Глава 3
Перестановки в аду
1936 г. Москва
– Старх, Старх! – шептала Татьяна. – Не притворяйся, я же знаю, что ты уже не спишь!
– Сплю, – глаза остались закрытыми, но кончики губ приподнялись в улыбке: рефлекторно, по многолетней привычке – для улучшения облика. Однако улыбка уже помогала мало. За прошедшие годы внешность Аристарха если и изменилась, то только в худшую сторону. А если говорить честно и без «если», то улыбайся не улыбайся, а он все равно был похож на вурдалака. Хотя лицо комиссара госбезопасности третьего ранга никто не обсуждает, а тем более не осуждает. К тому же у всех его коллег лица были примерно одинаковыми. А Татьяна привыкла за столько лет…
– Скажи, что сегодня ты останешься с нами. Поедем на дачу. Хоть один день проведем вместе. Коленька научился ездить на велосипеде, а Галочка уже сама кушает. Ты же этого ничего не видишь. Ну, скажи, что мы все вместе поедем. Евдокия грибов нажарит…
Муж молчал, и Татьяна, решив закрепить успех, пошла в наступление:
– Ты вообще на нас внимания не обращал, а теперь, когда начальником стал, вообще дома не бываешь… Люди живут, чтобы работать, а ты работаешь, чтобы жить. Так нельзя, это неправильно…
– У нас именно так… Работаем, чтобы жить, – сказал Аристарх и сел в кровати. Скрипнули пружины. За последние годы он набрал килограммов тридцать. – Ладно, поедем. Сегодня воскресенье, Иосиф Виссарионович в отпуске, Генрих Григорьевич болеет, контрольных дел вроде нет… Только ночевать не останусь: надо допросы проверить, чтобы не расслаблялись…
– Вот и хорошо! – обрадовалась Татьяна. – Тогда быстрее вставай, я распоряжусь насчет завтрака, и поедем.
Она накинула на плечи шелковый, в драконах, халатик, глянула в окно на Москву-реку и раскинувшийся за ней Кремль и выскользнула из спальни.
Евдокия уже накрыла на стол. Сегодня она приготовила оладьи со сметаной, сварила яйца всмятку, нарезала толстую, с мелким жирком, аппетитно слезящуюся колбасу и только что привезенный из пекарни свежайший хлеб. Но дети капризничали.
– Я не хочу оладьи! Хочу яичницу! – гундосил девятилетний Коля.
– И я не хочу есть… Я гулять хочу! – вторила брату четырехлетняя Галочка.
– Хорошо, Коленька, я поджарю тебе яишенку, – достав сковородку, захлопотала у керогаза домохозяйка. – Хочешь, с колбаской?
– А ну-ка не пищать, – скомандовал Аристарх Сидорович, заходя в столовую. Он был в бордовом длинном халате, перехваченном поясом на объемистом животе. В вырез халата виднелась волосатая, с проседью, грудь и висящий на черном шнурке перстень. Хозяин основательно сел во главу стола, придвинул хлеб, намазал маслом, положил сверху кусок колбасы, придвинул яйцо.
– Евдокия, ничего жарить не надо, и так полный стол еды! – распорядился он и откусил бутерброд. – Дети, быстро едим, и айда на дачу! Я вызвал машину, через полчаса подъедет. Хотите покататься на машине?
– Ура! – закричал Коля. – Конечно!
– Тогда без капризов!
Он с аппетитом завтракал, довольно осматривал собравшееся за столом семейство, благосклонно поглядывал на Евдокию, варившую настоящий бразильский кофе, с удовольствием вдыхал его аромат. Все шло хорошо, жизнь катилась по наезженным рельсам и шла все время в гору. Хотя это противоречило диалектическому материализму и обязательному атеизму, но он верил, что удачу ему приносил перстень, висящий на потертом шнурке. Явление Иуды подтвердило его магическую силу, да и предыдущая история перстня – тоже.
Ранее он принадлежал удачливому налетчику Петру Дорохову по кличке Седой, и весь уголовный мир Ростова-на-Дону связывал фарт Седого с этим перстнем. И действительно, тому фантастически везло, даже тщательно подготовленная операция по его задержанию чуть не провалилась и он чуть не ушел. Но все-таки не провалилась! И все-таки он не ушел! Почему? Этого Аристарх Сидорович понять не мог. Но придумал хорошее объяснение: его, Аристарха, фарт оказался сильнее бандитского фарта, и перстень по своей воле перешел к другому хозяину… Он вспомнил, как они с Самохиным изрешетили Седого, Самохин стал звать отставших коллег, а он нагнулся подобрать оружие, и вдруг его как толкнуло: «Сними!» Кто подал этот знак? Неужели… Но на этом месте размышлений его материалистический мозг начинал тормозить, и он прекращал антимарксистские рассуждения, накатывая стакан-другой водки.
Но перстень помогал, это факт. Полтора года назад, когда решался вопрос о его назначении заместителем начальника ГУГБ, перед вызовом на аттестационную комиссию он положил перстень на стол, потушил свет, зажег свечу, стал на колени и обратился к львиной морде со страстной мольбой: «Помоги в утверждении, помоги перейти на другой уровень – на уровень высшего начальства…»
Он понимал, кому он молится, знал, что за это церковь предала бы его анафеме. Но это ему было безразлично.
Он уже столько сделал для разорения церкви, уничтожения священников и разрушения храмов, что давно заслужил анафему. Но он знал и то, что если бы об этом идолопоклонстве проведали его товарищи, то коммунистическая анафема оказалась бы незамедлительной и куда более действенной, чем церковная – в тупичке подвального коридора корпуса «Г».
Аристарх несколько раз повторил свою мольбу, и вдруг в черном камне мелькнула желто-красная искорка, а лев на миг увеличился в размере и улыбнулся. Ему даже почудился отдаленный рык, хотя он понимал, что все это – лишь игра воображения. Но волнение исчезло, зато возникла уверенность, что он обязательно получит то, что хочет.
И вот настал решающий момент. Большая комната, в центре – простой вытянутый стол, покрытый красной плюшевой скатертью, на ней графин с водой, стаканы и несколько папок с личными делами, одна из которых открыта. Пять человек в темно-синей форме нового образца сидели за столом и громко смеялись, очевидно, какой-то шутке. У троих на рукавах и в петлицах было по четыре золотых звезды комиссаров госбезопасности первого и второго ранга, у одного – три золотых звезды комиссара третьего ранга, а у главного, сидящего во главе стола, – одна большая, шитая золотом звезда генерального комиссара ГБ. Это был начальник ГУГБ Генрих Григорьевич Ягода, который и ввел новую форму, а для высших руководителей придумал еще и кортики. Именно он рассматривал личное дело Визжалова и тоже смеялся, причем, скорей всего, своей собственной шутке.
То, что члены комиссии находились в хорошем расположении духа, обрадовало Визжалова, хотя он знал, что это, в общем-то, мало что значит: настроение может измениться в любую секунду. Сделав три шага вперед, он замер по стойке смирно и, стараясь говорить ровным голосом, доложил:
– Товарищ генеральный комиссар госбезопасности, начальник секретно-политического отдела, старший майор государственной безопасности Визжалов прибыл для прохождения кадровой комиссии!
Комиссары перестали смеяться и принялись пристально рассматривать кандидата. От жестких пронизывающих взглядов становилось не по себе, но тут же внутренняя уверенность рассеивала неприятное чувство, как будто доспех, отражающий направленные в него стрелы.
Ягода встал, обошел стол и, заложив руки за спину, приблизился к Визжалову вплотную. Тот напрягся. Узкое нервное лицо с плотно сжатыми губами приблизилось к его лицу. Круглые очки увеличивали глаза, Аристарху показалось, что начальник видит его насквозь. Сильно пахло незнакомым одеколоном. Наконец, генеральный комиссар госбезопасности шагнул назад и улыбнулся. Только улыбка эта была нехорошей, недоброй, даже угрожающей.
– Вы посмотрите, товарищи, какой великан, – сказал он, продолжая улыбаться, хотя и не поворачиваясь к остальным. – Он даже выше начальника ГУГБ! Не есть ли это нарушение субординации?
– Так мы можем его укоротить, – послышалась реплика от стола, и опять все четверо захохотали.
– Ну, вы-то меня в Прокруста не превращайте, – серьезно произнес Ягода.
Смех оборвался. Комиссары стали озабоченно перешептываться:
– А кто такой Прокруст?
– Не знаю…
– Наверное, какой-то меньшевик. Или вредитель…
– Да ты что!!
Генеральный комиссар госбезопасности ждал, как ждет учитель, пока успокоится расшалившийся класс.
– Извините, Генрих Григорьевич, неудачная шутка, – покаянно сказал тот, кто сидел справа. – Я не знал этого Прокруста…
Начальник кивнул головой, обошел кандидата, осмотрел со всех сторон и чуть ли не обнюхал. Потом спросил:
– В церковь ходите?
– Никак нет! Я в Бога не верю.
– Я тоже не верю. Но с его представителями иногда встречаюсь. И знаете, что интересно? Когда мы с ними начинаем говорить по-настоящему, вдруг выясняется, что некоторые из них тоже не верят в него. Вам приходилось по-настоящему беседовать с попами?
Визжалов задумался. Что имеет в виду генеральный комиссар? Жесткий допрос священников? Это было. Или расстрел? Тоже было. А может, просто откровенную беседу? Но можно ли допрос назвать беседой?
– Приходилось, товарищ генеральный комиссар госбезопасности!
– Так вот, – продолжил Ягода, – если б вы ходили в церковь…
Он сделал паузу.
– Правда, тогда бы вы здесь не стояли. Или стояли в другом качестве, – начальник повернулся к членам комиссии и улыбнулся, те охотно засмеялись.
– Но допустим, что вы туда ходили. И тогда знали бы об исповеди. Это когда поп с пристрастием допрашивает верующего. А тому врать нельзя, потому что Бог накажет. Знаете об этом?
– Так точно. Знаю.
– Прекрасно. Представьте, что я поп и Бог в одном лице. Стало быть, вы на исповеди, и врать мне нельзя! Отвечайте быстро и честно.
– Жалели тех, кого расстреливали?
Визжалов вспотел, почуяв ловушку. Что можно сказать в такой ситуации? Голова не работала. Но ответ пришел сам собой.
– Слегка. Особенно в первый раз.
Ягода кивнул.
– На коллег доносы писали?
Он еще сильнее покрылся липким потом. Хотелось вытереть лицо платком, но он не смел даже шевельнуться. И снова в голову пришел готовый ответ:
– Приходилось. Из чувства долга…
– Жену били? Оружием пугали? Зло на ней срывали?
Пять пар глаз прожигали старшего майора насквозь.
– Случалось… Редко. И давно.
Ягода снова вплотную подступил к Визжалову, поднял руку, ободряюще положил на плечо и произнес уже другим тоном:
– Не обижайся, старший майор. Если б ты хоть раз сказал «нет», я бы понял, что тебе верить нельзя…
Генрих Григорьевич быстро подошел к столу, заглянул в папку и улыбнулся, на этот раз хорошей улыбкой.
– Аристарх Сидорович, вытрите лицо платком, выпейте стакан воды и успокойтесь. И запомните: передо мной, как перед Богом! Малейшая ложь и… В общем, врать мне нельзя! А назначение вы получите!
Аристарх Сидорович ощутил шевеление под гимнастеркой. То ли это сильней забилось сердце, то ли ворохнулся лев на шнурке.
После этого собеседования жизнь изменилась. Он стал заместителем начальника, получил звание комиссара госбезопасности третьего ранга, въехал в трехкомнатную квартиру «наркомовского» дома на берегу Москва-реки, за ним закрепили две машины, госдачу в Малаховке, прикрепили к Кремлевскому распределителю. А главное, Ягода неожиданно расположился к своему новому заму и всячески выказывал ему свое благорасположение, что вызывало ревность сослуживцев и разговоры о дальнейшем взлете его карьеры. Даже фамилию комиссар третьего ранга изменил на более благозвучную. Прежняя ассоциировалась с визгом, в школе его поэтому дразнили поросенком или свиньей. Теперь он стал Выезжаловым, а это совсем другое дело: звучит солидно и пристойно, даже с неким начальственным акцентом. Но самое главное, сбылось предсказание Иегуды из Кириафа: могущественного покровителя в действительности звали Енон Гершевич Иегуда!
– О чем задумался, Аристарх? – вопрос Татьяны вернул его в сегодняшний день.
– Да так, о делах, – неопределенно ответил он и в свою очередь спросил:
– Что у тебя в редакции?
– Да каждый день ругаюсь с этим Кругловым! Все нервы вымотал. Ему, видишь ли, не нравятся мои статьи, говорит – «преснятина»! А сам-то если что-то напишет, так такую муть несусветную, все с какими-то туманными намеками, которые никто, кроме него самого, не понимает…
– Как его фамилия, говоришь, кто он там у вас? – рассеянно переспросил Аристарх Сидорович.
– Да Круглов Иван Петрович. Ответственный секретарь. Так он мужик неплохой, но мне надоели его постоянные замечания и придирки.
В столовую заглянула Евдокия:
– Аристарха Сидоровича просят к телефону. С работы…
– Кто? – хозяин, не торопясь, поднялся из-за стола. – Дежурный?
– Из секретариата, не назвались. Попросили позвать комиссара госбезопасности третьего ранга товарища Выезжалова.
– Старх, только не забудь, что ты нам обещал! – плаксивым голосом прокричала Татьяна.
Ее опасения оказались не напрасны. Через минуту муж вернулся озабоченный и, напряженно наморщив лоб, сказал:
– Я с вами не поеду. У нас что-то странное происходит. Срочный вызов, непонятно зачем…
– Ну вот, я так и знала! – всплеснула руками Татьяна.
– Ничего, к следующему воскресенью разгребу все дела да закатимся на дачу с ночевкой. И я тебе там такой допрос с пристрастием устрою… – многозначительно улыбнулся Аристарх.
* * *
Он любил это огромное здание, стоящее особняком ото всех строений, как утес в море. Он знал, как москвичи боятся его, стараются вообще не проходить по тротуарам мимо всевидящих окон и больших, тяжелых дверей. А он любил все это. Внутри страшного для других дома Выезжалов чувствовал себя своим. Он знал: здесь ему позволено все! Ну, почти все. Здесь он один из немногих, кто может решать не только судьбы отдельных людей, но и целых учреждений, воинских подразделений, творческих коллективов. Достаточно было лишь усомниться в преданности кого-то советской власти и отдать приказ подчиненным либо просто снять телефонную трубку, и судьба заподозренного и его окружения была решена. Да и сотрудники, ходившие под его началом, могли в один момент лишиться наград, должностей, званий, семьи, свободы, головы. Ощущение такой колоссальной власти опьяняло.
Впрочем, в этом здании были люди, которые при желании могли все подобное проделать и с ним. К счастью, их было немного. Но они были. И он помнил, как несколько лет назад, когда только попал в этот дом, ему показалось, что выше подвала не поднимется. А о здешних подвалах в народе ходили жуткие слухи. Потом он уже сам постоянно спускался в эти каменные лабиринты и вносил свой вклад в те слухи, которые, как оказалось, являлись не слухами, а совершеннейшей правдой…
Аристарх Сидорович вошел в свою отделанную темным деревом приемную. Подтянутый лейтенант вскочил, вытянулся, щелкнул каблуками.
– Зайди ко мне, – бросил Выезжалов, проходя в кабинет.
Он сел за стол, расстегнул пуговку стоячего воротничка, стискивающего шею, как петлей, и вопросительно уставился на адъютанта:
– Что там еще стряслось? Почему вызвали? Почему через секретариат?
Тот пожал плечами.
– Никто не знает. Известно только, что на встречу с руководящим составом приезжает Николай Иванович Ежов…
– Секретарь ЦК?! Зачем?
– Не могу знать, товарищ комиссар третьего ранга. Сказано, чтоб вы были в малом зале к часу дня.
Выезжалов задумался. Странно. Очень странно.
– Хорошо. Иди, Сережа. Хотя постой! Не знаешь, кто еще приглашен?
– Да вроде все заместители и начальники отделов…
– Свободен!
Адъютант направился к двери, но вдруг остановился, будто собираясь что-то добавить.
– Что еще, говори!
– Я могу ошибиться…
– Ошибешься – поправлю! Говори!
– По-моему, Генрих Григорьевич не приглашен…
– Как?!
Выезжалов смотрел на адъютанта невидящим взглядом. И тот, не дождавшись других команд, вышел, тихо прикрыв за собою дверь.
«Начинается, – подумал Аристарх Сидорович, инстинктивно потянулся к груди, где на черном шпагате висел перстень, погладил через шерстяную ткань хорошо знакомую львиную голову. – То-то я смотрю, нервозность пошла по дому, с бумагами все забегались, старательность показывают… А сам уже два дня носа не кажет на службу. Неужто часы „первого инициатора и идейного руководителя социалистической индустрии тайги и Севера“ пробили? Неужели расхваливающая его „Правда“ могла так ошибаться?»
Аристарх Сидорович занервничал. Большие напольные часы захрипели и пробили полдень.
«Неужели Генриху Григорьевичу конец пришел?! Не может быть! Совсем недавно его назначили народным комиссаром внутренних дел, его считают вторым человеком в государстве, он каждый день встречается со Сталиным… Правда, Иосиф Виссарионович сейчас в Сочи, за него остался Каганович, а он не любит Генриха, опасается его… Хотя Каганович не решает кадровые вопросы такого уровня… Но не из-за меня же приезжает председатель Комитета партийного контроля, он же секретарь ЦК! Да-а-а… Если Генрих упадет, то как это отразится на таких, как я? Не зря же говорят: паны дерутся, а у холопов чубы трещат…»
Он стал нервно прохаживаться по кабинету. Заглянул адъютант и доложил:
– К вам старший майор Шпагин.
Выезжалов кивнул, и в кабинет вошел человек, который пять лет работал в его подчинении и которого он вместо себя оставил начальником секретно-политического отдела. Это был высокий, сутулый блондин с водянистыми голубыми глазами. Артем Иванович явно был не в своей тарелке.
– Привет! – Шпагин протянул руку. – Ты слышал?
– Что собирается приехать Николай Иванович?
– Ну да! А зачем, знаешь?
– Понятия не имею! Наверное, будут поставлены новые задачи…
– Да перестань ты. Я слышал, что Ягоду того… – старший майор сделал характерный жест рукой, будто секретаршу шлепнул по заднице.
– Да перестань ты распускать сплетни, Артем Иванович, – поморщился Выезжалов, а про себя подумал: «Вот дурак, теперь я просто обязан пересказать это Генриху или первому заму, а то, если что, Артем же и перевернет все с ног на голову…»
– Чего гадать-то? Пойдем на совещание и все узнаем. Чего нам бояться? Мы честно служили партии и народу.
Шпагин пожал плечами и ушел, а Аристарх Сидорович быстро перелистал в памяти основные этапы своего служения партии и народу. Сначала была борьба с бандитами и прочей сволочью в Ростове, потом учеба в Москве. И опять борьба со всякой нечистью, только в столице, потом перевод в центральный аппарат… Конечно, многое никогда не внесешь в мемуары. Да, он принимал участие в допросах с пристрастием, да, он писал заключение на применение высшей меры, приходилось и лично исполнять решения коллегии – так проверяются на верность долгу все сотрудники госбезопасности… Но так было надо. Не он же придумал все, не он завел эту дьявольскую машину. Он был в ней лишь винтиком, ну, может быть, потом шестеренкой… Люди совсем другого уровня вставляли в механизм ключик и заводили пружину, которая крутила все шестеренки… И он мог только крутиться…
Выезжалов еще раз взглянул на часы, вновь застегнул пуговицу удушающего воротника и решительно направился в малый актовый зал…
* * *
Вернувшись домой, он сжег в ванне несколько документов, выпил полстакана водки, потом лег в постель, разбудил уютно посапывающую Татьяну, накрылся с головой одеялом.
– Ягоду сняли! Говорят, сам Сталин телеграмму прислал! – прошептал он в маленькое ушко теплой, до конца не проснувшейся жене. – Назначили наркомом связи! А вместо него пришел Ежов Николай Иванович – маленький такой… Только когда он выступал перед нами, то сказал, что Политбюро недовольно органами, что ОГПУ на четыре года затянуло разоблачение троцкистско-зиновьевского блока… Значит, это не простая замена… Ты слышишь, что я тебе говорю, или опять заснула?
– Слы-ы-шу, – тихо ответила жена.
– Могут возникнуть осложнения… Может, в Ростов пока уедешь с детьми?
– Зачем в Ростов? – встрепенулась Татьяна. Последняя фраза встревожила ее гораздо больше, чем первая. Теперь она проснулась окончательно. – Я никуда не поеду! Что я буду там без тебя делать?
– Ладно, давай спать, – тяжело вздохнул Аристарх. Но сон долго не приходил. В возбужденном мозгу крутились тяжелые мысли. Близость к попавшему в опалу руководителю могла выйти ему боком…
Татьяна заснула быстро, безмятежным сном. От нее исходило домашнее тепло и спокойствие, которые, в совокупности, создавали атмосферу семейного уюта. Раньше он никогда не обращал внимания на такие мелочи. Ну, сопит баба и сопит…
На службе никаких изменений не происходило, работа шла, как обычно. Сменивший Ягоду Николай Иванович Ежов вникал в курс дела, присматривался к сотрудникам и никаких резких движений пока не делал. Оставалось только ждать, что будет дальше. И это было мучительно тяжело. Руководители Управления почти перестали общаться друг с другом. Подчиненные нервничали и старались лишний раз не попадаться на глаза. Только латыш Мятте ходил, как ни в чем не бывало, заводил разговоры с коллегами, начинал рассказывать анекдоты, а когда слушатели разбегались, смеялся. Очевидно, он был уверен, что уж кого-кого, а его изменения в руководстве не затронут никоим образом.
Вечером Аристарха встречал вопросительный взгляд Татьяны. Теперь она не ложилась до его возвращения и сама, вместо Евдокии, подавала мужу ужин.
– Как дела, Старх? – интересовалась она.
– Дела у прокурора, у нас – делишки, – мрачно шутил он, не чувствуя вкуса котлет или голубцов. – А у тебя?
И жена начинала рассказывать, постепенно успокаиваясь, да и он от ее скороговорки почему-то расслаблялся и всей душой ощущал, какое благо иметь нормальную семью. Почему-то раньше эти мысли не приходили ему в голову.
Как-то раз Татьяна встретила его в прихожей. Она находилась в возбужденном состоянии и, бросившись ему на шею, сразу выпалила:
– Представляешь, Старх, в редакцию сегодня приходили товарищи из органов… Они арестовали нашего ответственного секретаря, Круглова! Помнишь, я тебе рассказывала, что он, как мне казалось, придирается?
– Помню! Так тебе казалось или он действительно придирался?
– Ну, как тебе сказать?! Это же редакция, творческий коллектив… Мы все болезненно реагируем на замечания. А он был мужик хороший, но немного зануда. А сегодня все так расстроились, мы с Катькой даже плакали. Старх, скажи, ты не можешь узнать, за что его взяли, и сделать что-нибудь для него?
Аристарх пришел в ярость, да такую, что даже покрылся красными пятнами.
– Ты когда-нибудь научишься отвечать за свои слова? – заорал он, отдирая ее руки от своей шеи. – Что я должен теперь узнать, что должен сделать?! Я уже сделал все, что мог…
Татьяна отступила на шаг и замерла в оцепенении, губы ее беззвучно шевелились, будто не могли выговорить то, что хотели. Наконец, это удалось.
– Так это, значит, ты…
– Нет, это ты! Только моими руками! Вы все делаете свои делишки нашими руками! Пишете доносы, заявления, стучите на соседа, родственника, сослуживца… И остаетесь хорошими! А мы оказываемся плохими!
Аристарх был вне себя. Оттолкнув жену с дороги, он прошел в комнату и, отказавшись от ужина, лег спать в гостиной, на диване, уткнувшись лицом в блестящую дерматиновую спинку.
– Предательство всегда хочется свалить на кого-то другого, это закон жизни, – послышался сзади знакомый и одновременно незнакомый голос. – И людишкам это удается! Предатели и палачи больше всего ненавидят предаваемых и казнимых людей – так им гораздо проще оправдывать свои действия… Доносчики получали от инквизиции индульгенции и спали спокойно, когда их родственников или соседей сжигали на кострах…
Что за черт! Он резко обернулся и сел. Посередине комнаты стояла Татьяна – бледная, напряженная, с распущенными, взлохмаченными волосами, в распахнутом халате, под которым проглядывало голое тело.
– И получается, что палачи невинны, а виноваты их жертвы, – сказала жена.
То есть, фраза прозвучала из ее уст, но в знакомый голос были вплетены совершенно чужие, металлические нотки – так вплетают проволоку в нагайку, и удар становится совсем другим – безжалостным и рассекающим плоть до кости. Татьяна не могла говорить того, что произносила: она никогда не увлекалась философскими изысканиями, не употребляла таких сложных оборотов, да и вряд ли знала слово «индульгенция», которым широко пользовались в ОГПУ: «Партбилет и высокая должность – не индульгенция от ответственности!»
И вид у нее был совершенно отсутствующий: остановившийся взгляд, застывшее лицо – как кукла в руках чревовещателя… И артикуляция была неестественной, как будто звуки шли изнутри, а не произносились ею самой.
– Но инквизиция казнила всего десять тысяч человек, а сколько уничтожило твое управление? И его подразделения на местах? Во имя чего? Я говорю не в осуждение, уничтожайте сколько хотите – мне просто любопытно!
Да, Татьяна Котик, она же Визжалова или Выезжалова, так говорить не могла…
– Во имя революционной идеи, – ответил Аристарх так, как его учили на занятиях по марксизму-ленинизму. – Во имя сохранения СССР. Идет классовая борьба…
Ответ был безукоризненно правильным и идейно выдержанным. Только кому он так удачно ответил, комиссар госбезопасности третьего ранга не знал.
– Я слышал такое объяснение совсем недавно: лет двадцать назад, – по-прежнему не своим голосом произнесла Татьяна, точнее, неизвестный чревовещатель мужского, судя по оборотам речи, пола. – Тогда истребление соплеменников инквизитор объяснил борьбой за Россию. И сказал, что красные зверствуют еще сильнее. Как я понимаю, он относился к белым, а ты – как раз к красным?
– Ну, да… – кивнул Выезжалов.
– Прелестно! – невидимый собеседник жутко засмеялся.
Впечатление жути усиливалось тем, что лицо Татьяны оставалось бесстрастным, да она и неспособна была издавать такие звуки – как будто проворачивались заржавевшие шестеренки какого-то механизма.
– Прелестно! Каждый из противоборствующих инквизиторов борется за высокие идеалы одинаково – уничтожая своих сограждан! Как таким образом можно прийти к гармонии и всеобщему благополучию – ума не приложу! И как один и тот же способ может привести к противоположным целям – тоже!
– Кто вы? – набрался смелости спросить Выезжалов, глядя в пустые глаза своей жены – говорящей куклы.
– Твой хозяин. Меня называют по-разному: Завулон, Люцифер, Мефистофель… Можешь выбрать то имя, которое тебе больше нравится. Впрочем, это неважно. Важно то, что ты мне служишь…
– Я служу партии и органам!
– Нет, ты раб моего перстня! Им я испытываю жалкую протоплазму, копошащуюся в грязи, вдали от наших владений. Все, его носившие, были мерзавцами. Но разной степени. И перстень проявлял их жалкую сущность! Совсем недавно, всего сто лет назад, никчемный повеса Бояров, следуя кодексу дворянской чести, застрелил из-за него на дуэли князя Юздовского, порядочного проходимца. В ходе дознания следователь Небувайло запутал его и отправил на каторгу, а его помощник – писарь Рутке, завладел перстнем и стал насиловать и убивать девочек! Разве они служили Вере, Царю и Отечеству, как утверждали в присяге? Нет, они служили мне!
Лицо Татьяны было бледным и страшным, голос тоже звучал жутко, будто шел из ада, и в душу комиссара госбезопасности третьего ранга закрался страх.
– Я служу партии и правительству! – как можно тверже повторил он заученную формулу.
– Тот, кто уничтожает праведников, выдавая их за преступников, – тот и есть мой верный слуга! И белый инквизитор тоже служил мне верой и правдой, хотя вряд ли согласился бы это признать… Я разговаривал с ним на днях: он тоже искренне заблуждается и уверен, что служил благородной идее… Ты тоже считаешь, что служишь благородной идее?
– Ну… Гм… Да…
– Что ж… Скоро вы с ним встретитесь, и у вас будут очень интересные споры….
Татьяна пришла в себя, огляделась по сторонам, потерла виски и запахнула халат. Ее шатало, она шагнула вперед и, не удержавшись на ногах, села на пол, ошалело оглядываясь по сторонам. Наступила напряженная тишина.
– Что произошло? – наконец спросила она своим обычным голосом, хотя в него вплеталась легкая хрипотца, которая очень насторожила супруга.
– Не знаю, – сказал он тоже хрипло.
– Как я здесь оказалась? Я же легла спать…
– Не знаю, – растерянно повторил Аристарх. – Хочешь выпить водки?
– Хочу – сказала Татьяна, хотя отродясь водку не пила.
* * *
Новый, 1937 год они встречали дома, в узком семейном кругу. Татьяна подняла тост за то, чтобы у него на работе все успокоилось. Сидящий на другом конце стола Аристарх кивнул и выпил полный стакан водки. С тех пор как жена заговорила голосом дьявола, Визжалов не мог относиться к ней, как раньше. Он не мог забыть мертвого лица неодушевленной куклы, неподвижного рта, изрыгающего чужие страшные слова, ощущения неестественности и жути, исходящего от хорошо знакомого тела, в которое вселилась ужасная противоестественная сущность… Он старался не ночевать дома, а если приходил, то ложился на диване, избегая не то что прикасаться, а даже приближаться к супруге… Она переживала, но относила это к проблемам по службе и надеялась, что скоро все уладится.
Но наоборот – обстановка обострялась. Быстро покатились январь, февраль, март… Арестовали их бывшего соседа по общежитию Лавринова, который занимал большую должность в московском управлении. Потом в своем кабинете застрелился Катасонов… Правда, в центральном аппарате ОГПУ все шло как обычно и сотрудники начали оживать, надеясь, что на этот раз буря пронеслась стороной. Но в начале апреля грянул гром с ясного неба: Генриха Григорьевича арестовали!
А через неделю в Управлении начала работать комиссия по выявлению фактов нарушения социалистической законности в центральном аппарате ГУГБ. И сразу же стало ясно, что все окружение всесильного Генриха Ягоды, все приближенные к нему сотрудники находятся под подозрением и, скорей всего, лишатся своих должностей. И не только. В органах госбезопасности работают, чтобы жить – когда-то, случайной фразой, Татьяна попала в самую точку.
Увольнением из органов дело не ограничится. Если он попадет в черный список, то будет уволен из жизни. Аристарх знал, как все будет происходить. Для своих существует особая схема. Его вызовут к следователю в очередной раз, предложат подписать какие-то бумаги, объявят, что следствие никакой вины не установило и завтра он будет освобожден. Все знают, что это просто хитрость, тактический прием, но все надеются, что, может, на этот раз действительно судьба проявила благосклонность… Потом его, успокоенного, поведут якобы в другую камеру. Аристарх не понимал, почему опытные чекисты проявляют в этот момент такую детскую доверчивость. Он-то, конечно, не клюнет на этот дешевый обман! И будет знать, куда его ведут. Маршрут этого последнего прохода также хорошо известен: прямо по большому коридору, по лестнице в подвал, потом направо, еще раз направо. Тусклые лампочки освещают только верхнюю часть туловища, но в темноте под сапогами мягко начинаются опилки, значит, пришли… Сопровождающий не мешкая стреляет ему в затылок, стена впереди закрыта щитом из мягкого дерева, чтобы не было рикошета. Он несколько раз подавал докладные с предложением заменить дерево толстым слоем пористой резины, но поскольку уже давно не проводил исполнений лично, не знал – выполнено это или нет…
Бр-р-р! От этих мыслей становилось страшно. Хотелось немедленно что-то предпринять. Но что? Бежать? Чистые бланки документов у него есть, можно сесть на поезд и махнуть к границе Средней Азии. А там?.. А там его уже будут ждать коллеги из погранвойск. Да ему и не дадут добраться до границы: на промежуточных станциях состав неоднократно прочешут оперативники из транспортных органов…
Нет, этот выход не годился. Нужно здесь доказать свою полную лояльность, преданность делу партии, верность традициям ЧК! И он это делал. Страницу за страницей исписывал своим ровным мелким почерком, подробно рассказывая обо всем, что могло как-то охарактеризовать Генриха Григорьевича Ягоду и своих коллег-руководителей. Вспоминал незрелые и сомнительные высказывания, передавал интонацию, комментировал выражение лиц и даже толковал скрытый смысл каждой фразы.
Первым арестовали его протеже, старшего майора Шпагина. Потом адъютанта Сергея. Потом настал его черед: в кабинет вошли три человека из специальной следственно-оперативной группы, предъявили ордер на арест, срезали знаки отличия, обыскали, обнаружив висящий на шнурке перстень, и отвели в камеру подземной тюрьмы. Он знал, как формируются специальные следственные бригады: вызывают оперативников из провинции, которые ни с кем в Москве не связаны, никому тут не обязаны, а значит, готовы рыть носом землю, чтобы получить нужный результат, зарекомендовать себя перед начальством и остаться в столице навсегда. Не знал он только одного: какое из его прегрешений будет положено в основу обвинения.
На допрос его вызвали душным августовским вечером следующего дня. В следственном кабинете, который он неоднократно проверял, чтобы дознаватели не расслаблялись, незнакомый капитан госбезопасности сразу взял быка за рога.
– Скажите, гражданин Визжалов, с какой целью вы изменили фамилию? – судя по суровому лицу капитана и по его тону, следователь считал, что цель была самой низменной и, несомненно, преступной.
– Для благозвучия, – растерянно ответил Аристарх. Он не ожидал, что речь пойдет о такой мелочи. – Я написал рапорт, как положено, и получил санкцию Генриха Григорьевича…
– Вы имеете в виду разоблаченного врага народа и вредителя Ягоду? – уточнил следователь, вписывая ответ в протокол.
– Ну… Гм… Да…
– Так и говорите! Вы признаете, что состояли с вышеупомянутым врагом народа в дружеских отношениях и пользовались его поддержкой?
– Не в дружеских, в служебных. И вряд ли можно говорить о поддержке…
– Но ведь именно Ягода проводил с вами собеседование на кадровой комиссии и по его решению вы заняли должность заместителя начальника? Или это не так?
– Так…
Следователь удовлетворенно кивнул и записал ответ.
– И по его указанию вы завизировали аресты коммунистов депо станции «Москва-сортировочная»? А затем руководили следствием, в ходе которого к арестованным применялись недозволенные методы? В результате невиновные и честные члены партии были расстреляны как враги народа? Вы это признаете?
– Это было одно дело из многих. Оно ничем не отличалось от остальных, – обескураженно произнес Аристарх. – Кто мог знать, что именно это дело пересмотрят и отменят приговор…
– Значит, признаете, – капитан снова кивнул, записал ответ и продолжил:
– Что за перстень вы носили на груди?
– Просто. Как талисман, – еле слышно ответил Визжалов.
– Просто даже кошки не родятся! – следователь стукнул кулаком по столу. – Вы масон? Как вы связаны со спецслужбами Англии? Нам известно, что перстень – условный знак, пароль своего рода. Быстро рассказывайте все. Вы-то знаете, что признаться все равно придется!
Конечно же, он знал, что признаться придется во всем. Ему ли этого не знать! Надо будет, и он признается, что давно являлся английским шпионом, членом масонской ложи, занимался подрывной деятельностью против пролетариата всего мира…
– Да нет, Англия тут ни при чем… Этот перстень носил Петр Дорохов, по кличке Седой, ростовский налетчик… Он не простой, он влияет на судьбу, мне рассказали об этом Иуда и Люцифер…
– Кто-кто?!
– Да, они приходили и говорили что-то о перстне и предательстве… Люцифер сравнивал меня со следователем Небувайло и его писарем Рутке… Сто лет назад они отдали под суд Боярова, который убил на дуэли какого-то князя… Но они оказались хуже убийцы и служили дьяволу… Они говорили, что и я служу дьяволу…
Следователь слушал с открытым ртом, потом стал лихорадочно записывать.
Аристарх Сидорович рассказал о перстне чистую правду, со всеми подробностями, ничего не утаив. Но вывод, который сделал из его показаний следователь, ошеломил даже опытного комиссара госбезопасности третьего ранга:
– Вы признаете, что ваша жена была любовницей известного бандита, а вы через нее находились в связи с этим самым Седым, помогая ему скрываться от справедливого возмездия, и делили с ним деньги, нажитые грабежами и убийствами? Потом вы сдали бандита органам, застрелили его при задержании и получили его деньги, его женщину, его перстень, а также повышение по службе, направление на учебу и быструю карьеру в Москве. При этом вы считали, что служите не партии и государству, а дьяволу, и опирались на поддержку врага народа Ягоды, который был того же мнения! Я правильно вас понял?
Визжалов вдруг почувствовал, как он устал. Нет, не только от этого бессмысленного допроса, а вообще от всей своей изломанной жизни с ее взлетами и падениями, ложью и предательством, несбывшимися надеждами и вполне определенным концом. Он вдруг расслабился и откинулся на спинку стула.
– Правильно, товарищ капитан. Совершенно правильно!
– Вот и хорошо, – улыбнулся следователь. – От логики деваться некуда. Доказательства образуют прочную цепь, с нее не сорвешься. Это будет красивое, хорошо распутанное дело… Мы же с вами профессионалы и понимаем друг друга. От НКВД, как от судьбы, не уйдешь. Вы сейчас мне все это подпишете, а я вам, ей-богу помогу, чем смогу.
Капитан прижал к левому соску своей груди правую ладонь. Сделал он это так многозначительно, как будто один масон подавал тайный знак другому.
– Совсем избавить вас от наказания я, конечно, не властен, но похлопочу, чтобы вас выпустили под домашний арест, – он улыбнулся. – Вы ведь не попытаетесь бежать? Иначе вы меня сильно подведете как своего поручителя…
– Что вы, конечно, нет! – встрепенулся Визжалов.
Сердце радостно забилось. Неужели он вернется домой, хотя бы на время? Увидит деток, потискает их мягкие родные тельца, прижмется к теплому боку Татьяны, излучающему умиротворяющее тепло и спокойствие… Вообще-то, арестованных никогда не отпускали домой, но это было в другие времена – Менжинского, Ягоды… А теперь пришел новый руководитель, кристальный партиец Николай Иванович Ежов, и отношение к людям сразу изменилось… Может быть, его и осудят условно?
Он поставил подписи везде, где требовалось, осторожно, чтобы не запачкать стол чернилами, положил ручку.
– Вот и хорошо! – повторил капитан и потер ладони. От его суровости не осталось ни следа, он был доволен и радостно улыбался. Сейчас вас переведут в другую камеру, она более удобна, а завтра вы, скорей всего, вернетесь домой!
Следователь нажал кнопку звонка. Дверь сзади сразу же распахнулась.
– Спасибо, – искренне улыбаясь, произнес Аристарх, поднимаясь с прибитого к полу стула. – До свиданья!
Он обернулся, и улыбка, натолкнувшись на свое отражение, тут же погасла. В дверях стоял комендант Мятте и тоже искренне улыбался.
– Здорово, ученик, – сказал он. – Вот и свиделись. Ну, пойдем, я тебе обещал анекдот рассказать…
На негнущихся ногах Визжалов шел по хорошо знакомому широкому коридору.
«Почему Мятте? – билась в голове тревожная мысль. – Все знают: он водит только на тот свет… А ведь следователь обещал отпустить домой… Да нет, это просто совпадение… Решения на меня еще нет, коллегия собирается, когда следствие закончено, а у меня был только один допрос… Наверное, не было свободных выводных, вот и прислали этого латыша…»
Он повеселел и стал слушать, что рассказывал его конвоир.
– Вот приходит Дзержинский к Ленину и говорит: мои чекисты отняли у спекулянтов ящик презервативов, там триста штук. Что с ними делать? Ты давай, на лестницу поворачивай…
Аристарха снова охватила тревога.
«Если ведут в камеру, то зачем спускаться в подвал? Может, там есть какое-то особое помещение для содержания высшего начальствующего состава? Но тогда почему он о нем никогда не слышал? Впрочем, это секретная информация, знать такие вещи может только начальник и его первый заместитель…»
– А Владимир Ильич отвечает: сто штук принеси мне, сто штук Сталину, а сто штук проколите и отдайте Троцкому!
Мятте захохотал.
– Понял, в чем смак? Ха-ха-ха! Проколите! Ха-ха-ха! Давай, сейчас направо…
«Но в том углу нет никакой специальной камеры! Да и вообще никакой нет! Впрочем, в конце он всегда поворачивал направо, в расстрельный тупичок, а может, слева и располагается отдельный блок камер…»
– Смешной анекдот! Я за него четверых расстрелял! Давай, еще раз направо!
«Может, там оборудовали камеру за время, что я сюда не спускался…»
Комиссар госбезопасности третьего ранга Аристарх Сидорович Визжалов повернул еще раз и ускорил шаг, чтобы развязка наступила быстрее, какой бы она ни была. Под ногами почувствовались мягко поддающиеся опилки, а в тусклом свете лампочки он увидел впереди обтянутую губчатой резиной стену. Значит, его предложение все-таки выполнили!
– Помнишь, ты меня все расспрашивал? – раздался сзади ледяной голос Мятте, и он понял, что никакой ошибки и никакого совпадения тут нет, латыш вовсе не замещает обычного конвоира, а выполняет свою обычную, привычную работу.
– Вот, смотри, как надо!!
Сзади раздался чудовищный грохот, мир исчез, хотя Визжалову показалось, что он еще почувствовал, как Мятте ударил его сапогом под зад, чтобы не испачкать мундир. И можно было быть уверенным, что он не забрызгался…
* * *
– Все полностью признались, товарищ генеральный комиссар госбезопасности! Следствие было проведено в кратчайшие сроки, решения «тройки» приведены в исполнение… Есть предложение поощрить товарища Мятте, на которого лег большой объем работы…
Это был обычный рабочий доклад в кабинете, стены которого слышали сотни и тысячи подобных докладов. Но люди в нем находились другие.
– Поощрим, поощрим, – кивнул маленький человечек, сидящий за столом начальника. Но это был не Енон Гершевич Иегуда, а новый нарком внутренних дел, он же начальник ГУГБ, он же секретарь ЦК ВКП(б) Николай Иванович Ежов.
Докладывал его заместитель со знаками различия комиссара госбезопасности третьего ранга, но не Аристарх Сидорович Визжалов, а совершенно новый человек, имя которого Ежов до сих пор не выучил. Ничего удивительного в подобной метаморфозе не было: шла великая чистка НКВД, и старые сотрудники, за малыми исключениями, если и находились еще в здании, то уже не в своих кабинетах, а в камерах внутренней тюрьмы.
– Общественность и трудовые коллективы с удовлетворением встречают очищение чекистских рядов, о чем поступают многочисленные телеграммы и письма трудящихся…
– Поддержка народа – главное в нашей работе! – кивнул Ежов.
– Наиболее наглядна история бывшего заместителя врага народа Ягоды Визжалова, который разложился настолько, что изменил фамилию, носил на шее иностранный перстень, отобранный у бандита, спавшего с его будущей женой, – продолжил новый заместитель. – Может быть, в воспитательных целях предать этот факт широкой гласности через центральные газеты?
Нарком поморщился.
– Не надо. Это может бросить тень на честных чекистов, которых у нас большинство. А таких махровых перерожденцев, как этот Визжалов – считанные единицы! А что это за перстень?
– Вот, – шагнув вперед, комиссар госбезопасности третьего ранга положил перед начальником следственное дело. – Вещественное доказательство сзади, в конверте. Обвиняемый утверждал, что перстень принадлежал Иуде и дьяволу, которые, якобы, являлись к нему и говорили, что делать…
– Душевнобольным притворялся, сволочь! – Ежов порылся в деле, извлек перстень, покрутил в руках, прищурившись, поднес к глазам.
– Действительно, написано не по-русски. Перевод делали?
– Никак нет, товарищ генеральный комиссар государственной безопасности. У нас таких переводчиков не имеется. Да и необходимости не было, он полностью сознался…
– Интересная вещица, – наркомвнудел покрутил вещдок в руках, рассматривая львиную морду и матово мерцающий камень. Они явно просились к нему на палец.
– Так, может, подготовить акт на списание? – заместитель с готовностью наклонился к столу. Но наткнулся на колючий взгляд синих выцветших глаз.
– Ничего не «может»! Не забывайте, наша задача – служить людям. Служить народу. Эта вещь, несомненно, имеет историческую ценность. Вот и перешлите ее в наркомат культуры! Пусть разместят в каком-нибудь музее, чтобы трудящиеся могли полюбоваться изделием старинных мастеров. Ведь эту тонкую работу делали не господа, не цари, не капиталисты, ее делали простые ремесленники, угнетенные трудящиеся!
– Есть, товарищ генеральный комиссар государственной безопасности! – четко ответил новый заместитель.
