, что она побежала к Лике, потому что всю ночь высказывала разные планы в отношении нее. Говорила, что разберется с ней, что научит ее чтить память Игоря, что испортит ей личико, чтобы больше никто не заглядывался. Я позвонил Лике и в конце разговора понял, что Лена там и что Лике грозит опасность. Когда я приехал туда, Лена была совершенно сумасшедшая, но очень спокойная. Никому не угрожала, вела себя тихо. Сидела на полу, гладила малахитовую подставку, которой убили моего брата, и все время говорила, что ей нужен черный платок".
Сама подследственная, находясь в страшном отделении психиатрической больницы, дала следующие показания: «Я сожительствовала с Игорем Прохоровым, братом моего мужа, три года. Он был мне неверен, изменял с молоденькими девушками, потому что ему больше нравились молодые дурочки, брюнетки, а я блондинка, я старая…» На вопрос, сколько ей лет, неохотно ответила: «Пятьдесят восемь», точно называя возраст своей матери. После этого на некоторое время замолчала и отказывалась отвечать на вопросы. Сидела на стуле очень прямо, сосредоточенно расчесывала руки и ноги, потом вдруг сама заговорила, отвечая на только что заданные вопросы: «Я хотела, чтобы мы поженились, но он отнесся с презрением… Сказал, что никогда так не поступит с женой. Говорил, что жену не любит, а любит другую, но что он человек порядочный, и потому развод для него невозможен. На мои слезы отвечал насмешками или заставлял меня уйти. Был со мной груб, особенно в последнее время. Его жена и мой муж хотели его убить, и меня просили тоже помогать. День назначили, хотели, чтобы я его держала за ноги, пока Саша будет душить. А я давно Игоря предупреждала, что они задумали, но он мне не верил, говорил, чтобы я не выдумывала. Вот и поплатился».
Вечер четвертого мая, когда было совершено убийство, она описывала так: "Задумали пойти к нему в полночь. Я хотела еще раз предупредить Игоря, мужу сказала, что на работе задержусь, а сама поехала к нему. В полдесятого приехала, он мне сам открыл дверь. Не желал со мной разговаривать, говорил, что я дура. Я увидела у него на полке красивую вещь — кубок из красного стекла, и сразу поняла, что его принесла какая-нибудь любовница. Стала допытываться, кто его принес, он отвечал — соседка, просила поискать, кто может кубок оценить. Я сразу поняла, что он говорит не правду, стала упрекать. Мы еще поговорили. Я была очень расстроена. В результате произошла ссора.
Он меня оскорбил и сказал, что больше никогда не желает меня видеть. Я ответила, что не могу без него жить. Он мне еще что-то сказал, но я уже ничего не помню!"
Подследственная категорически отрицала, что совершила нападение и нанесла Прохорову смертельный удар по голове. Из ее показаний полностью выпал отрезок времени продолжительностью примерно в час. После вспыхнувшей ссоры она сразу начинала говорить о том, что вернулась домой очень поздно, и муж начал ее упрекать: «Говорил — почему задерживаешься, надо идти его убивать. Я ему сказала, что не надо. Он настаивал. В конце концов он сказал, что сейчас сам поедет к брату, чтобы его задушить. Я умоляла не делать этого. Но потом поняла, что надо ехать с ним. Мы приехали туда в полночь, поднялись по лестнице, звонили, потом Саша открыл дверь».
Подследственная утверждала, что ее муж имел дубликат ключей, сделанных сообщницей — Анжеликой. «Не знаю, куда он дел эти ключи, — ответила она, когда ей сообщили, что никаких следов дубликата не обнаружено, и Анжелика уверяет, что никому ключей не давала. — Спрятал, конечно. Мы вошли в квартиру, увидели труп.. Саша делал вид, что удивился. Мне стало плохо, я поняла, что он проник в квартиру раньше меня и убил Игоря. Но я ему этого не сказала. Он говорил, что убил брата кто-то со стороны. И потом так мне говорил, думал, я ничего не поняла. А подставку сунул на антресоли в мою сумочку специально, чтобы навести на меня подозрения». Также подследственная утверждала, что пролежала связанная несколько дней. «Связали меня, положили на постель, издевались, говорили, что теперь мне не уйти от них. Саша грозился, что отравит меня, потому что я могу дать против него показания. Лика изображала из себя добрую, но я слышала, как они громко говорили при мне, что убьют меня, как только я усну. Я старалась не спать, не закрывала глаза. Очень уставала от этого. Потом он ушел, и я развязалась и поехала к Лике. Я решила с ней поговорить, чтобы она выдала Сашу, чтобы все было по справедливости… Показала подставку, потом она стала говорить с Сашей по телефону, и я поняла, что она говорит на их тайном языке, делает намеки, чтобы он приехал и меня тоже убил. Я хотела, чтобы она замолчала, помню, что замахивалась на нее подставкой, что бежала за ней. А потом она выскочила в коридор и с той стороны заперла дверь, и еще кто-то помогал ей держать дверь, потому что я слышала, как они там переговариваются. Потом пришел Саша, а куда делся третий мужчина, не знаю».
При дальнейших беседах была сдержанна, доверительна, охотно вступала в контакт, много говорила о себе, о своем детстве. Считала, что «врачи помогут», потому что они «имеют дипломы». Правильно воспроизводила обстановку окружающей жизни, но в ряде случаев переставляла события по времени, путала их последовательность. Утверждала, например, что сперва вышла замуж за Сашу, а потом Игорь женился на Лике. Также говорила, что подставка из-под часов пропала очень давно, она уже полгода ее не видела и объясняла это так: «А вы что думаете? Саша ее припрятал, специально, чтобы совершить убийство. Я давно уже думала, куда пропала подставка». Утверждала, что в тот вечер, когда пришла к Игорю «поговорить», подставки там не видела и в руки не брала. То же самое относилось и к кубку из красного стекла, который она якобы видела в квартире во время последнего визита. Помощник следователя припомнил такую вещь на портрете соседки Прохоровых, Ады Дмитриевны, и снова вызвал ее для дачи дополнительных показаний. После небольшого, и в общем, уже для всех привычного скандала, та подтвердила, что действительно давала соседу эту вещь, чтобы он показал ее знающим людям, потому что знала — у него есть такие знакомые. Но дело кончилось ничем, Игорь много работал и кубок никому не показал, поэтому она его забрала. Негодующая дама утверждала, что все это было месяца два назад, и уж конечно, никакого кубка вечером четвертого мая там не было, быть не могло, и пусть эта сумасшедшая не выдумывает! Таким образом, в сознании подследственной произошло явное замещение кубка на подставку — не в силах смириться с реальным фактом убийства, она подсознательно заменила орудие убийства на посторонний предмет.
Лена совершенно не помнила, как добралась до дома после «разговора» с Игорем, не могла назвать вид транспорта и сильно сомневалась — не Игорь ли ее подвез? Потом эта идея ей так понравилась, что она постоянно с удовольствием повторяла: «Видите же, он на меня все-таки не сердился и даже подвез домой. Он меня все-таки любил». Вскоре ее спокойное, доброжелательное отношение к врачам и соседкам по отделению неожиданно и беспричинно изменилось. Поведение подследственной приобрело ярко выраженный агрессивный характер. Врачам она теперь грубила, упрекала в «необразованности», отказывалась отвечать на их вопросы, говорила, что все это только издевательство и что у них нет санкций на ее арест, так что ее должны немедленно выпустить. В отделении вела себя дерзко, грубила окружающим, — демонстративно обнажалась перед медработниками и милицией. Писала различные заявления, требуя своего освобождения и диктуя условия. Критики своего поведения не признавала, на замечания персонала отвечала приступами ярости, потом долго плакала, лежа на своей койке, отвернувшись от всех, молчала по несколько часов, глядя в потолок, причем нарочно старалась не моргать, объясняя это потом тем, что «приятно, глаза так немножко пощипывает, и вижу при этом разное».
Заключение экспертизы было следующее: «В момент совершения преступления Прохорова Е.А. обнаруживала признаки болезненного состояния и совершила убийство в состоянии аффекта. Прохорова Е. А, в период совершения преступления и в настоящее время страдает хроническим психическим заболеванием в форме шизофрении. Как страдающая хроническим психическим заболеванием Прохорова Е. А, в период совершения правонарушения не могла отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими. Ее следует считать невменяемой в отношении содеянного. По своему психическому состоянию в настоящее время, как совершившая особо опасные антиобщественные действия, она нуждается в принудительном лечении в психбольнице со строгим наблюдением».
* * *
— Ревность — ужасная вещь, — сказал Саша, обмакивая палец в сбитые сливки. Сливки украшали торт, который они с Анжеликой купили, чтобы отметить завершение дела.
— Ужасная вещь, — ответила Анжелика, хлопая его по руке:
— Что ты делаешь? На это есть ложка!
Но Саша не обратил на хлопок никакого внимания и продолжал с удовольствием облизывать палец.
— Чудесно, — заключил он, посмотрев на опустевшую тарелку. — Обожаю сбитые сливки! В конце концов, все кончилось так здорово, что лучшего и желать нельзя. Ну, не прав ли я был? Я тебе говорил — что бы она против нас ни показала, ей в таком состоянии никто не поверит.
— Прав, — кивнула Анжелика. — Но все равно, мне ее жалко.
— Жил с шизофреничкой, — вздохнул Саша. — Она ведь и меня могла кокнуть! Но только подумать, как она нас провела…
— А я не хочу об этом думать, — отрезала Анжелика. — Поговорим о чем-нибудь другом.
— О Жене, — хитренько подмигнул тот.. — Это более приятная тема, верно?
Анжелика высоко подняла одно плечо, нахмурилась и спросила, что он имеет против Жени.
— Что я могу иметь против, если ты за? — усмехнулся он. — Но я могу сказать, что мне в нем не нравится.
— Попробуй только!
Но он попробовал и быстро перечислил все имеющиеся у Жени недостатки: он неразговорчив, слишком много о себе думает, не заметно, чтобы он был веселый парень, и кроме того, не считает ли Анжелика, что он зарится на «Вольво»?
— Ну, вот что, разговорчивый, веселый парень! — ядовито ответила она. — Я считаю, что на «Вольво» заришься ты!
— Да брось, — мотнул головой Саша. — Не нужна мне твоя машина.
— Ах, так она все-таки моя?! Раньше ты говорил другое…
— Ну, а теперь, в честь праздника избавления, я тебе ее дарю!
— Вот спасибо… Значит, от двух шантажистов я избавилась?
— От кого еще? — забеспокоился он.
— Ты и Лена — вот тебе два шантажиста. Ты не убивал, значит, я не сообщница. Вы оба ничего мне не можете сделать. И денег не увидишь как своих ушей, и машины тоже.
— Вот блин, какая ты стала… — тоскливо вздохнул он. — Да я никогда тебе не угрожал!
— Это тебе так кажется, дорогой! Но остается еще Наталья…
— Она же тебе не звонит?
— Я думаю, она все узнала. Если убила Лена, она ничего не может мне предъявить. Она упирала на то, что все расскажет в милиции…
— А откуда она могла это узнать?
— А откуда узнала, что мне нужно алиби?
— Ну, могла просто догадаться, что тебе нужно помочь.
— Допускаю, что так и было. Тут много ума не надо, она ведь знала каждый мой шаг и понимала, что мне грозит опасность… Но как же теперь? Теперь она, значит, догадалась, что мне не нужна ее помощь, мне не страшны ее обвинения? — засомневалась Анжелика. — Нет, мой милый. Откуда она узнала про то, что убила Лена? У меня есть сильное подозрение, что кто-то держит ее в курсе дела.
— Не может быть! Во всяком случае, это не я!
— Может быть, не ты. Но кто?
— Ну, а если она бросила воровать? А если до нее просто дошли слухи, что убила Лена? А если… — вдруг запнулся Саша. — Если она всегда это знала?!
— Что?!
— Знала всегда! И брала тебя на понт, когда угрожала!
— Откуда же она могла это знать?! В тот вечер она не видела Игоря, и он до самой последней минуты не знал, что Лена его убьет… Не мог же он ее предупредить?!
— А может, он ей позвонил?
— Что ты болтаешь? Мертвый?
— Да ведь он не сразу помер. Минуту-другую протянул. И вполне мог набрать ее номер, сказать, что ранен и кем ранен…
— Почему же она не, приехала к нему на помощь?
— Может, ей не хотелось его спасать?
Они помолчали, выкурили по сигарете, но никаких предположений больше не высказывали. Анжелика поднялась из-за стола, собрала пустые тарелки и положила их в мойку.
— Одно я знаю точно, — сказала она, открывая воду. — Она никогда не решится шантажировать меня тем, что я невольно помогала ей воровать. Побоится разрушить свой бизнес. Это будет глупо с ее стороны, а Наталья не производит впечатления дуры.
— Да, верно. Значит, тебе сейчас вообще некого бояться?
— Некого.
— И денег ты ей не дашь?
— И не подумаю.
— А если она потребует?
— Все равно не дам.
— А если будет угрожать?
— Найдется, кому меня защитить.
— Ты о Жене говоришь или обо мне?
— Молчи, защитник, — она намылила мочалку и принялась мыть посуду. — Я больше не имею с тобой никаких дел.
— Ну, тогда займи мне полторы тысячи долларов. Будь человеком!
Анжелика резко повернулась и замахнулась на него мочалкой. Тот даже не вздрогнул и спокойно пояснил:
— Я прогорел, мне надо что играть.
— Брось это дело!
— Ты стала слишком правильная. Может быть, Женя влияет?
— Кто бы ни влиял, но я больше в казино не пойду, играть не буду и ни копейки тебе не дам. Мне надо жить, пойми… И я не хочу, чтобы все началось сначала…
…А в конце лета они с Женей сидели в большой комнате, во главе стола — того самого, за которым поминали в мае Игоря. Был жаркий день, открыли все окна, по квартире гуляли сквозняки, и волосы у Анжелики развевались, попадая ей в глаза, и она смеялась, отводя их рукой, когда целовалась с Женей. Саша очень громко кричал: «Горько!» Зинаида Сергеевна сидела, будто каменная, изображая на лице одновременно радость за дочь и неодобрение ее столь поспешного брака. Но никто не обращал на нее внимания. Со стороны невесты гостей было мало — только Юра, напившийся вдрызг и в конце концов уснувший в ее комнатке, да Ксения, старая знакомая из казино, которая случайно позвонила ей и получила приглашение на свадьбу, как подружка невесты. Нужна же была невесте какая-нибудь подружка? Ксения сидела рядом с Сашей, и они бурно обсуждали игорные дела, привлекая всеобщее внимание. Анжелика старалась не слушать. Со стороны жениха пришли его друзья в количестве пяти человек — как на подбор, парни плотные, не слишком разговорчивые и как выразился Саша, «не нашего круга».
В гараже стоял «Вольво», увитый белыми лентами, с куклой на ветровом стекле. Для Анжелики было самым трудным сесть в эту машину рядом с Женей, чтобы ехать в ЗАГС. Правда, сидели они сзади, потому что жениха не пустили за руль в день свадьбы, но Анжелике все равно казалось, что она ощущает запах духов. Или запах крови, что было уже сущим миражом. Но и это в конце концов прошло.
Наталья не звонила, не пыталась встретиться.
Анжелике начинало казаться, что и не было никакой Натальи. Но зато был Женя, который прекрасно запомнил «эту стерву», и часто о ней вспоминал.
Свои воспоминания заканчивал всегда одними и теми же словами:
— Ладно! Если ты не хочешь, чтобы я лез в эту грязь, не буду! Пусть подавится моими деньгами. Но если она попробует еще раз втянуть тебя во что-то, я ей задам!
Анжелика затравленно кивала и говорила, что она уверена — Наталья больше не позвонит никогда, она же не дура, все поняла, все узнала. Но ей не давал покоя один вопрос — откуда все узнала Наталья? Анжелика не допускала мысли, что Наталья имела какой-то доступ к следственным материалам и могла узнать, кто совершил убийство на самом деле, от самого следователя. Значит, кто-то ее проинформировал о ходе дела? Кто? Юра? Его мать?
Мать Анжелики? Саша? Женя? Она сама?! Но Наталья не звонила ей — факт оставался фактом.
Прошло лето, прошла и осень. Наконец Анжелика решила, что ждать дольше нелепо, и отнесла деньги в банк, открыла счет на свое имя. Женя продал свою машину и ездил теперь исключительно на «Вольво», к которому страшно привязался. За ужином говорил либо об этой машине, либо о машинах вообще — как бабники говорят «вообще» о бабах.
Анжелика слушала, смотрела в стену пустыми глазами и время от времени кивала, чтобы показать, что слушает, чтобы муж не сердился. Свою квартиру Женя сдал, и нужды в деньгах они не испытывали. Он не доверял банку и хранил деньги в тайнике, который оборудовал в квартире. Анжелика всегда была дома, и это было не так опасно. Она не стала искать работу: не видела смысла. Им хватало и на продукты, и на редкие развлечения (которые сводились к тому, что Женя приглашал в гости своих друзей с женами или брал Анжелику и сам ехал к друзьям). Ей хватило денег и на то, чтобы поменять весь свой гардероб. Она не пожалела и продала свои золотые украшения, потому что знала — у Натальи есть точно такие же. Она изгнала из шкафов все вещи «периода Натальи». Так ей было спокойнее на душе — она знала, что подобных вещей у Натальи нет, и даже если та решит под нее подделаться без ее ведома, это будет трудновато.
«Без наводчика она вообще не сможет работать, — размышляла Анжелика. — Ну, что ей толку в том, что мы похожи, если рядом со мной нет никого, кто, как Игорь, сказал бы: сегодня надень синий костюм, надень кольца, пойди, купи газету, посмотри, сколько стоят те розы… Она никогда теперь не знает, в чем я выйду из дома, и выйду ли вообще, и буду ли покупать газету именно в то время, когда ей нужно алиби… Она пролетела, проиграла!» Но этому чувству удовлетворения мешала нарастающая скука. Да, эта жизнь была скучна, и Анжелике пришлось это признать.
Выпал первый снег. В то утро она стояла у окна, на кухне, и смотрела, как на асфальт сыплет и сыплет снежная крупа, и все вокруг постепенно становится белым. Давно уже никто не рисовал здесь «классиков», давно не кричали во дворе девочки, поссорившиеся из-за не правильного броска битки.
Анжелике казалось, что двор вымер. Она пощупала медленно наливающуюся теплом батарею, закрыла форточку, сняла с плиты вскипевший чайник.
Женя только что уехал на работу. Она накормила его завтраком и сонно кивала головой в ответ на его наставления — что купить, что сделать на ужин. Ей нужно было сходить в магазин, прибраться… А больше делать нечего.
«Почему я снова устроила так свою жизнь? — подумала девушка. — Ведь то же самое было и с Игорем… В сущности, что изменилось? Да, я знаю, что Женя взял меня ради меня самой, а не из-за Натальи… Да, он не ворует, честно пашет в автосервисе, а если и жульничает на работе, то ведь все вокруг жульничают, он не единственный… —Не умеет меня развлечь, но ведь он и не нанимался этого делать? И разве вообще кто-то обязан меня развлекать? Чего я ждала? Чего достигла? Когда я чего-то боялась, жизнь у меня была полнее и интереснее… Сейчас ничего не боюсь, все кончилось, живу как за каменной стеной… И что из этого? И как мне надо жить? Не знаю… Я не могу быть одна, вот основная причина всего, что я делаю. Я просто не могу быть одна! Мне нужен кто-то, ну, хоть кто-то… Но не все равно кто!»
Она ждала Женю к восьми вечера, но в половине восьмого он позвонил ей и сказал, что появилась срочная работенка, можно неплохо подкалымить, и он остается на работе, приедет поздно. Спросил, не скучает ли жена? «Нет, — ответила Анжелика, — что ты…» Когда она повесила трубку, ей показалось, что он был обижен ее словами. «Наверное, лучше было бы ответить, что я очень по нему скучаю? — подумала она. — Но это же будет не правда…»
Анжелика поужинала в одиночестве, включила телевизор, но долго не могла сосредоточиться на том, что происходит на экране. Зазвонил телефон.
Спокойно взяла трубку — она теперь все делала спокойно. Это был Саша.
— Привет, сестренка, — весело сказал он. — Гниешь помаленьку?
— В чем дело?
— Ни в чем. Мне без тебя скучно. К тебе, сейчас и в гости не придешь…
— Да уж, Женя не будет в большом восторге.
— За что он меня так невзлюбил?
— А может, ревнует, — вяло предположила Анжелика. — Он сегодня поздно вернется.
— Ну?! — воскликнул Саша. — Подарок судьбы! Сестренка, я, как уже было сказано, не при деньгах. Если ты будешь ко мне добрее, чем оба твоих мужа, и займешь хотя бы долларов двести, я верну их через неделю в виде трехсот. Согласна?
— Играть поедешь?
— Уголь в шахте рубить! Знаешь, я замечал. — когда наступает зима, мне везет больше. Ей-богу! Нельзя упускать первый снег. Ну, так что? Если согласна, я к тебе сейчас заеду.
Она сказала, что пусть приезжает, ей двухсот долларов не жалко. Тот закричал, что ее не зря назвали Анжеликой — она ангел, таких девушек немного! И обещал быть через час.
— Собираешься куда-то? — спросил он, когда Анжелика открыла ему дверь в полном обмундировании — джинсы, теплые ботинки, длинная дубленка с капюшоном. — Или только вернулась? Или хотела от меня сбежать? А где мои двести долларов?
Она сунула ему деньги и вытолкнула на лестницу. Вышла сама, тщательно заперла дверь. Саша удивленно спросил:
— Матушка, что за дела?
— Я еду с тобой.
— На «Александр Блок»?!
— Да!
— Ты молодец, — сказал он, беря ее под руку. — И я в тебя всегда верил. Высший класс! А муж не будет против?
— Я ему оставила записку.
— И что ты написала?
— «Мама нездорова, ночую у нее».
Саша слегка присвистнул и внимательно на нее посмотрел. Она засмеялась, отрывисто, немного деланно, надвинула на глаза капюшон и быстро пошла вниз, слегка придерживаясь за перила.