Глава третья
Прошло три года.
Стояли последние теплые дни сентября, цветы на газонах утратили свежесть, на деревьях начинали появляться желтые листья.
Колпаков вышел из института, привычно посмотрел на часы: время поджимало. Поигрывая ключами с оригинальным привозным брелком, он направился к стоянке. Сторож — молодой подтянутый парень — отложил книгу, вышел из своей будочки и приветствовал его поклоном. Колпаков коротко поклонился в ответ. Он с легкой иронией относился к знакам уважения, но воспринимал их как должное.
Двигатель завелся мгновенно: Витек Хомутов в совершенстве освоил ремесло и с «шестеркой» Колпакова никогда не халтурил, помнил добро, ничего не скажешь.
Хромота у Витька почти прошла, и маман сменила наконец гнев на милость, даже пошутила как-то, мол, травма обернулась моему оболтусу на пользу: взялся за ум, получил в руки стоящее дело, всю зарплату в дом несет да еще два раза по столько тратит, а что ногу чуть приволакивает — для мужчины не страшно.
А поначалу шум-то какой подняла! Кулакова сразу с работы выгнали, да и Лена собиралась заявление подавать, хорошо, Колпакова осенило устроить пострадавшего в автосервис, как раз возможность подвернулась.
Жалко, эта бородатая горилла давно на такого пациента не нарвалась, сколько бы людей лишних страданий избегнуло! Когда комиссию создали, оказалось, он каждого третьего калечил. Сволота!
Желтый свет сменился красным, задумавшийся Колпаков едва успел нажать педаль. Надо сказать Витьку, пусть клапаны посмотрит, цепь подтянет. И расход топлива вроде выше нормы — проверить, подрегулировать карбюратор не мешает. Много мороки с автомобилем, хорошо, есть кому поручить. А пешком или на автобусе никуда не успеешь.
Возле школы уже стояла синяя «тройка» Габаева. Сам Гришка расхаживал по нижнему залу в черном шелковом кимоно с серебряными драконами, опоясанный красным поясом. Ни дать ни взять — исключительный мастер выше пятого дана, практикующий более двадцати лет.
Правда, настоящий каратека никогда не наденет это сувенирное одеяние, которое падкие до экзотики туристы покупают, чтобы носить дома вместо халата, но здесь таких нюансов никто не знает, и ученики почтительно ловят каждое слово грозного сенсея.
— …Встречаются в безлюдном месте, заходят в темную фанзу. Кто выйдет обратно — получает следующий дан. Теперь понятно, почему так мало обладателей высших данов?
Заметив Колпакова, Габаев пошел навстречу, отвесил традиционный поклон, протянул с дружеской улыбкой руку. Но Геннадий отметил, что он не подал всеобщей команды на приветствие председателя городской федерации, а следовательно, нарушил этикет и требования субординации. Не случайно, конечно, дает понять, что в этом зале он полновластный хозяин.
— Сколько можно говорить!
Колпаков кивнул в сторону шведской стенки — по всей длине три нижние перекладины были проломлены.
— Это мои «звери»… Силу девать некуда, хвастают друг перед другом… Разве уследишь… Ничего, абонементники починят!
Габаев выкрикнул две фамилии, отдал распоряжение.
— Послезавтра будет сделано.
— Травмы?
— Ни одной. Так, ушибы…
— А в спортивной группе?
— Попробуй травмируй моих орлов! Они как из железа!
Колпаков смягчился: своенравный хозяин держался достаточно уважительно.
— Ну, ладно. Спарринг?
Габаев отрицательно покачал головой.
— Сил нет, выложился: сегодня день накладок — спортивная группа и две абонементных. Через час закончу здесь и сразу в клуб мясокомбината.
— Ну и ну! Грыжа не вылезет?
— Кулак, говорят, три платных группы нахапал! — Голос у Гришки был злым.
Год назад бородатый здоровяк посчитал, что достаточно освоил карате, и откололся от наставника, организовав свою школу. С тех пор бывшие друзья превратились в ярых недругов.
— Завидовать стыдно, — усмехнулся Колпаков. — Что нового в городе? Ты же всегда в курсе.
— Да что, — равнодушно ответил Габаев. — Рогова грохнули, так это уже все знают.
— Как грохнули?
— Не слышал? — удивился Гришка. — Налетели и отмордовали до потери пульса. Весь город говорит.
— Кто? — Колпаков вспомнил, как бежал чемпион на свист хозяина. Неужели так аукнулась его собачья служба?
— Шпана сопливая, по пьянке. Специально поджидали: самого чемпиона заглушить…
Нет, на чемпиона не подняла бы руку отпетая пьянь. Чемпион стоял на пьедестале, далекий и недоступный, его можно было лицезреть издали, никому бы не пришло в голову даже неуважительно подумать о нем…
— Как он?
— Все бы ничего, да трубой по голове… Сотрясение мозга и все такое. В больнице.
Ай-яй-яй… Колпаков медленно поднимался по лестнице. Знаменитый Рогов… Когда-то знаменитый, а теперь спившийся, опустившийся, прислуживающий за деньги… А значит, такой же, как и измордовавшая его шпана. Не защищенный ореолом почета и уважения, наоборот, притягивающий исчезновением этого ореола… Надо зайти в больницу…
Колпаков поднялся в верхний зал. Школа училась в одну смену, вечером прекрасно оборудованные залы простаивали, дирекция охотно сдала их в аренду. Предлагали пользоваться помещением бесплатно, но осторожный Колпаков настоял на заключении официального договора с печатями и подписями. Мало ли что…
В школе они в основном тренировали абонементные группы, иногда Гришка для дополнительных занятий приводил «зверей». Это вызывало недоумение: в ДФК условия ничем не хуже, Колпаков несколько раз собирался посетить странные тренировки, но они начинались поздно, а Лена не любила, когда он задерживался.
В верхнем зале Зверев проводил разминку. Когда вошел Колпаков, прозвучала команда на приветствие учителя, все повернулись, поклонились, Геннадий ответил тем же и подал знак продолжать.
После разминки он давал задания, а сам шел к мешку и шлифовал головоломную серию, пока Зверев контролировал выполнение упражнений. Изредка сенсей сам обходил зал, делал замечания, поправлял, показывал — холодно, сухо, с присущей учителю сдержанностью.
Сенсей — бог, дистанция между ним и учениками неизмерима, поэтому каждый его жест, движение, слово должны впитываться жадно, мгновенно и точно.
Сенсей не тратит время на частности — он определяет стратегию тренировок, предоставляя помощникам следить за деталями. Это азы Системы, которые любой новичок ухватывает с первого раза.
И когда Колпаков вторично остановился возле рыжеволосого парня в кимоно для дзюдо, доброжелательно поправил ошибки и дал подробные советы, больше того, став в пару, самолично показал, как проводится блок двумя руками — это вызвало немое изумление.
Позже Колпаков, стоя перед неподвижно застывшей шеренгой учеников, подводил итоги занятия, он указал на рыжего и сказал:
— Будешь ходить ко мне в основную группу. В среду к четырем — в ДФК.
Парень поклонился, скрывая радость: сам сенсей увидел в нем перспективного спортсмена.
— Как фамилия?
— Лыков.
Колпаков сделал вид, что записал ее в свой блокнот.
Когда после душа он оделся, подошел Зверев.
— Этот Лыков только второй раз пришел. По-моему, из него толку не будет.
— Не сомневайся, Миша, у меня глаз наметан!
— Вам видней, Геннадий Валентинович.
Зверев извлек пухлый конверт и точно вложил в карман Колпакову.
— За прошлый месяц.
Тот поспешно кивнул. Во время расчетов он даже радовался, что Вася Савчук с его чистым взглядом правдоискателя не захотел стать старостой в абонементной группе. Хотя вроде что тут такого — гонорар за приложенные знания, умение, затраченный труд, Гришка это обосновал мастерски.
Сев в машину, Колпаков раскрыл конверт. Абонементная плата составляла тридцать рублей в месяц. В группе было двадцать человек. Итого шестьсот рублей. Вполне достаточно, и незачем набирать по две-три секции, как делают некоторые.
Разделив и разложив по карманам деньги. Колпаков плавно тронул с места, набрал скорость и, обогнав нескольких учеников, вылетел на магистраль. Крайним справа шел Лыков. Без осведомленности Писаревского и габаевской анкеты попробуй узнай, что он приемный сын ректора!
Колпаков ездил быстро, рисково перестраивался из ряда в ряд, закладывал лихие виражи, получая удовольствие от маневренности машины.
Подкатив к дому матери, Колпаков вбежал по лестнице, своим ключом отпер входную дверь, прошел по захламленному коридору мимо ванной, где Алевтина стирала белье, и, коротко постучав, вошел в комнату.
Здесь стало просторней, исчезли ширма и чертежная доска, в углу стоял подаренный им цветной телевизор, который сидящая на новом диване мать смотрела через старящие ее очки с толстыми линзами.
— Здравствуй, сынок! Ужинать будешь?
— Нет, я на минуту…
— Опять? Посидел бы хоть раз, погостил…
— Обязательно, мам, в другой раз.
Он положил на стол пять сложенных пополам десяток, чмокнул мать в щеку, чуть задержался для приличия и неловко попрощался.
Когда он разворачивался, фары махнули по облупившемуся, в трещинах фасаду. На миг стало стыдно. Но, в конце концов, так разумней: рано или поздно дом снесут, мать получит благоустроенную однокомнатную квартиру, тогда можно съезжаться, трехкомнатную выменяют без проблем. И Лена считает точно так же.
Как мать и Лена уживутся в одной квартире. Колпаков предпочитал не думать.
Осторожно прокатившись по переулку с разрушенным покрытием, он облегченно вырвался на гладко заасфальтированный проспект и вдавил в пол педаль газа. Он попал в «зеленую волну», и, не снижая скорости, пролетел один перекресток за другим.
Дорога в новый микрорайон пролегала через бывшую заболоченную котловину — крутой километровый спуск сменялся затяжным подъемом, который хорошо преодолеть с ходу, не теряя инерции. Стрелка спидометра подползла к трехзначной цифре, но полоса везения кончилась, в самой нижней точке, у пересечения дорог, светофоры переключились на красный.
И сразу все пространство впереди усеялось красными огоньками, разогнавшиеся машины одновременно тормозили. Когда Колпаков только учился водить, это сложное для новичка место вызывало тревожное напряжение, а во внезапно вспыхивавших красных огнях мерещился какой-то философский, зловеще-предостерегающий смысл.
С опытом исчез страх протаранить идущих впереди или подставиться под удар задним, он уверенно держался в общем потоке, но россыпь стоп-сигналов все равно подспудно будоражила сознание, пробуждая какие-то туманные, не оформившиеся окончательно ассоциации.
Стоп, стоп, стоп…
Внизу мигнуло желтым, затем зеленым, и вмиг все переменилось — погасли запрещающие сигналы, механическая лавина, урча, покатилась под уклон, спеша набрать потерянную скорость. Колпаков включил передачу.
Через десять минут он припарковался на просторной площадке у двенадцатиэтажной «свечки», поздоровался со сторожем, которого члены кооператива подряжали на ночную охрану автомобилей, поднялся в лифте на восьмой этаж, отпер замысловатый замок и, войдя в прихожую, понял, что у них гости. Интересно, кто на этот раз?
— Гена, вынеси мусор! — крикнула из темноты Лена, перебив на миг какое-то волнующее повествование, излагаемое приглушенным до интимных тонов голосом.
Колпаков секунду помешкал. В комнате рассмеялись и после паузы начали подчеркнуто нейтральный, заведомо неинтересный, якобы «чисто женский» разговор. «Сама вынесет, — подумал Геннадий. — Пора приучать к порядку».
Умывшись, он заглянул в холодильник и прошел в гостиную, наполненную пряным запахом дорогих духов и чужеземных сигарет.
— Добрый вечер.
Гостями оказались Хомутова и незнакомая дама из той же породы, что и все Ленины подруги: изрядно пожившая, но хорошо сохранившаяся, нарядная, уверенная в неотразимости. Через двадцать пять лет Лена будет точно такой же, а пока, по ее собственным словам, учится жизни у умных женщин.
— Элеонора. — Дама, не вставая, протянула руку, как для поцелуя. Колпаков энергично тряхнул расслабленную кисть и, отметив удивленный взгляд Элеоноры, изучающий — Тамары Евгеньевны и довольный — только ей он целовал руки — Лены, опустился в свободное кресло.
— Будешь кофе? — спросила Лена, заглядывая в пустой кофейник и зачем-то встряхивая его, будто собираясь выдавить напиток из кофейной гущи.
— Я бы поужинал.
Лена с облегчением отставила кофейник, изящно поднесла к губам длинную коричневую сигарету.
— Возьми что-нибудь в холодильнике.
— Там ничего нет.
Пауза затягивалась.
Колпаков смотрел на жену, побуждая ее к каким-то действиям, но она явно не понимала, чего он от нее ожидает.
— Пожарь-ка мне яичницу с картошкой.
Лена поперхнулась дымом, Хомутова с Элеонорой переглянулись, будто он сказал откровенную непристойность.
Тонко чувствующий ситуации Колпаков понимал, что в их глазах его поведение переходило всякие границы. Ворваться в уютную атмосферу девичника, прервать интересный разговор, без восторга принять вежливый жест заботы супруги, да еще заявить о столь прозаических и приземленных вещах, как голод и содержимое холодильника!
И в довершение предложить светской даме чистить картошку и жарить яйца — неслыханная наглость! В их представлении мужья ведут себя совершенно по-иному. Правда, они не делают поправки на то, что привыкли общаться с чужими мужьями. Старые расфуфыренные курицы, если не поставить их на место, испортят Лену вконец.
— Знаете, милые дамы, — непринужденным тоном застольного краснобая начал Колпаков, — в Японии существует любопытный обычай: провинившуюся жену наказывают палкой… — Он обвел взглядом окаменевшие лица. — И что интересно: если муж ее любит, он не должен пользоваться палкой толще мизинца…
— Ну, мы, пожалуй, пойдем, — поджав губы, поднялась Хомутова, следом встала Элеонора. — Леночке, видно, предстоит… э-э-э что-то там жарить…
— Я вас пока развлеку, — заверил Колпаков. — Самое удивительное: обычай не применяется. Спросите почему? Жены не дают повода. Ну, ни малейшего! Правда, странно?
— Спасибо, Геннадий, вы нас действительно развлекли, — холодно процедила Хомутова.
— Но там, где не ценят женщину, нет и прогресса…
— Это в Японии-то нет прогресса? — удивился Колпаков.
— Конечно, — вмешалась Элеонора. — Французские духи и вообще… А про японскую косметику я никогда не слышала!
«Срезав» таким образом Колпакова, дамы вышли в коридор, где принялись шепотом давать Лене советы, очевидно, по подавлению домашнего бунта.
— Кстати, Леночка, вынеси заодно мусор! — выкрикнул напоследок Колпаков.
Дверь за гостями захлопнулась.
— Что с тобой происходит? — с трудом сдерживая возмущение, спросила Лена. — Если хочешь выяснить отношения, можешь подождать, по крайней мере, пока уйдут подруги!
— У меня сложилось впечатление, что они переселились к нам насовсем. Последние полтора года мы остаемся вдвоем только ночью, да и то если кто-то из них не задерживается до утра. И какие они подруги? В матери годятся!
— По крайней мере, у них есть чему поучиться!
— В домашнем хозяйстве это не ощущается…
— Да, они не домохозяйки! Но ведь есть много других вещей, кроме кухни и плиты. Посмотри, как они выглядят! Разве ты не хочешь, чтобы твоя жена оставалась молодой и через двадцать лет?
— Если ты будешь прилежной ученицей, я этого уже не увижу.
— ?..
— Их жизненный опыт состоит из разводов, похорон, богатых старичков, поисков выгодных любовников. Хороши наставницы!
— Ты настроен предвзято, но это же не причина, чтобы запретить и мне с ними общаться…
Лена успокоилась и продолжала спор для порядка. Она любила, чтобы последнее слово оставалось за ней. Обычно Колпаков уступал. Но постоянные уступки расцениваются как слабость.
— Кое-что касается и меня лично. Питание всухомятку, «вынеси мусор» вместо приветствия, табачный дым, которого я не выношу…
Он умышленно обострил ситуацию и внутренне напрягся, приготовившись к взрыву, но на удивление обстановка разрядилась неожиданно спокойно.
— Ты просто голоден, потому и не в духе. Сейчас приготовлю что-нибудь, — кротко сказала Лена и вышла на кухню.
Колпаков удивился — только на миг. Так и должно быть. Железная непреклонная воля, ощущение силы и готовность достойно отразить самую яростную атаку на расстоянии чувствуются любым живым существом: злоумышленником, диким зверем и… Словом, любым живым существом.
Колпаков расслабленно растянулся в кресле. А ведь он был прав в тот далекий вечер у кинотеатра — Лена действительно стала покорной и послушной. Система не обманула ожиданий. Хотя…
Вскоре Лена пригласила его к столу. Она приготовила то, что он просил, а поскольку молодая супруга хозяйничала нечасто, ужин казался Геннадию особенно вкусным…
Подав чай — Колпаков так и не приучился пить кофе, — Лена пересказала домашние дела.
— Сантехники будут в среду, надо успеть завезти компакт; достала милый интерьерчик балкона, и человек есть, готовый сделать; да, приходили соседи: у Янчикова швы разошлись, вода протекает под подоконник, в седьмой квартире дверную колоду перекосило, у Писаревского обои отклеиваются — вот заявки…
— Писаревскую оставь, я займусь, остальное — в мусоропровод. И объясняй всем, что председатель кооператива — не столяр и не толкач, пусть сами решают вопросы текущего ремонта.
— Но они говорят, что это строительные недоделки и ты обещал…
— Недоделки доделаны, обещания выполнены, дом сдан в эксплуатацию — все. Мавр сделал свое дело — мавра можно удалить. Председатель умыл руки.
Колпаков встал, помыл и поставил на место чайную чашку, поблагодарил жену и в благодушном настроении прошел к себе в кабинет. Угловой диванчик, журнальный столик, торшер — место отдыха; письменный стол с вертящимся кожаным креслом, дающая направленный пучок света лампа на блестящем суставчатом кронштейне, приставная тумбочка для пишущей машинки, книжные полки, складная макивара в простенке — рабочая зона.
Все продумано, рационально, удобно. Ничего лишнего. Первоначально предполагалось, что это будет комната матери.
На столе лежала рукопись диссертации, на журнальном столике — несколько еще не переведенных книжек по карате и увлекательный детектив о триадах — могущественных преступных организациях Юго-Восточной Азии.
Колпаков остановился в раздумье между рабочим креслом и диваном. Тренированная железная воля, которой он очень гордился, позволяла преодолевать любые соблазны. Но сейчас он не посчитал нужным воспользоваться этим качеством и свернул к дивану.
«Полчаса отдыха, и за работу». В последнее время он разрешал себе работать не так интенсивно, как раньше, и даже сократил привычную продолжительность медитации. Но предпочитал не задумываться и не анализировать эти факты.
— Закрой глаза, Генчик! — Голос Лены предвещал какой-то сюрприз. — А теперь открой…
На ней был новый кожаный пиджак и юбка под леопарда. А какого еще сюрприза он мог ожидать?
— Нравится?
Лена, как манекенщица на подиуме, сделала несколько шагов, плавно развернулась.
— По-моему, мне идет. Как ты считаешь?
Что да, то да. Ей шли модные, броские, безумно дорогие вещи.
— Очень эффектно.
Колпаков мог расписать всю сцену, которая сейчас последует, кроме, пожалуй, одной детали: требуемой суммы.
— Вот и славненько!
Лена подсела к нему на диван, прижалась, обняла за шею, запах новой кожи щекотал ноздри.
— Такой случай — раз в сто лет, прямо домой принесли… Я так обрадовалась, но дороговато — восемьсот рэ… А у меня только триста, не упускать же из-за пустяка, вот я и подумала: муж у меня нежадный, женушку свою любит, значит, поможет. А, Генчик?
В карманах его костюма деньги были разложены на три пачки: пятьдесят рублей — за аренду зала, двести пятьдесят — Гончарову (брал в долг на первый взнос в кооператив) и столько же Лене.
— Вообще-то я хотел заплатить Вениамину…
— Зачем спешить, Генчик? Занял на пять лет, а за год почти выплатил. И как объяснишь, где взял? Опять скажешь, на скачках выиграл?
Колпаков действительно не был жадным, действительно любил жену, в ее словах действительно имелся известный резон. Поэтому он сложил пачки купюр вместе и отдал Лене.
Она в восторге чмокнула его в висок, покрутилась перед зеркалом в прихожей и упорхнула в ванную.
Колпаков сел к столу, придвинул папку с диссертацией и начал перебирать листы, пытаясь вникнуть в смысл написанного, но его отвлекал шум льющейся воды. Потом вода перестала идти, но он все равно не мог сосредоточиться.
— Закрой глаза, Генчик!
По особой тональности фразы он сразу понял, какой сюрприз приготовила Лена на этот раз.
Ночью Колпаков проснулся как от толчка. Что-то его тревожило, и он быстро нашел причину — какая-то мысль пробивалась из подсознания, порождая смутное беспокойство. В чем же дело?
Спорт? Нет, здесь все нормально. Когда Колодин подал в отставку, Геннадий вошел в должность председателя федерации, как рука в сшитую по мерке перчатку.
Кооператив? Построили в срок, в хорошем месте, по протекции Писаревского он стал председателем, справился и здесь, за что получил право выбрать квартиру и отделать ее по своему вкусу.
Институт? Да, трения, появились недоброжелатели, иногда ощущается противодействие, но Писаревский и его друзья помогают, тут он не соврал, и все будет хорошо…
Нет, не с казенными делами связано это беспокойство — с личными, с близкими и дорогими людьми…
Мать? Стыдно, нехорошо получилось, она настраивалась избавиться от Петуховых с их скандалами и чадом сгоревшего сала, от протекающей крыши и пересыхающих кранов, но вдруг ее место оказалось занятым Леной…
Беспокойное чувство ворохнулось, видно, причина рядом…
Лена? Ну, взбалмошная, своенравная, любит тряпки, водит предпенсионных подруг, это ерунда, живут они хорошо, неплохо живут, лучше многих, и к нему она хорошо относится, да, неплохо относится, хотя что тут хорошего, если жена «неплохо относится» к мужу, а он этому радуется?
Лена! Геннадий проснулся от того, что додумал наконец, надо же, во сне, при отключенном сознании, то, что много раз походя, мимоходом царапало его душу. Очень часто поступки ее увязывались с чем-то бесконечно от нее далеким, лежащим в другой плоскости, в другом пространственном и временном измерении, но ему знакомым до боли.
… изо всей силы…
… с максимально возможной скоростью…
… в наиболее уязвимую точку…
… чтобы добиться цели…
Знакомым, но почему до боли? Потому что мишенью служит он сам, и сразу другими становятся немудреные строки основного принципа. Болезненными, острыми, угрожающими, страшными, раздавливающими…
Как кастет или тигровая лапа, надетые на неожиданную покорность, внезапную ласку, нечастую нежность…
И тогда, целуя искаженное страстью лицо, всего лишь касаешься губами боевой маски опытного противника, умеющего выигрывать так, что побежденный и не подозревает о своем поражении.
Не властелин над «окружающими живыми существами», а марионетка, кукла, подвешенная за голову, руки, ноги…
Эта мысль поразила Колпакова окончательно.
«… По ниточке, по ниточке ходить я не желаю, отныне я, отныне я жива-а-я».
Они с Леной сидели в ресторане, в каком-то там из залов, сразу после свадьбы, а эту песню исполняла высокая худая певица в пиджаке из золотых чешуек, похожая на рыбу, а Лена смотрела на нее, помешивала проволочкой шампанское, выпуская газ, и как-то странно улыбалась неизвестно чему.
Может, уже тогда она чувствовала себя кукловодом, умело дергающим невидимые упругие нити?
Лунный свет положил на пушистый палас тень улучшенной, с форточкой, рамы, сверкнул на тонкой резьбе хрустальных рюмок в серванте, высветил безмятежное лицо покойно спящей Лены.
Да нет, ерунда!
И все же… Раньше Лена открыто пыталась взять его в руки, подавить волю, напрямую не удалось, и она изменила тактику — ведь в конечном счете он выполнял все ее желания… И вряд ли это происходило само собой — с первого телефонного звонка ее действия отличала расчетливая целеустремленность… максимум силы в уязвимую точку…
Он сам руководствовался этим принципом и добивался успеха.
Знаток карате побеждает любого непосвященного, но все меняется, если встретились два каратеки, тогда исход схватки зависит от большего мастерства одного из них. Решающую роль играют неожиданность, умение владеть собой, скрывать свои намерения и уровень подготовки.
Колпаков смотрел на красивый профиль жены, и душу терзали сомнения, самые страшные, которые существуют на свете: можно ли верить близкому человеку? Не являются ли ее слова, чувства, поступки ширмой, прикрывающей другой, чужой и совершенно незнакомый облик?
Тогда и история Одуванчика может оказаться ложью; Колпаков был готов бросить карате, а в планы Лены это, конечно же, не входило, наоборот — рушило все ее замысли и расчеты.
Куда он ударил «семерку»?
Колпаков выругался про себя.
«Что за чушь! Приписывать жене изощренное коварство, чудовищную хитрость — стыдно, батенька!»
Он лег на спину, расслабился, подышал низом живота, отключаясь от всего на свете. Не получалось. Буддийские монахи не были связаны тысячей нервов с окружающим миром, у них существовал обет безбрачия, они не подозревали близкого человека в лживости, и вообще монастыри наглухо отгораживались от всего суетного и мирского… Есть котлеты японскими палочками…
Колпаков встал, прошел на кухню, к аптечке, и выпил первую в жизни таблетку снотворного. Лекарство подействовало, через полчаса он спал. Но спал беспокойно, мчался с крутой горы на велосипеде или лыжах, а может, просто на груде бочек и ящиков, скорость угрожающе нарастала, впереди вспыхивали десятки красных огней. Стоп, стоп, стоп… Он и рад бы остановиться, но не мог: инерция неумолимо несла вниз, прямо на запрещающие сигналы.
Проснулся Колпаков поздно, вяло сделал разминку, пообещав себе, что вечером полностью выполнит положенные нагрузки. В последнее время он все чаще давал такие обещания и все реже их исполнял.
Зато Лена активно занималась спортом и по совету моложавых подруг каждое утро бегала вокруг искусственного озера неподалеку от их дома.
Пока Колпаков заваривал по специальному рецепту чай и варил яйца, Лена вернулась, весело поздоровалась, приняла душ и бодрая, освеженная уселась к столу. Она прекрасно выглядела, и у нее был отменный аппетит. После завтрака Колпаков отвез ее на работу, исполняя свою неукоснительную обязанность.
— Если красивую женщину не возит муж, обязательно предлагает услуги кто-то другой, — сказала она сразу после приобретения автомобиля. — А это, как ты сам понимаешь, чревато…
Она любила подобные перлы житейской мудрости, почерпнутые из известных ему источников. И была очень уверена в себе.
Высаживая жену возле обшарпанного здания торгово-закупочной базы, Колпаков взглянул на часы. Почти одиннадцать. Лена не знала толчеи общественного транспорта, спешки, не боялась опозданий. «Надо уметь устроиться так, чтобы не тратить нервы по пустякам, — говаривала она. — Тогда дольше проживешь и не состаришься».
Все окружающие ее дамочки — Зверева, Хомутова, Клавдия, Элеонора — безусловно, умели устраиваться. Колпаков вспомнил измученную переполненным автобусом мать, стремящуюся выйти пораньше, до начала часа «пик», нервно ожидающую, пока Петуховы освободят ванную, бросающую быстрые взгляды на пожелтевший циферблат допотопных ходиков.
Они были разными людьми и, хотя жили в одном городе, пожалуй, не имели шанса повстречаться: слишком разные интересы и круги общения, непохожие формы времяпрепровождения. Разве что в магазине… Да нет — те не заходят в продуктовые, в универмаги проникают со служебного входа и то редко: в основном заказывают, и все необходимое доставляется им прямо на дом.
А про чековые магазины мать узнала совсем недавно от Лены, удивленно рассматривала незнакомые бумажки с водяными знаками и толком так и не поняла, что это такое.
Ей это было чуждо и неинтересно, а Лена посмотрела с сожалением. Такие взгляды бросали на мать все ее наставницы во время свадьбы, они, конечно же, считали ее не сумевшей «устроиться», неудачницей.
Фасонный звук итальянского, за триста рублей сигнала оторвал Геннадия от размышлений. Мимо, солидно помахав рукой, прокатил бородатый Кулаков, за которым закрепилась красноречивая кличка Кулак.
Пока Колпаков смотрел вслед замызганной, в царапинах машине, мысли его переключились на Другое.
Городской мир карате за прошедшие годы здорово изменился. Получив на соревнованиях тяжелую травму и провалявшись несколько месяцев в больницах, бросил занятия Зимин. Побывал на всесоюзных курсах и приобрел квалификацию тренера-инструктора Окладов, совсем недавно удалось достигнуть того же и Котову. За драку с тяжким исходом осужден на пять лет Слямин.
Теперь официальных инструкторов было четверо, каждый вел одну спортивную группу. Кроме того, Колпаков, Габаев и Котов имели по одной абонементной, статус которых четко не определялся, а оплачиваемость тренировок не афишировалась.
Все «дикие» группы «ушли в подполье». Они снимали ведомственные залы, устраивались в переоборудованных подвалах, находили и приспосабливали любые пустующие помещения. Многие маскировались под секции самбо или дзюдо.
Незаконные секции были разношерстны: и небольшие группы фанатиков-энтузиастов, и целые платные школы, возглавляемые имеющим какоеникакое имя сенсеем. Последние преобладали: карате-бизнес получил широкий размах.
Изворотливые дельцы, не упускающие случая поживиться, широко эксплуатировали интерес к новому виду спорта и всячески его подогревали. По рукам ходили всевозможные самоучители, трактаты и наставления стоимостью от десяти до двадцати пяти рублей, продавались портреты столпов карате и комплекты фотографий, на которых они пробивали лбом толстенный слой черепицы, рубили ладонью бутылки, протыкали пальцем подброшенную тыкву.
К дефицитным товарам черного рынка прибавились кимоно, протекторы, складные макивары, доспехи и другой карате-инвентарь.
Но главным средством обогащения служили тренировки. Бизнесмены-сенсеи набирали по три-четыре группы, занятия проводили помощники, сами они появлялись в каждой на полчаса-час, благо все успели обзавестись автомашинами и резко повысили мобильность.
Спеша урвать побольше, каждый отталкивал от денежной лохани соперников, конкуренция была острой, и Зверев, попытавшийся организовать собственную школу, чуть не сломал себе шею и поспешно вернулся под крылышко Колпакова.
В лидеры подпольных сенсеев довольно быстро пробивался Кулаков. Этому в немалой степени способствовала физическая мощь, природная жестокость и навык ломать кости, о котором очень быстро стало известно заинтересованным лицам.
Кулак не признавал авторитетов и даже своего бывшего наставника не ставил ни в грош, что приводило Габаева в бешенство. Бели когда-нибудь их пути пересекутся, кому-то не поздоровится. Колпаков считал, что не поздоровится обоим.
После того как Колодин, убедившись, что не в состоянии справиться со стихией, подал в отставку и его место занял Колпаков, Кулак стал оказывать новому председателю знаки внимания, но, не встретив взаимности, отошел на исходные позиции. Хотя давал понять, что выделяет Геннадия из серой массы и готов поддерживать как деловые, так и дружеские контакты.
«Вот опять, легок на помине!»
Небрежно приткнув машину к тротуару, Кулаков поджидал его, делая жесты, приглашающие остановиться.
Геннадий притормозил, вышел. Кулак корректно поклонился, он нагнул голову в ответ, но руки не протянул.
— Почему вы не явились на заседание федерации?
Если официальность вопроса и смутила бородача, то вида он не подал.
— Там разбирались незаконные секции карате, при чем здесь я? Мы с ребятами немного занимаемся самбо, так, для себя. Все чинно-благородно.
— Знаю, новичка вталкивают в круг и бьют, а он должен суметь защититься. Испытание на прочность. У одного сотрясение мозга, у другого — серьезные ушибы.
— А заявления от пострадавших есть? То-то! Иной упадет в подвал, а придумает черт-те что… Это Гришка козни строит, не может простить моего ухода. А если я его перерос и сам стал сенсеем?
Колпакова коробил развязный, самоуверенный тон бородача, пренебрежительное упоминание о бывшем учителе, которому он раньше заглядывал в глаза и с подобострастием ловил каждое слово.
— А кто вас аттестовал как сенсея?
— Вот в том и загвоздка. — Кулаков недовольно боднул воздух. — Без бумажки ты букашка, лишь с бумажкой — человек. Знания, опыт — все побоку, подавай документ. А где его взять? Ездил в Москву, вот он я, экзаменуйте, испытывайте! Нет, нужно направление от федерации, опять за бумажкой дело! Так вот я и говорю, — бородач доверительно придвинулся, — дайте направление! Вам ничего не стоит — бланки под рукой, подпись всегда при себе! А за мной не заржавеет!
Он многозначительно подмигнул.
— Где вы работаете? — поинтересовался Колпаков, хотя прекрасно знал ответ.
— Гм… Пока, временно, нигде.
— А в связи с чем оставили предыдущее место?
Кулак глянул бешено, но сдержался.
— Про то все знают… Профессиональная непригодность… Еще посмотреть, кто к чему пригоден… Да не в том дело! Не в медицину прошусь, на кой она сдалась!
— При таких обстоятельствах федерация не сможет рекомендовать вас на учебу. Да и вряд ли вы пройдете аттестацию — уровень подготовки не тот.
— Ты за мой уровень… — Кулаков осекся. — Федерация ни при чем, ты сам мне дай бумажку — и дело с концом! А дальше — мои заботы. И внакладе никто не останется: я тебе за нее тыщу отстегну, прям счас!
— Неужели при себе такие деньги носишь? — удивился Колпаков, и Кулаков расценил это как согласие.
— А чего? Сегодня сбор делал… Садись в машину.
Бородач плюхнулся на сиденье водителя и отщелкнул кнопку замка задней двери, но Колпаков остался стоять, наблюдая, как он вытаскивает рассованные по карманам деньги.
Кулак набирал большие группы и под предлогом того, что обучает не банальному, как во всех других секциях, карате, а более сложному и опасному виду — кунг-фу, драл по сорок, а то и по пятьдесят рублей с человека.
— Счас сделаем, если у тебя бланков с собой нет, заедем… Тебе какими лучше?
Он говорил уверенно-фамильярно, с легким оттенком снисходительности: свои люди, чего кочевряжиться! А деньги разложены по достоинству купюр с необычной для этого неряшливого орангутанга аккуратностью. Любит денежки, сволочь!
— Крупными.
— А-а-а, — понимающе осклабился Кулак, — значит, тратить не собираешься… И правильно, пусть полежат…
Он отслюнил пачку двадцатипятирублевок и, держа руку на отлете, замешкался.
— Сверни трубочкой, — ровно сказал Колпаков.
— Трубочкой? — На бородатом лице отразилось непонимание.
— Да, и потуже.
— Счас сделаем, у меня и резинка есть, перехватим. Готово! Толстовато, но ничего, поместится…
— Тебе видней. Теперь засунь их себе…
Колпаков точно назвал, куда именно следует засунуть денежный рулончик, и тут же схватил дернувшегося было бородача мертвой хваткой за кончик носа, а другой рукой рубанул, будто отсекая зажатую часть. Хлынула кровь.
Варварский прием, но не опасный, ошеломляет противника, выводит из строя, не причиняя вреда здоровью. Существенного вреда — хрящ, как правило, ломается, но тут уж ничего не попишешь.
Кулак взревел, рванулся, чтобы выскочить на простор и уничтожить обидчика, пришлось вздернуть его большим пальцем за челюсти и опрокинуть обратно на сиденье.
— Тихо, приятель, не шуми. Приедет милиция, а ты тепленький, и деньги трубочкой… Хоть картину рисуй «Взяткодатель перед лицом закона». И кого покупать надумал?
Кулаков замычал, Геннадий ослабил нажим.
— Я честно, без халтуры, в одной секции зарабатываю — и хватает. Своим трудом, между прочим, и знаниями. А ты привык нахрапом. Все твои «контактники» в восторге: как же, здоровенного лба на бензоколонке вырубил! Большой подвиг! Лез без очереди да еще ударил неподготовленного человека в сердце. Есть за что уважать! А кого не запугать — попробуем купить. Мразь ты все-таки, Вова, вот что я тебе скажу. И врачом был никудышным, людей калечил, и спортсмен паршивый: нахватался вершков да сломал ногу Хомутову — вот и все заслуги. Набрался наглости — захотел сенсеем стать, и опять халтура: в три секции не успеть, завел помощников, сам только пенки снимаешь.
Кулаков пробубнил что-то сквозь окровавленный платок.
— Нельзя так, Вова, — с театральной назидательностью завершил Геннадий. — Начинай по-другому жить, правильно.
Он отпустил Кулакова, брезгливо отер испачканные пальцы и пошел к своей машине.
— На себя посмотри, — прогундосил сзади неузнаваемый голос. — Ты-то правильно живешь?! И людей калечишь, и пенки снимаешь, только делаешь это в перчаточках, вроде с приличием. А какое здесь приличие? Ты меня презираешь, асам точно такой же!
Бородач поперхнулся и клокочуще закашлялся.
«Отвезти его в травмпункт, что ли? — подумал Колпаков. — Ничего, оклемается и сам доедет, дорога знакомая».
— Даже хуже меня, потому что порядочным прикидываешься. Институт, диссертация… Ширма! С зарплаты ты машину купил и кооператив построил? То-то! А еще председатель, мораль читаешь…
Кулаков снова закашлялся. Почему-то его слова стали задевать Колпакова.
— И вокруг все такие же двоедушные. Все! Даже жена тебе рога с Гришкой наставляет!
— Что ты сказал?
Он прыгнул, но не успел: машина рванула с места, мелькнуло страшное, с растрепанной окровавленной бородой лицо, но невероятно: рот Кулакова раздирала торжествующая улыбка победителя.
Последняя фраза засела в душе как заноза. Геннадий механически провел практические занятия, машинально обсудил с Гончаровым какие-то текущие вопросы, кивая, выслушал приглушенную скороговорку Писаревского. Хотелось, чтобы побыстрее все закончилось — побыть одному, собраться с мыслями.
Но такой возможности не представилось: освободившись в институте. Колпаков должен был спешить на квартиру Клавдии. Все уже собрались: непотускневшие жемчужинки в бархатной коробочке. Колпаков усадил их на ковер в два ряда, только Лена и Элеонора не могли принять позу лотоса и просто подогнули ноги по-турецки, и начал привычную форму расслабления.
Женщины старательно отрешались от повседневности, свято веря, что это продлит молодость. Сквозь прищуренные веки Геннадий рассматривал спокойные, незамутненные житейскими заботами и раздумьями о своем месте в жизни лица. Им-то и не нужен еженедельный час психологической разгрузки: без всяких медитаций отброшены обычные женские проблемы, неприятные эмоции, переживания.
Лена и Гришка… Немыслимо… Впрочем, рогоносцу всегда невозможно представить постыдный факт… А скорее всего избитый и униженный бородач просто соврал, чтобы причинить боль… Но почему именно такая ложь пришла ему в голову? И почему сам Геннадий размышляет над последними словами Кулакова, не отвергнув их с ходу, как совершенно абсурдные?
И в машине по дороге домой Колпаков продолжал терзаться сомнениями. Лена сидела надутой — он не захотел остаться пить кофе, — а он чувствовал себя сползающим в глубокую, без дна яму с осклизлыми стенками.
Жизнь складывалась не так, что-то следовало менять.
В этот вечер Колпаков заставил себя выполнить отложенные «на потом» физические упражнения, обежал несколько раз вокруг озера, после душа сел к письменному столу за работу.
«Завтра пойду к Габаеву», — решил он. Пора наконец расставить все по местам.
— Геннадий, завтра надо сдать бутылки, в кладовку уже не войдешь! — Лена гремела посудой, распихивая по вместительным сеткам бутылки из-под боржоми, пепси-колы и коньяка, который они с подружками добавляли в кофе во время своих посиделок.
Подворачивалась объективная причина, и неприятный визит к Гришке можно было отложить на неопределенное время.
— Тебе что, денег не хватает? — огрызнулся он, — Дело не в деньгах. Дома должен быть порядок, а захламленность кладовки и балкона я терпеть не намерена.
«Ладно, везде успею. Как всегда успевал. Главное, не сбавлять темпа».
Возле приземистого, наскоро сбитого из толстых неструганых досок ларька в упорном молчании толклась позвякивающая очередь. Колпаков недовольно оглядел людей, похожих, как содержимое сдаваемой посуды, и разных, как этикетки на ней. Очередь жила своей жизнью со специфическими проблемами и заботами, окунаться в которые не было ни малейшего желания.
— Сколько время? Щас перерыв…
— Какой там! Только час как открылся…
— А чо ему? Захочет и закроет. Чо этот очкарик копается? Давайте быстрей!
У окна произошла заминка: растрепанный приемщик отказался брать бутылку с оставшимся от пробки кольцом полиэтилена, и круглолицый дядя в старомодных очках растерянно просил у окружающих нож или бритвочку.
— Интеллигент, его душу, сухое пьет и открыть не умеет! Отходи в сторону!
— Ладно, давай, я без ножа обойдусь, — сжалился востролицый мужичок с согнутой ногой, обутой поверх гипса в растянутый дырявый носок. Переступив костылем через старую клеенчатую сумку, он взял бутылку и мгновенно сорвал пластиковое кольцо зубами.
С извиняющейся улыбкой очкарик протянул еще одну, потом еще…
Инвалид, не закрывая рта, очищал горлышки о нижние зубы, как консервным ключом работал, только по прыгающей челюсти да брезгливому оскалу было видно, что в массовом исполнении процедура тяжела и неприятна. Колпаков представил привкус пыли и полиэтилена, скользящее по зубам стекло и раздраженно сплюнул.
А очкарик, уже без улыбки, деловито извлекал из сетки замызганные бутылки и подавал «консервному ключу», поднимая для удобства на уровень рта.
— Ну, вы здесь играйтесь, а у меня обед, — равнодушно сказал приемщик и привычно захлопнул окошко.
— Только начал работу — уже обед!
— Я же говорил! Кто ему указ?
— Что он сказал?
— Закрылся, вот что сказал!
— Что?
— Закрылся, глухая ты тетеря!
Человек, которого обозвали глухой тетерей, стоял за инвалидом. Колпаков видел только спину в клетчатом поношенном пиджаке.
— Как это закрылся?
Пиджак подался вперед, и мощный удар вышиб филенку деревянной ставни. Колпаков напрягся в нехорошем предчувствии. Ударить так мог только профессионал высокого класса…
— Ты что, алкаш, в милицию… — Грозный крик задушенно прервался: клетчатый рукав нырнул в окошко и наполовину вытащил растрепанного человека наружу.
— Работай, гад, а то остаток жизни будешь зубы в руке носить!
Голос был незнакомый, но предчувствие не оставляло Колпакова.
Приемщик плюхнулся обратно за прилавок, одернул халат на груди, нервно повел головой на кадыкастой шее и заорал на оторопелого очкарика:
— Что стоишь как пень, всю очередь держишь!
С извиняющейся улыбкой очкарик стал выставлять бутылки на прилавок.
После него сдал посуду инвалид, затем клетчатый пиджак. Колпаков ждал; когда человек, ссыпая в карман мелочь, повернулся, он уже готов был с облегчением перевести дух, но в следующую секунду усилием воли сдержал стон: незнакомое лицо было лицом Рогова.
От чемпиона ничего не осталось. Человек, двигающийся как заводная игрушка, постаревший, обрюзгший, с деформированными чертами лица и новой красной полосой через лоб с белыми поперечинами от скобок, так же отдаленно напоминал блистательного победителя, как выношенный до предела клетчатый пиджак был похож на модный костюм, заботливо купленный когда-то красавицей Стеллой.
Рогов шел прямо на Колпакова, но не улыбнулся, не поздоровался, хотел обойти. Когда Геннадий осторожно придержал его за рукав — напружинился, глянул с угрозой, прищурился напряженно.
— Ты, тезка? Здоров! Вот сволочь, хотел закрыться, а на людей наплевать!
Колпакову показалось, Рогов тяжело пьян, но он тут же понял, что тот не менее мучительно трезв и это состояние для него совершенно непереносимо.
— Пойдем, тезка. — Рогов подхватил его под локоть и увлек за собой к цели ясной и единственно необходимой.
— Они сейчас все обнаглели, вот и сопляки… — Он осторожно коснулся лба. — Если бы трезвый — поубивал! Забыли, хорошего никто не помнит… Знаешь, почему я проиграл первенство мира? Поскользнулся на банановой корке — и все дела… Тогда меня любили, приглашали, уважение, почет… А сейчас? И миллионер, сволочь… Глухая собака ни одному хозяину не нужна. Ну да он еще пожалеет!
— Где вы сейчас работаете? — громко спросил Колпаков.
— А Стелла живет с парикмахером. Не слышал? Я ей все оставил, одни медали сто тысяч стоят, но мне ничего не надо. А? Что смотришь?
— Вы работаете? — почти выкрикнул Колпаков и, поймав напряженный взгляд Рогова, понял, что он читает по губам.
— Работаю. Ходячей отмычкой. Видал, как я этого хмыря открыл? Знаешь, почему я тогда проиграл? Негр уже был мой, но я не достал. Сказать почему? Потому что у них мафия, на негра знаешь какие ставки были? Вот и бросили банановую корку. И все дела. Теперь-то что — Стелла с парикмахером живет, миллионер завел молодого битка, здорового, крепкого. Стеллу я никогда пальцем не трогал, а до хозяина как-нибудь доберусь…
Колпаков высвободил руку и остановился. Рогов этого не заметил, продолжал говорить, жестикулировал на ходу, когда он вскидывал руку, было заметно, что пиджак болтается на нем, как на вешалке. От прежнего Рогова ничего не осталось. Разве что удар. Не тот, конечно, что раньше, но все же…
Возле оставленных сеток с бутылками крутился застенчивый очкарик.
— Забирай. — Колпаков пнул свою сетку с бутылками ногой и сел в машину.
Человек в старомодных очках с извиняющейся улыбкой переложил бутылки себе в сумку, а сетку протянул в приоткрытое окно.
Не глядя на него. Колпаков дал газ.
Гришка жил в двухкомнатной, хитро обустроенной квартире. Одна комната, сразу напротив входной двери, напоминала аскетизмом келью буддийского монаха: голые стены с большими портретами мастеров карате, деревянный пол, покрытый циновкой, блок для растяжек, резина, складная макивара.
Здесь Гришка занимался сам, иногда тренировал в индивидуальном порядке одного-двух учеников. Но главное назначение спартанского жилища — поддерживать миф о незыблемой верности принципам Системы, подчинении ей всего жизненного уклада.
Это действовало: в «осведомленных» кругах считали, что Габаев вплотную приблизился к высшим тайнам бытия и скоро перейдет на качественно новую ступень в карате. Слухи старательно распространялись учениками. Габаев снисходительно улыбался, но их не опровергал.
Вход во вторую комнату был замаскирован под платяной шкаф. Там имелся мягкий диван, полированная стенка, шторы в тон обоям, бар, кресло и все необходимое, чтобы компенсировать недополученный в убогой обители послушника комфорт.
Габаев дома ходил в старом вылинявшем трико, черное расписное кимоно берег для торжественных случаев.
— Погоди, я сейчас.
Он прыгал перед макиварой, отрабатывал какую-то связку, а Колпаков прошел на кухню напиться.
Вода из крана шла теплой, он заглянул в холодильник. Там лежали грубые куски неоструганных досок и несколько кирпичей.
«Да что он, умом рехнулся!» — изумился Колпаков, вытаскивая отрезок доски.
Нет, Габаев знал, что делает. Предварительно он вымачивал предметы, вода проникала в поры, находила мелкие трещинки, а замерзая, распирала их, нарушая целостность материала.
Колпаков хватил доской о колено, она лопнула, на изломе поблескивал лед. Ай да Гришка! Ну и жук!
С обломками доски в руках Геннадий вернулся в комнату.
— Мошенничаешь?
Гришка ничуть не смутился.
— Глупости. Зачем мне мошенничать? Ты же знаешь, что я разбиваю и потолще. Просто иногда подворачиваются платные демонстрации, а на них руки портить ни к чему.
— Это и есть мошенничество.
Обломки с грохотом полетели в угол.
— Никакого. В принципе я могу сокрушить предмет, зрители это знают, ждут и получают то, что хотят. В чем обман? В том, что я немного облегчил свою задачу?
— Странная логика. Все перевернуто с ног на голову!
— У каждого своя. Ты же не учить меня пришел. Что скажешь?
Колпаков молча стоял на пороге, переводя взгляд с портрета Брюса Ли на успокаивающего дыхание Гришку.
Родившееся под влиянием минуты решение прийти и спросить напрямую сейчас показалось глупым до беспомощности. Так же, как и надежда понять что-нибудь здесь, в хитроумной двуликой квартирке — месте предполагаемого преступления, отыскать какую-либо обвинительную улику или, напротив, — найти обеляющее, снимающее все подозрения доказательство. Ничего он здесь не найдет, а уж радостного, светлого, облегчающего душу — и подавно.
И сказать Гришке ему было нечего. Впрочем… Все равно что-то надо менять, и сейчас он понял, — с чего следует начать. Так пусть Габаев станет первым сенсеем, который это услышит.
— Скажу я тебе то, что решил закрыть абонементные группы. Точнее, прекратить оплату за занятия.
Колпаков ждал возмущения, гнева, удивления, наконец, но реакция оказалась совершенно неожиданной.
— Тоже мне новость. Все так сделают, пока волна не пройдет.
— Какая волна?
— Не прикидывайся. Серебренников разузнал про платные тренировки, подключил оперотряд, они много всякого раскрутили. Особенно про Кулакова и Котова. Так что сейчас только и остается лечь на дно и пережидать.
Габаев криво улыбнулся.
— Чего рот раскрыл? Испугался? Я уже успел к адвокату сбегать, проконсультировался. Если частное лицо за деньги дает уроки — математики, гидроботаники, карате, — претензии могут быть только материального характера. Налоги, взыскание необоснованного обогащения и тому подобное. Так что не бойся — в тюрьму не посадят!
Гришка улыбнулся и второй половиной рта.
— Да и до размеров дохода не докопаются. Мы же бухгалтерских книг не ведем. В случае чего заплатим по сотне-другой, и дело с концом!
Габаев радостно улыбался. Шкуре ничего не угрожало, деньги тоже останутся целы. Чего волноваться? Скандал, позор, осуждение окружающих — комариные укусы для слона. Такое же животное, как его бывший любимый ученик. Неужели он и Лена…
Очевидно, на лице Колпакова что-то отразилось — Гришка стер улыбку и заметно напрягся.
Нет, не сейчас. Но если действительно…
— Тогда поберегись, Григорий.
— Обязательно. Абонементные секции распускаю на каникулы и ложусь на дно. До меня не достанут!
Недалеких людей губит самоуверенность. Через неделю состоялось заседание спорткомитета, на котором Серебренников дал развернутую информацию об извлечении нетрудовых доходов из занятий карате. Наряду с другими назывались фамилии Кулакова, Котова и Габаева. Колпаков сидел как на иголках, каждую секунду ожидая своей очереди, избегал тяжелого взгляда разгневанного Стукалова и многозначительного, как ему казалось, Серебренникова.
Обошлось. Но облегчения не наступило. Впервые в жизни он чувствовал себя воришкой, оказавшимся на грани разоблачения. Мелко, жалко, постыдно. Выходя из ДФК и глядя, как скачет диковинный противовес в прозрачном цилиндре, он вспомнил, что Стукалов привез его из заграничной командировки, истратив почти всю валюту. Игорь Петрович был увлекающимся человеком, а увлеченности свойственно бескорыстие.
Как же энтузиасты карате превратились в обычных дельцов? Правда, не все: Зимин никогда ни марал рук, Окладов…
Кто еще?
Колпаков задумался. У себя он уже объявил, что отныне занятия будут бесплатными, но вряд ли это можно считать искуплением вины.
Кому же развивать карате? Спорткомитет дисквалифицировал Габаева и Котова, о «диких» тренерах сообщено в милицию, будут приняты меры по месту их работы, ужесточен контроль за использованием ведомственных спортивных залов… Но как быть с новым видом спорта в целом?
Себя Колпаков уже не считал вправе возглавлять федерацию и собирался немедленно подать в отставку. Продолжать ли тренерскую работу, он еще не решил. Если нет, кто останется? Восторженный сторонник Системы Коля Окладов, которого не испугали даже два сотрясения мозга?
Своими мыслями он поделился с женой. Лена не советовала бросать тренерскую работу, а тем более уходить с поста председателя федерации.
— Ты слишком мнителен, Генчик. Если каждый начнет так болезненно переживать всякие нюансы, некому будет работать. Считаешь, что запустил дело, — поправляй его!
И снова ей нельзя было отказать в логике, хотя у Колпакова шевельнулась мысль, что руководствуется она другими, не высказанными вслух соображениями.
Писаревский, к мнению которого он привык за последнее время прислушиваться, тоже предостерег от резких решений.
— Пост хотя и общественный, все равно — почет и уважение обеспечивает. Кому-то нужен, всем интересен. Это не шутка. Капитал нажить трудно, а потерять легко. Тем паче самому бросать — настоящая глупость. Можешь мне поверить…
Теперь о диссертации. Публикаций мы сделали достаточно, с апробацией помогут, я звонил приятелю в Москву, он главный инженер крупного завода — что угодно внедрит. Во всяком случае, официально все проведет и справку выдаст — комар носа не подточит… — Толстяк благодушно рассмеялся. — Так что не тяни. Через пару месяцев скатай в Москву, оформи практическое внедрение и остепеняйся!
Колпаков мрачно промолчал. С диссертацией у него шло не так гладко, как представлял Писаревский.
Дронов считал ее сырой, требующей доработки. Гончаров придерживался такого же мнения. В глубине души Колпаков был с ними согласен, но, с другой стороны, защищают и более слабые. Почему же он должен лезть из кожи, делая «конфетку»? И так вечная нехватка времени, постоянная спешка, когда проводить дополнительные измерения?
Была и еще одна причина, в которой Колпаков не признавался даже себе: он утратил интерес к работе, потерял перспективу. Так бывает, когда отрываешься от проводимых исследований, перестаешь следить за литературой, постоянно обдумывать проблему.
Так или иначе, но сто шестьдесят листов машинописного текста, представленные им в срок на кафедру, заведующий и научный руководитель считали только заготовкой, «болванкой» диссертации.
Не привыкший отступать, Колпаков ринулся в атаку.
— Послушай, Веня, что тебе стоит поддержать меня перед Ильей Михайловичем? Пусть, мол, кафедра рассмотрит… кафедру проведешь как положено: рекомендовать к защите. Старик упорствовать не будет, ведущую организацию и оппонентов мне подберут доброжелательных, совету придираться не к чему, ВАК пройдет по инерции… И все! Сейчас моя научная судьба уперлась в тебя!.. Я не люблю одолжений и никогда не просил, но мы столько лет дружим… Неужели ты не поможешь мне в такой важный момент?
Гончаров слушал, опустив голову, когда он закончил, поднял колючий взгляд.
— У людей же глаза не завязаны! Каждый видит — курица перед ним или кошка. Что ты мне предлагаешь? Загипнотизировать Дронова, погрузить в транс рецензентов? Я этого не умею. И, честно говоря, не хочу.
Гончаров говорил спокойно, но чувствовалось, что спокойствие дается ему с трудом.
— А вот ты стал мастером на всевозможные фокусы. Без рекомендации кафедры публикуешь заведомое сырье не только в наших сборниках, но и в отраслевых журналах. — Он запнулся, но с видимым усилием продолжал:
— Выигрываешь крупные суммы в спортлото и тотализатор, ухитрился выплатить почти весь долг за кооператив, купил автомобиль, отгрохал шикарную свадьбу…
— При чем здесь это!
— Решаешь совершенно чуждые скромному аспиранту вопросы, весь город звонит, просит, благодарит…
— При чем здесь…
— Выступаешь с разоблачениями на собраниях под аплодисменты записных интриганов и снискал у них немалую славу…
— При чем…
— Но скажи, какое отношение эти фокусы имеют к науке? И можешь ли ты с их помощью протолкнуть незрелую диссертацию? Или хочешь и меня записать в иллюзионисты?
Колпаков вскочил.
— Ударить собираешься? — хмыкнул Гончаров. — И здесь ты преуспел: институт кишит слухами про кулачные подвиги «сенсея». Но за все это степени не присуждают.
Колпаков снова опустился на жесткий неудобный стул.
— А нужна моя товарищеская помощь — пожалуйста. Включай установку, остаемся после работы, едем ко мне считать, обсудим любой вопрос — все что угодно. Но, — Гончаров излюбленным жестом уставил в собеседника палец, — но без дураков, шутов и фокусников. У меня не столь известное имя, но я им дорожу.
— Ясно, — холодно сказал Колпаков. — Спасибо за отзывчивость.
Когда он пересказал разговор Писаревскому, тот опять благодушно посмеялся.
— Поработай немного над устранением замечаний, чтобы не упрекнули, будто не прислушиваешься, выжди пару месяцев, обзаведись справкой об использовании результатов исследования на крупном производстве. Что получается? С одной стороны, трудолюбие, послушание, внедрение в практику, с другой — придирки, академические амбиции, излишнее теоретизирование, отрыв от реальности.
Писаревский сиял, от оживления чуть перебирая ногами, как боксер в предвкушении выигрышного боя.
— Такова будет объективная картинка конфликта, и мотивы без труда определятся: борьба старого, рутинного с новым, прогрессивным. Кого поддержит партком, ректорат, на чьей стороне окажется общественное мнение, даже если его специально не подготавливать?
Да, в этой сфере он был непревзойденным мастером!
— Мне вовсе не хочется начинать научную карьеру с разбирательств в общественных организациях.
— Гончаров с Дроновым — умные люди, они никогда не пойдут на конфликт, поверь моему опыту. И потом, какой же ты боец, если избегаешь схватки?
Толстяк похлопал Геннадия по плечу, попросил принять в секцию «одного хорошенького паренька», призвал не расстраиваться и не делать глупостей. Под глупостями он имел в виду оставление поста председателя федерации: возможности Колпакова гений интриги умело использовал в своих сложных взаиморасчетах с окружающими.
Колпаков считал себя самостоятельным человеком, но мнения окружающих, тем более близких людей, оказывали на него влияние. И он решил остаться.
«Если не выгонят с треском, — подумал он. — Гришка, подонок, на всех углах трубит про несправедливость: рядовых тренеров, мол, дисквалифицировали, а председатель процветает, хотя тоже грешен…»
Ближайшее заседание федерации посвящалось нарушениям правил тренировок по карате. С сообщением выступал Крылов.
— В последнее время установлены случаи незаконного обогащения отдельных лиц, использующих интерес к новому виду спорта.
Колпаков напрягся. Впрочем, внешне это никак не проявлялось: он умел великолепно владеть собой.
— Некоторые «тренеры», — интонацией капитан выделил кавычки, — получали до нескольких тысяч рублей в месяц.
Присутствующие ахнули. Колпакову стало спокойней — на фоне подобных масштабов он неразличим. Кто же ухитрялся так дурить простаков?
— К ним предъявлены судебные иски о взыскании незаконно полученных сумм в доход государства, приняты меры общественного воздействия, двух инструкторов дисквалифицировали. Но корысть — только одна сторона медали.
Крылов поставил на полированный стол раздутый, тяжело звякнувший портфель, откинул крышку и начал выкладывать предметы, знакомые присутствующим в основном по картинкам. Разнообразные нунчаки: из дерева, гетинакса, пластмассы, на короткой цепочке, отрезке ремешка, шарнире…
Короткие заостренные, иезуитского вида метательные палочки…
Блестящую полированной сталью когтей «тигровую лапу»…
Грубые ножи с веревочными стабилизаторами…
— За незаконное изготовление и ношение холодного оружия привлечены к ответственности четверо, изъято более двадцати единиц подобных штук. — Крылов прихлопнул горку зловещих, каких-то чуждых здесь предметов. — Осужденный год назад Слямим за отдельную плату обучал метанию ножей. Известный вам Габаев пытался создать для себя отряд телохранителей и по ночам учил их смертельным ударам…
«Так вот чем он занимался на поздних тренировках! Ну и гад», — зло подумал Колпаков.
— В городе участились случаи хулиганских нападений с целью отработки приемов карате…
— Так нельзя, — с места сказал Окладов, глаза его яростно блестели. — Если хулиган ударил кого-то ногой, то при чем здесь карате? Разве раньше подобного не случалось? Настоящий спортсмен никогда не поднимет руку на слабого!
— А ногу поднимают, — с обычной суровостью пробасил Литинский. — Раз запреты сняты — бей чем и куда хочешь? Чего церемониться? Вот и бьют.
— Хулиганы были всегда!
— Верно. А теперь они получили пример для подражания. Бух ногой в живот, без всякой техники, а результат — смертельная травма!
Окладов собирался возражать, но Колпаков попросил не перебивать и предложил оперуполномоченному продолжать выступление.
— Таким образом, развитие карате отрицательно отразилось на состоянии законности в городе.
Крылов сложил экспонаты в портфель и оглядел присутствующих, как бы раздумывая, говорить что-то еще или нет.
— Вывод? — громыхнул Литинский.
— Мы считаем целесообразным прекратить популяризацию этого вида, резко ограничить число секций…
Окладов скривился как от зубной боли.
— В настоящее время рассматривается проект закона об ответственности за нарушение правил обучения карате.
— Но поймите, нельзя из-за нескольких случаев перечеркивать полезнейшее дело, — взволнованно заговорил Окладов. Страдальческая гримаса не покидала его лица. — Это совершеннейшая система физического и духовного развития! Ее надо окультурить, привить к нашим условиям! Изучать с детского сада, потом в школе…
— Прекраснодушная близорукость, — раздраженно ответил Крылов и сел.
— Может быть, Николай, ты предложишь раскармливать молодых людей до ста пятидесяти килограммов и выпускать в круг — кто кого вытеснит за черту? Ведь борьба сумо, по-твоему, тоже полезна, — вмешался Серебренников.
— Это другое… Но карате… Развитие тела, познание себя, воспитание воли… — Окладов мучился от непонимания окружающих.
— Убежденность, конечно, хорошее качество, — продолжил Серебренников. — Но нас тревожит, что комсомольцы, да и несоюзная молодежь пытаются часами просиживать в трансе, добиваясь какого-то «просветления»… — Голос Владимира стал жестким. — Нас тревожит, что они одурманиваются всякой мистической чепухой, читают кустарно размноженные трактаты по даосизму, дзен-буддизму и еще черт знает чему.
— Кстати, незаконное использование множительной и копировальной техники является правонарушением, — дал справку Крылов.
— И мы будем решительно бороться со всем этим. — Серебренников резко взмахнул рукой. — Позиция городского комитета комсомола — карате в наших условиях приносит вред!
— Да нельзя же так, нельзя, — продолжал страдать Окладов, обводя горячим убеждающим взглядом членов федерации. — С водой выплескивать ребенка…
— Прекраснодушная близорукость! — повторил Крылов и встал. — Я не хотел сегодня об этом говорить, но придется. — Он сосредоточенно свел брови. — Вчера в Зеленом парке совершено убийство. По заключению экспертов — одним из приемов воспеваемой этим молодым человеком прекрасной системы физического и нравственного развития.
Сообщение произвело впечатление разорвавшегося снаряда. Даже Окладов побледнел и не произнес ни слова.
Федерация приняла решение оставить в городе две секции, ограничить их численность, принимать только зарекомендовавших себя активистов из числа дружинников и членов комсомольского оперативного отряда.
Решение прошло единогласно при одном воздержавшемся.
Колпаков вышел из ДФК вместе с Крыловым.
— Что за парень этот Окладов? Прямо фанатик какой-то.
— Он действительно очень увлечен. Даже вел переписку с различными инстанциями о введении преподавания карате с младших классов. Огорчался, что его не поддержали.
Капитан раздраженно передернул плечами, громыхнув содержимым раздутого портфеля.
— Николай вообще идеалист. Но он искренен и честен, у него совершенно чистые руки. Он считает, что такие качества присущи большинству людей, а карате способно очистить и облагородить самую замшелую душу…
— Прекраснодушная близорукость! — в третий раз сказал Крылов. — Опасная и вредная!
— Вы судите со своих, милицейских позиций…
— Расскажите это матери убитого вчера человека!
— Николай прав в одном: тот, кто сумел освоить азы карате, а на это уйдет два-три года, проникается одновременно убежденностью…
— Да ничем он не проникается! Оглянитесь вокруг, даже без нашей статистики видно, во что выливаются «безобидные» увлечения! На Руси всегда существовало правило: драка до первой крови, ноги в ход не пускать, лежачего не бить… И вдруг запрет снимается: все дозволено!
— Можно подумать, до введения карате не было хулиганства…
— Было. Но сейчас положение ухудшилось. Пример тому — вчерашний случай.
— Многое просто-напросто преувеличено. Любой боксер, борец, футболист могут нанести смертельный удар. И пусть он окажется не столь сложным, как этот…
Они шли вдоль огораживающего стройку забора, и движение Колпакова напомнило капитану выхватывание пистолета для выстрела в воздух: рука метнулась к левому бедру и резко выпрямилась, направляя ствол вверх; но никакого оружия в ней не было, а короткий сухой треск оказался звуком лопнувшей доски.
Колпаков выпустил воздух и спокойно продолжил:
— Потерпевшему никакой разницы не будет.
Крылов остановился, рассматривая повреждение. Древесина вогнулась, треснула, как переносица… И на таком же уровне…
— Где вы находились вчера вечером в девять часов?
Вопрос оперуполномоченного прозвучал резко, почти враждебно.
— А в чем дело? — по инерции спокойно спросил Колпаков. — Уж не подозреваете ли вы меня?
— Пока нет. Но похоже, убийство совершено именно таким ударом.
Геннадий посмотрел Крылову в лицо: не шутит ли? И ощутил растерянность — капитан не шутил.
— Ну… глупо… разве б я стал демонстрировать…
— Где вы находились вчера вечером?
— Сейчас… — Он вспомнил, что заходил к Колодину и просидел час-полтора, но во сколько это было? Есть ли у него алиби?
— Быстрее!
Заледеневшие глаза Крылова сверлили насквозь.
— У Сергея Павловича. Но времени не помню.
Доставая записную книжку, капитан втиснулся в будку телефона-автомата, набрал номер.
Сердце Колпакова билось учащенно. В чем дело? Он же ни в чем не виноват, бояться совершенно нечего…
Когда Крылов вышел из кабинки, лицо его расслабилось.
— Извините.
Обычный голос, обычные серые глаза. Но он умеет атаковать стремительно и неудержимо, внушая парализующий страх, — высшее качество бойца карате. Ведь испугаться — значит проиграть еще до начала схватки. Чего же он испугался? И кто из них сильнее духом: известный сенсей, отдавший Системе десять лет жизни, или этот худощавый парень, буднично исполняющий свой служебный долг?
Колпаков привык быть первым. Он научился работать жестче габаевских «зверей», на соревнованиях выбивал их одного за другим и вплотную приблизился к мастерскому нормативу, но сейчас, глядя новым, только что открывшимся зрением на Крылова, не был уверен, что сумел бы победить его, как любого другого.
— В нашем деле следует тщательно проверять каждое сомнение. — Крылов не совсем точно истолковал затянувшееся молчание спутника. — Зато теперь я смело могу обратиться к вам с просьбой…
— С просьбой? — вяло переспросил Колпаков, мучительно размышляя, чем же объясняется отчетливо ощущаемое превосходство Крылова, и пытаясь понять причину своего испуга.
— …Принять участие в следственном эксперименте.
— Что я должен сделать?
— Показать удары, которыми можно нанести интересующее нас повреждение. И еще попросим вас как специалиста высказать мнение: кто может владеть подобным ударом — стаж тренировок, спортивная квалификация предполагаемого убийцы…
Колпаков машинально кивал.
— Договорились. Завтра позвоню.
Ладонь оперуполномоченного была жесткой и тяжелой.
«Не боится подозрений только честный человек, — сформулировал наконец Колпаков. — За кем водятся грешки, тот опасается любой проверки: вдруг что-нибудь выплывет…»
Мысль была унизительной, и он ее отогнал.
На следующий день в одном из залов провели следственный эксперимент. Колпаков наносил сокрушительные удары в голову распятого на шведской стенке борцовского манекена, молчаливый фотограф щелкал затвором аппарата, багроволицый, с близко посаженными глазами судмедэксперт помечал что-то в блокноте. Чуть в стороне на длинной низкой скамейке сидели понятые.
— А не был ли один из таких ударов на Садовой? — услышал Колпаков вопрос инспектора.
— Нет, там боксерские дела, — уверенно ответил судмедэксперт. — Картина повреждений совершенно другая.
— Вот, пожалуй, и все, — переведя дух, сказал Колпаков и привычно опустился на колени. Эта поза показалась ему сейчас неуместной, но менять ее он не стал.
— Ваше мнение, доктор? — Крылов заглянул в блокнот задумавшегося эксперта.
— Третий… Или пятый… Можно их повторить?
Колпаков снова подошел к манекену, снова дергалась, сплющивалась ватная голова и дрожали толстые деревянные перекладины.
— Нет, все же третий… Да, точно! Так и запишите: наиболее вероятно, что смертельная травма причинена ударом под номером три.
Потом Крылов дал Колпакову прочесть материалы дела. Драка возникла сразу после танцев. Силы противников были явно неравны, рослый здоровяк — признанный «король» дискотеки, окруженный многочисленными подданными, и никому не известный парень в черных кожаных брюках и зеленой рубашке с вышитым на плече клеймом «Армия США». К удивлению очевидцев, именно он явился зачинщиком ссоры, которая не сулила ничего, кроме неприятностей, — «король» жестоко подавлял посягательства на свой авторитет.
Но в этот раз обернулось все по-другому. Парень без труда ушел от тяжелых ударов, низко присел на широко расставленных ногах, грозно выставил растопыренные пальцы, и сразу стало ясно, что он не пьяный неосмотрительный задира, ввязавшийся сдуру в скверную историю, а расчетливый и умелый боец, преследующий какую-то цель, известную только ему. Да, пожалуй, еще трем-четырем новичкам танцплощадки, внимательно наблюдающим за развитием событий.
«Король» топтался вокруг, тщетно пытаясь достать непривычно обороняющегося противника, потом, потеряв терпение, ударил ногой, но тот поймал и резко вывернул ступню, бросив его на пыльный заплеванный асфальт.
Разъяренный «король» атаковал, как бешеный бык, единственным результатом стали еще несколько падений и обширный кровоподтек на скуле.
— Все. Макс, заканчивай! — сказал один из новичков, постоянно поглядывавший на часы.
В это время испивший до дна чашу унижений «король» схватил обломок кирпича и швырнул в собравшегося уходить обидчика. Лицо Макса искривила гримаса боли и ярости, он неуловимым движением уложил бывшего «короля» на землю и в поднявшейся суматохе скрылся вместе с наблюдавшими бой незнакомцами. Когда приехала «Скорая помощь», пострадавший был уже мертв.
Примет Макса и его товарищей свидетели не запомнили, хотя один заявил, что сможет их опознать, если увидит.
— Что скажете? — спросил капитан, когда Колпаков закончил читать.
— Скорей всего, они опробовали защиту… Или на спор этот Макс должен был выстоять определенное время против более сильного противника… А последний удар получился случайно, как бы сам собой, такое бывает…
— Вот как? — саркастически улыбнулся Крылов. — И часто?
— Бывает, — упрямо повторил Геннадий. — Когда навыки закреплены на рефлекторном уровне, но им не сопутствует умение владеть собой.
— Какой стаж занятий у убийцы?
Страшное слово, умышленно произнесенное оперуполномоченным, резануло слух. Колпаков внутренне обмяк.
— Не начинающий… Лет около четырех… Эта низкая стойка… Скорей всего, «дракон»… Группа Слямина? Они любили всякие эффектные споры…
Крылов слушал с напряженным вниманием. От него веяло неотвратимой целеустремленностью, словно от самонаводящейся торпеды в момент пуска. Как бы тщательно ни прятался фирменно наряженный Макс, как бы далеко он ни убежал, как бы надежно ни замаскировался — промаха не будет. Отыщет его капитан, достанет из любой норы и возьмет — никакие навыки и приемы тому не помогут.
Колпаков остро ощутил, что ему бы не хотелось иметь противником Крылова. Никогда и ни при каких обстоятельствах.
Значит, постулаты Системы, пригодные для затерянных в горах монастырей средневекового Китая, действительно не срабатывают в наших условиях? И умение голой рукой раздробить кирпич вовсе не делает человека всемогущим, не возвышает над окружающими? И Гончаров был прав? Есть котлеты палочками… Глупо. И смешно.
Смеяться Колпакову совсем не хотелось.
— А что за случай на Садовой? — поинтересовался он, чтобы заполнить паузу.
— Довольно странная история. Постучали трое, но один ударил хозяина и ушел, остальные все в квартире вверх дном перевернули, но ничего не взяли. Если, конечно, верить потерпевшему. Он побывал в нокауте, но переломов нет: то ли в боксерской перчатке его били, то ли руку специально обматывали. Хозяин — личность одиозная, у него прозвище Миллионер, не слыхали? И знает он, конечно, тех, кто у него был, но раздувать дело не хочет. Хулиганы, говорит, и точка. Если бы соседи не позвонили, мы бы вообще ничего не узнали.
Колпаков сглотнул. Миллионер, свисток, бегущий бывший чемпион, от которого не осталось ничего, кроме нокаутирующего удара… Мало ли совпадений! Как он сказал: «Ходячая отмычка»?
— О чем задумались?
— Да так, ни о чем.
— Напрасно. С одной стороны — пропаганда силы, культ всесокрушающего удара, с другой — убийство в Зеленом парке, разбой на Садовой. Можно, конечно, считать, что никакой связи тут нет, но, по-моему, следует задуматься об обратном.
«Сказать? — билось в голове Колпакова. — Но что я скажу? Они сами выяснят, точно и наверняка…»
— Вы, конечно, не согласны?
— Ну, какая связь, обычное совпадение, — промямлил Колпаков.
— Тогда до свидания. И спасибо за содействие.
Крылов крепко сжал ему руку.
После ноябрьских праздников Колпаков собрался в Москву — оформлять внедрение результатов диссертационного исследования. Сборы были недолги: по картотеке он выбрал ученика с выходом на железнодорожные кассы и заказал место в спальном вагоне, уложил красивый кожаный саквояж с номерными замочками, получил последние наставления Писаревского, оставил машину на платной стоянке у привокзальной площади и за десять минут до отправления подошел к сверкающему голубому составу.
Лена его не провожала: она не любила расставаний, к тому же занятия по сосредоточению и куча всяких важных дел… Вагон сиял чистотой, в комфортабельных двухместных купе неторопливо устраивались солидные, сопровождаемые услужливыми провожающими неулыбчивые мужчины. «В СВ ездят начальники, можно завести полезные знакомства», — говаривала дальновидная Лена, а Гришка Габаев хвастался, что именно таким образом сдружился с несколькими известными в городе людьми. Не исключено, что врал.
Колпаков расположился на широком мягком диване, удобно вытянул ноги и раскрыл рукопись пособия по рукопашному бою, которую собирался предложить в одно из спортивных издательств.
— Уф, еле успел! — отдуваясь, перевалился через порог начинающий полнеть коренастый человек с изборожденным морщинами лицом. Ему можно было дать лет пятьдесят с гаком, изрядно поредевшие седые волосы и усталые глаза говорили, что гак этот достаточно велик.
— Значит, вместе едем, — то ли спросил, то ли констатировал он. — Очень хорошо. Илья Сергеевич.
Рука у него оказалась неожиданно твердой.
— Хоть дух перевести…
Попутчик откинулся на диван, вытер аккуратно сложенным платочком вспотевший лоб, затем достал блокнот, будто спеша записать внезапно пришедшую мысль.
— Впрочем, засиживаться нельзя, надо дела делать. Это вам на память.
Он вырвал и положил на столик листок с рисунком. Быстрые точные штрихи изобразили угол купе и глядевшего в окно Колпакова.
— Вы художник?
— В душе, только в душе, — весело отозвался Илья Сергеевич, деловито устраивая вещи — черный пластмассовый «дипломат» и большую дорожную сумку.
Затем он снял и повесил на вешалку пиджак, ослабил галстук, сменил туфли на мягкие домашние тапочки.
Чувствовалось, что он энергичен, домовит, основателен и любит удобства. Колпакова сосед заинтересовал. Интересно, чем он занимается?
Поезд медленно тронулся с места, лавируя между пассажирскими составами и товарняками, выбрался со станции, осторожно протиснулся сквозь решетчатую ферму моста и, вырвавшись в загородный простор, быстро набрал скорость.
Колпаков просматривал рукопись, попутчик изучал газеты.
— Наконец-то! — неожиданно нарушил тишину Илья Сергеевич и ткнул пальцем в небольшую заметку. — Построен деревообрабатывающий комплекс с полной утилизацией отходов! А то с кубометра древесины треть уходит в опилки, это какие убытки по стране! Вот давайте посчитаем, что получается…
Оживившись, Илья Сергеевич сыпал цифрами: тонны, кубометры, сотни тысяч рублей, производительность лесопильных линий, рентабельность леспромхозов…
«Наверное, хозяйственник», — подумал Колпаков, которого вся эта математика начала утомлять.
— Вы работаете в системе лесозаготовок? — попробовал он перевести разговор в иное русло.
— Да нет… — Илья Сергеевич потух так же быстро, как вспыхнул. — Товарищ был большим специалистом по лесу… А я так…
Он снова уткнулся в газету, но, очевидно, деятельная натура не позволяла долго сидеть на месте.
— Покурим?
— Не курю.
Илья Сергеевич вышел в коридор и вскоре уже беседовал с похожим на Фантомаса лысым крепышом, сжимавшим в золотых зубах злую дешевую папиросу.
«Общительный дядя», — отметил Колпаков, прислушиваясь к обрывкам разговора.
Илья Сергеевич рассказывал об артельной добыче золота, северных коэффициентах, методах ведения геологической разведки, охоте на медведя.
«И с большим жизненным опытом».
Попутчик вызывал у него все больший интерес.
Любезная проводница в крахмальном фартуке принесла янтарный чай.
— Слабовато заварен, — добродушно пробурчал Илья Сергеевич и хитро подмигнул. — Ну, ничего, не пропадем!
Жестом фокусника он открыл «дипломат» и выставил на столик традиционную железнодорожную снедь: вареную курицу, яйца, кусок колбасы, длинный парниковый огурец, спичечный коробок с солью.
Потом значительно потер ладони и, как художник, завершающий натюрморт, добавил плоскую бутылочку дагестанского коньяка и блестящие мельхиоровые стопки.
— Приступим!
Колпаков пить отказался, чем поверг спутника в изумление. Пришлось дать пояснения.
Назад: Глава вторая
На главную: Предисловие
