Тот же самый августовский солнцепёк, та же самая привольная степь, только теперь она пахла совсем по-другому. Нет, коктейль из ароматов полевых трав и цветов-медоносов никуда не делся, но расслабленно окунуться в него с головой и пить большими глотками, как легкое приятное вино, никому не пришло бы в голову. Потому что вино было безнадежно испорчено. И не обыденно-привычными запахами авиационного керосина и нагретого железа — в степные ароматы впитались нехорошие оттенки дыма, гари и человеческой крови. Очевидно, эти пугающие составляющие угнетающе действовали на обитателей степи: цикады, сверчки и кузнечики прекратили свою бесконечную оптимистичную какофонию, и пчелы перестали жужжать, разыскивая залежи пыльцы побогаче. Степь зловеще молчала.

Полковник Щербинин стоял на вышке под полосатой «колбасой», показывающей направление ветра, и смотрел на степь в бинокль. Точнее, он смотрел на дорогу, ведущую от дивизии к ближайшему населенному пункту — селу Гюмри. Если опустить бинокль ниже, то можно было увидеть лагерь, разбитый перед воротами части: палатки, гибкие, наспех сооруженные навесы, костры и люди — испуганные, надеющиеся на помощь и ожидающие её люди. Много людей. Они были местными жителями и не имели российских паспортов, поэтому их не пропускали на территорию части, чтобы не давать повода для упреков во вмешательстве во внутренние дела суверенной республики. Правда, только-только обретающие самостоятельность государства еще не изготовили собственных документов, удостоверяющих личность, но паспорт гражданина СССР уже утратил свою силу — если не в юридическом смысле, то в буквальном.

Щербинин не мог бросить этих людей на произвол судьбы, поэтому стихийный лагерь беженцев охраняли выдвинутые вперед четыре БМД без боезапаса, а также цепочка десантников с автоматами без патронов. Действительно, в кого стрелять? В своих граждан?! Да, Щербинин никогда не был в таких ситуациях. Он выполнял боевые задачи в Анголе, в Афганистане и четко знал, где проходит линия фронта, даже если она так и не называлась. Он всегда знал, кто враг, против которого можно применять оружие. Но в такую ситуацию, когда одни советские граждане преследуют и уничтожают других советских граждан, он ещё не попадал. И обычно все знающая Москва не спешила прийти на помощь и дать ценный совет, наоборот — всячески уклонялась от прямого ответа, затягивала, наводила тень на плетень…

Территория части тоже была в палатках, правда, здесь жили только те, кто приехал из России и вскоре получит паспорта российских граждан. Это были специалисты, работающие испокон веку и вполне уживающиеся с миролюбивым, до поры до времени, местным населением — по большей части русские: учителя, врачи, инженеры, агрономы… Сейчас они, кто, не успев собраться, кто, в чем был, бежали от вспыхнувшей в этих краях национальной междоусобицы под крыло своих военных и ждали, когда их отправят на Большую землю — на Родину. Хотя никто никогда не думал, что единый могучий Советский Союз поделится на материки, острова и, собственно, Большую землю.

Щербинин повел бинокль вдоль горизонта. Вдали было видно несколько пожаров, поднимались к ясному солнечному небу столбы черного дыма. Полковнику казалось, что он слышит крик разъяренной толпы и сильные удары палок и камней по мягким человеческим телам. Но он, собственно, наблюдал не за этим, а за колонной, которую он послал туда, чтобы вывезти оставшихся в опасности земляков. Автобус и две БМД стояли на окраине и, судя по всему, не могли войти в село. Десантники пытались это сделать, но достаточно быстро вернулись под броню. БМД развернулись и, прикрывая бронированными корпусами автобус, двинулись назад, к дивизии. А в селе бурлила черная толпа и, как дьявольское варево из кастрюли злого колдуна, выплескивалась на окраину, протягивая угрожающие щупальца вслед уходящей колонне.

«Никого не осталось, — подумал Щербинин. — А может, остались, но спасти их уже нельзя…»

Вздохнув, полковник опустил бинокль, спустился по вертикальной лестнице и направился к штабу. Лавируя между палатками, между кострами, на которых беженцы готовили пищу, он ловил на себе умоляющие взгляды и выслушивал прямые вопросы.

— Когда нас вывезут? Когда?

— Скоро, — отвечал он. — Вопрос решается. Мы доложили в Центр. Ждем.

В штаб Щербинин не пошел. Его терзало тревожное беспокойство, поэтому он подошел к воротам и принялся ожидать колонну, которая уже вздымала клубы пыли в пределах прямой видимости.

Через четверть часа БМД и автобус вкатились в часть. Старший колонны капитан Иванцов спрыгнул с брони, четко бросил руку к виску:

— Товарищ полковник, мы не смогли войти в село, — уверенно доложил он. — Там очень непростая обстановка: погромы, расправы, бушует разъяренная толпа, ею умело управляют провокаторы. Вооружены палками, лопатами, топорами. Есть охотничьи ружья, ребята видели несколько автоматов. Возможно, разоружили отдел милиции. Думаю, нам нужно ожидать атаки.

И совсем другим, упавшим голосом сказал:

— Товарищ полковник, капитан Иванцов доклад закончил. Предложений не имею…

— Пойду докладывать выше, — сказал Щербинин и отправился в штаб к аппарату ВЧ-связи.

Через несколько минут он связался с Москвой и доложил об изменении ситуации.

— Действуйте по обстановке! — поступил обтекаемый приказ. — Местное гражданское население на территорию части не допускать, принять меры к его защите. Оружие не применять, используйте уговоры, в крайнем случае, физическую силу.

— Как я их уговорю? — тяжело сказал Щербинин. — Как можно уговорить разъяренную толпу? Они с оружием, палками, камнями…

— Используйте уговоры и убеждение, — повторили на другом конце провода.

— А с нашими людьми как быть? — угрюмо спросил полковник.

— Наших будем вывозить. Вопрос согласован. И имейте в виду: политическая ситуация очень непростая. Дивизия находится на территории суверенного государства. Вы понимаете, что это значит?

Щербинин вздохнул.

— Понимаю, — сказал он.

Ему хотелось спросить — понимает ли его собеседник, что значит происходящее вокруг дивизии. Но ему казалось, что вряд ли кто-то в далекой Москве это понимает.

К вечеру возбужденная толпа окружила территорию части, рвалась к находящимся под защитой десантников местным беженцам, несколько раз прорывалась на летное поле. За окнами штаба раздавался угрожающий шум, напоминающий о штормовом море, слышались угрожающие крики, иногда слабо хлопали предупредительные выстрелы в воздух, которые пока еще охлаждали пыл и сдерживали погромщиков. Но все хорошо понимали: это временно, пока нападающие не поймут, что стрелять в них никто не будет… Или пока им это не подскажут кукловоды, которые, дергая за невидимые ниточки, управляют «стихийным» гневом толпы.

Глядя в бинокль на искаженные ненавистью небритые лица еще вчера спокойных и смирных тружеников полей, полковник Щербинин озабоченно произнёс:

— Похоже, что нам не в Афгане, а тут придётся ставить «стальной коридор», чтобы людей спасти…

— Как прикажут, так и сделаем, — задумчиво отозвался зам по боевой подготовке подполковник Самоедов, из-за плеча Щербинина смотревший в окно.

— И как сможем, — уточнил Щербинин. — Что ж, в очередной раз доложу обстановку в Москву…