Глава семнадцатая
На воскресенье Валентина уговорила Валеру поехать к матери в деревню. Та жила в сорока километрах от Тиходонска, в крепком кирпичном доме с большим подворьем и всякой живностью: корова, свиньи, куры… Дары натурального хозяйства украшали праздничные столы Поповых и служили ощутимым подспорьем в будни.
— Скоро уже внучок у меня будет? — весело спрашивала теща первое время после свадьбы. — Молочком парным выпою, на чистых продуктах выращу… Вам-то, в город, все уже отравленное попадает! И вода в речке отравленная, и воздух…
Когда выяснилось, что с детьми не получается, она частично изменила тему:
— Конечно, сейчас какое здоровье у молодых — все ядохимикаты, нитраты, радиация… А тут еще атомную станцию на нашу голову ладят…
В этот раз Анну Тихоновну заботило другое:
— Свинью резать надо, а некому! Гришка-забойщик в городе, на операции, а мой не может, рука не подымается… Ну я его за то не ругаю, кровь не всякий выдержит, хоть и животина, а жизни лишать все одно непросто…
Семья ужинала, теща привычно хлопотала вокруг стола, осаживая порывающуюся помочь Валентину, да та и сама соблюдала положение гостьи и выказывала усердие больше для приличия, все это понимали, тесть подмигивал, подшучивал над дочкой и подливал Валере настоянной на чесноке и красном стручковом перце водки. В теплой домашней атмосфере Попов, как всегда, расслабился, постоянно владевшее им последнее время напряжение исчезло.
— Кажется, Валька, твой муж пить научился! — одобрил Семен Иванович.
— Раньше клюнет рюмку в два приема — и готов, а сейчас как настоящий мужик закладывает!
Действительно, Валера стал пить с удовольствием, и доза его заметно возросла.
— Радости-то мало, — отозвалась Валентина. — Станет алканавтом, а мне мучиться…
Было непонятно, говорит она всерьез или шутит.
— Последнее время за полночь является, с запахом, а вроде бы с работы… — Валентина улыбалась, но глаза оставались серьезными.
Похоже, что под видом шутки она устраивала семейную «разборку» в воспитательных целях. Валера ощутил прилив раздражения.
— Ладно, не тебе жаловаться, — хмуро буркнул он. — Два-три раза в месяц выпью, а разговоров… И получку всю приношу!
Теща с тестем переглянулись.
— Так что они с этой атомной-то решили? — дипломатично изменила тему разговора Анна Тихоновна. — Неужели запустят? Вот еще напасть… Я в газете читала: после Чернобыля поросята с двумя головами рождались, с шестью ногами…
Мысли ее перескочили.
— Что же со свиньей делать? Может, ты, Валера, возьмешься? Небось у себя на работе насмотрелся всякого, не то что мой…
Раздражение усилилось.
— Ружье есть ведь? Могу показательный расстрел сотворить. Выводите!
— Да, тут надо навык иметь, — примирительно произнес Семен Иванович.
— Дело непростое. Кузьмины в прошлом году кололи, так она вырвалась и давай по двору гонять… Верещит, кровь струей… А Гришка с одного раза… Двадцать рублей берет да вырезки три кило. И, конечно, свежатинки поджарить с водочкой… Давай, Валера, еще по капле.
— У меня знакомая на мясокомбинате работает, резчиком птицы, — как ни в чем не бывало сказала Валентина. — Сидит на табуретке в резиновом фартуке, перчатках, а по конвейеру куры, за голову подвешенные, она их одну за другой из зажимов вынимает и ножницами — чик! Голова в мусорный ящик, туловище — на транспортер… Кровь хлещет, вонь, ужас!
— Да что вы все черт-те о чем! — с досадой бросил Валера и встал. — Пойду пройдусь по воздуху…
Декабрь стоял теплый и сухой, обычной для деревни грязи почти не было. Попов вышел за ворота, оглядел пустынную улочку, обошел дом, через заднюю калитку вернулся на участок. На выложенной кирпичом тропке стояли большие резиновые галоши, в которых тесть ходил по огороду. Попов вспомнил, что послезавтра будут исполнять Кисляева, и у него окончательно испортилось настроение.
«Подать рапорт, к чертовой матери!» — мелькнула шальная мысль, но облегчения не принесла. Следующий Лунин… Как может Сергеев рассчитывать на успех в такой авантюре? Выгонят без всякого рапорта, это в лучшем случае…
На пути оказался люк с откинутой крышкой. В деревне нет канализации и подземных коммуникаций, потому и люков быть не могло. Попов заставил себя идти прямо, не обращая внимания на галлюцинацию, но в последний миг, когда нога уже проваливалась в пустоту, отчаянно дернулся в сторону и упал на бетонное перекрытие подземного бассейна для воды.
— Ну вот, — раздался досадливый голос Валентины. — Напился и валяется… Куда это годится?
Очередная операция спецгруппы «Финал» началась, как обычно, с инструктажа и чтения приговора. По делу проходили шесть человек с обычным для молодежных групп «букетом»: хулиганства, кражи, грабежи. Четверо совершили серию изнасилований, две потерпевшие были зверски убиты. Эпизоды чередовались в хронологической последовательности: кража белья с веревки на двадцать шесть рублей, ограбление Сидоркина — часы за тридцать рублей, кольцо за сорок рублей шестьдесят копеек, туфли за шестьдесят рублей, изнасилование и убийство Соловьевой, изнасилование Титовой, драка в кафе «Романтика», ножевое ранение Ковалева…
Четыре основных обвиняемых отличались одинаковой дерзостью, жестокостью и бесстыдством, по мнению Попова, все четверо заслуживали высшей меры, но совершеннолетия достиг один Кисляев, он-то и получил на всю катушку.
— А ведь это второй приговор, — сказал Иван Алексеевич, неодобрительно покашливая. — Первый раз ему пятнашку дали! Молодой, пожалели… У двух девчонок родители на одном заводе, ну и поднялась волна, телеграммы, письма, подписи, чуть не забастовка, прокурор опротестовал за мягкостью, отменили… Теперь уберем его, а остальные отсидят свои шесть-восемь, заматереют, озверятся вконец, и добро пожаловать из-за проволоки в наше гуманное общество… Гуманисты! Вечно не тех жалеют…
— Иван Алексеевич, а вам было жалко кого-нибудь из… — Попов замялся, подыскивая слова. — Из объек… из приговоренных?
— Зверье жалеть? — грубым голосом отозвался Ромов, вскинув голову, но тут же осекся, покивал головой и другим, рассудительным тоном продолжил:
— А знаешь, Валерочка, было… Помните Матрашева? Его до сих пор жалко. Хорошенький такой мальчишечка, культурный, воспитанный…
— Ну даешь, аксакал! — усмехнулся Викентьев.
— А что? — запальчиво спросил Ромов. — Скажешь, правильно его расстреляли? Он же не убил никого, порезал двоих! Если бы не Указ, самое большее — шесть лет! Самое большее! Попал не ко времени, не повезло… Сейчас бы уже отбыл и забыл, семья, дети…
Дело Матрашева в свое время наделало много шума. Первого мая в пригородном лесопарке он затеял с отдыхающими пьяную ссору и пырнул одного мужчину ножом в живот. А девятого мая хулиганил на пляже, начальник районного уголовного розыска сделал ему замечание и тоже получил проникающее ранение брюшины.
Как раз шла кампания по борьбе с хулиганством, недавно вышел соответствующий указ, налицо был цинизм, пренебрежение к отдыхающим в праздник труженикам, посягательство на представителя власти. Большой общественный резонанс, показательный процесс, теле-, радиорепортажи, статьи в газетах. Город с удовлетворением воспринял суровый приговор. Но Ромов был прав: при других обстоятельствах Матрашев вряд ли получил бы больше шести-восьми лет.
— Конечно, правильно! — зло выплюнул Сергеев. — Если гадов не уничтожать, они нормальным людям жизни не дадут! «Двоих порезал»! Этого мало, что ли?
— Я с тобой согласен, — кивнул аксакал и сделал неопределенный жест рукой. — Просто говорю, что по-человечески было жаль мальчонку. А если не убирать самых опасных, то дела совсем плохие пойдут…
— Да уже идут полным ходом, — вмешался Викентьев. — За год больше двадцати тысяч человек убивают! А приговаривают к расстрелу двести преступников. И что интересно: убийства растут, а смертных приговоров с каждым годом все меньше… Может, потому и рост? Двести милиционеров убито, а наши сорок пять бандитов уложили. Ничего себе пропорция!
— Да, похоже, они верх берут, — скорбно покивал Ромов. — А им еще подыгрывают этой гуманностью. Горбатого могила исправит! А им вместо пули — срок. И куда? На другую планету?
— Там уже стонут, на тех планетах, — буркнул Викентьев. — В колониях-то что творится? Побеги, убийства, захваты заложников! В зоне деньги, водка, наркотики, на администрацию кладут с прибором, паханы шишку держат! И все на глазах — за пять-десять лет!
Викентьев пристукнул кулаком по столу.
— Одно время мы уже и думать забыли про такое, а оно опять возродилось!
Иван Алексеевич вскочил со стула и семенящим шагом подбежал к столу руководителя группы.
— А знаешь, как порядок навели?
Он наклонился к Викентьеву, быстро глянул на развалившегося в углу Сергеева, напряженного, как обычно, Попова.
— Очень просто! Перед войной спустили в лагеря директиву: паханов, авторитетов, воров в законе, нарушителей режима, особо злостных… — Ромов резко провел ладонью над столом. — И все! Голову отрубили — гадюка не опасна… Пусть незаконно, но, скажу я вам, про захват заложников и слыхом не слыхивали!
Попов поморщился.
— Тогда эти директивы не только на паханов спускали… И вообще, разве это метод? Вроде правовое государство строим…
Иван Алексеевич покрылся красными пятнами.
— Вот увидишь, что построите! — Голос у него осип. — Я уже на излете, Михайлыч тоже, а вам расхлебывать! И не позавидуешь вам, ребята. Если со зверями гуманность разводить — схавают они вас, и дело с концом! Схавают, свои законы установят, и по их законам поганым вы жить будете…
Иван Алексеевич закашлялся, поймал чуть не вылетевшую челюсть и, согнувшись, добрел до своего стула.
— Вечно одно и то же, — с досадой произнес Викентьев. — Политика, философия, мораль… Прямо депутатское собрание! Неужели спокойно нельзя, без крика?
Операция шла по графику. Вовремя прибыли в Степнянск, вовремя забрали из особого блока Кисляева, вовремя выехали обратно.
Объект не хотел выходить из камеры, пытался ползать на коленях и целовать ноги Викентьеву, в котором безошибочно распознал старшего, на маршруте безостановочно плакал, икал, портил воздух и обещал исправиться, потом, лихорадочно давясь словами, начал убеждать, что взял чужую вину и поможет не только найти настоящих преступников, но и раскрыть все самые страшные убийства, совершенные в Тиходонске с незапамятных времен.
— Отвезите обратно в тюрьму, я самому главному прокурору все расскажу, а хотите, про других все буду передавать, слово в слово пересказывать… Отвезите обратно в родненькую тюрьму! Ну, миленькие, что вам стоит?!
Попов не испытывал ни жалости, ни сочувствия, он был глубоко убежден, что Кисляев не должен жить на свете, но сейчас в душном и вонючем кузове спецавтозака, под полубезумный монолог бывшего человека, обволакиваемого волнами животного ужаса, он в очередной раз ощутил наряду с отвращением стыд и неловкость от того, что участвует в каком-то нечеловеческом деле.
Если бы исполнение осуществлялось автоматически… Но все равно кто-то должен нажать кнопку, повернуть тумблер, опустить рубильник. Потому что если даже и изобретут самоорганизующиеся мыслящие машины, в их программы никогда не введут такой вид деятельности, наоборот: установят специальные, многократно продублированные запреты, чтобы не ставить под угрозу весь человеческий род… Валера вспомнил, что читал об этом в фантастическом рассказе еще до зачисления в «Финал», и тогда, естественно, не задумывался над проблемой так, как сейчас.
— Замолчи, наконец! — приказал Сергеев бессвязно выкрикивающему объекту. — А то кляп надену, и дело с концом.
Профессия исполнителя всегда будет принадлежать человеку, даже в самом развитом и механизированном, автоматизированном, роботизированном обществе, если оно, конечно, посчитает необходимым сохранить высшую меру. Профессия неотделима от этого наказания. И имеет древнее как мир название, которое не затушевать никакими словесными ухищрениями: исполнитель, первый номер, да что там — любой номер спецгруппы «Финал»…
— Слушай меня, — понизив голос, проговорил Сергеев. — Сегодня внимательно следи за всем вокруг. Кто где стоит, кто куда смотрит, что можно увидеть, что нужно предусмотреть. Внимательно! Мне будет не до того, а это последняя репетиция…
Сергеев показался абсолютно спокойным, хотя сегодня именно ему предстояло ставить последнюю точку в операции.
— Ну что? Повезете обратно, да? — заискивающе спросил объект, по-своему истолковав их переговоры.
— Заткнись, я сказал. — Сергеев наклонился к лицу Попова. От него пахло мятой — леденец сосет, что ли? — Особенно за Викентьевым и доктором. Ну и, конечно, старый мухомор… Да и прокурор, хотя он обычно из-за стола не вылазит…
— А это больно? Скажите, больно? — забился в тесной камере объект. — Дайте хоть колес какихнибудь, хоть водки стакан дайте… Дайте водки, суки! Нет, извините, это вырвалось…
Спецавтозак въехал в точку исполнения. Здесь их поджидал первый сюрприз. Викентьев, заглянув в кузов, шепотом сказал:
— Смотрите, чтоб все аккуратно, точно по инструкции: прокурор сегодня новый. А новая метла…
— Чего же раньше не предупредил? — раздраженно спросил третий номер.
— Да только сейчас вспомнил. Тебе-то какая разница?
Сергеев пожал плечами.
— Да никакой.
— И еще, — скороговоркой продолжал Викентьев. — Ты сегодня за первого, значит, Валера — третий, а четвертым попробуем Шитова. Все ясно? Ну, давайте, я вниз…
Руководитель спецгруппы прикрыл стальную дверь, по бетонному полу гаража тяжело простучали удаляющиеся шаги.
— Вот блин, — процедил Сергеев и выругался, что делал нечасто. — Черт их дернул именно сейчас затеять перестановки!
Он на миг задумался, потом досадливо крякнул и положил огромную ладонь на плечо товарища.
— А про сдвижку номеров мы и не подумали, вот тебе еще один гвоздь…
— Отменили, да? — раздалось из углового «кармана». — Правда ведь? Теперь обратно на тюремку поедем? Да? Скажите…
— Давай! — бросил Сергеев, быстро отпер камеру, легко, как куклу, выдернул Кисляева, подождал, пока Попов зажал, удерживая, стриженую голову, и вмиг перекрестил мелово-бледное лицо черными повязками.
— Такси подано! — весело и бодро проговорил кто-то, и дверь спецавтозака распахнулась. — Здорово, ребята! Давайте высаживать пассажира, уважаемые люди ждут!
Петя Шитов улыбался немного напряженно, но было заметно, что он польщен пробным перемещением в четвертые и намеревается проявить себя с лучшей стороны.
— Во, правильно, завязали хайло — меньше воя!
Он осторожно, но настойчиво отстранил Сергеева, вцепился в правую руку объекта и зачем-то дважды тряхнул.
— Повели?
Попов и Шитов поволокли слабо сопротивляющееся тело по лестнице, Сергеев шел сзади. В подвале за столом на месте Григорьева находился молодой мордатый парень в костюме, при галстуке, с новой кожаной папкой, на боку которой отблескивала памятная пластина. По обе стороны от него сидели Викентьев и Буренко, а чуть подальше, у стены, сутулился на табуретке Иван Алексеевич с большим треугольным газетным свертком. Когда Кисляева подвели к столу, Ромов поднялся, бочком скользнул за спину Попова и что-то зашептал.
— Отстань, аксакал, — громко сказал Сергеев.
Викентьев удивленно поднял голову. Новый прокурор выпятил нижнюю челюсть.
— Снимите повязки! — властно скомандовал он.
Попов отметил, что держится тот уверенно, явно ощущает себя хозяином положения и хочет, чтобы другие это чувствовали. Он хорошо знал такую категорию прокурорских чинов, которые любят себя в системе надзора за законностью больше, чем сами законы. Они менее опасны, чем въедливые формалисты-буквоеды вроде желчного Григорьева, с ними легче найти общий язык. Достаточно не подвергать сомнению их власть и авторитет, и все будет в порядке: несмотря на извергаемые по поводу и без него громы и молнии, они, как правило, не мешают работать. Впрочем, поглядим…
— Снимите повязки, я сказал! — повысил голос прокурор, и Валера понял, что это именно он должен снимать черные зловещие ленты, черт его знает, как они расстегиваются. Но ему не понадобилось ничего делать.
— Есть, товарищ прокурор! — рапортнул Шитов и мигом сорвал повязки, будто делал это уже много раз.
— Имя, фамилия, место и год рождения…
Григорьев выполнял обязательную часть будто по принуждению, спеша закончить тягостную процедуру, его преемник, напротив, — смаковал ситуацию, допрашивал со вкусом и основательно, как начинающий следователь полностью изобличенного вора.
— В Верховный Совет республики ходатайство подавали?
Кисляев кивнул.
— Не слышу! — громыхнул прокурор.
— П-п-подавал…
— Ответ знаете?
Осужденный кивнул и заревел.
— Отказали там, отказали…
— А Президенту ходатайство подавали? — Голос прокурора приобрел скорбную торжественность, ибо ему предстояло объявить судьбу осужденного Кисляева.
— Тоже подавал, сразу же…
— Ответ знаете?
Вопрос был обязательным, хотя и лишним, ответ лежал в кожаной прокурорской папке, и его содержания осужденный не знал, хотя о смысле, безусловно, догадывался: если бы ходатайство удовлетворили, ему бы объявили под расписку в тюрьме да перевели из блока смертников в общий корпус.
— Нет, не знаю…
Кисляев затряс головой и заревел еще сильнее.
И тут прокурор выкинул удивительный номер — встал и, торжественно чеканя фразы, металлическим голосом произнес:
— Именем Союза Советских Социалистических Республик за совершение тягчайших преступлений вам в помиловании отказано! Приговор будет приведен в исполнение немедленно! — И совсем неожиданно брякнул:
— Вопросы, жалобы, заявления есть?
Очевидно, он привык спрашивать так при проверках тюрем и колоний, вот и всплыла в памяти затверженная казенная формулировка, да и застряла костью в горле.
Потому что с того момента, как пришел последний отказ, а особенно с той минуты, когда «Финал» забрал осужденного из особого блока, уже и не понятно, кто он такой есть: мертвый человек или живой мертвец… Юридически он лишен жизни, вычеркнут из числа граждан, никаких прав у него не осталось и обязанность единственная — получить пулю в затылок, одно слово — объект исполнения. Оттого и протягивают его спешно через необходимую официальную процедуру, чтобы вдруг «вопросы, жалобы, заявления…». И стоят первый, второй и третий номера, ждут чего-то, и объект задергался обнадеженно:
— Есть, есть жалоба! Я не согласен! У меня и заявление есть — не я, другие убивали! Я вам все-все расскажу, отвезите обратно…
У объекта началась икота, тело била крупная редкая дрожь.
Столбом стоял прокурор, не двигались Попов и Шитов, непонимающе смотрел Буренко, Ромов делал какие-то знаки и, округлив глаза, бесшумно складывал губы в неразборчивые слова.
— Привести приговор в исполнение! — Резкая команда Викентьева прервала затянувшуюся немую сцену.
Попов с Шитовым рывком развернули осужденного, втащили в комнату с засыпанным опилками полом, Сергеев синхронно вошел следом, поднял к стриженому затылку штатный «ПМ» и выстрелил. В замкнутом пространстве грохот мощного патрона ударил в барабанные перепонки. Объект рвануло вперед. Попов выпустил его руку, а Шитов — нет, поэтому тело крутнулось и упало прямо на ноги сержанту. Тот брезгливо отпрыгнул.
Попов механически фиксировал происходящее. Викентьев в проеме двери, прокурор, опустившийся наконец на свое место, половина головы и плечо Ивана Алексеевича… И, наконец, труп, глядя на который невозможно поверить, что попадание в голову девятимиллиметровой пули можно имитировать на живом человеке.
— Давай убирать, — Сергеев задрал синюю арестантскую куртку на простреленный череп, не так ловко, как Наполеон, но достаточно сноровисто и быстро. — Доктор, смотреть будете?
Буренко покосился на прокурора; нехотя подошел, тронул обтянутую рукавом руку. По инструкции он должен проверять реакцию зрачка на свет, слушать фонендоскопом сердце, на практике все сводилось к прощупыванию пульса, да и то формальному, ибо слишком наглядным был проверяемый результат.
— Готов! — Врач небрежно бросил на опилки безвольную руку и выпрямился.
— А ну, как там у тебя получилось… — Иван Алексеевич, держась за поясницу, заглянул под куртку и вновь натянул синюю ткань на голову объекта. — Нормально. Только чем так греметь, послушался бы меня и взял «маргошу»… И звука нет, и убирать меньше…
— Чем тут толпиться, лучше займитесь актом, — раздраженно огрызнулся Сергеев. И когда врач с Ромовым направились обратно к столу, обратился к Шитову:
— Готовь машину, выдвигай носилки, мы сами вынесем…
Утративший недавнюю веселость сержант машинально отряхивал брюки, будто от пыли.
— Хорошо… Заодно замоюсь, перепачкался.
В комнате исполнения остались Попов, Сергеев и труп. Викентьев и остальные занимались актом, никто не наблюдал за действиями первого и третьего номеров.
Они закатали тело в брезент, перехватили сверток двумя ремнями и вытащили наверх. Шитов с мокрой брючиной и Сивцев ждали у белого медицинского «РАФа».
— Смотри, как тебя уважают, — подначил Сивцев Шитова. — Офицеры самолично жмурика таскают…
— Он же сегодня за четвертого работал, — пояснил Сергеев. — Вот и подмогнули, пусть привыкает к новому номеру. Может, еще раз подмогнем, а потом — таскайте сами. Доукомплектуют группу — пятый с шестым будут трудиться, как обычно. С новым шестым.
— Ты, Петька, сразу на два номера продвинулся, — снова подначил Сивцев, стараясь казаться равнодушным. — Так, гляди, и до первого дойдешь…
— Запросто, — ответил новоиспеченный четвертый, не сумев скрыть озабоченности, которая, впрочем, тут же разъяснилась. — Брюки новые запачкал, наверное, пятно останется.
Задняя дверь санитарного фургона захлопнулась.
Новый прокурор расхаживал по диспетчерской, неодобрительно поглядывая, как Иван Алексеевич хлопотливо оборудует стол. Тот чувствовал эту неодобрительность и оттого суетился еще больше, расхваливая бабкины соленые огурчики и кооперативную колбасу.
Прокурору было лет тридцать пять, хотя крупное рыхловатое тело с заметно выделяющимся животиком могло принадлежать и более старшему мужчине.
— Что это вы тут банкет устраиваете? — строго спросил он, поправляя массивные очки, постоянно сползающие с переносицы. — По какому поводу?
— Да повод вроде есть, — хихикнул Иван Алексеевич и сделал приглашающий жест. — Людей от опасного зверя избавили, и новые у нас — вот вы, Сашенька, тоже в новой роли, и Петенька…
Смотрел Наполеон остро и испытующе, заглядывая под маску важности в самую прокурорскую душу. Что он там рассмотрел — осталось неизвестным, только вдруг сбросил облик старичка — божьего одуванчика, выдвинул челюсть и другим, грубым, властным, голосом закончил:
— А главное — нервы расслабить надо! Дело тяжелое, особенно с непривычки, а лекарств специальных на него не придумали. Вот и приходится…
Прокурор выпил полстакана, хрустнул огурцом, надкусил бутерброд с колбасой.
— Тяжелое дело, — подтвердил он. — Но необходимое. Я со Степаном Григорьевичем спорил, он считает, надо пожизненное вводить. А откуда деньги? Их же всю жизнь кормить, охранять… Может, лучше пенсионеров подкормить? Да и устрашающий фактор снимать нельзя.
Он встал, отодвинув стакан и недоеденный бутерброд.
— Спасибо за угощение. Но превращать исполнение в пьянку, по-моему, не следует. Первый раз — за знакомство, а в дальнейшем, если потребность есть, — без меня. И не в официальном месте.
Прокурор направился к двери.
— Товарища Викентьева прошу на два слова, — небрежно обронил он на ходу.
Начальник спецгруппы встал, оглядел присутствующих и, пожав плечами, пошел следом.
— Да, хлебнем мы с ним, — задумчиво сказал Иван Алексеевич. — А может, попервах строгость напускает, а там глядишь — и привыкнет. Уж на что занудливый был Григорьев, а и то терпел…
На крылечке диспетчерской прокурор спросил:
— Я не понял, что здесь делает этот старикан? Готовит выпивку и закуску?
Викентьев зачем-то пошарил по карманам.
— Полковник Ромов Иван Алексеевич? — переспросил он. — Это наша гордость. Кавалер многих орденов и медалей. Почетный чекист, наставник молодежи…
Он хотел вызвать у властного и самоуверенного молодца неловкость за «старикана», но не достиг результата.
— Не надо рассказывать его биографию, — оборвал прокурор. — Что он здесь делает?
— Иван Алексеевич опытный специалист, ветеран спецгруппы. Уже лет двадцать он выполняет функции первого номера…
— Выполнял. Но сегодня его единственной функцией было откупоривание бутылки!
Викентьев оторопело молчал. Только сейчас он понял, что один этап в работе спецгруппы закончился и начинается другой.
— Люди, не имеющие отношения к исполнению, являются посторонними и не должны здесь находиться! — отрезал прокурор. И он был прав.
Вернулся в диспетчерскую Викентьев явно обескураженным.
— Что такое, Михайлыч? — Ромов посветил своим мутноватым рентгеном в лицо начальника спецгруппы. — Небось перевоспитывал, за трезвость боролся?
Подполковник отвел глаза.
— Уезжать хочет. Кто отвезет?
— А можно я? — неожиданно вызвался Шитов.
— Тебе ж еще закапывать…
— Пусть едет, сами справимся, — разрешил Сергеев.
— Ну давай, если так… — кивнул Викентьев.
— Кто с нами — собирайтесь, — сержант пулей выскочил из диспетчерской.
Когда Сергеев с Поповым подошли к санитарному фургону, Федя Сивцев был мрачнее тучи.
— Теперь, выходит, Петька по отдельному графику работает? Что хочет, то и делает? Вы за него носите, я буду закапывать… За какие, интересно, заслуги?
— Да брось, Федя, — успокоил сержанта Сергеев. — Группа не укомплектована, оттого так и выходит. Вместе закопаем. А в следующий раз и тебя отпустим.
Сергеев подмигнул Попову. Санитарный фургон выехал из точки исполнения.
Через час «РАФ» подкатил к дому Попова.
— Пока! — Валера пожал руку Сергееву и, преодолевая себя, Сивцеву.
Проводив взглядом растворяющийся в ночи белый фургон, Валера привычно взглянул на окна своей квартиры и увидел, что в кухне горит свет. «Отец приехал!» — подумал он и, не дожидаясь лифта, быстро пошел по лестнице.
Так и оказалось. Как всегда обветренный и загорелый, отец сидел напротив Валентины, сильно пахло копченой рыбой, на протянутой между противоположными углами, наискосок, веревке для сушки белья висели два полуметровых цимлянских леща, несколько рыбцов, капающих жиром на предусмотрительно разложенные женой газеты, связка сухой, отливающей серебром тарани.
— На реке живете, а рыбы не видите, — прогудел отец, поднимаясь навстречу. — Специально ловил…
Они обнялись.
— И правда, с запахом, — отец повернулся к Валентине. Валера попытался отстраниться, но крепкая рука с шершавыми пальцами помешала это сделать.
— Жена рассказала: «В три, четыре ночи приходит, да еще выпивший», я не поверил, а оно так и есть…
Отец внимательно рассматривал Валеру и о чем-то думал.
— Сейчас-то только полвторого, — попытался отшутиться Валера и, напрягшись, разжал отцову руку. — А уголовный розыск и до утра работать может…
— Оно так. Я на своем буксире круглые сутки работаю, — подтвердил отец. — Но ведь трезвым! А какая серьезная работа, если выпивший?
— Да брось, папа! По пятьдесят грамм приняли с ребятами после операции, чтоб расслабиться.
Валера зашел в комнату, разделся, поплескался в ванной.
— За встречу? Как там мать?
Отец пить отказался и, пока Валера ужинал, рассказал семейные новости. Родители жили недалеко, в Темерницке. У матери болели ноги, и она в город почти не ездила, отец был капитаном на буксире и все время проводил на реке. Только когда буксир оставался на ночлег в Тиходонском порту, он забегал к сыну.
— Говорит, мог бы и почаще, не только в праздники…
— Выберу время на той неделе и приеду, — пообещал было Валера и тут же вспомнил, что в Предгорье активно реализуется розыскное дело «Трасса», в любой момент может поступить срочная информация, перечеркивающая все планы… И к тому же дикая авантюра Сергеева, которая тоже завершится неизвестно чем.
— Нет, чтоб брехуном не быть, обещать ничего не буду, — поправился он. — Обстановка сейчас очень напряженная! Очень! Вот схлынет волна…
Отец грустно улыбнулся.
— Дела никогда не кончаются. Я помню себя еще мальчишкой, а сейчас ты — взрослый дядя… А дела и тогда были, и теперь. А у тебя особенно… — Он оживился. — Валя сказала, наградили тебя недавно да работу поменял! Расскажи, похвастай!
Валера долго смотрел на отца, не зная, что сказать.
— Наши дела, знаешь, какие, — неопределенным тоном протянул он. — То секретно, то запретно, а то самому не хочется вспоминать. Давай лучше спать ложиться.
Валентина постелила постели, Валера, почистив зубы, вошел в комнату и остолбенел.
— Слышь, сынок, а на кой ляд тебе эти штуки? — Отец держал в руках макет пистолета и защитные очки с толстыми стеклами.
Попов почувствовал, что заливается краской, как случалось в детстве, когда отцу становилось известно о каких-то неблаговидных и оттого скрываемых проделках маленького Валеры.
