Книга: Секретные поручения
Назад: Глава третья ТУХЛЯТИНА
Дальше: Часть вторая ПРОГРАММА «ЧИСТЫЕ РУКИ»

Глава четвертая
ПО ЛИНИИ КОНТРРАЗВЕДКИ

У входа в здание аэровокзала полно милиции и ОМОНа. Здесь же роятся какие-то пэтэушники в футболках и бермудских шортах, похожие на насекомых-трупоедов; они пьют пиво, курят и беспрерывно плюют, будто у них последняя стадия заражения «циклоном». Из магнитол цыкает хип-хоп. Пэтэушников не меньше двух сотен. А может, и больше.
— Кто такие?.. — спросил Сергей, осторожно подруливая к автостоянке.
— Фенсы «пургеновские», — сказала Светлана. — Ничего, пробьемся.
Рядом с автомобильной стоянкой, в кустиках, стоит обычный школьный стол, за столом сидит парень, у него в руках кусок поролона, несколько тюбиков зубной пасты и трафарет с кривой готической надписью «Purgeans». И табличка: «ПОДХОДИТЬ ПО ОДНОМУ!»
Кое-кто из пэтэушников заруливает сюда время от времени, стягивает с себя футболку, бросает рядом скомканную трехрублевку: ну давай, сделай красиво.
Парень выдавливает полтюбика на поролон и в две секунды набивает надпись. Иногда он в спешке забывает подложить фанеру внутрь футболки и на обратной стороне отпечатывается «snaegruP». Девчонки тоже подходят, становятся кружком, чтобы милиционеры не видели — и по очереди раздеваются до пояса. Это фенессы, объяснила Светка. Им тоже хочется помориновый «Purgeans» на грудь. Все тощие, лопатки торчат. Без лифчиков. Но парню, который набивает надписи, плевать на их пупырышки.
— По одному, уроды!! — пароходным басом орет он примерно каждые пять минут, изображает бешеный ажиотаж.
Сергей запер машину, включил сигнализацию. До прибытия самолета оставалось пятнадцать минут.
— Там, на втором этаже, есть безалкогольное пиво, — сказал он. — Такая параша.
Хочешь попробовать?
В кафе, отделенном от зала стеклянной перегородкой с облупившимся «Добро пожаловать», сидело человек пять, не больше. Пэтэушники сюда не рвались.
Официантка отчитывала грузчика, разбившего на кухне ящик молока, и эхо ее голоса разносилось по всему этажу.
— Аккредитацию мне не выдали, — сказала Светка, отпивая фруктовый чай из чашки.
От пива она отказалась. — Практикантам не положено. Придется брать на абордаж.
— Я буду держать, ты будешь спрашивать — так?
— Нет. Просто поможешь мне пробиться через толпу, пока они будут идти к машине.
Главное, чтобы нас заметили.
— Увидят, и глаз оторвать не смогут. Ладно…
На Светке снова были белые джинсы, в которых она сдавала сессию. «Счастливые» — догадался Сергей. Однажды он сдуру купил себе светло-голубые «Мальборо классик», проходил один день, после чего они стали похожи на дактилоскопическую карточку.
А у Светки — ни пятнышка. И как это ей удается?
— Я хотела спросить тебя об одной вещи, — сказала она. Чашка ее была пуста, пакетик на дне почернел и съежился. — Все никак не решалась.
— Очень важной вещи, — сказал Сергей.
— Да, очень важной. Ты ни разу не говорил со мной об Антонине. А когда я пыталась расспросить — отмалчивался. Делал вид, будто не слышишь. Что у тебя с ней? И где она сейчас?
Сергей вспомнил напряженную узкую спину Антонины Цигулевой в кабинете за односторонне прозрачным стеклом ("Добро пожаловать в наши лапы, УРОДЫ! "), вспомнил, как она пыталась оболгать, его, утопить — чтобы выкарабкаться самой.
Лгала тем же голосом, каким часом ранее говорила: не бойся, Сережа, мне не больно.
— Все кончено, — сказал он. — Могила. Если даже через десять лет мы увидимся когда-нибудь на улице, вряд ли даже кивнем друг другу.
Прежде чем Светка отвернулась к окну, на лице ее мелькнуло странное неуловимое выражение — будто летучая мышь в сумерках. Плохо скрытое удовлетворение, радость? Или напротив — разочарование?
— Через десять лет, — тихо сказала она. — Почему так не скоро?
Сергей тоже уставился в окно. Сначала он просто корябал глазами стекло, чтобы только не смотреть никуда, — потом увидел свою «пятерку». Два охламона внахалку разложили на ее капоте майки со свежей надписью «Purgeans» и курили, навалившись на машину локтями.
— Смотри, Свет… Сейчас эти ублюдки начнуть стряхивать пепел в топливный бак!
Совсем озверели!
Он подергал раму, пытаясь распахнуть окно, плюнул, сказал Светке, что он сейчас, и побежал вниз. Драть уши никому не стал — пэтэушников здесь, как комаров на болоте, неизвестно, что им в голову придет. Сергей вежливо попросил ребят убрать свои майки и отойти подальше от машины.
— А че, мешают? — пожал плечами один.
— Самую малость, — сказал Сергей, зажимая в кулаке связку с ключами.
— Как купят тачку, так и жидятся… — проворчал парень. Но майку убрал. Дружок его сделал то же самое. Через минуту оба растворились в чернорубашечной толпе.
Поднимаясь по лестнице, Сергей услышал, как диктор объявляет о прибытии рейса.
Пэтэушники зашевелились, милиция стала стягиваться к выходу на летное поле.
Сергей побежал через две ступеньки.
Светка сидела на том же месте, на столике дымилась чашка свежего чаю, и завитушки пара переплетались с густым сизо-коричневым табачным дымом. Перед ней сидел парень в легком клетчатом пиджаке, небрежно покачивал ногой, болтал о чем-то со Светкой. В зубах у него торчала прямая пижонская трубка. Светка улыбалась.
Сердце у Сергея екнуло. Даже не екнуло — колом встало. Он притормозил на секунду, чтобы перевести дух, потом пошел. По Светкиному лицу в какой-то момент понял, что она его заметила. Хотела что-то сказать. Но Сергей уже схватил парня за плечи и поволок к лестнице.
— Сережа!.. — крикнула Светка.
Эхо метнулось по залу: …ожа!
— Сдурел, эй? — взревел клетчатый, пытаясь вырваться.
У него было лицо гимназиста, большие зеленые глаза с загнутыми ресницами. Колено Сергея несильно врезалось ему в живот. Для порядка, чтоб не дергался. Клетчатый охнул, согнулся в запятую. Сергей волок его дальше, не обращая внимания на крики, отражающиеся от высоких стекол.
— …ожа!
— …гей!..
Включился визгливый голос официантки. Кто-то бежал сзади, догонял.
Бам-м-м-м… И вдруг Сергей остановился. Его нижняя челюсть еще продолжала вибрировать, как камертон, по которому врезали металлической палочкой. Фигура клетчатого оставалась скукоженной, но теперь это больше походило на нижнюю боксерскую стойку. Вдобавок ему удалось каким-то образом освободиться от захвата. Пока Сергей стоял и соображал все это, клетчатый ударил второй раз.
Удар пришелся снизу, под подбородок; мозги взбултыхнулись, перед глазами поплыло, руки сами собой опустились по швам.
* * *
— Ты с ума сошел, что ли? Делать больше нечего? Это же Денис, бывший дружок Цигулевой! — кричала Светка, быстро сбегая по лестнице.
— То-то и оно. Козел драный…
— Он тебе сделал что-нибудь? Он поднялся, чтобы выпить кофе, он тоже работать пришел, у него карточка аккредитационная есть!
— С чего вдруг? На юрфаке их выдают, что ли?
— Он внештатник в «Комсомольце»! У него публикаций больше, чем во всей нашей группе!
— Интересно! Как же так получается: тебе не выдали карточку, а ему выдали?
— Не знаю… А вот с чего ты на него набросился?
Ступеньки лестницы с космической скоростью мелькали под ногами, пару раз Сергей едва не промахнулся. Они торопились — потому что самолет уже минут пять как приземлился и Светкино интервью висело на волоске. Дружок Цигулевой по имени Денис смылся, пока Сергей приходил в себя, свесившись через перила.
— Не знаю, — бормотал Сергей. — Не знаю…
Он в самом деле не знал, что на него нашло. Этот клетчатый пиджак мелькнул уже однажды в его жизни — перед тем, как произошел облом с Антониной. Все это время Сергей не вспоминал о нем. Ну, дружок… ну, ебарь, скажем — каких у Антонины было немало. Что о нем вспоминать? И не вспомнил бы никогда, если бы не увидел сейчас. Плохая примета. Рефлекс, наверное, какой-то сработал. Или… Может, он приревновал клетчатого к Светке?
— Ладно, все. Давай работать.
Внизу Светка Бернадская достала из сумки диктофон, включила запись и нажала на паузу. Впереди колыхалась гудящая, пахнущая пивом и потом стена пэтэушников; далеко за нею, у самого выхода к летному полю, вилась цепочка синих фуражек и пятнистых кепи блюстителей порядка. Стоило Светке приблизиться к этой стене вплотную, как лицо ее стало растерянным, губы поплыли вниз.
— В общем, так, — решительно сказал Сергей. — Полезай ко мне на плечи, и будем пробиваться.
— Как — верхом? — удивилась Светка.
— Верхом.
На какое-то мгновение гул смолк. А потом перерос в вопли. Пэтэушники сдирали с себя майки и махали ими в воздухе. «ПАТИНЗ!! ПАТИНЗ!!» Кажется, команда прибыла на место назначения. Светка без лишних уговоров запрыгнула на плечи Сергею, он обхватил ее колени и пошел вперед.
Подростки вокруг хрустели, скрипели и матерились — но покорно раздавались в стороны. Деваться им было некуда. Сергей вошел в толпу как бульдозер в кукурузное поле. Светка сидела на его широких плечах, крепко вцепившись в волосы и от возбуждения пришпоривая каблуками.
— Ты гений, Сережа!
* * *
Хотя мест хватало с избытком, Денис все равно сел с краю — через стул от улыбчивого паренька в светлой безрукавке.
— Вы из какой газеты? — дружелюбно поинтересовался тот.
— Из «Комсомольца».
Вошли музыканты, и разговор прервался. Журналисты дружно загудели, будто передразнивая фенсов-пэтэушников.
Шестеро лысых угловатых парней в черных джинсах и пестрых рубашках навыпуск, слегка удивленные, даже напуганные. Арчи, Винс, Джо, Магнус «Биг Бинс», Дэвид и… кажется, Клаус. На прошлогоднем «Некс-Стоп» Денис, конечно, видел их, даже имена запомнил, — но сейчас все они снова показались ему на одно лицо, как шесть баскетбольных мячей на витрине в «Спорттоварах». Магнус протянул что-то вроде е-мое.
— Ну все, все, начинаем, время идет, машина ждет, обед стынет! Все собрались, сосредоточились. Поехали!
Переводчик, он же представитель торговой тиходонской компании, организовавшей концерт «Purgeans» и эту прессконференцию, несколько раз хлопнул в ладоши.
— Ваши вопросы, господа. Не тяните!..
Парень из «Городского курьера» очнулся первым:
— Как долго вы у нас пробудете?
Переводчик перевел и тут же сам ответил за музыкантов:
— Два дня. Об этом было объявлено еще на прошлой неделе.
Магнус опять что-то сказал, «пургены» рассмеялись. «А может, вообще попросим политического убежища?» — разобрал Денис. Переводчик никак не среагировал.
«Утренний вестник»:
— Вы приехали с новой программой?
Винс (с помощью переводчика, конечно):
— Только что в самолете мы сочинили новую песню специально для тиходонцев.
Старый прием, подумал Денис. Так они говорят в каждом городе, а песне этой как минимум полгода.
Журнал «Подружка»:
— Слушаете ли вы другую музыку, кроме хип-хоп?
Клаус — тот самый, который на прошлом концерте разбил восемь «коргов»:
— «Детский альбом» Кабалевского — моя любимая вещь.
Агентство «Донские новости»:
— О чем ваши песни?
Арчи:
— О любви, о девушках. О взаимопонимании, короче.
Магнус пробормотал под нос: «О мире во всем мире». Арчи не удержался и прыснул.
Девушка из студенческого журнала «Коллоквиум»:
— Насколько прочно ваше положение в европейских и американских чартах?
Арчи:
— Последний хит «Buy Little Harlot» уже которую неделю не может выбраться из первых пятерок в Европе. Прямо не знаем, что и делать. В Штатах бедняжка «Harlot» сидит на верхней строчке, никто не может ее оттуда снять. Может, вы нам как-нибудь поможете?
Арчи был мастер заливать. Он не назвал ни одного журнала или радиостанции, которые рискнули бы разместить их песню хотя бы в районе пятидесятой позиции.
Возможно, это была какая-то фермерская газета тиражом три тысячи, которая выходит в городке, где родился Арчи. Такое вполне может быть. Накануне Денису с помощью знакомых удалось забраться в «Интернет», полистать электронные техножурналы, побывать на виртуальных сборищах технофанатов. Кто такие «Purgeans» — там никто и слыхом не слыхивал.
— Каким вам запомнился Тиходонск после прошлогоднего фестиваля?
Это уже Бернадская. Винс улыбнулся ей, переглянулся с музыкантами.
— Здесь было очень жарко, — сказал он.
— Нас поразил теплый прием, который оказали нам тиходонцы, — отредактировал его переводчик.
Бернадская улыбнулась в ответ. Летом прошлого года она несколько раз встречалась с Винсентом и даже ночевала в его номере. Мамонт назвал их отношения «диетическими» — то есть обычный дер, не представляющий большого интереса для Управления.
— Вас не напугала криминогенная обстановка в городе? — спросил Денис.
Тут уже все посмотрели на личную охрану «Purgeans»: два высоких парня-латиноса, у одного нос, словно прилипший к лицу недоеденный кусок чебурека — это Болто; второго зовут Себастьян. Арчи потрепал Болто по могучему плечу.
— Мы не из пугливых, — сказал он.
На этом пресс-конференция была закончена. Журналисты встали. Из коридора показались две девушки с подносами, там были фрукты и вино. «Только побыстрее, пожалуйста, господа!» — хлопал в ладоши переводчик. Бернадская сделала Денису знак: «подожди», подлетела к Винсенту, о чем-то быстро с ним переговорила и вернулась.
— Сергей топчется у дверей, его не пустили сюда. Представляю, что было бы… Он сегодня какой-то бешеный. У вас что-то было раньше, да?
— Да нет… Я сам удивился: вот так, ни с того ни с сего, — сказал Денис.
— Он с Антониной рассорился, может, из-за этого? А куда Тонька, кстати, пропала?
— Не знаю. Извини, я тут хотел переговорить…
— Только не выходи пока, слышишь? Я уведу Сергея куда-нибудь, а то он снова бросаться начнет.
— Ладно.
Денис подошел к столу. На подносах остались два зеленоватых яблока в окружении пустых бокалов. Он взял одно, надкусил. Болто стоял у окна, курил, медленно выпуская дым из своего покореженного чебурека; рядом пристроился молодой улыбчивый журналист в светлой безрукавке. Наверное, единственный, кто так и не задал свой вопрос.
* * *
— Триста третий номер, посмотрите, пожалуйста. Фамилия — Петровский.
— Есть такой, — весело сказала девушка за стеклянным окошком, что-то отметила у себя и протянула ему сложенный вдвое кусок глянцевого картона. На развороте было написано: «Гостиница „Кавказ“. Уважаемый гость! Настоящая карточка является пропуском в нашу гостиницу».
— Спасибо, — поблагодарил Денис.
Поднявшись в номер, он заперся, бросил пиджак на кровать, прикрыл оконные рамы.
В одной оказалась согнута защелка шпингалета, Денис выпрямил ее при помощи ножа и плотно захлопнул. Шум улицы отодвинулся, превратился в ненавязчивый фон.
«Backing part» — как, наверное, сказали бы Арчи или Винсент.
Денис взял со стола пепельницу, достал из, пиджака трубку и табак, а из яркого полиэтиленового пакета — двенадцатиполосную газету «Общение», в которую был завернут динамик. Самый обычный динамик от бытового громкоговорителя с торчащими штырьками контактов. Прошел в уборную. Опустил крышку унитаза, сверху постелил один газетный лист, аккуратно стал на него ногами.
Под потолком проходила квадратная вентиляционная труба из толстой жести, в углу она изгибалась на девяносто градусов и уходила в плиту перекрытия. Труба была изрешечена круглыми отверстиями разного диаметра, словно кто-то пытался изобразить здесь торговый знак «Sony». Из одного отверстия свисала ниточка, с пола разглядеть ее было нельзя. Привстав на цыпочки, Денис осторожно потянул — показался раздвоенный на конце тонкий провод. Вытянув его на нужную длину, он спрыгнул и надел зажимы на плоские штырьки контактов динамика.
Потом перевернул газетный лист на другую сторону, сел, посмотрел на часы, раскурил трубку и развернул оставшуюся часть газеты. Ждать придется от тридцати минут до часа, может, чуть больше. Время пошло. Он спокойно покуривал и читал страницу объявлений, раздел «Знакомства»: «Женщина сорока одного года с тремя детьми ищет мужа — обеспеченного, с жильем, без вредных привычек»…
Мечтательница!
"Девушка восемнадцати лет готова пойти на содержание к состоятельному мужчине любого возраста. Оплата — четыреста у, е, в месяц. Писать: пос. Гиблый, ул.
Коммунаров, 22, Аксютиной Т. И, для Веры".
Вот дура! Бродяжка, без адреса, а туда же! Думает, что кто-то помчится в этот Гиблый с четырьмя сотнями баксов на блюдечке…
«Симпатичная женщина, тридцати восьми лет, с хорошей фигурой, материально независимая, познакомится с образованным молодым человеком от двадцати пяти до тридцати лет для серьезных отношений. Любителей приключений прошу не беспокоиться».
А ведь Мадлен тоже тридцать восемь… Возможно, она жила именно в этом номере…
Или в соседнем… Или в том, что наверху… У Дениса защемило сердце. Интересно, где она сейчас? И что делает? Он поймал себя на мысли, что курит уже не для имиджа, а по потребности. И эта потребность появилась после той речной прогулки.
Совпадение? Или…
Он дочитывал последнюю страницу, когда в динамике послышался шум. Пришел обитатель номера 403, расположенного как раз над Денисом.
Потоптался в прихожей.
Дверь захлопнул не сразу.
Значит, Болто вернулся не один. У него посетитель — как и ожидалось. Донеслись гулкие далекие голоса. Они постепенно приближались…
Прошлым летом Балтазар Лагуш — он же Болто, — охранник компании "Purgeans Corp.
", купил у одного из тиходонцев расческу, сделанную из экспериментального титана повышенной прочности. Такого не могло случиться ни в одной стране мира.
Технологии двадцать первого века, революция в военном и космическом деле, фантастическое российское разгильдяйство, разбазаривание особо важного стратегического материала. Расческа. Которую купил Болто. Возможно, лишь в качестве необычного сувенира — хотя верилось в это с трудом.
О вопиющем факте Управление оповестил один из информаторов. Без подробностей.
Так, мол, и так — пару дней назад эта носатая обезьяна купила пластину сверхсекретного титана. Достоверность подобных сообщений бывает самой различной, в том числе и нулевой.
На всякий случай предупредили таможенников, но когда «Purgeans» отправились восвояси, в багаже Болто Лагуша не было обнаружено ничего подозрительного.
Комитетчики решили, что осведомитель что-то перепутал, не так понял или просто соврал. Но потом поступила информация от другого источника: действительно, латинос купил образец, причем выполненный в форме расчески. Теперь контрразведка обиделась на таможню: мол, плохо искали, на расческу не обратили внимания… А может, Болто передал образец другому лицу или, чем черт не шутит, заподозрив неладное, спрятал его где-то в городе!
Короче, серьезный прокол: получили оперативную информацию и не сумели ее реализовать, беспрепятственно выпустили за кордон сверхсекретный металл и безнаказанно отпустили гребаного латиноса — расхитителя государственных секретов. К тому же остался соучастник, скорей всего из своих, змеюка подколодная, которая еще не раз ужалит в самый неожиданный момент…
И вдруг трах, бах! Ни с того ни с сего, вне всяких планов, внезапно группа вновь приезжает в Тиходонск! Ага! Значит, остались недоделанными грязные делишки! Вот тут самое время реабилитироваться, схватить шпиона-латиноса за руку да змею-предателя рогатиной прижать! И работа закипела. С Болто не сводили глаз, отслеживали и проверяли все его контакты, в пятиэтажном жилом доме, расположенном напротив гостиницы, поставили ультрасовременную систему «Звук», нацеленную на окна 403-го номера. Лазерный луч фиксировал колебания оконного стекла и преобразовывал их обратно в слышимую речь. Операторы тут же передавали полученную информацию на автомобильную радиостанцию, установленную в «Волге», что стояла перед гостиницей. В машине дежурили два комитетчика.
Правда, лазерный пеленгатор не брал прихожую и санузел. Если Болто вдруг решит поговорить с кем-то в сортире, вдобавок включит воду и станет постоянно дергать ручку бачка, то этот разговор останется для наблюдателей тайной. Такой вариант маловероятен — Болто явно не тянет на человека искушенного в подобных делах, и все же его предусмотрели. На этот случай имелись микрофон в вентиляционной трубе четыреста третьего и Денис, несущий вахту в уборной этажом ниже.
Видно, микрофон был мощным, потому что очень хорошо брал и комнату. Там шел спор, собеседники говорили на повышенных тонах, иногда срывались на крик. Болто мерно расхаживал по номеру взад-вперед, шваркая по полу своими ковбойскими сапогами. Денис поднес динамик к самому уху. Он услышал два голоса, говорящих по-английски.
— Я сказал, — прогудел Болто. — И ты меня понял.
— Нет, я ничего не понял! Между нами нет недоверия. Мы уже вели дела. Я продал металл, ты его купил. Мы оба остались довольны. Ведь так?
— Так. Но то был металл. А это документы, я в них ничего не соображаю. Поэтому вначале ты получишь половину. Ровно одну половину. После проверки ты получишь вторую.
— Мы так не договаривались. Мы договаривались по-другому. Ты получаешь товар, я получаю деньги. Так? Так! Я лез из кожи, я рисковал, я потратил уйму своих денег, и после этого ты мне говоришь, что заплатишь только половину? А что ты понимаешь в металле? Ты что, носил его на анализ? Или ты на глаз определил, что это титан?
Второй человек говорил громко и раздраженно. Почти зло. Он хорошо владел английским. Но не умел сдерживать эмоций.
— Не ори, — продолжал гудеть ровным голосом Болто. — Я же не отказываюсь платить. После проверки ты получишь остальное.
— В прошлый раз ты ничего не проверял… Знаешь, на что это похоже? Это похоже на обман. Ты вообще собираешься заключать сделку? У тебя есть деньги? Покажи! Я хочу их видеть!
— У меня есть деньги. Но я еще не видел формул.
— Они у меня в кармане. Только не я, а ты нарушаешь договор! Покажи деньги — и все станет ясно. Если у тебя есть пятьдесят тысяч долларов, мы продолжаем разговор. Если нет — мы уходим!
«Кто „мы“? — подумал Денис. — „Мы“ продолжаем разговор — это ясно — Болто и его партнер. А кто „мы“ уходим?»
Шаги. Взад-вперед, взад-вперед. До Дениса вдруг дошло, что ходит не Болто и не его собеседник. Голоса не перемещаются. Ходит кто-то третий, не участвующий в разговоре. Как только он это понял, шаги вдруг прекратились.
— Что там мудрит эта обезьяна, Гном? — третий человек говорил по-русски. У него был грубый и решительный голос.
— Подожди, Коваль! — перебил его второй и вновь перешел на английский. — Моему другу тоже не нравится все это!
— Плевать мне на то, что ему нравится! Меня его рожа не пугает, у меня такая же!
Что он вообще здесь делает?
— Он мой компаньон. Но давай не будем ссориться. Я согласен на твои условия. Но вначале покажи деньги. Все пятьдесят тысяч.
Наступила пауза. Шаги возобновились. В них чувствовалось напряженное ожидание.
— Ладно.
Негромкий плотный звук, который Денис принял за стук в дверь. Потом понял, что это скорее всего отперли дверцы шкафа. Вжикнула «молния».
— Вот! Убедился? Теперь давай формулы!
Зашелестела бумага.
— Держи.
Снова пауза. Шаги прекратились. Чувствительный микрофон впитывал и передавал через динамик напряженную атмосферу четыреста третьего номера. Она сгущалась.
Денис явственно понял: сейчас произойдет что-то нехорошее. Наверное, те двое, что дежурят в машине, тоже поняли это и уже бегут, прыгая через ступени, на четвертый этаж.
— Что это? — почти угрожающе спросил Болто.
— То, что ты заказывал. Химическая формула сплава, — напряженно ответил Гном. — И компоненты технологического процесса.
— Нет. Это просто мятая бумажка с криво написанными цифрами. Скорей всего они ничего не значат, — угроза в голосе Болто стала явной. — Где документы?
Фотографии или ксерокопии настоящих документов?
— Копии снять не удалось, но формулы переписаны точно, — не очень искренне убеждал Гном. Видно, он сам не верил, что говорит убедительно. И к тому же чего-то боялся.
— Это то, что тебе надо, не сомневайся…
— И ты думаешь получить пятьдесят тысяч за это говно?! — взревел Болто. — На, подотрись ею! И пошел вон отсюда вместе со своим долбаным дружком!
— А ну, подними лапы, сука! — заорал Коваль так, что у Дениса заложило уши. — И ложись на пол!
Очевидно, русский текст он сопровождал столь убедительными аргументами, что Болто все понял.
— Внебрачные дети мула! Решили просто ограбить меня?!
— Риск всегда есть в таких делах, — голос у Гнома был хриплым и напряженным. — Слушай его. Я за него не отвечаю, он сумасшедший. Ложись на пол. Лучше расстаться с деньгами, чем с жизнью.
Еще один стук. Уже не такой тихий. И не в дверь — это точно. Денис вскочил.
События приняли неожиданный оборот и требовали немедленного вмешательства.
Почему же никто не вмешивается? Может, те, в «Волге», ничего не слышали? Отказал лазерный детектор? Или… Может, их убили?! Денис подбежал к телефону, набрал номер, который ему дали для экстренной связи с машиной.
Занято.
Он вернулся к динамику.
— Только не вздумай стрелять! — по-русски говорил Гном. — Он не пойдет заявлять… Свяжи и оставь в ванной…
— Ты свое дело сделал, — ответил Коваль. — Остальное тебя не касается, я сам знаю, как лучше. Бери бабки и дергай отсюда. Только спокойно, не беги.
Встретимся вечером, у Деда.
— Дед тоже против «мокрого»…
Не дослушав, Денис схватил ключ и выбежал в коридор. Оставалась еще надежда, что он встретится с комитетчиками на лестнице. Или у двери четыреста третьего номера. Прыгая через несколько ступеней, он взлетел на четвертый этаж, промчался по пустому коридору и лицом к лицу столкнулся с выходящим из четыреста третьего уже знакомым парнем в светлой безрукавке. Через плечо у него висела черная кожаная сумка на «молнии». Парень смотрел из-под припухших век — и теперь не улыбался. Кажется, он понял, на какую газету работает Денис.
— Назад, — сказал он негромко.
Денис сделал вид, что не расслышал. Он поймал на тыльную сторону ладони метнувшийся в его сторону кулак, отбил его и резко ударил противника в солнечное сплетение. На несколько мгновений парень будто умер. Он перестал дышать, свалился на колени и ткнулся лбом в ковровую дорожку. Денис забрал сумку и повесил себе на шею.
А вот дверь так просто не сдавалась. После первого удара в коридоре показалась растрепанная голова дежурной по этажу. В руках она держала телефонную трубку, за ней черным серпантином тянулся шнур.
— Это что еще такое?! Сейчас милицию вызову!
— Быстро звони! Быстро! И в милицию, и куратору! Понятно?
Денис ударил второй раз, метясь каблуком в пятачок над дверной ручкой. Попал.
Дерево затрещало, ощетинилось по периметру замка острыми щепками. Еще раз — в то же место. Дверь распахнулась, громко врезалась в стену.
Посреди комнаты валяются несколько стодолларовых бумажек. На глазах закрывается дверь в туалет, щелкает замок. За дверью слышатся шепот и шум воды в бачке.
Опьяненный легкой победой и азартом, не задумываясь о последствиях, Денис дергает ручку и бьет кулаком по замку.
— Эй! — каким-то не своим голосом закричал Болто. — Что за дела?
— Открывайте, вы окружены! Руки поднять, выходите по одному! — крикнул Денис по-английски и еще раз дернул ручку. Потом, сообразив, повторил то же по-русски.
В номер забежал раздетый до пояса Арчи, весь благоухающий каким-то незнакомым Денису дезодорантом. За ним — Клаус с бутылкой пива в руке. Они стали толкать Дениса в грудь, словно школьники, разогревающие себя перед дракой.
— Факъю, он хотел замочить нашего Болто!
— Ты кто такой, говнюк, факъю?
Денис отступал, приглядываясь к черной эспаньолке на подбородке Арчибальда; интересно, как он будет петь свой хип-хоп с вывернутой челюстью?
Тут, на счастье, подоспели комитетчики из «Волги». Крепкие парни со стандартными короткими стрижками и в стандартной униформе: костюмы, сорочки, галстуки.
Старший сунул под нос Арчи какую-то красную книжечку, второй просто подошел к Клаусу вплотную. Извинились на деревянном бруклинском наречии и вытолкали музыкантов за дверь.
— Они там, — сказал Денис, кивая в сторону уборной. — Болто и тот, второй. У второго, кажется, оружие… А здесь деньги, пятьдесят тысяч.
Он протянул старшему сумку и только сейчас подумал, что не знает наверняка — есть там деньги или нет. Оперативник расстегнул сумку, там действительно лежали пачки долларов. Комитетчики переглянулись.
— Я прикончу эту обезьяну, мать вашу греб! — раздался грубый голос из санблока.
— Я ему полдула в пасть запихал! Если не хотите международного скандала — вон из номера, живо! Пушки бросьте перед дверью! Ну!
— Ты что, мудак, боевиков насмотрелся? — крикнул Холмс.
Комитетчики напряглись и посмотрели на Дениса так, словно это он захватил в заложники американского гражданина Болто Лагуша с носом, похожим на недоеденный чебурек.
— Иди отсюда, — сказал старший и достал портативную рацию. — Не путайся под ногами.
Денис хотел выругаться, но сдержался. Это ничего не изменит. Эти парни не воспринимают его всерьез.
Гнома на ковровой дорожке уже не было, и коридор уже не был пустым, скорее наоборот. Теперь здесь возбужденно толклись все «пургены», за исключением Винса, постояльцы, горничные, гостиничные проститутки, шустрые мальчики из казино, мелькали белые куртки поваров.
— К иностранцам забрались взломщики, там их и схватили…
— Да нет, среди них оказался террорист, гранатой размахивал…
— Какой террорист! Пьяный в ванне заснул и затопил соседей…
Как всегда, мнений было больше, чем собралось зевак. Два сержанта из гостиничной охраны безуспешно пытались разогнать всех по номерам. Когда Денис открыл дверь, наступила тишина. Лавируя в толпе под любопытными взглядами, он прошел к окну, хотел красиво закурить, но трубка осталась в триста третьем. Тогда он скрестил на груди руки, прислонился к стене и стал наблюдать за развитием событий.
Раздался топот, со стороны лестницы бежали пять человек в масках, с короткими автоматами наперевес. Толпа мгновенно расступилась, и они с ходу ворвались в четыреста третий номер. В дальнем конце коридора хлопнула дверь, показалась Бернадская в своих великолепных белых джинсах и мужских пляжных шлепках на босу ногу. Волосы у нее мокрые, в руках — наполовину выкуренная сигарета. Она увидела Дениса, подошла.
— Что тут происходит?
— Не знаю. Охранник, кажется, кого-то поймал.
Бернадская покачала головой.
— Вот елки, жалко, что фотоаппарата нет, правда?
— Правда, — сказал Денис. Ни Бернадская, ни милиционеры, ни постояльцы, ни горничные не подозревали о том, что в действительности происходит в номере четыреста три. Они понятия не имеют о пластинке экспериментального титана в форме расчески, о пятидесяти тысячах долларов, о подлинном лице скромного охранника Болто Лагуша и его деловых партнеров, а точнее — соучастников. И никто не поверит, что именно здесь и именно сейчас рвутся наброшенные на Тиходонск шпионские сети. А он, Денис, это знал. Причем не просто знал, а имел прямое отношение к происходящим событиям. И эта сопричастность согревала его и придавала уверенность в себе.
Через несколько минут двое в масках выволокли из номера человека с красным, как помидор, лицом и связанными за спиной руками. Нос разбит, рот заклеен прозрачным скотчем, и губы под ним напоминают ножку улитки на стекле аквариума. Потом в коридор вышел изрядно помятый Болто. Непосвященным казалось, что он идет сам по себе, а комитетчики в строгих костюмах оказались по сторонам случайно. Зрелище явно заканчивалось.
— Ты идешь? — спросил Денис у Бернадской.
— Чуть позже. Мне еще надо завизировать интервью.
«В который раз?» — подумал он. Светку ждал облом. Все визирования на сегодня закончились, через несколько минут Винса, как и других «пургенов», возьмут за жопу, и их самих можно будет «визировать».
— Тогда счастливо. И желаю успеха.
Из номера появился еще один человек в маске и зычным голосом приказал всем разойтись. Его послушались, толпа стала рассасываться. Голос показался Денису знакомым. Когда маска повернулась в его сторону и сквозь круглую прорезь в черной ткани вверх-вниз метнулось белое веко, он понял, что это Мамонт. И с трудом сдержал радостную улыбку.
* * *
Оказалось, что сегодня прачечная и что Денис опоздал. Он прибежал туда, когда мать собиралась полоскать белье и набирала в широкой проржавевшей ванне крахмал.
Чемодан с бельем она, естественно, перла через весь город сама.
— Извини, — сказал Денис, забирая у нее здоровенный, на полведра, половник. — Совсем из головы вылетело.
— Ты бы хоть пиджак свой снял, — сказала мама. — Весь в пятнах будет.
— Потом.
— Бессовестный.
— Я забыл, ма. Честно.
Поход в прачечную — элемент ритуала под названием «хороший сын». Точнее, один из многочисленных элементов. «Хороший сын помогает убирать в квартире» — сколько Денис себя помнил, он мыл полы по понедельникам и четвергам. «Хороший сын помогает по хозяйству» — хлеб, молоко и картошка тоже всегда были на нем. Но прачечная — гораздо главнее: это действо наглядней остальных. В последний год не всегда получалось исполнить четверговый долг по уборке, потому что по четвергам чаще всего собирался отряд. Частенько случалось, что он забывал купить хлеб или откладывал на вечер покупку молока, а вечером молока почти никогда не бывало…
Эти погрешности омрачали светлый облик «хорошего сына», но они оставались внутри семьи. Мать, конечно, ворчала и взывала к его совести, но без особой болезненности и надрыва: больше всего она боялась «общественного мнения».
Поэтому поход в прачечную считался основным и особо важным мероприятием, демонстрирующим всем — и дворничихе Нинке, и соседке Марии Львовне, и этому индюку Станиславу Павловичу, и прохожим, и случайно встреченным сослуживцам, и постоянным посетителям прачечной — незыблемость культивируемых в семье вечных ценностей: чистоты отношений, взаимной заботы и взаимной любви хорошей матери и хорошего сына. До сегодняшнего дня Денис ни разу не нарушил святого ритуала.
— Я встретила Маргариту Семеновну, а она и спрашивает: что же вы сегодня одна-одинешенька? И смотрит так ехидно…
Насчет «одна-одинешенька» у матери комплекс. Она пыталась «устраивать личную жизнь», но ничего не вышло. А невостребованность ранит душу больнее всего.
— Не обращай внимания, — бодро ответил Денис. — Может, мы встретим ее на обратном пути.
Он поднес ведра к гудящей стиральной машине, потом набрал еще ведро синьки. Мама сидела на чемодане, глядя в круглое окошко, за которым металось из стороны в сторону белье. На ней какое-то старое растянутое платье с кружевным воротничком, босоножки на маленьких скошенных каблучках. Босоножкам лет двадцать. Мать терпеть не может спортивные костюмы и теннисные туфли, она не наденет их даже для того, чтобы вынести мусорное ведро.
Дома, в книжном шкафу, спрятанная за томами БСЭ, лежит серебряная табакерка с выгравированной на крышке надписью: "Б-ну В. Л. Де Фернесу. От любимой. 1909 г.
". Осколок семейной легенды о двоюродном прадедушке Дениса, бароне, владельце кожевенной фабрики в Саранске. Для мамы это очень важно — так же, как и эти старомодные туфли, и платье с кружевным воротничком. Денис уверен, что если в ее руки каким-то образом попадет тысяч десять долларов, она не пойдет и не купит себе новый гардероб, а похоронит эти деньги в какой-нибудь генеалогической комиссии, откуда получит в конце концов справку о том, что ее дальний родственник в самом деле был бароном, владел кожевенной фабрикой в городе Саранске и скончался в таком-то году от паховой грыжи и сверхдозы «Шато дю Ажетмо». Да, так бы она и распорядилась десятью тысячами. Внезапно Денису пришло в голову, что час назад он мог спокойно переложить такую сумму из черной кожаной сумки в карман пиджака.
— Здесь заедает рычаг слива, — сказала мама. — Я чуть не свалилась, пока закрыла его. Ты где был?
— У меня практика началась, ма.
— Кажется, я забыла занять очередь на центрифугу, — она встала. — Пойду займу. А ты выгружай белье. И сними наконец свой пиджак. Он тебе совсем не идет.
— Классный пиджак, — сказал Денис.
— Если бы твой отец носил пиджаки в клетку, ты бы никогда не родился, мой дорогой.
— Зато он носил джинсы.
— Только дома, — возразила мама. — И только когда я была на работе. Ладно, выгружай, а то будет у нас не белье, а кровельная жесть.
— Я потом сбегаю за соком, — сказал Денис. — Ты не против?
Мать хмыкнула и покачала головой. К счастью, она не умела долго злиться. Во время ссор с отцом она всегда атаковала первая и всегда первая шла на мировую.
Когда отец погиб в восемьдесят третьем, она больше месяца ни с кем не разговаривала, кроме Дениса. Даже не здоровалась. Но это была не злость, просто ее будто оглушило. Родственники отца здорово тогда обиделись на мать. Отца порезали в электричке какие-то подонки. Он гостил у родителей, это шесть остановок от города, вечером засобирался домой, сказал: «Лена с Денисом ждут».
«Да какое там? — сказали родители. — Гляди, ночь на дворе. Оставайся!» — «Ждут», — сказал отец. Больше десятка ножевых ранений. Из-за пяти рублей с мелочью.
Следствие кончилось ничем. Месяца два говорили, что надо подождать, что есть зацепки, потом все «зацепки» отцепились и куда-то исчезли… Напоследок опер из линотдела милиции сказал, что отец был сильно выпивши. «Он здорово-таки набрался, понимаете?» Как будто это оправдывало и десяток ножевых ранений, и несостоятельность сыска.
Мать с тех пор на дух не переносит всех, кто в форме. А Денис все думал о подонках, которых так и не нашли, — и потому, наверное, пошел на юрфак. Для матери это было ударом. Она еще до сих пор от него не оправилась.
— Как будто в помойное ведро белье кладешь, — сказала мама, заглядывая внутрь центрифуги. Барабан какой-то коричневый, в потеках. Крепежный болт, что торчит по центру, расшатался, вокруг него ржавое пятно.
— Так вы будете отжимать или нет, граждане?
Женщина в цветастой косынке на голове подкатила к центрифуге свою тачку с бельем. У нее широкое раскрасневшееся лицо, непонятно — то ли она улыбается, то ли у нее просто щеки все время расползаются в стороны.
— Нет, — подумав, сказала мама. — Подождем следующую машину.
Денис без лишних слов покатил белье в конец длинной очереди.
— Здесь все машины одинаковы, ма, можно не сомневаться. Если не хуже.
Мама, скрестив руки на груди, смотрела, как женщина с расползающимся лицом быстро и сноровисто выгружала в центрифугу свои пододеяльники — такие же пестрые и цветастые, как и косынка у нее на голове.
— Можно подумать, ты часто здесь бываешь, — сказала она Денису.
* * *
— Зачем ты туда полез? Зачем сунулся в номер? — спрашивал Мамонт, и непонятно было, осуждает он его или одобряет. — У тебя была конкретная задача: сидеть и слушать, запоминать. Вмешиваться тебя никто не просил.
— Но вмешательство требовалось! А никто не шел! Вот я и полез…
— А что бы ты сделал? Один против двоих, с голыми руками на пистолет!
Денис пожал плечами.
— Не знаю… Хотя… Я и сделал! Если бы я сидел в сортире на третьем этаже.
Гном спокойно бы унес пятьдесят тысяч долларов! А я отобрал их и отдал Алешкину…
— Да? — Мамонт сильно удивился. — Они указали в рапортах, что обнаружили сумку в номере… Про тебя вообще ни слова…
— Как же так! — Денис возмущенно вскочил, но Мамонт положил на плечо тяжелую, как бревно, руку.
— Ничего особенного: все борются за показатели. Их представили к наградам. А ты что потерял? Ни звездочки очередной, ни следующей должности. Выписали бы еще сотню, так это я и так устрою!
— Да не в том дело! — с досадой сказал Денис. — Я же не за деньги… Просто все по справедливости должно быть!
— К сожалению, справедливость — самый дефицитный товар, — вздохнул Мамонт. — В этом тебе придется убеждаться всю жизнь. Но ты смелый парень! Этот Ковалевский дважды судим — за разбой и увечья. У него был «ТТ» с глушителем, и он собирался пристрелить Лагуша в ванной. Если бы ты не подоспел и не поднял шума, так бы он и сделал!
Денис довольно улыбнулся. Похвала капитана для него много значила.
Справедливость была восстановлена.
— Раз ты такой горячий, я тебя кой-чему научу, — сказал оперативник и подмигнул. — Смотри!
Молниеносным движением он выбросил вперед руку и схватил Дениса за бровь.
— Теперь рвануть в сторону, вот сюда, — и готово! Кровь заливает глаза, противник ослеплен, деморализован и выведен из строя! Действует безотказно на любого богатыря. И что особенно ценно: травма пустяковая и быстро заживает. — Мамонт вошел в азарт. — Надо только хорошо отработать прием. Возьми зубную щетку, закрепи на уровне лица — и тренируйся. Схватил — дернул, схватил — дернул… Вначале пальцы будут соскальзывать, потом щетина начнет поддаваться — по несколько волосков, по щепотке… Когда изведешь сотню щеток, сможешь одним рывком оторвать бровь даже японцу!
— Почему даже?
— А у них брови узенькие, короткие, неудобные.
— Откуда вы знаете?
— Да уж знаю…
Капитан вновь подмигнул и похлопал Дениса по плечу.
— Ты в каком весе боксируешь? В легком? Хочешь, я тебе дам культуристский комплекс, чтобы накачал мышцы? Лишняя масса никогда не помешает…
В дверь постучали условным стуком. Прервавшись на полуслове, Мамонт пошел открывать. Очередной сбор студенческого отряда содействия КГБ происходил, как и обычно, в помещении главпочтамта. Одна из многочисленных дверей в длинном коридоре вела в просторный кабинет Мамонта. На почте всегда много народу, поэтому пятнадцать молодых людей проходили сюда, не привлекая внимания.
Мамонт вернулся с Сашей Зубовым — командиром и организатором отряда, обозначенного в служебных документах кодовым наименованием «Звонок». Зубов заканчивал пятый курс, но считал себя штатным сотрудником Управления, знал многих офицеров, был вхож в кабинеты руководства и после получения диплома юриста готовился ехать на год в Минскую высшую школу. Он был на несколько лет постарше остальных ребят, но выглядел вообще взрослым мужиком: официально-строгое лицо, костюм-сорочка-галстук, неспешные вальяжные манеры, неторопливая, уверенная речь.
Но, вопреки внешности, парень он был свойский, и ребята его любили. К Денису он присматривался незаметно, а однажды остановил в коридоре, улыбнулся, как хорошему знакомому, пожал руку, отвел к окошку, поговорил о житьебытье и вдруг спросил:
— А ты не хочешь позаниматься интересной работой? Что-то вроде оперативного отряда?
— Вроде?
— Ну да. Этот отряд не комсомольский, а КГБ.
Ошарашенный Денис понял, что он не шутит.
— А что делать? Стучать на товарищей?
Зубов поморщился: очевидно, все кандидаты задавали ему один и тот же вопрос.
— Да нет же. Линия контрразведки. Работа исключительно с иностранцами. А что делать — расскажем.
Это было удивительно. Шумящий сотнями голосов коридор, облупленный подоконник, мутное, давно не мытое стекло, предстоящий семинар по «зарубежке» — все обыденно, знакомо и привычно. И вдруг — такое предложение! У Дениса была деятельная натура, и наряду с учебой он занимался массой других дел — скоростной стрельбой из пистолета, боксом, сотрудничал в областной молодежке… К тому же его всегда тянуло к романтике, а от слов «контрразведка» и «иностранцы» так и веяло романтикой. Да что там веяло — бил фонтан романтики!
— Я согласен! — без раздумий сказал он.
— Хорошо, — Зубов кивнул. Похоже, он был уверен в таком результате. — Если у тебя на примете есть порядочные ребята, за которых ты ручаешься, можно предложить и им…
Мамонт и Зубов остановились у двери.
— Привет, Денис, — дружелюбно помахал рукой Саша и повернулся к капитану, продолжая начатый в коридоре разговор.
— Зачем тебе нужно с ним делиться? Пусть сам подбирает людей, воспитывает! На готовое всегда охотников много…
— Кто у меня спрашивал? Генерал дал команду: оказать помощь пятому отделу. А Смирнов приказал мне. Но насильно-то никого не погонят. Пусть поговорит с ребятами…
— Денис у нас молодец, — сменил тему Мамонт. — Дает результат за результатом.
— Да, я слышал, — кивнул Зубов. — Чего удивляться? Вспомни, кто у него крестник!
В дверь принялись стучать с интервалом в полминуты. Пришел Валера Щеглов, за ним братья Безусовы, Толик Воронец, Саша и Виктор с филфака, Женя Сомов. Потом, с неизменной улыбкой на симпатичной блудливой мордашке, впорхнула Валя Рыжкова. Ее привлек Денис для специальных операций, требующих участия незакомплексованных и общительных женщин. Пока группе подобные задачи не ставились и единственной спецоперацией, в которой Валя себя реализовала, было траханье с Мамонтом. Такой вывод сделал Денис на основе косвенных признаков и проявлений некоторой несдержанности чувств с обеих сторон.
Пока Рыжкова щебетала с Зубовым, бросая откровенные взгляды на Мамонта, появился очередной посетитель — сутулый мужик с вытянутым треугольным лицом, на котором застыло выражение уныния и недовольства жизнью. У мужика были оттопыренные уши и мятый костюм. В руке он держал газету «Экономика и жизнь».
— Здорово, Валентин! — с дружеской улыбкой Мамонт пожал ему руку, хотя Денис готов был поручиться, что это только имитация благорасположения. — Садись, сейчас ребята соберутся.
Мужик сел за стол на место самого Мамонта и, не обращая ни на кого внимания, впился в газету с таким интересом, как будто в ней печатали картинки из журнала «Плейбой».
Снова постучали — подтянулся Хлопкин с психологического, за ним Коля и Леша с экономфака, потом еще двое «психов»… Последним, с опозданием на восемь минут заявился Витька Осипов. Он озабоченно хмурился и все время поглядывал на часы.
Его тоже привлек Денис: неплохо учится, начитанный… Оказалось — эти критерии хороши только для студенческой аудитории: работа Витьку не интересовала, и никакой отдачи от него не было. Денис уже понял, что он — натуральный балласт, но доложить Мамонту не поворачивался язык: сам же привел человека! К тому же куда его теперь девать, когда он в курсе всех дел…
— Начинаем, товарищи! — официальным тоном сказал Мамонт. Он сел рядом с унылым незнакомцем, рядом примостился Зубов, остальные теснились на диване и нескольких стульях. Кабинет явно не был рассчитан на такое количество людей.
— Представляю вам моего коллегу, капитана Агеева из идеологического отдела.
Унылый оторвался от газеты.
— По решению руководства, — он многозначительно покосился на безразлично застывшего Мамонта. — Для усиления борьбы с идеологическими диверсиями мы должны теснее опираться на широкую общественность…
Дальше капитан рассказал об опасности проникновения чуждой идеологии в советское общество, коварных планах ЦРУ использовать для разложения социалистического строя молодое, неопытное поколение, призвал к бдительности и мобилизации студенчества, как передовой части молодежи, вокруг партийно-комсомольского ядра.
При этом Агеев что-то черкал в своем блокноте, как будто конспектировал собственное выступление.
— С учетом важности идеологической линии я уполномочен предложить вам перейти на сотрудничество с нашим отделом… — завершил он свое выступление и нервно поставил в блокноте последний штрих.
— Дело это сугубо добровольное, — добавил Мамонт. — Кто пожелает — тот может принять предложение Валентина Петровича.
— А что мы должны будем делать в вашем отделе? — спросила Рыжкова и лукаво стрельнула глазками в Мамонта. Тот остался невозмутимым.
Агеев задумчиво осмотрел членов отряда, ухитрившись не встретиться ни с кем глазами, на мгновение задумался, будто решая: можно ли раскрывать им суть предстоящей работы. Но кота в мешке не покупают, и он решился.
— Сообщать о настроениях в студенческой среде. Выявлять нездоровые тенденции в некоторой части молодежи. Освещать организации и группировки экстремистского толка… Ну и так далее.
По тесно заполненному кабинету пробежала волна насмешливого оживления — ребята толкались, подмигивали, подзадоривали друг друга:
— Давай записывайся!
— Вначале ты…
— Вот, Лешка хочет!
— Нет, пусть сперва Воронец!
Агеев решил, будто своей яркой и убедительной речью так заинтересовал студентов, что сейчас к нему перейдет весь отряд. Просто каждый стесняется сделать шаг первым.
— Не робейте, это Константину Ивановичу не в обиду: дело-то у нас общее!
Мамонт и Зубов с сожалением переглянулись. То, что с удручающей прямолинейностью предложил молодым людям Агеев, на молодежном сленге называлось однозначно:
«стучать». Занятие это считалось позорным, и каждый кандидат в отряд перво-наперво спрашивал: не придется ли ему стучать на товарищей? И только получив отрицательный ответ, вел дальнейший разговор. Сейчас они работали с чужаками: иностранными туристами, моряками, делегациями и тем самым защищали страну от происков капиталистических разведок.
Изображать простых советских людей на вечере американо-советской дружбы, сопровождать западных немцев в трехдневном путешествии по Дону, наблюдать — не будут ли финны фотографировать военный аэродром или номерной завод, подставляться французам в качестве возможных объектов вербовки или поручений, связанных с нарушением правил пребывания иностранцев на территории СССР, — это одно.
А делать то, к чему их призывает Агеев, — совсем другое. На это тоже можно найти желающих, но среди другого контингента: обозленных, закомплексованных неудачников или наоборот — стремящихся пробиться в жизни с помощью Конторы карьеристов или пойманных на «компру» людей… Наверное, и среди членов отряда найдется подходящий для сотрудничества с «идеологами» кандидат, если действовать тонко, кропотливо, тщательно подслащивая пилюлю и вуалируя характер будущей деятельности. Но подход тут нужен индивидуальный, и общение — один на один, вдали от посторонних глаз. А вот так напрямую бухнуть принародно: давайте, ребятки, записывайтесь в стукачи, — мог только Агеев. И сейчас он единственный, кто не понял, что его миссия с треском провалилась.
— Валентин Петрович прав, — подтвердил Мамонт. — Я ни на кого не буду в обиде.
Дело у нас действительно общее…
Агеев согласно кивал.
— Для экономии времени поступим так, — продолжил Мамонт. — Кто желает перейти к Валентину Петровичу — прошу поднять руки.
Оживление спало, лица ребят стали серьезны, наступила тишина. Ни одна рука не поднялась.
«Идеолог» с непониманием разглядывал бестолковых молодых людей. Неужели они не понимают, что от них требуется?
— Кто желает остаться со мной?
Шестнадцать рук взлетело в воздух, на одну больше, чем членов отряда, потому что Валя Рыжкова подняла две руки. Она приподняла и ногу в модной «шпильке», но невысоко, так что заметил только Мамонт и чуть-чуть улыбнулся.
— Как видите, Валентин Петрович, желающих переходить к вам нет, — с притворным сочувствием сказал Мамонт.
Агеев захлопнул блокнот, сунул в карман, взял газету и направился к двери. Зубов проводил его до двери, а вернувшись, шепнул Мамонту на ухо:
— Знаешь, что он мне сказал? Что ты все нарочно подстроил. А когда поднимали руки, ты им подмигивал…
Мамонт усмехнулся. В этом был весь Агеев.
* * *
Почему-то больше всего работы весной, до наступления настоящей жары. И на исходе лета. Периоды активности, как у членистоногих. Май и август, черт бы их побрал.
Капитан Агеев работал достаточно давно, чтобы это знать, и видел достаточно много, чтобы суметь выделить и зачеркнуть общие знаменатели.
Сегодня двадцатое августа, столбик градусника подбирается к тридцати пяти, до оцепенения еще далеко. Тиходонск вовсю шебуршит, словно большой муравейник, — и день капитана Агеева расписан по минутам. Он встал в шесть, в восемь уже сидел за рабочим столом, разбирал папки с делами. На прошедшей неделе папок заметно прибавилось, Агеев до поры до времени старался не обращать на них внимания.
Сейчас эта пора настала, никуда не денешься, на все установлены свои сроки.
Бойко орудуя блестящей капиллярной ручкой, он привычно составлял планы работы по каждому новому делу, разбивая намечаемые мероприятия на пункты 1,2,3,4, подпункты 1"а", 3"б", 6"в", 18"г", в которых имелись свои маленькие подпунктики 1"а — бис, 3"б — бис и так далее. Цель всей этой канители — разложить сложное и кажущееся невыполнимым целое на множество элементарных частиц дошкольного уровня сложности. После чего каждая такая частица, каждый подпунктик запускается в работу, мозгом которой является капитан Агеев. А его руками, ногами и другими органами служат агенты, эксперты, сотрудники первых — «режимных» отделов в учреждениях и предприятиях, либо парторги тех организаций, в которых таких отделов нет, милиционеры, а также обычные, ничем не выдающиеся люди, которые используются «втемную» и порой даже не подозревают, что выполняют чьи-то задания.
Много писанины. Очень много. В фильмах и книгах про чекистов ее не показывают и о ней не пишут.
Разобрав тонкие папки со свежими делами, капитан Агеев взялся за другие — распухшие, с потемневшими от пыли и потных рук корешками. На часах 10.15. Опять писанина, от которой большой палец правой руки начинает ломить. Странное дело: когда Агеев делает зарисовки в своем блокноте, никакой ломоты, никакой боли не чувствует. Наверное, потому, что тогда он расслабляется и отдыхает, а сейчас напряженно разбирается с идеологическими диверсиями.
Рабочий агрегатного завода Тряпкин, напившись пьяным, громко декламировал стишок: «Спасибо партии родной, что отменила выходной»… При этом присутствовал мастер участка Бобриков, который деятельности Тряпкина не пресек. В результате прибывшие на практику из ПТУ несовершеннолетние Ивченко и Венчик принялись повторять стишок и громко смеяться. Дополнительные сведения: Бобриков тоже находился в нетрезвом виде, причем пил вместе с Тряпкиным. Еще дополнительные сведения: Ивченко пребывал в состоянии наркотического опьянения после употребления анаши. Материалы, характеризующие инцидент, собраны достаточно полно, остается принять решение.
Агеев задумался. Бобриков — член КПСС, заочно учится в машиностроительном институте, ему выделена льготная путевка на поездку в Индию. Здесь все просто: за пьянку с подчиненными и непринятие мер к пресечению антипартийных высказываний — строгач с занесением, запрет на выезд за границу, как идеологически невыдержанному, сообщение в институт — пусть присмотрятся, достоин ли он высшего образования…
У Ивченко — неполная семья, мать — пьяница, сам он состоит на учете в милиции за употребление наркотиков и кражи велосипедов. Вот пусть милиция и дальше им занимается…
Венчик — ранее ни в чем не замешан, учится хорошо, собирается поступать в институт, отец — главный инженер хлебозавода. Здесь есть поле для профилактики — сообщить в комитет комсомола и папашке на работу, пусть отчитается на парткоме, как воспитывает сына…
С Тряпкиным сложней всего: самый низкий разряд, не учится и не собирается, за границы ездить не помышляет… Что ему сделаешь? Разве что соли на хвост насыпать… Правда, есть начальник смены, есть парторг участка — вот пусть и отвечают за низкий уровень идеологии. Парторгу — выговор без занесения, начальнику смены — строго указать… В следующий раз только этот Тряпкин рот раскроет, как они его самолично задушат!
Уф! Отложив ручку, Агеев перевел дух, пошевелил пальцами, подул на них. Звякнул внутренний телефон.
— Звонит директор шестьдесят третьей школы, — сообщил дежурный. — Хочет проконсультироваться. Соединять?
Черт бы их всех побрал! Он же не по правилам грамматики консультироваться хочет, опять запудрит мозги, а тут и так работы невпроворот! Но шестьдесят третья школа в его оперативном обслуживании, а раз сам директор на проводе — значит, дело серьезное, он может и в райком позвонить, а может, уже звонил: с партией в первую голову «советуются».
— Давай…
Директора звали Николай Петрович. Взволнованным баритоном он сообщил, что два ученика девятого класса разрисовали портреты в учебнике обществоведения, исказив облик руководителей партии и правительства.
— Чей облик? — попытался уточнить Агеев.
— Руководителей, — конспирировался Николай Петрович. — По телефону не могу. Если надо, я сейчас привезу этот учебник…
Агеев с тоской посмотрел на гору картонных папок.
— А скажите, Николай Петрович, — задушевно спросил он, — как вы считаете: это озорство или антисоветская акция?
— Не могу знать, — отозвался озадаченный баритон. — В таких делах вы разбираться поставлены…
— Но своих же учеников вы знаете? — капитан подталкивал неподатливого директора на тот путь, который в данный момент считал правильным. — Они что — обычные школьники или наймиты империализма?
— Нет, нет, что вы! Обычные школьники, комсомольцы, — директор понял, что означает обнаружение в доверенной ему школе «наймитов империализма». — И семьи хорошие… Скорей всего это обычная шалость…
— Тогда вызовите родителей, и пусть они их выдерут за такие шалости! — посоветовал Агеев.
— Это мы сделаем! — обрадованно зачастил Николай Петрович. — Не сомневайтесь!
Спасибо за консультацию!
Агеев облегченно вздохнул и вновь набросился на текущие дела.
Фашистская организация, возглавляемая Родионом Байдаком (кличка Фюрер). Сроки разработки истекли. Надо или получать взыскание, или… Капиллярная ручка бойко забегала по бумаге:
"С помощью целевой вербовки близкой связи Р. Байдака (псевдоним Кирпич) удалось установить, что Р. Байдак и его знакомые Скорченко, Елисеев, Гостицын, Левчиков действительно называют себя фашистами и присвоили Р. Байдаку прозвище Фюрер.
Однако никакой идеологической основы перечисленные лица не имеют, основ теории фашизма не знают и ею не интересуются, литературы по данному вопросу не изучали.
В силу низкого образовательного и культурного уровня Байдак и его знакомые не способны усвоить, а тем более распространять фашистские теории. Название «фашисты» используется ими для устрашения других молодежных группировок и запугивания владельцев коммерческих киосков, с которых они пытаются получать денежную дань. Политическая мотивация в их действиях отсутствует. Таким образом, в данном случае следует считать перечисленных лиц не экстремистской организацией фашистского толка, а хулиганской группой криминальной направленности.
С учетом изложенного полагаю:
1. Дальнейшую разработку группы Р. Байдака и др, прекратить.
2. Информировать о данной группе УВД г. Тиходонска.
3. Источник Кирпич использовать для дальнейшего проникновения в негативно-ориентированную и политически неустойчивую молодежную среду.
Оперуполномоченный 5-го отдела капитан Агеев".
В половине двенадцатого — шквал звонков. По крайней мере два из них подразумевали какие-то активные действия со стороны Агеева. Два часа хождений по кабинетам, ожидания перед запертыми дверями, лихорадочных поисков нужных фраз и убедительных формулировок. Иногда он вдруг словно просыпался, обнаружив, что непринужденно болтает с машинисткой Раечкой, поглаживая глазами ее округлые горячие бедра под летними брюками — а в голове щелкают клавиши и рычажки: пункт такой-то, подпункт такой-то.
В 14.00 обед. Киоскерша с розовым напальчником, упругость свежих газет на никем еще не смятых перегибах, шестнадцать магазинных пельменей, салат из свежих помидоров, раздатчица Вика и тонкие синие жилки на ее бледных ногах. Под халатом скрываются висячие треугольные груди, похожие на клапаны почтовых конвертов.
Все сегодняшние встречи перенесены в явочную квартиру на Кавказской улице. Людей слишком много. Лоточник, почтальон, студент, гример из драматического театра…
От большинства из них (за малым исключением) толку никакого. Это мусор, который остается на чайном ситечке, все лучшее проходит сквозь и занимается своим делом.
Так по крайней мере кажется самому Агееву. Тем же, кто наверху, кто пристально следит, чтобы капитан активнее работал с людьми, кто поощряет инициативу, время от времени запуская вожжу ему между ног, — им, возможно, виднее. С высоты.
Возможно, из этих тысяч «ничего» и складывается какое-то «нечто».
…Агеевская явка — это самая обычная жилплощадь. «Сдается однокомнатная изолированная квартира в центре, все удобства, телефон, после ремонта, чисто, недорого». Служебных квартир у Управления не хватает — так Агееву и сказали.
«Сейчас не те времена», — туманно выразился Заишный, хлопая после каждого слова ладонью по столу. То ли он надеялся, что скоро вернутся «те» времена, то ли считал, что настоящую конспиративную квартиру такому кретину, как Агеев, доверять нельзя.
Эту «хату» капитан выбрал, изучив большое число объявлений. Удобное место: неподалеку рынок, постоянная людская толчея, сквозной подъезд с выходом в проходной двор, хозяйка с нормальной биографией и без порочащих связей, нелюбопытные соседи… Из выделенных финчастью денег Агеев заплатил сразу за год вперед и без спросу врезал свой — маленький, но функциональный гердовский замок.
На всякий случай пригласил сюда компетентного человека, которого коллеги прозвали Нюхало. Обследовав каждый квадратный сантиметр жилплощади, специалист подтвердил: чисто.
Так Агеев стал работать на Кавказской, 22. Иногда он слышал здесь какой-то кислый стервозный запах и начинал подозревать, что хитрая хозяйка каким-то образом умудряется водить сюда блядей и ухажеров. Но потом успокаивался. В подъезде тоже воняло. И во дворе воняло не меньше. Воняло везде.
* * *
Живот у Вики тоже был бледным, с белесыми полосками растяжек и красноватыми рубцами от белья. Глубокий пупок напоминал давний пулевой шрам. Под ним неряшливо чернела начавшая отрастать щетина наголо обритого лобка. А вот груди оказались такими, как на том первом рисунке: висячие, треугольные, с маленькими, почти незаметными сосками. Когда Агеев водил по ним языком, она вздрагивала и начинала тяжело дышать.
— Зачем побрилась? Болела?
Она прикрыла щетину ладонями.
— Не… Аборт делала. Знала бы, поправила, чтоб гладко… А то некрасиво…
Некрасиво в ней было практически все: и кривоватые ноги с нестрижеными ногтями, и жирно блестевшая спина, и отвисающий животик, и невыразительное лицо. Но эта некрасивость странно возбуждала Агеева, так же, как розовый напальчник киоскерши. Сегодня он поставил личный рекорд, сойдясь с Викой три раза. Если бы на ее месте оказалась красивая и фигуристая Раечка, скорей всего он бы с позором провалился…
Капитан посмотрел на часы. Сегодня график оперативных встреч был изменен: гримера он передвинул на вечер, а лоточника вообще перенес на завтра. Но «окно» заканчивалось.
— Одевайся, — скомандовал он. Виктория послушно села на незастеленном диване и принялась натягивать растянутые трикотажные трусы.
— Когда про заведующего написать? — деловито поинтересовалась она. — И грузчики… Они пьют всю дорогу и пельменями закусывают. А платить кто будет?
Дядя?
Она очень серьезно относилась к своим новым обязанностям.
— Сегодня вечером напиши, — умиротворенно сказал Агеев. — Завтра придешь сюда в три часа — и принесешь.
— Простыню захватить? — уточнила Виктория. — А то кусается…
Действительно, ягодицы и спина покрылись красными пятнами.
— Ну… — Агеев даже растерялся от такой непосредственности. Женщина была убеждена, что секс — непременный атрибут ее секретной работы. — Захвати…
Как осведомитель Вика не представляла ни малейшего интереса. Если бы не маниакальное желание облизать клапаны почтовых конвертов, Агеев бы никогда не привлек ее к сотрудничеству. То, что он делал, являлось злоупотреблением служебным положением в чистом виде. А может, и чем-нибудь похуже. Какую бы харю скорчил Заишный, если бы увидел, что происходит на конспиративной явке!
Представив это, Агеев злорадно хмыкнул.
— А квартиру мне дадут? — Вика уже оделась и благоговейно смотрела на своего куратора.
— Что? Какую квартиру?
— Я на очереди уже давно стою… Но без блата ведь ничего не получишь…
Агеев хмыкнул еще раз, но с другим оттенком. До тех пор, пока люди так верят во всемогущество его ведомства, недостатка в осведомителях у него не будет.
— Ну… Не сразу, конечно…
— Конечно, конечно, — закивала обнадеженная Вика.
— Сейчас выходи во двор, оттуда на Малый.
— Почему? Мне удобней на Кавказский, к остановке.
— Так надо!
— Ладно…
Она не полезла целоваться на прощание, и Агееву это понравилось: слюнявые сантименты ему ни к чему, и очень хорошо, что Вика рассматривает все происходящее в этой комнате как чисто рабочие моменты.
Капитан снова посмотрел на часы. Сегодня он недопустимо сузил интервал между приемами негласных сотрудников. Это может привести к нежелательным встречам и расшифровкам…
В дверь условленным образом позвонили. Это оказался Кирпич.
— Ты прибыл раньше на три минуты, — строго сказал Агеев. — Надо соблюдать время более скрупулезно.
Курлов скривился и ничего не ответил. Куратор изменил тон.
— Последняя информация оказалась неплохой, — капитан изобразил улыбку и попытался дружески потрепать Кирпича по плечу, но тот отстранился и, не вынимая рук из карманов джинсов, опустился на стул.
Агеев знал, что сидеть так ему неудобно, но, видно, парню позарез нужно хоть как-то обозначить свою независимость.
— И что дальше? — спросил Курлов.
— Как обычно. Уточнишь кое-что. Тебя не подозревают?
Агеев пристроился на еще теплом диване, положил на колено блокнот, машинально нацелился ручкой в чистый лист.
— Нет, — мрачно ответил Кирпич.
— Наиболее прямо ты засветился с этим… своим однокурсником… Лукашко! После того раза никаких разговоров не было?
— Нет, — Кирпич помрачнел еще больше. Разговор был ему явно неприятен.
— Ничего не обсуждали? Не пытались узнать, кто мог навести? Какая такая сука?
А Агееву как раз и нравилось говорить людям неприятные вещи.
Румянец на щеках студента заметно разжижился. Курлов напрягся, подобрался, словно перед прыжком.
— Думаешь, я почему спрашиваю? — примирительно вздохнул Агеев. — Я о тебе беспокоюсь. Украинский канал мы перекрыли, двух местных поставщиков сдали милиции. Заинтересованные люди всегда начинают искать причину. Я хочу, чтобы ты остался вне всяких подозрений.
— Я знаю, вы хотите для меня только хорошего…
— Только не надо сарказма. Он совершенно лишний. Я действительно хочу тебе добра. Ты просил оставить Байдака в покое — я это сделал. Его фашистские делишки забыты.
— Иногда мне хочется придушить вас…
— Ерунда, — Агеев покачал головой. — Ведь я твой друг. Твое подсознание, которое не позволяет вцепиться мне в горло, — оно знает это. Оно гораздо мудрее тебя. Ты верь ему.
Сергей смолчал. На листке блокнота удобно устроилась нимфетка, пытающаяся рассмотреть свою промежность.
— Хорошо. Тогда к делу. Ты не должен ничем выделяться, ничем отличаться от остальных, не должен изменять привычек и образа жизни. В этом залог твоей безопасности. Ты по-прежнему ходишь в общежитие, ты разговариваешь, пьешь, рассказываешь анекдоты… По нашим данным, сирийцы ждут крупную партию опия, как только она поступит, твои друзья сразу об этом узнают… И ты тоже… Повторяю: главное — не выделяться!
— Чтобы не выделяться, я должен каждый день курить «дурь», — мрачно сказал Курлов. — А то и ширяться. Иначе никакого доверия мне не будет. А если и будет, то уж про опий мне никто не расскажет. Зачем рассказывать, если интереса нет?
— Верно, — согласился Агеев. — Поэтому тут нужно маскироваться. Ты свой парень, Серега Курлов, немного распиздяй, бабник, мочило — или кто ты там еще? Серый, как тебя обычно зовут. И наркотой ты интересуешься. А уж сколько ты выкуришь: полсигареты, четверть, одну затяжку — это зависит от тебя. Можешь даже не курить каждый раз. Ты ведь раньше не часто этим баловался? Правильно. Ты свободный человек — сегодня курю, послезавтра отдыхаю, какое ваше дело?
— Говорить легко! И потом… Если я не хочу курить вообще?
Агеев устало улыбнулся.
— Тогда не кури. Вообще. И плюнь ты на все… Я же не стану советовать тебе что-то плохое, Сергей. Ты понимаешь меня?
Нимфетка добралась туда пальцем и утопила его до самого основания. Сергей смотрел на листок и чувствовал, как у него гулко бьется сердце.
— Повторяю: я хочу тебе только добра!
— Хорошо, — сказал Сергей, сложив на коленях огромные кулаки. — Я хожу, курю.
Что дальше?
— Дальше ты приходишь ко мне, позвонив предварительно по телефону. Теперь ты человек проверенный, и я дам тебе свой прямой телефон. Запиши его, потом выучи и сожги.
Агеев вырвал из блокнота листок, протянул Курлову вместе с ручкой.
— Запиши своей рукой. Так надо.
Он четко, по одной, продиктовал шесть цифр. Кирпич записал номер и сунул в задний карман джинсов.
— Ну?
— Приходишь тогда, когда у тебя имеются серьезные и конкретные сведения, чтобы попусту не гонять волну. «Где» и «сколько» — вот что меня интересует. И фамилии, конечно. Если ты вдруг пропадешь надолго или заявишь, что вся общага ушла в завязку — я просто подумаю, что ты врешь. И уж наверное, не ошибусь…
Агеев забрал ручку обратно и продолжил рисование.
— Или если этот подонок Байдак в твоих сообщениях станет святым. Он ведь твой друг? Но дружба дружбой, а я расскажу тебе одну историю…
Теперь вместо пальца нимфетка сжимала в руке обувную ложку. А ведь вместо ложки могло оказаться и сапожное шило — разве нет?..
— Один наш помощник, молодой вроде тебя, решил сыграть двойную игру, — не отрываясь от блокнота, пробубнил Агеев. — Его близкий друг был связан с торговцами оружием. Очень серьезная группа: кражи с военных складов, коррупция армейских начальников, контакты с бандитами… Мы надеялись на своего человека, а он, предупредив дружка, сам стал подсовывать нам липу. Думал, мы ничего не узнаем. Глупо, правда? Мы всегда перепроверяем, и не один раз. И когда убедились в предательстве, он получил шмеля…
— Что такое «шмель»? — спросил Курлов. Он слушал очень внимательно.
— В данном случае шмелем был патрон. Его случайно нашли в кармане двурушника.
Только один патрон. Но этого хватило. Незаконное хранение боеприпасов… Сейчас он отдыхает на самых дальних от окна нарах в Бородянской колонии усиленного режима.
Агеев поднял голову и пристально посмотрел в глаза собеседнику.
— В другом случае шмелем может стать ампула морфина. Важно, чтобы предатель понимал, за что он несет кару. Ты понял мою мысль, Курлов?
— Понял, — сказал Курлов, поднимаясь. — Лучше принимать морфин самому. Это будет гораздо безопаснее. Верно?
Агеев улыбнулся.
— Во всяком случае, гарантирую одно: от отдела по борьбе с наркобизнесом я тебя в любом случае отмажу. Однозначно.
— Спасибо, — сказал Курлов и пошел к двери.
Дома он вытащил из кармана листок с цифрами и заучил телефон, потом достал спички и невесело усмехнулся. Кафкианская машина засосала его окончательно. Как заправский стукач он выполняет инструкции даже у себя в комнате, когда его никто не видит. История про шмеля оказалась очень убедительной. И поучительной.
Он повертел листок. На обороте, просунув голову между растопыренных ног, лизала сама себя несовершеннолетняя девчонка. Сергей поднес рисунок к глазам. Закурил.
Это скорее Бердсли, чем Пикассо. На обзорных лекциях о писателях и художниках рубежа веков Лидия Николаевна посвятила Бердсли в лучшем случае десять минут: у подонка здорово получалось рисовать вульвы и фаллосы, а перед смертью он заклинал своего душеприказчика сжечь все свои работы… Придет ли в голову товарищу Агееву просить когда-нибудь о чем-либо подобном?
Но справедливости ради следует отметить, что рисует этот мудак хорошо. Особенно для непрофессионала. Сергей бросил листок с нимфеткой в ящик стола. Здорово рисует, подонок.
* * *
Потом в комнату откуда ни возьмись хлынул народ, здесь же оказались черные — соседи Лукашко и Чумы. Соломон лез к Светке, та молча отбивалась ногой и попала Соломону между ног. Коля Лукашко спал на своей кровати лицом вниз, мокрые губы выглядывали из-под щеки, словно он придавил червя. Неугомонный Родик лежал на спине и, что-то крича, катал на себе Зотову с четвертого курса; на Зотовой красивая блузка с косым воротом, больше ничего. Бедра влажные, блестят, и когда она плюхается молочнобелой задницей на Родика, слышен отчетливый мокрый звук: плюх. Небо за окном окрасилось оранжевым и фиолетовым. Оранжевый — это свет фонарей на улицах, их включают около одиннадцати. «Сколько же я здесь торчу?» — подумал Сергей.
— Я хочу уйти, — позвала его Светка Бернадская. — Я больше не могу, Сережа.
Пожалуйста…
Ее голубые прожекторы потускнели, губы дрожат. Соломон, который с минуту танцевал перед ней, зажав руками промежность, медленно разгибается. На морде Соломона переливается всеми красками радуги лютое африканское бешенство.
Сергей погрозил ему пальцем. Соломон зашипел и заперся в туалете.
— Какого лешего ты сюда вообще поперлась, дура, мамина дочь?! — крикнул Сергей.
Если честно, он сам ее сюда приволок, но уже забыл об этом.
— Разреши мне уйти, — повторила Бернадская, и Курлову нравилась такая покорность.
Светка изменилась с того дня, когда они встречали «пургенов». Точнее, со следующего. Он безуспешно искал ее по всему городу, заехал в «Вечерку», там сказали, что Светка должна дежурить в типографии. Приехал в типографию: древние фотонаборные аппараты, за ними — бабы в белых халатах, они стучали, как пулеметы, и переругивались между собой; в корректорских газетчики пили пиво и вычитывали полосы на «синьках». Всем жарко, все злые, никто не знает, кто такая Светка Бернадская и почему вообще на вахте пропускают кого ни попадя.
Сергей спустился в столовку, за стаканом компота познакомился с парнишкой из «Вечерки», тот сказал, что Светка скорее всего в «Кавказе», у нее там дело.
Какое еще дело? Ну, это… Интервью какое-то… Парнишка извинился, пошел за добавкой компота и не вернулся. Сергей поехал в гостиницу и застал там нервозное оживление. Много милиции, наверх никого не пускают, в вестибюле роится народ, со всех сторон доносятся отрывочные фразы: "Террористы напали, хотели музыкантов захватить… ", "никакие не террористы, это просто учения… ", "да нет, обворовали номер на четвертом этаже… ".
У пустой стойки с табличкой «Поселение» переминался с ноги на ногу клетчатый Денис, когда появилась администратор, он отдал ей ключ и пошел на улицу. Жил он здесь, что ли? Дурдом какой-то…
Потолкавшись в вестибюле, Сергей вышел на улицу и уже собрался уезжать, когда появилась Светка, веселая, оживленная.
— Привет, Сережа! Ты что здесь делаешь?
— А ты?
— Я интервью брала у Винса…
— Хорошо, почитаем!
Он посадил ее в машину, но повез не домой, а на Лысую гору — пустынное дикое место, а совсем рядом с центром, очень удобно. Откинул Светку на сиденье, стянул майку, лифчик и сразу напоролся взглядом на засос помидорного цвета.
— А это что?!
— Это? Ерунда… Обожглась немного…
Сергей ударил ее, вначале несильно. Тут она и разоралась:
— Ты кто такой? Ты что о себе воображаешь! Трахнулись раз, так я тебе уже что-то должна?
Выставила ногти, хотела разодрать лицо, но не смогла, хотя руку и расцарапала.
Светка сказала еще, что от Балтимора до Тиходонска двенадцать тысяч километров, и если даже его конец когда-нибудь размотается до таких размеров, то она специально заведет там у себя, в Балтиморе, специальную собачку, чтобы она отхватила кусок побольше. Сергей спросил:
— Ты что, серьезно думаешь, будто кто-то из этих отмороженных возьмет тебя с собой? Ты — отверстие, каких в Балтиморе хоть завались!
Светка посмотрела на него как на идиота. И рассмеялась. Смеялась очень долго.
Сергей подумал: неужели я сказал не правду? — и в конце концов ударил ее в живот.
Давно надо было так сделать. Светку вырвало в бардачок, всю дорогу она сидела, уперев голову в панель, и смотрела на свою блевотину. Больше она не смеялась и не царапалась.
— …Пожалуйста, — снова повторила Светка под аккомпанемент скрипящей рядом кровати. — Я хочу уйти.
— Иди, — разрешил Сергей.
Светкины ладони мокрые — будто усыпаны мелкой стеклянной пылью. Голубые прожекторы превратились в два озера, она вскочила, каблучки ее кожаных туфель зацокали по направлению к двери.
— Катись, давай-давай.
В предбаннике стук. Грохот. Светка влетает обратно спиной вперед, чуть не падает. На пороге вырастают два хлопца-крепыша с картофельными носами, похожие друг на друга как братья Знаменские.
— Все сидят на своих местах, — объявил один.
Он остается у дверей, говорит тихо второму: только не дури, понял? Второй направляется к кровати, где спит Коля Лукашко. Зотова по инерции продолжает прихлопывать Родика к кровати ягодицами, она смотрит на гостя пустыми, как автомобильные фары, глазами. Брат Знаменский бормочет ей одобрительно: оп-оп, девонька… Потом подходит к Лукашко и бьет ногой по почкам. Лукашко орет, вскакивает на кровати.
— А? Что?..
— Ясак, — говорит брат, внимательно рассматривая заусенец у себя на ногте. — Ты задолжал за сорок понюшек, Лукаш. Не расплатишься — будут платить твои друзья. И подруги тож.
В блоке воцарилась мертвая тишина, слышно даже, как тараканы под плинтусом шерудят. Наконец Родик сбросил с себя Зотову, встал, качаясь, на ноги. Его брюки гармошкой сложились у щиколоток. Лицо гипсовое, глаза бешеные, без зрачков.
Гашиш вовсю прет из него наружу, но Родик сдерживается. Он умеет сдерживаться, если захочет.
— Так, пацаны, — говорит он сдавленным голосом. — В жопу. Оба. И чтоб я вас здесь больше не видел. Ясно? В жопу. Мой папа…
— Может, все-таки лучше в рот возьмешь? — переспросил брат Знаменский, доставая из кармана ножик и аккуратно отрезая заусенец.
— Не надо, мужики, — попросил Коля Лукашко, лицо у него пошло пятнами, на подбородке заблестела слюна. — Я одолжу денег, я сейчас…
Первый брат Знаменский, что у дверей стоял, — влетел в стену так, что на уровне его носа на крашеной штукатурке осталась кровавая клякса с быстрыми тонкими лучиками, расходящимися во все стороны. Сергей не торопился отпускать его, он еще раз размахнулся и двинул парнишку головой о косяк. Потом распахнул дверь и выбросил в коридор. Из туалета послышалось встревоженное бормотание Соломона. Он молился на своем родном суахили.
— А теперь сложи свой сраный ножичек, — сказал Сергей, наставив палец на второго брата Знаменского. — И дергай отсюда по-быстрому! Ну!
— Ты здоровенный кусок говна, — уважительно сказал крепыш, пряча ножик в карман.
Он вышел на коридор, помог подняться своему товарищу, закинув его руку себе нашею.
— Но, бля буду, судьба тебе сдохнуть по дороге в реанимацию! — крикнул он уже возле лифтовой. — Попомни мое слово!
Светка Бернадская подбежала к двери, захлопнула, закрыла на замок.
— Серый, ох, дурак… — пробормотал Коля Лукашко, погружая лицо в ладони. Он еще не протрезвел. — Ты ж не выйдешь, говорю тебе. И я не выйду. Никто. Витек уже два года общагу держит, это его люди, он не простит, он за каждый их волос спросит, за каждый грамм…
— Рано еще уходить, — авторитетно заявил Родик. — Мы их накажем.
Точно такой он был, когда пьяный гнал свою «Ланчу» через весь город, вдоль по белой разделительной полосе. Родик дымил сигареткой, разгоняя по блоку новую порцию густого чернослива. Сергей почувствовал, что еще немного-и его вывернет.
Он зашел в ванную, смыл холодной водой кровь с рубашки, сунул голову под кран и стоял так минут пять. Может, и все десять. И полчаса. Потом вернулся в блок.
Вода стекала по его шее и лицу, оставляя мокрые полосы, и Сергей сказал трезвым, спокойным голосом:
— Ладно. Большой всем гудбай. Мы со Светкой домой пошли.
А все уже спали. Небо за окном стало глянцево-черным, как резиновый сапог. Чума лежал с Зотовой, закинув колено на ее голый живот, негры химфаковцы вытянулись на своих кроватях по стойке «смирно» и сопели короткими распяленными носами.
Лукашко уснул сидя, в той же позе, в какой объяснялся про Витька, который держит всю общагу. Не спали только Светка и Родик; Светка читала на полу апрельский номер «Журналиста», подвинув к себе настольную лампу, Родик сидел рядом — хмурился, гримасничал, словно разминал лицо перед хорошим мордобоем.
— Пошли, — сказал он, вставая.
* * *
Гестапо сидел в подсобке, смотрел по телевизору «Пресс-экспресс». Подлокотник его кресла облеплен комками засохшей жевательной резинки.
— А, это вы?
Он достал изо рта резинку, размазал по креслу, встал, гремя ключами в кармане.
Родик подошел к телефону-автомату, что висел в вестибюле, опустил монету, набрал номер. Он долго ждал, когда на том конце провода ответят, потом сказал несколько слов тихим голосом и повесил трубку. Повторять ему приходилось редко.
Светка стояла у стеклянной двери, смотрела на улицу. Гестапо, пока ковылял из подсобки, успел обшарить глазами ее задницу с двумя выпирающими через ткань резинками, чуть джинсы не протер.
— Там кто-то есть, — сказала Светка, показывая в темноту.
— Ну и что? — проворчал Гестапо.
— Там точно кто-то есть?.. — Светка резко повернула к нему голову.
Гестапо ничего не ответил, только серые его щеки сложились, склеились, как спущенная камера от футбольного мяча. Он открыл дверь, снаружи пахнуло теплым ночным воздухом и акацией.
— Ты, Светка, посидишь пару минут с Гестапо, он тебе что-нибудь о внутреннем строении расскажет, — сказал Родик. — А мы зайдем потом.
На улице тихо и темно. На опустевшей стоянке только три машины: «Ланча» и две «девятки» по бокам. Они стоят близко, почти впритирку, блокируя дверцы «Ланчи».
За стеклами тлеют сигаретные огоньки, у одной машины внешняя дверь приоткрыта, оттуда нога торчит, пристукивает пяткой по асфальту. Сергей наклонился к урне, что стояла у выхода, достал железный бак, вытряхнул из него мусор.
— Что, фраера, не спится? — донесся голос из «девятки». — Вас раньше чем к утру никто не ждал…
Из машины животом вперед вылез необхватный мужик, заросший жиром от ушей до самых щиколоток. Брюхо под майкой колышется. Наверное, тот самый Витек. Следом вышли четыре бойца и Знаменский-младший с ними. Чуть в стороне колыхнулись еще несколько теней.
— Небось от страха животы разболелись? Надумали бабки отдать? — сказал толстый.
— Правильно. С вас две штуки. Включая пеню за простой и моральный ущерб. Ну и, конечно, здоровья вам поубавим, чтоб не борзели.
— Отсоси, — коротко ответил Ролик.
Бойцы молча двинулись навстречу. Родика пошатывало, и никуда бежать он не собирался. Сергей поудобнее схватился за край бака, отвел руку в сторону.
— Уйди, Родь, задену…
Одному он залепил под дых, другому попал по руке; оба на какое-то время исчезли из поля зрения. Потом бак у него выбили и навалились со всех сторон — молча, остервенело и зло, совсем не так, как наваливались комитетчики в Октябрьском парке. Те нападали, следуя каким-то правилам, словно на соревнованиях по очень жесткой борьбе, а эти прыгали как звери, без всяких правил, только с одной целью: задушить, перебить позвоночник, сломать горло…
Сергей ударил локтями назад, стало чуть посвободней, он поймал кого-то за голову и швырнул через плечо, развернулся и засветил кулаком в зловеще белеющую рожу.
Бам! Удар колокола гулко отдался в голове, собственно, голова и превратилась в гулкий колокол, только как умудрились вставить внутрь тяжеленный язык и протянуть веревку? В глазах плыло, но он ухитрялся доставать противников, и после каждого выпада их становилось на одного меньше.
Наконец Сергей остался один на один с братом Знаменским, у того оказался нож.
— Про реанимацию не забыл, козел? — негромко напомнил брат.
Он крест-накрест махнул ножиком, пытаясь порезать лицо. Сергей отпрянул, споткнулся о лежащего сзади Родика, которого один из бойцов еще продолжал дофутболивать ногами. Падая, Сергей ухватил этого футболиста за рубашку и опрокинул на себя, как одеяло. Падать было больно. Вдобавок футболист залепил ему «быка» головой. Но потом Сергей ухватил его за чуб и заставил несколько раз боднуться с асфальтом.
Встать на ноги Сергею помог брат Знаменский: он держал нож под его горлом и тянул выше и выше. Сергей вспорхнул, как бабочка.
— Вот так, умница, — похвалил его Знаменский. — А сейчас ты пойдешь и отсосешь у Витька. У него застой со вчерашней ночи.
— Ебнулся… — прохрипел Сергей.
Больше ничего сказать он не мог, потому что лезвие ножа проехалось по ямке над кадыком, и Сергей услышал, как по воротнику рубашки тихо-тихо шаркнули мелкие горячие брызги.
— Больше ни слова, понял? — сказал брат Знаменский. — Вперед.
Толстый Витек сидел на прежнем месте в машине, курил. Ширинка у него была расстегнута, оттуда выглядывал скомканный край майки. В магнитоле похрипывал голос Розенбаума.
— Так кто это сказал мне: «отсоси»? — спросил Витек, прикрыв один глаз от лезущего в лицо дыма. — Ты, вафлер говенный?
Сергей подумал, что влип под завязку: деваться некуда, что захотят, то с ним и сделают. А хотят они, падлюки зоновские, вон чего…
— Молчишь. Ну, тогда…
И тут послышался быстро нарастающий шум, будто заходил на посадку тяжелый Ил-86.
Со стороны улицы во двор общежития въехали четыре машины; дверцы распахнулись еще на ходу, оттуда стали выпрыгивать какие-то люди. Они в считанные секунды завалили на асфальт Знаменского, Витька и Сергея, потащили их мордами вниз в кусты. Витек достался парню огромному, почти как он сам. Голова маленькая, сплюснутая с боков — хищник. Курносый нос, вдавленный в лицо, как свиной пятак.
Когда у Витька вывалился хрен из штанов, он врезал по нему ногой и заправил на место. За чахлыми кустиками, на пропахшей аммиаком «отливной» лужайке всех побросали в кучу, как дрова. Парень с бледным лицом, смахивающий на Пьеро, отсидевшего пару лет в колонии строгого режима, присел на корточки перед Сергеем. Из-за пояса спортивных брюк выглядывала рукоятка пистолета.
— Кто Родика свалил, суки? Пусть лучше сам признается… Говорю, так будет лучше. Ну?..
Брат Знаменский, видно, что-то хотел сказать, разжал губы — оттуда пролился темный кисель. Витек смотрел в небо и быстро елозил ногами по траве.
— Кто свалил, тот сам валяется, — сказал Сергей. — Там, рядом.
Пьеро, видно, не поверил. Он выкатил вперед челюсть, поднял растопыренную ладонь, собираясь заехать Сергею в лицо.
— …Не трогай, сказал, — повторил Родик. Его вели под руки, поддерживая с обеих сторон. — Этот парень со мной. Слышишь?
Рука отдернулась. Пьеро удивленно посмотрел на Родика, потом на Курлова.
— С такой рожей, блин… А я ему лампы чуть не скрутил.
— Вставай, Серый, — сказал Родик. — Это Боря Метла. Мой главный выручало.
— Раз такое дело… — Метла помог Сергею подняться, трансформировав оружие возмездия в сухую крепкую ладонь. — Когда такое мочилово катит, разбираться некогда…
Не видно было, чтобы он расстроился. Сергей тронул пальцем ободранное об асфальт лицо, сплюнул, зажал платком кровоточащий порез на шее. Друзья Бори Метлы подобрали и приволокли оставшихся бойцов из команды Витька, уложили рядом с командиром и братом Знаменским, сомкнулись вокруг и принялись подпрыгивать, выбрасывая ноги в непонятном танце. С лужайки донеслись глухие, вязкие удары и невнятные утробные вскрики.
— Без мокрого! — предостерег Метла. — Родик тут засвечен…
Зловещий танец прекратился, но кружок вокруг поверженных врагов не распался.
Раздались какие-то звуки, будто льется вода. Победители мочились на побежденных.
Когда расправа завершилась, Байдак, едва держась на ногах, подошел к неподвижно распростертым телам.
— Значит, так, — невнятно подвел итог он, но те, кого это касалось, понимали каждое слово. — Сюда ни ногой. Зайдете в общагу — все будете трупами.
Сергей двумя руками держался за голову. Там все еще звонил колокол.
— Зачем мы вышли? — спросил он у Родика. — Почему не подождали ребят?
— А! — отмахнулся тот. — Кого бояться? Этого говна?
Он пренебрежительно ткнул пальцем в темноту. Вечно рыскающий взгляд на миг сконцентрировался.
— Иди перевяжись, у тебя горло перерезано от уха до уха!
Гестапо был очень любезен, он смазал Сергею порез йодом, нашел вату, бинт и довольно умело наложил повязку.
— Лекарство надо выпить, — посоветовал он, не глядя в глаза. — Антибиотик.
Байдак пил какое-то лекарство из металлической фляжки Метлы. Захлопали дверцы машин.
— Поехали? — спросил Родик. Ему становилось лучше буквально на глазах.
— Мы пешком пройдемся, — ответил Курлов. — А ты поезжай.
— Жираф большой, — Родик пожал плечами. — Смотри сам.
Когда машины разъехались, Сергей попросил у Бернадской ручку и залез в «девятку», где сидел Витек. В карманчике солнцезащитного щитка он нашел документы, списал себе все данные. И номера машин тоже. Все-таки есть в жизни стукача свои приятные моменты.
— Зачем тебе это? — спросила Светка.
— Пойди погуляй, — сквозь зубы ответил Сергей и сунул руку в бардачок. Он действовал интуитивно, хотя и предполагал, что может там обнаружить. Интуиция не обманула. В бардачке лежали пистолет и ребристая граната. Пистолет он сунул за пазуху, а гранату оставил на месте.
— Теперь пошли…
Он проводил ее до дома, ни разу не раскрыв рта — даже для того, чтобы сунуть туда сигарету. В подъезде было темно и тихо. Поднявшись на один пролет, он развернул Светку к себе спиной и полез под юбку. Но сильно закружилась голова, горячий комок рванулся из глубины желудка наружу, и его с трудом удалось удержать. Нагнувшись к перилам, Светка терпеливо ожидала. Матово белели расслабленные ягодицы.
— Пока, — с трудом выговорил Сергей и рванулся на воздух. Рядом с подъездом его вырвало. Через два квартала попался телефон-автомат, и он сделал нужный звонок.
Как удалось добраться до дома, он потом так и не вспомнил.
Назад: Глава третья ТУХЛЯТИНА
Дальше: Часть вторая ПРОГРАММА «ЧИСТЫЕ РУКИ»