Часть третья
СВИНЬИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ К КОРМУШКАМ

Едва успев досмотреть сон о похождениях Человека с Водосточной Трубой (третья серия, следующей ночью обещали четвертую), Сергей встал и пошел драить ванну.

Ванна была облупленная, дно в ржавых пятнах. Кто здесь мылся вообще — неизвестно. Может, сифилитик какой. Или бомж, усыпанный грибком.

«А не все ли тебе равно?»

Половина десятого. С улицы доносился детский визг, кто-то колотил камнем по гулкой железной горке. Из-за приоткрытой двери кухни в прихожую протянулся яркий солнечный луч. Утро третьего октября выдалось погожее — будто нарочно, напоказ.

И это раздражало Сергея.

Он добрался наконец до девственно-белой эмали. Ванна засияла. Затем пошел в туалет отлить, на обратном пути захватил с собой пакет из толстого двойного полиэтилена — он его еще вчера заприметил. Там хлорка. Сергей побрызгал из душа на ванну, затем рассыпал хлорку по дну. Едко защипало в носу, спазм перехватил горло.

«Мог бы обойтись без всей этой возни, придурок».

Он пошел на кухню. Кухонька маленькая, кубышечка три на два. Не вставая из-за стола, здесь можно дотянуться до любого ее отдаленного уголка. Прошлым вечером Сергей так и не успел допить вторую бутылку «смирновки», упал на пол, сложился — и не мог даже развалиться по-человечески. Лежал скрюченный, будто высохший лимон на дне стакана. Ночью переползал в кровать на карачках — все болело.

На кухне Сергей включил газ, поставил кастрюльку с водой.

«Газ — это еще лучше, скажешь, нет? И дезинфицировать ничего не надо».

Бросил в воду два лезвия-безопаски, которые принес из ванны. Лезвия наверняка пользованные, он нашел их на полке — присохли там, едва отодрал. Кто ими брился?

А может, даже не брился, а?.. Сергей не знал. Наверное, это был такой же идиот, как и он сам. Неприкаянный. Родик сказал, что эта квартира — «лэст стейшн».

Последнее пристанище. Место для отсидки, вполне заменяет сизо или тюрьму. Сидишь тише мыши. Выходить на площадку нельзя, звонить нельзя. Сергей даже не знал толком, где находится. Возможно, в районе речного вокзала — потому что когда ехали сюда с Родиком позавчера вечером, где-то неподалеку гудело тоненько, протяжно: пиа-а-аааа! пиа-аааа! — будто коту хвост дверью прищемили. Так гудят «Кометы» и «Метеоры», когда набирают скорость и поднимаются на подводных крыльях. А может, это был железнодорожный локомотив — «кукушка», кто его знает…

Сколько здесь ему сидеть? Долго. Пока все не уляжется. Родик говорил, сейчас менты носятся по городу с копиями его фото, изъятого из семейного архива.

Интересно, какое они взяли? Одно из последних — Сергей с однокурсниками стоит у входа на журфак или сидит за столом в ресторане на выпускном банкете… улыбающиеся лица однокашников обрезаны, сам Сергей тоже кастрирован по самую шею, голова увеличена. Пока все не уляжется… Никогда оно не уляжется.

Ни-ког-да. Охота закончится, лишь когда зверь будет пойман.

Самое удивительное, что главный охотник, тот, кто дергает за все ниточки, — его старый знакомый… Его зовут Денис Петровский.

Очень скользкий тип!

Светка кричала тогда в аэропорту: «Это же Денис, бывший дружок Цигулевой!..»

Гимназист в клетчатом пиджачке, который курил пижонскую короткую трубку, который поил Антонину в кабаках, после чего та попала в лапы кожаным мальчикам из Управления. Скромный студент юрфака, журналист на общественных началах, теперь следователь горпрокуратуры.

— Пока стажер, но хваткий, — говорил Родик, показывая его фото.

Действительно хваткий. Он всегда ухитрялся оказываться в самой гуще событий. Что он делал в «Кавказе» тогда, во время заварухи? Случайно зашел в вестибюль? А что он делал возле конспиративной квартиры? Случайно вышел из подъезда? И с Тонькой случайно таскался как раз накануне ареста…

«Сексот, — подумал Сергей. — Вот кто он такой. Сексот, такой же, как и я сам».

Кармический брат, как сказала бы о нем Лидия Николаевна, преподававшая античную литературу в университете.

Вода в кастрюльке вскипела. Сергей поворошил лезвия ложкой. Подумал о еде: яйца под майонезом. Сразу захотелось есть.

«А какой смысл?»

Бросил в кастрюлю два яйца из холодильника. Они тут же застучали о железные стенки, словно просясь выйти; между ними вальсировали на пузырьках воздуха лезвиябезопаски.

Четверть одиннадцатого. Родители на стену, наверное, лезут. Родик успел позвонить родителям, предупредил: Сергей некоторое время дома не появится, если будут спрашивать, они ничего не знают. Пропал, мол. Ушел и не вернулся.

Отец Родику полные уши матюков нагрузил: подонки вы! выблядки! шайка гомосеков! где наш сын, отвечай?! Сергей не знал, что папа умеет так выражаться. Родик смеялся, когда рассказывал. Он сказал, что родители будут молчать как мыши. Они слишком боятся за него, за Сергея.

В холодильнике нашлась и баночка майонеза. Еды здесь хватило бы на целую неделю: копченая колбаса, консервы, пшеничный хлеб, запаянный в полиэтилен, даже яблоки — правда, сморщенные и безвкусные. Водка, конечно. Посуда в шкафчике скользкая, жирная. Кто здесь был до него? От кого скрывался? И где он сейчас?.. Сергей не знал.

Он накрошил яйца на хлеб, полил сверху майонезом. Съел. Тут же захотелось еще.

Какой-то зверский, ненормальный аппетит вдруг проснулся. Сергей почувствовал в себе силы опустошить разом весь холодильник.

«Ты под водочку, под водочку. А потом будет легче».

Он съел кружок колбасы вместе с кожицей, банку частика в томатном соусе.

Захотелось чаю. Поставил чайник — а пока тот закипал, приговорил еще три яйца.

Сырые. Кому он тут будет что оставлять, спрашивается? Некому.

Чайник вскипел, но заваривать нет охоты. А водка — ее заваривать не надо. Во рту было противно после вчерашнего, обгоревший желудок ныл, и вообще Сергей не любил похмеляться.

«Теперь легче пойдет, дурак. Легко и просто».

Он открыл бутылку водки, вылил в пустую пол-литровую банку. Выпил залпом. Внутри зашевелилось что-то, запыхтело, заголосило — будто он неожиданно забеременел.

Сергей сглотнул несколько раз, закусил хлебом. Достал лезвия из кастрюльки и пошел, покачиваясь, в ванную.

Вода с шумом обрушилась на дно ванны, капли на обезжиренных хлоркой краях собирались в серебристые шарики. Сергей разделся, бросил одежду на пол, долго смотрел на перекрученные штанины джинсов. Одевать его будут уже в морге.

«Пронырливые старушки-прошмандовки».

Присел на край ванны, взял лезвие, провел по внутренней стороне запястья. На коже появилась тонкая красная линия, изнутри просочились крохотные капли крови.

Наверное, лезвие тупое — или он недостаточно сильно надавил.

Сергей провел еще раз — сильнее. Еще одна линия, капли чуть побольше.

«Ну же!..»

Рука дрожала и отказывалась слушаться.

«Ну!..»

Кто-то с силой толкнул его в плечо, и Сергей чуть не влетел головой в раковину.

Он ухватился за змеевик, оглянулся. В дверях стоял Человек с Водосточной Трубой.

«Четвертая серия…»

Посередине его лица пролегала глубокая черная рана, глазные яблоки плавали в каше из мозгов, словно белые разваренные фасолины, к коже и волосам пристала осыпавшаяся оранжевая краска. Верхняя губа была рассечена надвое, из треугольного разреза выглядывали зубы. Трубу Человек держал в правой руке.

— Ну? — повторил он. — Ну что, обосрался. Серый?

— Пошел ты… — прохрипел Сергей.

— Руки, говоришь, не слушаются? А ты вспомни, как они слушались в день моего рождения. Помнишь?

Сергей хорошо помнил, как убивал. Он двумя ударами превратил лицо Дрына в кровоточащую массу. Раз и два. Во второй раз труба пробила боковую стенку черепа, на ее конце остались крупинки мозгов. Значит, бил сильно. Еще как. С руками не было никаких проблем. Полное повиновение!

— То-то, — сказал Человек с Трубой. — Я понимаю, если бы ты собирался вышибить себе мозги или вогнать разбитый стакан в горло. А то ведь — вену расколупать.

Смешно. Вон, смотрю, подготовился: вымыл тут все, продезинфицировал. Боишься сифилис на тот свет занести? Так ты бы потолки заодно побелил, Серый. Плитку положил, смеситель новый поставил. Глядишь, как фараон в гробнице отъехал бы…

— Заткнись, — сказал Сергей. — Я нисколько не жалею, что прикончил тебя, урод.

— Врешь, — рассмеялся Человек с Трубой. — Жалеешь. Ты сломал игрушку. Серый, которую никогда не сможешь починить. А я ведь и не спорю: да, сломал. В блин разбил ее, сволочь ты такая. И теперь, как положено, пьешь водку, ширяешься, со всех сторон обсасываешь красивую мысль, что, мол, умереть гораздо проще и приятней, чем убить другого и потом долго жить. Так правда, Серый, все правда!

Вали отсюда скорей, рви вены, сдыхай на здоровье! А если рука дрогнет — так я тебе помогу по старой дружбе!

Человек взмахнул обрезком трубы, ударил по краю ванны. Раздался гулкий металлический стон, на пол посыпались оранжевые ошметки.

Сергей осторожно дотронулся пальцами до лба. Пальцы были холодные, дрожали.

— Пошел отсюда, — сказал он глухо.

Белые фасолины завращались в глазницах. Разрез на верхней губе разошелся в стороны, будто кулисы. Человек улыбался. Он ударил еще раз. Еще. Еще. От гула и лязга в голове Сергея что-то детонировало, взрывало ее изнутри, он даже почувствовал вкус металла во рту.

Лицо Человека с Водосточной Трубой вдруг оказалось совсем рядом, нависло над ним. Сергей взревел от страха и ярости — и ударил, метясь в черный косой провал на месте носа. Кулак с мокрым звуком вошел в мясо; там должно быть мягко. Мягко и тепло.

Но костяшки врезались во что-то твердое, боль прошила руку до локтя.

Сергей открыл глаза.

Перед ним была только запертая дверь ванной. Больше ничего — и никого. С улицы продолжал доноситься стон истязаемой детворой металлической горки: бам-м-м… бамм-м… Сергей облизал губы, подергал дверь рукой. Да, заперта. Он сам ее запер, когда вошел.

«Конец четвертой серии. Продолжение смотрите сегодня вечером…»

Вода подбиралась к краям ванны. «Надо залезть туда», — подумал Сергей. Да, конечно, для того он и драил ее все утро. В горячей ванне он расслабится, может, даже выкурит сигарету перед тем, как… Ему ведь не хотелось, чтобы его нашли с присохшими к жопе трусами. Он будет чист и умыт. И даже слегка продезинфицирован.

Сергей поднял с пола лезвие, сел на край ванны, опустил туда ноги. И тут же выдернул. Вода была ледяная.

В чем дело?

Он до предела открутил кран с красной нашлепкой, сунул руку под струю — ни малейшего намека на тепло.

Утром горячая шла, точно. Сергей хорошо помнил, как поднимался пар со дна ванны, когда он ополаскивал ее из душа. Была вода. И — нету. Отключили?..

«Да ладно тебе носиться с этой водой, придурок, елыпалы! Иди сунь голову в духовку — и все дела! Ты мужчина или нет, в конце концов?!»

Сергей оскалился. Улыбнулся. А если газопровод перекрыли тоже?

— Ничего не поделаешь, придется ломать, — сказал Денис, для очистки совести нажав на кнопку дверного звонка еще два раза.

— Ломать — не строить, — пожал плечами домоуправ.

Он не казался ни удивленным, ни встревоженным. Прошлым летом в одном из домов на вверенном ему участке был обнаружен труп женщины пятидесяти трех лет, она страдала астмой и скончалась от удушья, сидя в кресле перед телевизором. Женщина так и просидела там почти неделю, а дикторы РТР здоровались с ней по утрам и желали добрых снов ночью. Потом трупный запах проник по вентиляционным трубам к соседям, и квартиру пришлось вскрывать. Домоуправ присутствовал при этом, он видел тапочки покойной, полные какой-то дряни, видел следы крысиного помета у нее на платье, обкусанные до костей кончики пальцев и тусклые, как простывшая яичница, открытые глаза. Потом был втык от начальства и пожарнадзора: за неделю счетчик накрутил двести десять тысяч рублей — это за телевизор, который работал круглые сутки, пять стоваттных лампочек в люстре, которые перегорели только на четвертый день, и лампочку в туалете, которую хозяйка забыла выключить, последний раз в жизни сходив в туалет. Пришлось платить из своего кармана… Так что сейчас домоуправа трудно чем-то удивить или напугать.

Здесь стояли двое понятых — студенты, снимающие квартиру напротив Есипенко.

Слесарь Володя из ЖЭУ-26 тоже стоял рядом, держа наготове гвоздодер — на тот случай, если у лейтенанта Паршнова ничего не получится.

Но у Паршнова все получилось. Он достал связку отмычек, потряс ею перед глазами, выбирая нужную. Выбрал, поковырялся в замке, сосредоточенно разглядывая дерматиновую обшивку. Раздался тихий щелчок.

— Милости просим, — сказал Паршнов, распахивая дверь.

— Спасибо, — сказал Денис.

Все ожидали самого худшего: кровь, осколки стекла на полу, запах преющего под грязной одеждой мяса.

Да, запах, конечно, был — от переполненного мусорного ведра, что стояло в прихожей. На ковровой дорожке было полно песку, а зеркало напротив входной двери хранило следы чьих-то жирных пальцев. Но что касается всего остального…

— Понятые, пожалуйста, пройдите со мной, — попросил Денис. — И вы, лейтенант, тоже.

Они обошли единственную комнату в стандартных семнадцать «квадратов», заглянули на кухню, в ванную, туалет и кладовую. Хозяина квартиры здесь не было. Ни в каком виде. Денис заглянул в одежный шкаф. Осенняя куртка на синтепоне, плащ, свитер грубой ручной вязки, джемпер — то есть те вещи, которые Есипенко мог прихватить с собой, отправляясь в бега, оказались на месте. Но это еще ни о чем не говорило.

— Надо загашники посмотреть, — сказал Паршнов, угадав мысли Дениса. — Деньги.

Если он куда-то намылился, то должен был подчистить все.

Денис согласно кивнул.

Паршнов привычно заглянул под скатерть, открыл шкаф и порылся в белье.

— Есть, — удивленно сказал он. — Надо же…

Восемьсот тысяч и двести долларов. Денис быстро заполнил протокол обыска, обернулся к студентам.

— Прочитайте и, если все написано правильно, — подпишите.

Понятые, сдвинув головы, изучили протокол, деловито поставили подписи.

— Спасибо. Можете быть свободны.

Потом все вышли, и Паршнов аккуратно запер дверь своей отмычкой. Слесарь Володя предложил вдобавок заколотить ее досками:

— Так, на всякий случай.

— Не надо, — сказал Денис.

Он наклеил на угол между косяком и дверью две широкие полоски бумаги, где стояла его личная печать и подпись.

— Если кто-то захочет сюда войти, плевать ему на твои бумажки, — скептически заметил Паршнов.

Денис посмотрел на него:

— Он бы десять раз уже вошел и вышел. Не дожидаясь нас.

Телефон на столе зазвонил. Степанков не торопился поднимать трубку. Что там на этот раз?.. Он смотрел на обтекаемый корпус «Панасоника», представляя течение заряженных частиц, приводящих в действие это сложное устройство. Представлял тонкий электрический ручеек, что прорвался внутрь красивого аппарата через опущенные шлюзы электроцепи, и теперь закручивается, закручивается воронкой… А откуда он прибежал? Где берет свое начало, на чьем столе?

Четвертый раз.

«Если позвонят в седьмой, значит, — кто-то из своих», — подумал Степанцов.

Пять, шесть. Семь. Прокурор снял трубку с рычага.

— Алло.

— Здравствуй, Владимир Иванович. Байдак беспокоит. Боюсь, тебе пришлось бежать от самой уборной.

Степанцов пообещал себе, что в следующий раз дождется десятого сигнала.

— Ничего страшного. Ты бы мог позвонить мне домой, Дмитрий Павлович. После шести.

— После шести будет поздно, — сказал Байдак.

— Что случилось? — Степанцов почувствовал смутную тревогу. — Впрочем, нет, давай… ты мне позвонишь домой вечером, и мы все обсудим.

— Я же говорю: поздно будет, Владимир Иванович. Лялечка купила утром свежего леща и потрясающего французского вина. Ну и водка, конечно, в холодильнике замерзает. Рыба уже в духовке, через два часа дойдет. Ляля обещает что-то совсем из ряда вон… Это она для тебя старается, Владимир Иванович. Ну и для Нины, конечно. Приходите на ужин, не пожалеете.

Прокурор переложил трубку в правую руку, вытер левую о брюки.

— Я хотел сегодня задержаться на работе, — соврал он по привычке, как врал обычно жене.

— Плюнь, — веско сказал Байдак.

— Да к чему все это, Дмитрий Павлович: лещ, французское вино, то-се?.. Зачем?

Праздника никакого нет, дня рождения тоже.

— Я не люблю громких слов, ты знаешь. Лялечка очень благодарна тебе за тот звонок. Я — тоже. Ну и Родик… Вроде бы как у него все налаживается. Есть еще пара вопросов, вполне решаемых, на мой взгляд…

«Но решать их придется мне», — мысленно добавил Степанцов.

— Хорошо. Все. Я понял, — быстро сказал он. — Мы с Ниной подойдем к половине седьмого.

— Ну и прекрасно.

Едва прокурор успел положить трубку, как в дверь постучали. Это Петровский и Лопатко. Петровский побывал у Есипенко на квартире, звонил оттуда: дело принимает дурной оборот. Куда еще дурнее…

— Так что вы там затеяли? — спросил Степанцов, поднимаясь из-за стола. — Ездите везде, людей пугаете… Вдвоем, как эти… Эскадроны смерти. Или много свободного времени?

Он не любил обнаруживать при подчиненных даже малейшее свое раздражение — потому голос его оставался ровным и спокойным. Прокурор ходил взад и вперед по кабинету, словно маятник, и половицы ритмично поскрипывали в такт его шагам.

— Есипенко не запил и не загулял, Владимир Иванович, — несколько обескураженный таким приемом, сказал Денис. — Он пропал. Причем нехорошо пропал: вещи на месте, деньги на месте…

— И что? Потащился за какой-то девчонкой, залег у нее… Или вообще в другой город заехал. У такой публики это сплошь да рядом.

— И напарник его пропал — Курлов, — продолжил Петровский. — Я вызвал — не пришел, дома нет, на работе нет…

Степанцов вздохнул.

— Это только в кино все загадки разгадываются и все становится ясно. А в жизни… Знаешь поговорку: «Один дурак может задать столько вопросов, что и сто умных на них не ответят». Что ж нам, теперь искать всех подряд?

— Но…

— Когда ты привлечешь Есипенко в качестве обвиняемого, объявишь розыск, тогда и будем его искать! А до его напарника нам вообще дела нет!

— Как же нет? — вмешалась Лопатко. — Они вместе были в «Пилоте»! Это Курлов ударил Плыша! Потерпевший его опознал по фотографии! Теперь все концы сошлись!

Прокурор перестал расхаживать взад-вперед и вернулся за стол.

— Еще что скажете? — строго официально спросил он.

Денис кашлянул.

— У Есипенко в шкафу вещи разных размеров. Много пар часов. Я сразу обратил внимание, но никому не сказал. Хочу сделать дополнительный обыск, пригласить родственников Берсенева и Старыгина — пусть посмотрят. Может, это вещи убитых…

Степанцов смотрел в стол перед собой. Зеленый пацан копает глубоко, и он очень цепкий. Видно, Дмитрий Палыч встревожился не на шутку. И эту свою тревогу изольет сегодня ему под запеченного леща с французским вином. Хотя изольет без акцентации, мимоходом. Он ведь держится всегда так, будто главней городского прокурора раз в пятнадцать. Самое смешное, что так оно и есть. С его связями не потягаешься, да и капиталы такие, что дай Бог каждому… А теперь выставляется в Законодательное собрание, и пройдет, голову на отсечение — пройдет!

Надо с этим считаться. И сесть за дружеский стол с уже готовым решением проблемы. Пусть супруги Байдак порадуются. Нет, даже не Дмитрий Павлович и не его румянозадая Лялечка — те в явное говно не влезают. А вот сынок — да…

Родька, Родик, сукин сын. Родион Дмитриевич. Вот кто знает, чего ему бояться.

— Я вас внимательно выслушал, друзья мои, — веско произнес он. — Работаете вы нерационально, разбрасываетесь и занимаетесь ерундой. Вместо того, чтобы сосредочиться на убийстве губернаторской тещи, Лопатко собирается разыскивать того, кто заехал по физиономии какому-то Плышу! Знаете, сколько раз в день кто-то кому-то бьет морду? Будем всех искать?

«Пой, ласточка, пой!» — злорадно подумал Денис. В кармане у него бесшумно работал диктофон.

Таня хотела что-то сказать, но прокурор поднял руку.

— Нет. Будем расследовать дело о смерти Войковой, тем более что есть новые данные, позволяющие завершить его очень быстро.

— Какие данные? — встрепенулась Таня.

— Всему свое время, потерпите, — мягко сказал прокурор и обратился к Петровскому:

— А вам, конечно же, еще рано расследовать столь сложное дело, как убийство водителей. Это моя вина — не учел. Но теперь мы поправим положение.

Сегодня же передайте дело Курбатову.

— Почему? — вскинулся Денис. — У меня все получается!

— Ничего у вас не получается. Но когда вы это поймете — будет поздно, — раздраженно сказал Степанцов. И приказным тоном добавил:

— Сегодня же передайте дело! А сейчас вы свободны!

Ошеломленный Денис развернулся и как заводной автомат вышел из кабинета.

— Присядьте, Татьяна Леонардовна. — Степанцов вынул из сейфа тощую папку, картон на которой еще не успел размочалиться. Положил на стол.

— Возьмете дело Пешнера, сутенера. Кравченко на последнем дежурстве вынимал его из петли. Помните?

— Помню, — сказала Таня Лопатко. — Только…

— Тут все просто. Пешнер, по оперативным данным, был должен больше сорока тысяч долларов, машину у него забрали за долги, четыре лучших его девочки упорхнули к Вазраняну — так что все основания покончить с собой у Пешнера налицо. Вряд ли это может быть инсценированное убийство… Но родственники жаловались, они сомневаются — пожалуйста: мы возбудили уголовное дело и провели расследование.

Теперь надо очень грамотно и толково его закончить, чтобы ни у кого не оставалось сомнений. Задокументируй все и прекращай расследование. Кравченко не слишком аккуратен в такой работе.

— Но у меня и так восемь дел. К тому же дело Войковой только-только сдвинулось с мертвой точки.

— Кстати, о новостях! — прокурор поднял палец. — Есипенко мертв. Поэтому дело Войковой тоже можно спокойно прекращать.

Прокурор сделал паузу. Лицо Татьяны Лопатко — смесь хорошистки-активистки с первой парты и набирающейся горького опыта суки, — лицо ее вытягивалось, тяжелело, перетекало к подбородку большой фиолетовой каплей, готовой сорваться и капать, капать на бедные мозги Владимира Ивановича.

— В балке у Ботанического сада собаки раскопали труп, — спокойно продолжил Степанцов. — Изуродованное лицо, но одежда совпадает с той, что описана в розыскной ориентировке на Есипенко. Курбатов выезжал на место, он прихватил шофера из «Витязя», и тот опознал Есипенко.

Таня Лопатко поднялась из кресла еще на слове «труп» и удивленно смотрела на прокурора, будто тоже проводила опознание.

— Почему же вы ничего не сказали Петровскому?

— Его это уже не должно интересовать.

В это время дверь прокурорского кабинета распахнулась. На пороге стоял возбужденный Денис. Он был бледен, губы заметно подрагивали.

— Владимир Иванович! — звонко сказал, почти выкрикнул стажер. — Я не согласен с вашим решением о передаче дела Курбатову! И я напишу возражение прокурору области!

Наступила немая сцена. Диктофон в кармане у Дениса крутился вхолостую.

— Это ваше право, — несколько растерянно сказал наконец Степанцов. — Но в моей практике таких случаев не было. И вы понимаете, насколько это осложнит наши взаимоотношения?

— Я прекрасно все понимаю! — почти выкрикнул Денис. — Причем гораздо больше, чем вы думаете!

Круто развернувшись на каблуках, он выскочил в приемную, с силой захлопнув за собой дверь. Таня Лопатко, чуть помешкав, выбежала следом и прошла в кабинет Петровского. Тот стоял у окна и нервно курил. Таня подошла вплотную, обняла его за плечи, прижалась телом к спине.

— Не надо так волноваться! — увещевающе прошептала она и потянулась губами к шее Дениса.

В это время под пиджаком у него что-то щелкнуло. Кончилась кассета, и пружина вернула клавишу записи на место.

— Что это? — узкая ладонь скользнула Денису за полу пиджака и нащупала теплый корпус диктофона.

— Что это?! — повторила Таня Лопатко с совершенно другой интонацией.

— Это все ерунда, — увещевающе говорил Курбатов, похлопывая стажера по плечу. — Значимые вещи те, которые затрагивают человека лично. А служебные проблемы нельзя принимать близко к сердцу, иначе никаких нервов не хватит! Какая разница, кто будет расследовать это говенное дело — ты или я? Хочешь, я буду держать тебя в курсе всего? Хотя это и не поощряется — я пойду на нарушение, если для тебя это важно! Но зачем становиться в позу, писать рапорта, ссориться с прокурором?

Это все равно что ссать против ветра! Думаешь, кого поддержит Победенный — зеленого юнца или прокурора областного центра?

— Посмотрим, — упрямо ответил Денис. — Я ведь зеленый юнец и не знаю ваших подковерных правил. Потому действую, как положено.

Важняк сам зашел к нему в кабинет, сам начал разговор. Вряд ли это вызвано дружескими побуждениями. Ни Денис, ни тем более Холмс не были так наивны.

— Из-за чего ты прешь на рожон? Ну ладно, если бы речь шла об убийцах твоего отца — тут тебя любой поймет. Да ты знаешь, что я первый тебя понял: Кружилина раскололи на два разбоя, плюс наркотики… Лет семь он огребет. На второго тоже малява в зону пошла…

Курбатов сделал паузу. Денис почувствовал укол совести. Александр Петрович действительно снял с него многолетний груз. Причем самому Денису не пришлось шевельнуть даже пальцем. Как ни крути, а он у важняка в долгу. Но тогда почему он просит возвращать личный долг служебными интересами? Ведь это противоречит тому, что он сам только что говорил!

— Просто мне тебя жалко, — ответил Курбатов на незаданный вопрос, и стажер подивился остроте его интуиции. — Полаешься с Хулио — он начнет тебя на каждом шагу тыкать мордой в грязь. Да и обстановка в коллективе испортится: все друг на друга станут с подозрением смотреть да подозревать черт-те в чем!

«А то сейчас не так», — подумал Денис. Рапорт он уже написал. Даже два — прокурору области Победенному и майору Агееву. Обратного хода у него не было. Но и выглядеть неблагодарной свиньей перед Курбатовым ему не хотелось.

— Из-за чего тут копья ломать? — примиряюще продолжал Курбатов. — Ничего личного тут нет, ничего затрагивающего тебя за живое — тоже… Чего ты вызверился на Степанцова?

— Чего?! — вскипел Денис. — Да того, что поводом для окончания следствия все чаще становятся смерти обвиняемых! Димирчян покончил с собой — как будто так и надо: прекращай дело без всяких проверок, и так все ясно! Есипенко убили накануне ареста — тоже будто так и надо! Кому надо? Мне это не надо, наоборот — очень не нравится! Я ведь следователь, а не пособник бандитов!

Глаза Курбатова сузились и пожелтели еще больше. Денис понял, что вгорячах сболтнул лишнее. «Избегай подчиняться первым душевным порывам, ибо они самые искренние», — вспомнил он изощренную древнюю мудрость. Да и Мамонт учил: ты выполняешь секретное поручение, твоя сила в скрытности, не выделяйся из окружающих, не вступай в открытую борьбу, не давай повода заподозрить тебя ни в чем…

— Ну и при чем здесь одно к другому? — спокойно спросил Курбатов.

Вот у кого надо учиться владеть собой. Ведь вполне мог ухватить за язык: «Кого это ты, сучонок, имеешь в виду? Кто тут пособник бандитов? Я? Степанцов? А ты весь такой чистенький и благородный?»

— Они часто вешаются, вскрываются, убивают друг друга, — рассудительно продолжал важняк. — Это же преступники… Наркоманы, психопаты… Нам что, плакать над каждым? Так слез не хватит! Я тебе про другое говорю: надо дорожить товариществом, командой. А если разругаться со всеми из-за пустяков — ничего хорошего не будет! С коллегами из-за обвиняемых может ссориться только законченный идиот!

В углах рта важняка выступила пена, и он аккуратно вытер ее выглаженным платком.

Это было единственное проявление владевших им чувств. Александр Петрович и так держался очень корректно, хотя и предупредил нахального юнца обо всем, что необходимо. И Петровский понял суть предупреждения. Если бы не секретное поручение, скорей всего он бы внял ему. Но Холмс не принадлежал сам себе и не мог позволить себе роскоши поступать так, как хочется.

— Я не хочу ни с кем ссориться, Александр Петрович, — сказал Денис. — Я признателен вам за то, что вы для меня сделали. Но я уже отправил рапорт.

— Что ж, — Курбатов развел руками и встал. — Тебе видней. Только помни: признательность проявляется не в словах, а в поступках.

Уже взявшись за ручку двери, он оглянулся.

— Кстати, в деле Кружилина очень мало доказательств. И большинство притянуто за уши.

— А при чем тут Кружилин? — напрягся Денис.

— К слову. Если все будут такими чистоплюями, то возиться с ним никто не станет.

Куда проще спустить дело на тормозах. И выпустить его на свободу.

Дверь за Курбатовым мягко закрылась.

Через день прокурор области признал доводы Петровского убедительными и отменил распоряжение Степанцова о передаче дела Курбатову. Больше того, Победенный позвонил Хулио и сказал:

— Твой Петровский — парень цепкий, принципиальный. Ты его поддерживай, нам такие нужны!

— Я поддерживаю, — промямлил Степанцов.

— И хватит его в стажерах мариновать. Времени прошло достаточно, он себя проявил хорошо, готовь на него представление.

— Есть, — с кислой гримасой ответил прокурор города. Гримасу по телефону рассмотреть, конечно, нельзя.

Потом Степанцов вызвал Курбатова и пересказал ему содержание разговора с Победенным.

— Значит, мальчик не так прост, как кажется, — Курбатов озабоченно поскреб в затылке. — Откуда же у него «рука»? Совершенно непонятно!

— Вот и разберись, — сказал Степанцов. — Ты же любишь все знать!

Они многозначительно переглянулись.

Виталию Старыгину летом исполнилось двадцать три, и он совсем не был похож на своего покойного брата-шоферюгу. Лицо узкое, вытянутое, спокойные выразительные глаза. Виталий учится на четвертом курсе искусствоведческого факультета Российского Гуманитарного университета — единственного частного вуза в Тиходонске, где профессорский оклад колеблется в пределах семисот долларов, а семестр обучения стоит полторы тысячи.

— Наверное, никто больше не придет, — сказал он ломким баском, оглянувшись еще раз через плечо. — Без четверти три. Может, вы меня тоже отпустите?

— Нет, не отпущу, — сказал Денис. — Идем.

Кроме Виталия, он вызвонил накануне еще двоих: отца и сестру Берсенева. Те довольно сдержанно пообещали ему, что придут сегодня ровно в два к зданию прокуратуры. И вот — не пришли. Виталий, напротив, явился минута в минуту, в балахонистом пальто из шотландки, джинсах и огромных тяжелых башмаках. Студент, одним словом.

Они еще постояли около «уазика», ожидая, когда вернется шофер, который зашел попить кофе к Снетко. Шофер вернулся с лицом голодного Дракулы; он был очень недоволен начальством, которое заставляет подчиненных выходить по субботам, — и собой, который этому начальству легкомысленно потакает.

— В душе вы, видно, иудей, — неожиданно сказал Виталий шоферу.

Тот обернулся к нему, белый, как стена.

— Че сказал?..

— И начальник вам нужен тоже — иудейский, — добавил вежливо Виталий. — Чтобы по субботам шабаш, на праздники — маца, и семисвечник чтобы в офисе горел день и ночь.

— Денис, кто этот павлин, мать его? — хрипло произнес шофер, забираясь на свое сиденье.

— Ладно, поехали, — сказал Денис.

Поехали. Шофер дергал рычаг переключения передач, будто хотел выдрать его с мясом. Виталий как ни в чем не бывало достал из внутреннего кармана томик испанской переводной поэзии, стал читать, близоруко водя носом по строчкам.

— Извини, — сказал Денис. — Как ты думаешь — почему остальные не пришли?

Старыгин-младший еще немного «понюхал» страницу, потом заложил ее спичкой.

Поднял голову, сказал:

— Не знаю.

Снова открыл книгу и продолжил чтение.

— Ну вот твои родители, — не отставал Денис, — они ведь тоже не пришли, хоть и знали, что от них кое-что зависит. Это что: брезгливость, нежелание тревожить старые раны?..

— Страх, — сказал Виталий. — Отец боится, что, когда увидит берлогу этого убийцы, он потом подожжет весь дом. Сколько там этажей — пять? девять? Все равно не удержится, придет как-нибудь под вечер, подожжет.

— Но ведь Есипенко мертв.

— Отцу плевать. Жора всю семью кормил.

— А ты…

— Я учился. Брат сказал, чтобы я учился. Большие деньги зарабатывал, хватало и на учебу мою, и на дом. На все хватало.

Шофер резко, с нервами, притормозил перед светофором, Денис ткнулся лбом в спинку переднего сиденья.

— А евреев почему не любишь? — спросил он Виталия.

Тот опять читал, прислонившись плечом к окошку.

— Долго рассказывать.

На квартире Есипенко их ждали Паршнов с понятыми — тихими пожилыми супругами, принаряженными, словно на праздник. Работы для Дениса было немного, поскольку Дрын обходился минимумом обстановки: четыре стула, диван-кровать, подсервантная тумба, уставленная посудой, платяной шкаф, холодильник, — и огромный, в полстены телевизор «Филлипс» с высокими колонками.

— Посмотри, нет ли тут знакомых вещей, — Денис распахнул дверцы шкафа.

Виталий подошел, заглянул, засунул в ворох вещей обе руки и принялся сноровисто их перебирать.

— Вот, кажется, Жорина… Он ее как раз перед последним рейсом купил.

Виталий вытащил короткую кожаную куртку апельсинового цвета, почти новую.

— Да, точно, вот тут пятнышко…

В тумбе валялись несколько книг и видеокассеты, там же находилась картонная коробка, в ней пар пять наручных часов — с ремешками и без ремешков, все недорогие массивные в хромированных и обтянутых резиной корпусах, с пестрыми циферблатами…

Денис поставил коробку на стол.

— А здесь нет ничего знакомого?

Помрачневший после первой находки Виталий поворошил тонкой рукой хромированно-резиновый клубок, взял один корпус, повертел и бросил, потом — другой.

— Да, вот они, — сказал он, подходя к Денису и передавая ему часы. — Тут даже надпись выгравирована: «Жорка, не спи, держи баранку. Капитан Вайт. 14.06.93».

Это я ему подарил, когда первый курс закончил.

Денис взял часы, недоверчиво посмотрел на надпись.

— Капитан Вайт?

— Ви-Ай-Ти — от слова «Виталий», — сказал Старыгинмладший.

— Сейчас ты весь такой ортодоксальный, не похоже это на тебя. Ви-Ай-Ти…

— Это было три года назад.

Спокойные выразительные глаза.

— Хорошо, — кивнул Денис. — Тогда составим протокол, и-по домам.

К пяти часам с делами было покончено, квартира опечатана, протокол — подписан.

— Извини, конечно, — сказал Денис Старыгину-младшему, когда они вышли на улицу, на скользкий от листьев асфальт. — Но вот ты говоришь: Жора зарабатывал большие деньги, всю семью кормил, тебя на ноги ставил. А как ему удавалось зарабатывать столько?

Виталий достал из кармана платок, деликатно промокнул им ноздри. И сказал вдруг как ни в чем не бывало:

— Он наркотики возил — героин и коку. Для протокола я это не повторю, а вы никогда не сможете доказать, что я что-то знаю и скрываю.

Денис закурил, совсем забыв про любимый мундштук. Виталий отвернулся от летящего в его сторону дыма.

— Жора в «Пирожок» пошел работать, когда у отца инфаркт случился, а меня с филфака поперли. Он иногда по две тысячи баксов в месяц приносил. Матери цветы покупал, когда шел с работы.

— Так, значит, именно в «Пирожке» он занялся наркотиками?

— Да.

— И там до сих пор…

— Не знаю. И не спрашивайте лучше. Ненавижу евреев и наркоманов… Никого так не ненавидел. Только говорить все равно ничего не буду.

— Твой брат зашибал деньги на этих самых наркоманах.

— Да! А я на эти деньги учился! Кватроченто, Козимо Медичи, Брунеллески"

Мазаччо, Альберта и Гиберти!.. Через год с университетской коркой я смогу свалить отсюда в Москву или даже в Милан, найти приличную работу, купить дом и оригинал Климта на стену б гостиной — именно этого Жорка и добивался! Он знал, что сам никогда не выйдет в люди, так и будет крутить свою баранку, пока не свихнется, а я — я умный, я выйду! Вам понятно?..

— Понял, не переживай.

Глаза Виталия превратились в щелки-доты. Лицо напряглось, разбухло, огрубело.

Сейчас Денис видел перед собой единокровную копию Жорика Старыгина, шоферюги.

— А на какие деньги ты собираешься учиться последние три семестра?

— Осталось еще кое-что, — Виталий сунул руки в карманы пальто, подвигал бровями, словно пытаясь вернуть на место свое прежнее лицо. — Родители сказали, чтоб доучивался… Там как раз хватит, копейка в копейку. Жорка будто знал, что так оно все и выйдет.

— Ты, наверное, в семье любимчик, — предположил Денис.

— Не грузите, пожалуйста, — поморщился Виталий.

— Жору из-за тебя убили, а ты не хочешь помочь мне поймать тех, остальных.

— Это твоя… ваша работа, зачем я стану помогать? Брату от этого ни жарко ни холодно.

— У тебя другое призвание, конечно.

— Вот только не надо, ладно? Если бы вы там поменьше кофе пили, давно бы уже поймали всех, кого нужно. В городе поставщики наркотиков друг другу на головы лезут, рвут клиентов, налаживают сбыт на чужой территории. Жора наверняка тоже перешел кому-то дорогу. Этот… Есипенко — где он работал? Вот там и копайте, прямо на рабочем месте. Там наверняка тоже наркотики, оружие. Все что надо.

Денис бросил окурок под ноги, наступил. Странная штука: ведь сколько героина и прочей" дряни продается для того, чтобы кто-то мог стать ученым, кто-то — артистом или врачом, возможно, даже наркологом, кто-то — просто нормальным человеком. И — становятся, в самом деле?.. Денис не знал этого наверняка.

— Ты знаешь, что я могу добиться конфискации имущества, приобретенного незаконным путем? И плакали тогда твоя учеба, Милан и Климт на стене гостиной.

Он знал, что говорит полную ерунду, но хотелось хоть чем-то досадить этому взращенному на грязные бабки недорослю.

Но тот только презрительно рассмеялся.

— У родственников убитого? Конфискуйте… Если это правильно по вашему закону.

Только лучше бы убийц нашли. И этих, с наркотой. Да у них бы все поконфисковывали…

Смех прервался.

— Я вас всех ненавижу! И вообще все люди, нормальные люди, вас ненавидят!

Он повернулся и ушел, а Денис остался, неловко топчась на месте. Он чувствовал себя оплеванным.

Позвонив в городской ОБЭП, Денис задал интересующие вопросы, и опер, курирующий общепит, ответил без промедления.

— «Пирожок»? Была такая фирма… Хотели раскинуть сеть недорогих закусочных: бульон, беляши, яйца… Потом там какие-то неприятности начались, водителей у них убили, замдиректора с деньгами убежал. Короче, закрылись. А в связи с чем вопрос?

— Да так. Свидетель про них сказал, хотел уточнить…

— А-а-а… Ну ладно. Во всяком случае, у нас к ним вопросов не было.

"Удивительное дело, — подумал Денис. — Торгуют наркотой почти в открытую, знает об этом куча народа — и никто им вопросов не задает! Нет, видите ли, вопросов!

Нужен секретный агент в прокуратуре, чтобы вопросы появились! Только задавать их уже некому: конкуренты постарались, а методы у них очень эффективные…"

Он зашел к прокурору, коротко доложил суть дела, попросил установить наружное наблюдение за «Визирем». Диктофона при нем на этот раз не было.

Степанцов слушал молча, уперевшись взглядом в разложенные перед ним бумаги.

После бунта на корабле он держался с молодым следователем сухо и подчеркнуто официально.

— А чего за ними наблюдать? — вяло поинтересовался он. — Надо не фантазировать, а расследовать: допрашивать свидетелей, предъявлять обвинения, проводить обыски, выемки, очные ставки. И направлять дела в суд. Или приостанавливать их, как того требует закон. А если детективов насмотреться, так можно десять лет наблюдать да фотографировать. Только это не дело следователя…

Тем не менее прокурор тут же позвонил Суровцу и поручил организовать наблюдение за рейсами фургонов, принадлежащих «Визирю» и «Пирожку».

— «Пирожок» ликвидирован, Владимир Иванович, — ненавязчиво подсказал Денис.

Степанцов пошевелил челюстью, выразительно взглянул на следователя, сказал в трубку:

— Разберись, что там с этим «Пирожком», может, его уже съели… Тогда основное внимание — «Визирю».

Потом положил трубку, снова уткнулся в бумаги, буркнул:

— Глупости все это. Просто не хочу, чтобы ты снова начал жаловаться.

— Я не такой уж жалобщик… — несколько обиженно попытался оправдаться Денис. Но прокурор не собирался выяснять отношений.

— Значит, так, — Степанцов поднял голову и впервые взглянул следователю прямо в глаза. — Недели две за тебя поработает милиция: прощупает «Визирь», попробует узнать, не всплыли ли где бывшие владельцы «Пирожка»… Машина запущена и некоторое время будет крутиться в стационарном режиме. А ты тем временем подтянешь остальные свои дела. Сопротивление участковым, взятка Федосова и избиения в вытрезвителе надо направить в суд до конца месяца.

— Там еще сроков навалом, Владимир Иванович…

— Неужели? — Степанцов иронично поднял брови. — Так надо ждать, пока они пройдут?

— Я понимаю, что при желании вы всегда можете найти для меня горячую работу наподобие дела Пешнера. Только уговорить меня будет сложнее, чем Таню Лопатко. Я переверну этот блядский «Визирь» вверх тормашками, я передергаю за яйца всех, кто работал с Дрыном. И я установлю, кто крутит там шарманку!

Это была дерзость. Брови так и остались реять над удивленно вытянутым лицом.

Прокурор с напряженным любопытством разглядывал не по годам дерзкого подчиненного.

— Я никого не уговаривал, — сказал он. — И тебя, Денис Александрович, уговаривать не буду. И не изображай из себя крутого Уокера. Здесь не детский сад.

— Это я тоже понимаю.

— Вряд ли. Но скоро поймешь.

В последних словах прокурора прозвучала скрытая угроза.

В этот же день Холмс изложил в докладной Агееву все факты, говорящие о том, что Степанцов тормозит следствие. И приложил две диктофонные кассеты.

Майор внимательно прочел, подбросил на ладони кассеты.

— Самодеятельность? На что писал?

— Обычный рекордер…

— Самодеятельность… Он шумит и качество записи… А главное — щелкает в конце.

Зачем занимаешься глупостями? Тебя хоть никто не засек?

Холмс помедлил.

— Никто.

— Твое счастье. Бывали случаи, когда после таких проколов людей сжигали заживо.

— В прокуратуре нет подходящей печи. Да и жечь некому…

— Думаешь?

Агеев надел узкие, без оправы очки, заглянул в какие-то бумаги.

— Наблюдение и прослушка показали, что твой шеф регулярно перезванивается и встречается с Байдаком. Знаешь, кто это?

Холмс покачал головой.

— Начальник городского квартирного бюро. Владелец фирмы «Елочка» — торговля недвижимостью. Соучредитель концерна «Застройка» — строительство коттеджных поселков в престижных районах города. Сейчас осваивает Лысую гору.

— Ну и что?

— Кандидат в Законодательное собрание области. Друг многих городских и областных руководителей, — монотонно-продолжал перечислять Агеев. — Друг Хоя…

— Кого?! — вскинулся Денис. — Хоя я знаю…

И вновь майор не обратил на него никакого внимания.

— Точнее, хозяин Хоя. Когда отселяемые из центра жильцы перспективных домов начинают артачиться, приходят люди Хоя, пугают строптивцев, гадят в подъезде, поджигают двери, разбрасывают везде тухлятину. И проблемы «Елочки» или «Застройки» благополучно разрешаются. Кстати, известный тебе Есипенко не раз занимался такими делами.

— Вот оно что… — протянул Денис.

— В Законодательное собрание выдвигались еще четыре кандидата. Со всеми беседовали ребята в грязных, испачканных кровью комбинезонах. И сценарий примерно один: тухлятина в окно, надписи на дверях, особо упорному набили морду.

Бил, кстати, известный тебе Есипенко.

Теперь Агеев замолчал, прожег Холмса взглядом до самого затылка, тихо спросил:

— Думаешь, не найдется, кому тебя спалить живьем? Еще как найдется. В прошлом году одного так и спалили.

— Как же так? — растерянно пробормотал Денис. — Если вы все знаете, почему не арестуете гадов?

— Потому…

После непривычно длинного и эмоционального монолога Агеев обмяк и пришел в свое обычное расслабленноунылое состояние.

— Потому что оперативную информацию к делу не пришьешь. Если сможешь раскрутить колесо — действуй. Кое-какие факты я подброшу. А ты развороши муравейник, и мы посмотрим, что они станут делать.

Майор привычно черкал капиллярной ручкой в видавшем виды блокноте. И рисуемый мир втягивал его в себя, забирая из мира реального.

— Эти, кандидаты… Они дадут показания?

— Последний, кому нос своротили — точно даст. Остальные — не знаю. Попробуй. Вот здесь список на всех — и жильцов, и кандидатов. Фамилии, адреса. Работай!

— А если меня грохнут? — вроде в шутку спросил Денис, хотя впервые за все время секретной работы эта мысль пришла ему в голову на полном серьезе.

— Ничего не бойся, посылай всех на хер. Ты за каменной стеной. Посмотрим, что Степанцов твой выкинет…

— Он меня выкинет в первую очередь, — сказал Денис.

— Никогда, — сказал Агеев с широкой улыбкой. — НИКОГДА. Я тебе ручаюсь.

И уточнил:

— Управление ручается.

Он снял очки и положил поверх блокнота с традиционным сюжетом. Тиходонские грации майора Агеева, осенний альбом девяносто седьмого года. Откровенная и безыскусная порнуха. Никаких тебе тонконогих девочек, никаких нимфоманок со стрижкой «каре». Просто — бабища со смазанным лицом, с толстыми расставленными в стороны ногами, где жир свисает наподобие складок присобранных штор. Линза очков пытается раздвинуть шторы, но тщетно: между ними — черным-черно. Стареет майор Агеев.

Через дорогу от главного офиса «Визиря» стояла патрульная машина с красно-синими «маяками» на крыше. Денис посмотрел на нее издали, покачал головой, вспомнил одно из любимых выражений Кравченко-Снетко. Затем подошел, постучал в стекло.

Стекло опустилось; внутри сидел Паршнов с книжкой Пикуля на коленях.

— Здравь жлаю, товарищ прокурор, — ласково сказал Паршнов, отщелкивая дверцу. — Welcome в хату. Кофе хочешь?

— Хочу.

Денис сел в машину. Лейтенант перегнулся, достал с заднего сиденья огромный пестрый термос, открутил крышку.

— Запах, а?..

— Ты мне объясни лучше, Паршнов, почему патрульную машину сюда поставил? — Денис осторожно перехватил из рук лейтенанта горячий пластиковый стакан, отхлебнул.

— То есть как это зачем? — не понял Паршнов. — Это ж твоя идея, Петровский. Или ты думаешь, я по своей воле сижу здесь, повышаю свой культурный уровень?

— Я думаю, что для наблюдения вы могли выбрать машину попроще, без огней и надписей на боку, — сказал Денис.

— А-а, это… — протянул лейтенант. — Ну так это вопрос к Суровцу. У него других не было.

— А почему прямо напротив офиса?

— Ну что ты ко мне пристал, Петровский? — Паршнов вздохнул. — Мне сказали: стань здесь. Я стал и стою. Как вкопанный. Ну?.. Кто-то, наверное, гоняется за фургонами по городу, кто-то в кустах сидит, на камеру пишет — а мое место здесь.

Кофе никак не желал остывать, пластиковый стаканчик нагрелся и обжигал пальцы.

Денис поставил его на приборную доску. Он сильно сомневался, чтобы кто-то гонял за кем-то по городу. В лучшем случае можно было представить себе еще парочку милицейских машин, украшенных красно-синими спецсигналами, застывших где-то напротив «визиревских» гаражей. И оперов — скучающих, поругивающих его.

Петровского, и всю городскую прокуратуру заодно.

— Книга хоть интересная? — спросил Денис.

— Драк маловато, — пожал плечами Паршнов. — И не трахается никто… Да ты пей кофе, Петровский. Остынет.

В этот день 000 «Визирь» недосчиталось еще одного своего сотрудника. Куда-то запропал шофер Гоша, он же Парамоненко Григорий Васильевич, пышноусый ебарь, друг и утешитель всех буфетчиц города Тиходонска. На вечер седьмого числа у него была назначена встреча с некой Екатериной Пигиной, раздатчицей кафе «Дорожное»;

Гоша не пришел. Рано утром восьмого к Гоше в квартиру стучался сосед — одолжить пару тысяч до получки; никто не открыл.

В конце концов Гоша не явился на работу, хотя в этот день на «точках» проходила генеральная уборка и ему предстояло вывезти всю стеклянную тару и прочий хлам из подсобок. Уборка сорвалась, Гошу ждал серьезный нагоняй от Вал Валыча — но Гоша не явился и на следующий день, и через неделю, и через месяц. В металлическом шкафчике, где переодевался Гоша, под замком остались его рабочие куртка и брюки, схватившиеся буквой L носки, мелкая расческа с несколькими застрявшими в ней волосками.

Когда наняли нового шофера, замок на шкафчике спилили, вещи выбросили. В кармане рабочей куртки нашли пятнадцать долларов и полпачки «Голден Америкен». Гоша так и не вернулся за ними.