С подпоручиком Глинских они вышли на улицу на рассвете, когда в городе уже вовсю слышалась стрельба. Ледяной ветер острыми беспощадными зубами грыз телеграфные провода, по которым еще поступали успокаивающие депеши и призывы развернуть надежную оборону. Они шли в шинелях и башлыках, переодеться в штатское не было возможности. Очень скоро одежду стало продувать насквозь.

– Куда вы направитесь, Кузьма? – спросил Латышев молодого человека.

– Не знаю, – пожал тот плечами.

– Вы сколько служите? В каких частях?

– С лета. В пехоте.

– Так всем и говорите. А наш мандат порвите и ни под каким видом не признавайтесь, что были прикомандированы. И меня, в случае чего, не знаете. Случайно познакомились, и все…

– Думаете, дойдет до допросов? – испуганно спросил Глинских.

– Да черт его знает, до чего оно дойдет…

Юноша закусил губу.

– Хоть это и стыдно, но признаюсь: мне страшно… А вы куда пойдете?

– И я не знаю… Хотя…

Латышев задумался. Да, другого выхода, пожалуй, нет…

– Если хотите, двинемся вместе в станицу Нижне-Гниловскую. Там есть казак знакомый, отлежимся у него, пока все успокоится, одежду гражданскую нам найдет… А там видно будет…

Кузьма даже обрадовался.

– Конечно хочу! Мне выбирать не из чего. Далеко до вашей Гниловской?

– Прилично. За полдня дойдем. Главное, товарищам на глаза не попасться…

Но им повезло: красные входили в город с юга, а они беспрепятственно выбрались на западную окраину и покинули город. Потом, то по разбитому, обледеневшему проселку, то напрямик по мерзлым полям и засыпанным снегом буеракам, прячась от постороннего глаза и кое-как согреваясь в уцелевших скирдах, они добрались до пригородной станицы, жители которой перебивались, в основном, рыбной ловлей.

Сразу заходить в Нижне-Гниловскую Латышев поопасился. Вначале, как положено, произвел рекогносцировку: осмотрел россыпь расположенных на крутом Донском берегу небогатых домишек, нащупал взглядом вмерзший в лед лодочный причал, ориентируясь от него, отыскал саманный курень Дороховых с зелеными ставнями, прикинул: есть ли собака? Потом несколько часов, околевая от мороза, контрразведчики пролежали в каком-то сарае, дожидаясь, пока над станицей сгустятся сумерки.

Когда стемнело, еле двигая окоченевшими ногами и шарахаясь от лая бросающихся на хлипкие плетни псов, они пробрались к нужному дому и постучали в закрытую ставню. Никакого ответа. Постучали еще раз, посильнее. Тишина. Латышев достал маузер, заколотил рукояткой, словно вбивал молотком гвозди.

– Кого это носит?! – раздался из темного и теплого, такого желанного нутра дома недовольный мужской голос. – Вот я щас ружжо возьму…

– Не надо никакого ружья, Степан, – обрадовался Латышев. – Привет тебе от Васильича! Помнишь, мы в Новочеркасске у него в «Курене» встречались?

За ставней озадаченно молчали. Но упомянутые имена и названия все же сыграли роль пароля. Внутри тускло затеплился свет.

– Щас гляну, какой такой привет брательник передал…

Со скрипом отодвинулся засов, дверь приоткрылась, и в узкую щель высунулась всклокоченная голова хозяина, а потом и рука с керосиновой лампой. Латышев снял башлык. Желтый огонек осветил погоны, кокарду, обмороженное лицо капитана.

– Ваше благородие! – ахнул Степан. – Из особого отдела! Вы еще тогда главного новочеркасского бандита уложили… Ну, да ладно… Заходьте, раз так, погутарим…

В тесных сенях стоял неистребимый рыбий дух, но главное, тут было тепло, почти жарко. После этой спасительной, блаженно-расслабляющей атмосферы измученным морозом людям выходить на улицу было совершенно невозможно. Но сейчас ни погоны, ни звания, ни авторитет контрразведки не могли им помочь. Все зависело от хозяина. Конечно, оставался еще такой аргумент, как оружие, но тут тоже – все зависело от хозяина. Степан выглядел внушительно: крепкая шея, широкие плечи, бочкообразная грудь, длинные жилистые руки… Он вышел по-домашнему: босой, кудлатый, в портках, исподней рубахе с тесемками, с лампой в поднятой левой руке и обнаженной шашкой в опущенной правой. Так что у него тоже имелся аргумент: хороший рубака даже в такой тесноте вмиг руку отсечет или кишки выпустит!

Смотрел Степан настороженно и выжидающе, ибо уже понял, что господа офицера заявились среди ночи не для того, чтобы вручить ему Георгиевский крест или отсыпать пригоршню царских десятирублевок. Да и вообще – если бы не припекло, они бы никогда и не вспомнили о шапочном знакомом! По мере того как приходило осознание ситуации, лицо его строжало, а в глазах появился требовательный вопрос.

– Зачем пожаловали, господа хорошие? – спросил он, переступая с ноги на ногу: из-под щелястого пола несло холодом.

– Нам бы переждать пару-тройку деньков, – попросил Юрий Митрофанович. – Замерзли, спасу нет! Отогрей, Христа ради!

При последних словах он громко, надрывая горло, закашлялся и еле сумел успокоиться.

Степан со скрипом поскреб затылок.

– Дык время-то какое… Гутарят, нонче красные пришли… А они за офицеров не расцелуют! Да еще за особистов…

– У них сейчас и без нас дел много, – стараясь быть убедительным, сказал Латышев. Голос у него сипел. – Пока руки дойдут по станицам шарить, нас уже и след простынет…

– Може, так, – сомневался хозяин. – А може, этак. А я хоть так, хоть так крайний. У меня вон баба спит, сын парубкует, да младшая только ходить выучилась… Кто об их подумает?

– Мы заплатим, – жалобно проговорил Глинских, шаря по карманам. Перспектива бесприютным оказаться в морозной ночи приводила его в ужас.

– Вот, держите! – он протянул несколько скомканных бумажек.

– Керенки? – скривился Степан. – Мы ими печи растапливаем… Вы извиняйте, господа хорошие, я за эти копейки рисковать головой не стану. Золото есть?

– На! – в отчаянии просипел капитан и снял с пальца перстень.

Степан оторопел, завороженно рассматривая львиную морду и отблескивающий красноватыми бликами черный камень.

– Неужто то самое колечко? За которое стрельба поднялась? А правда болтали, что оно немеряных денег стоит?

– Не знаю сколько, – скромно и правдиво ответил Юрий Митрофанович. И добавил:

– Но вещь дорогая…

Наступила томительная пауза.

– Ладно, пережидайте! – согласился наконец Степан. Он уже надел перстень на толстый палец и довольно крутил руку, рассматривая обновку со всех сторон.

– Только в курень не пущу. У меня тут баба спит, и детишки, да и вообще места мало. В бане отсиживаться будете! Дрова в печи, только запали – через полчаса дышать нечем! Напаритесь, согреетесь, я вам первача принесу с рыбцами… А там жизнь покажет…

– Да ты знаешь, дура, что за такое колечко купить можно?! И корову, и коня, и лодку! – Степан стоял у окна, рассматривая на свету свою обновку.

– Только одного не пойму: как оно мне впору пришлось? У того капитана рука вдвое меньше моей…

Но Нюрка слышала только то, что хотела слышать.

– Ты еще скажи – парамоновский дом и асмоловскую фабрику купишь! – она подбоченилась и вытаращила глаза, что выдавало настрой на нешуточный скандал. – Они тебе наплели неведомо чего, а ты уши развесил и пустил в дом чужих! Вдруг они ночью всех нас порубят?

– Зачем им нас рубить, дура? – нахмурился Степан. Он все не мог налюбоваться кольцом. – Что им тут взять?

– Да хоть одежду простую! – прозорливо выкрикнула Нюрка. – Куда они в своей денутся? Кончилось ихнее время, отпановали! Мало они народа шомполами засекли да порасстреливали? Вот теперь отольются коту мышкины слезки! А ты их укрывать взялся! Ну, точно, как тот дурак из сказки: когда плакать надо – он смеется, а когда веселиться время пришло – он ревмя ревет… Когда их сила была – тогда бы и пускай ночевали!

– Так тогда они не просились, – резонно ответил Степан. – Тогда им нужды не было…

– А тебе сейчас какая нужда семью под шомпола подводить?! А ведь могут и повесить, и курень сжечь! Из-за чего? Из-за этой цацки пятикопеечной?!

Степан отошел от окна. У него было хорошее настроение, и ругаться не хотелось.

– Да чего ты ко мне привязалась? Они мне что: братья али сватья? Ну, пустил, обогрел, накормил, теперича пусть идут дальше! Пойди выгони их, и дело с концом!

– Умный какой – выгони! – Нюрка загремела конфорками печки. – А их захомутают за околицей? И спросят: откуда, голубчики, идете? А они на нас укажут… Нет, Степочка, ты пойди к Архипу Терехову, в энтот его револьюционный комитет, и заяви, что к тебе контра в баню пробралась, без твоего-то ведома…

– Поучи меня, что делать да как! – буркнул Степан, надевая валенки и стеганую фуфайку. – А то я сам не знаю… Петька где?

– Голубей с мальчишками гоняет…

– Какие голуби в такой мороз? Ты бы лучше за хлопцем следила… А я пойду, прогуляюсь…

Он открыл скрипучую дверь и вышел на улицу. Негреющее красное солнце обещало мороз, ветер и всякие нехорошие происшествия.

Через полтора часа Степан с тремя станичниками возвращался домой. Все они были в видавших виды грубых шинелях, из-под которых выглядывали разбитые солдатские сапоги. Поперек лохматых папах пришиты красные ленты, за плечами – длинные трехлинейки с примкнутыми трехгранными штыками. Архип, Фрол и Иван недавно вернулись с германского фронта, где нахватались политграмоты, после чего дезертировали и создали ячейку ревкома в станице Нижне-Гниловской. Все сразу стали начальниками: Архип, как самый сильный, – председателем, а Фрол и Иван – его заместителями. Теперь, когда в Ростов вошли красные, их призрачная власть начала приобретать вполне конкретные очертания.

– Значит, слушай, ты его вымани хитростью, чтоб чего не заподозрил да не начал пулять из своего маузера… Я его, кстати, себе заберу! – веско говорил Архип.

Заместители, которые тоже имели виды на маузер, недовольно переглянулись, но возражать не осмелились.

– Сделаю, – кивнул Степан. – Вы только во дворе аккуратно… И молодого не трожьте, он не особист, обычный солдатик…

– Раз обычный, пускай живет, – согласился Архип.

– Зачем белой контре жить? – не согласился Фрол. – Она еще дров наломает…

Иван ничего не сказал, а только пожал плечами и сплюнул. Но он всегда поддерживал Архипа. И сейчас его жест и плевок можно было расценить как выражение такой поддержки.

– До-о-обренькие! – выругался Фрол. – Забыли, как они нас к стенке ставили?

– Ничего, на втором отыграемся, – буркнул Архип.

Степан зашел в свою калитку, а ревкомовцы перелезли через соседский плетень сзаду, чтоб из банного окошка не увидели. Для правдоподобия Степан взял в руки пустой котелок, громко шагая, подошел, постучал в подпертую изнутри дверь:

– Открывайте, господа хорошие! Вечерять будете?

Архип стал на приступках, отведя в замахе винтовочный приклад, его заместители, присев, притаились рядом, Фрол выставил вперед острое жало штыка.

– Спасибо, хозяин, век помнить и благодарить станем, – Латышев открыл дверь и вышел на порог. Маузер он на всякий случай держал в руке, стволом вниз.

На этом все хитрости закончились. Фрол сделал выпад и пронзил ему правое плечо, пистолет выпал, в тот же миг окованный железом приклад ударил капитана прямо в лоб. Потеряв сознание, он опрокинулся на спину и кулем повалился на землю.

– Попался, гнида! – сказал Архип. – Степан, неси веревку!

Латышева связали. В окно куреня за процедурой с любопытством наблюдали Нюрка и Петр.

«Надо было отослать хлопца, – с досадой подумал Степан. – Да и эта дура чего пялится? Цирк увидела?»

Фрол, выставив окровавленный штык, вошел в баню.

– Ты это, смотри… Не пачкай у меня, – нерешительно предупредил Степан вслед. Но ни выстрелов, ни криков не последовало.

Вскоре Фрол вывел Кузьму Глинских – в одном исподнем белье и босого. Тот был сильно напуган. А увидев лежащего на снегу капитана с красной овальной вдавленной ссадиной посередине лба, и вовсе решил, что ему пришел конец.

– Тут тебе жить разрешили большинством голосов, хотя я и не согласный! – сказал Фрол, криво усмехаясь. – Но раз большинством – живи. Только бежи со всех ног, через пять минут стреляю! А винтарь на версту бьет, так что бежи шибко!

Кузьма выскочил в калитку и помчался по обледенелой улочке, оскальзываясь и иногда падая. Фрол улюлюкал вслед, а потом выстрелил в воздух. Залаяли собаки, но никто не вышел из своих куреней. Только Латышев очнулся и сказал укоризненно:

– Мальчонку-то за что? Он по призыву, мы случайно встретились…

Фрол ударил его ногой в бок.

– Вставай, контра! С тобой особый разговор будет!

Они свели капитана к реке, вывели на лед и стали избивать прикладами так, что во все стороны летели красные брызги. Когда Латышев перестал шевелиться и ругаться, а мог только стонать, запыхавшиеся ревкомовцы перевели дух.

– Будя с него, – тяжело дыша, сказал Архип. – Кончаем контру!

Они перехватили винтовки наоборот – штыками вниз, и принялись остервенело колоть свою жертву. Трехгранные жала пробивали корчащееся тело насквозь так же легко, как иголки швейной машинки «Зингер» прострачивают костюмную ткань. Только «стежки» тут выходили совсем другие: они не созидали ничего нового, а напротив – разрушали хрупкий сосуд, в коем таилась такая непознанная, противоречащая нарождающемуся диалектическому материализму субстанция, как человеческая жизнь. Испещренное десятками кровоточащих треугольных ран тело сбросили в прорубь, уже затянувшуюся было тонким ледком.

На сером, слоистом, припорошенном снегом льду осталось много красных пятен. Как будто серый пирог поспешили засыпать сахарной пудрой и присыпать ягодами зимней рябины. Ничего удивительного: и черные пригоревшие, и серые недопеченные пироги в охваченной смутой России украшали одинаково.

– Ну, пошли, что ли? – Архип потер отмороженные щеки и плюнул в мутную, растревоженную десятками водоворотов воду проруби, которая вновь, прямо на глазах, начинала схватываться. – Мороз-то вона как давит… А тут еще и ветер поднялся…

Кусочки старого льда, шуга и вновь намерзающие льдинки кружились в хороводе и перемешивались, словно чья-то невидимая рука складывала мозаику. Вдруг картинка получилась, и на Архипа глянула страшная дьявольская харя, которая строила рожи, подмигивала и высовывала длинный раздвоенный язык. Впечатление было таким сильным, что рука сама дернулась было перекреститься. Но Архип вовремя вспомнил, что он уже не замороченный попами и богатеями темный казак, а председатель ревкома, представитель нарождающейся власти и атеист. Поэтому креститься он не стал, а вытащил из деревянной кобуры маузер и пальнул в прорубь – вроде как опробовал обновку. Вода сильно всплеснулась, и харя исчезла.

– Дурак ты, Архип! – с досадой сказал Фрол. – Зачем редкие патроны жгешь? Где брать думаешь?

– Не боись, все возьмем, все у нас будет, – весело отозвался Архип. – Теперь новая жисть начинается…

Иван пожал плечами, поддерживая председателя, и все трое начали карабкаться по скользкой тропинке вверх.

Степан оторвался от окна.

– Слышь, Нюрка, по воду сегодня не ходи!

– Я Петьку послать собиралась, – буднично ответила жена. – А что ты такое удумал?

– Сказано, сволота, не ходить к проруби! – зло рявкнул хозяин. – Охфицера они туда бросили!

– А… Ну тогда ладно… Полведра есть, до завтра потерпим.

Красное солнце безразлично смотрело с низкого серого неба. Оно выполнило все свои обещания.