В конце сентября, когда Риббентроп опять появился в Москве, Хозяин просил уже всю Прибалтику, включая Литву, которая прежде входила в сферу интересов рейха. Попросил он (и получил) и польские нефтеносные районы – Борислав и Дрогобыч, столь нужные бедной нефтью Германии. В обмен он пообещал продавать ей нефть. Гитлеру пришлось согласиться – так он страшился ухода Сталина в англо-французскую коалицию. И опять был банкет в Кремле, и опять рейхсминистру пришлось выдержать бесконечные тосты – и за дружбу между народами, и за мир во всем мире. Хозяин сохранял чувство юмора.

«В России все секрет и ничего не тайна...» Было много слухов о тайной встрече Сталина и Гитлера, которая состоялась где-то на территории, отнятой у поверженной Польши.

В 1972 году во Львове старый железнодорожник рассказал мне о поезде, который прибыл в город в октябре 1939 года, об охране, никого не пропускавшей на привокзальную площадь, об остановленном движении поездов. Он даже помнил число – 16 октября... Я с изумлением вспомнил об этой дате, когда увидел в «Комсомольской правде» фотокопию сенсационного документа, найденного в Национальном архиве США.

«19 июля 1940 года. Лично и конфиденциально уважаемому Адольфу Берлу-младшему, помощнику Государственного секретаря... По только что поступившим данным из конфиденциального источника информации, после немецкого и русского вторжения в Польшу и ее раздела Гитлер и Сталин тайно встретились во Львове 17 октября 1939 года. На этих тайных переговорах Гитлер и Сталин подписали военное соглашение взамен исчерпавшего себя пакта... Искренне ваш Дж. Эдгар Гувер».

Документ был подписан знаменитым многолетним шефом ФБР.

На документе видны пометы о рассекречивании в декабре 1979 года. Даже поверив в его подлинность, я, естественно, продолжал сомневаться в истинности информации. В конце концов, сообщение, посланное Гуверу, могло оказаться ложным. Но публикация все-таки заставила меня перечитать рассказ железнодорожника, записанный в моем дневнике, – и там тоже был октябрь!

Я понимал, что вряд ли удастся это проверить – несомненно, все документы, все следы этой встречи должны быть заботливо уничтожены Сталиным. И я решил обратиться к неожиданному источнику – Журналу регистрации посетителей Сталина, его страницам за октябрь 1939 года...

Нет, 16 октября Сталин был в своем кабинете в Москве. И 17 октября у него – длинный список посетителей. Я уже хотел оставить свое занятие, но все-таки взглянул на 18 октября... В этот день приема не было! Сталин в Кремле не появился! И это не был выходной, обычный рабочий день – четверг.

Итак, 18 октября его нет в Кремле! Отсутствует он и весь день 19 октября и только поздним вечером в 20 часов 25 минут возвращается в свой кабинет и начинает принимать посетителей.

Я знал стиль его неутомимой, запойной работы. Он был типичным работоголиком, и это отсутствие посредине рабочей недели (суббота тоже была тогда рабочим днем) могло произойти только в двух случаях: или он был очень болен, или... отсутствовал в Москве.

Интересен и список его посетителей накануне этого загадочного отсутствия. Вместе с членами Политбюро приходят Ворошилов, Жуков, Кулик, Кузнецов, Исаков – все руководители армии и флота. Но дольше всех в его кабинете в тот день – нарком иностранных дел Молотов.

Нет, Хозяин не был болен. Скорее всего, во время его отсутствия состоялось что-то очень важное, ибо, согласно Журналу, 19 октября, когда он вновь появляется в Кремле, до полуночи идет совещание с глазу на глаз со вторым человеком в государстве – Молотовым. При этом во время их беседы в кабинет вызываются тот же Жуков и функционер номер три – Каганович...

Неужели действительно эта встреча была? Тайная встреча века! Как ее можно написать! Они сидели друг против друга – Вожди, земные боги, столь похожие и столь различные. Клялись в вечной дружбе, делили мир, и каждый думал, как он обманет другого...

Видимо, на встрече Хозяин еще раз понял, как нужен Гитлеру. И уже в конце 1939 года смело подготовил ему сюрприз – попытался завоевать Финляндию.

Гитлер и это съел. Сталин все понял правильно.

Еще до заключения пакта с Гитлером начался нажим СССР на Финляндию. В начале осени 1939 года К. Мерецков, тогдашний командующий войсками Ленинградского военного округа, был вызван Хозяином. «У него в кабинете я застал видного работника Коминтерна, известного деятеля мирового коммунистического движения Куусинена, – писал Мерецков. – Мне рассказали об опасении, которое возникло у нашего руководства в связи с антисоветской линией финляндского правительства... Финляндия легко может стать плацдармом антисоветских действий для каждой из двух главных империалистических группировок – немецкой и англо-французской... Имеются разные варианты наших ответных действий в случае удара Финляндии... В этой связи на меня возлагается обязанность подготовить план прикрытия границы от агрессии и план контрудара по вооруженным силам Финляндии».

Поразительная сцена! Никто из собеседников, естественно, всерьез не думает, что маленькая Финляндия нападет на огромную Империю. Никто всерьез не верит, что Гитлер, с которым тогда заканчивались успешные переговоры, или Англия и Франция, с которыми они в то время велись, начнут в Финляндии «антисоветские действия».

Собеседники отлично понимают: речь идет о подготовке к захвату Финляндии, а «известный деятель мирового коммунистического движения» финн Куусинен должен будет образовать марионеточное правительство... Но таков обязательный «глубокий язык». На нем «нападение» всегда будет называться «защитой» и «агрессия» – «обороной от агрессии».

Далее все было разыграно как по нотам. Финляндии был предложен невозможный территориальный обмен: Хозяин потребовал уступить районы Карелии, где проходила оборонительная линия Маннергейма, и районы, прилегающие к Ленинградской области. Переговоры, естественно, зашли в тупик, и вскоре советское правительство объявило: «26 ноября наши войска... были неожиданно обстреляны с финской стороны артиллерийским огнем... в результате чего убито четверо и ранено 10 человек».

Напрасно финны доказывали, что пушечные выстрелы были произведены с советской стороны, что убили собственных солдат... Война началась.

За агрессию против Финляндии СССР был исключен из Лиги Наций. Куусинен тотчас образовал правительство Финляндской Демократической Республики из жалких остатков финских коммунистов, не сгинувших в дни террора. Впрочем, сам «известный деятель коммунистического движения» не знал не только о судьбе своих товарищей, но и о собственной семье. Плохо он был информирован и о предполагавшемся будущем Финляндии.

Маршал Конев в своих воспоминаниях пишет, как в присутствии адмирала Исакова и Ворошилова, начиная финскую войну, Хозяин сказал: «Надо будет финнов переселить... Население Финляндии меньше населения одного Ленинграда, можно будет переселить...» Так что, возможно, бедному Куусинену предназначалось исчезнуть вместе с правительством и народом. Хозяин умел осуществлять грандиозные проекты. Если Бог поселил народ не там – он исправит Бога.

Но Бога он не исправил. Войну предполагалось выиграть молниеносно («Было велено вести боевые действия с учетом продолжительности войны 12 суток», – писал Мерецков). Но последовали сокрушительные поражения. Только ценой невероятного напряжения удалось остановить наступление финнов.

«200 тысяч лежат в снежных сугробах и смотрят невидящими глазами в наше хмурое небо, и в том нет нашей вины», – сказал финский президент Маннергейм... И еще – почти три сотни тысяч калек и пропавших без вести.

Маленькая Финляндия выстояла. Руководство Красной армии во главе с Ворошиловым доказало свою бездарность, что весьма успокоило Гитлера. Но ресурсы Финляндии были мизерны, и пришлось ей заключать мирный договор – с потерей территорий.

Хозяин сделал выводы: выгнал Ворошилова из наркомов. Назначенный на его место маршал Тимошенко сказал финскому военному атташе: «Русские многому научились в этой тяжелой войне».

Между тем весь 1940 год Гитлер пожинает успехи, превосходящие самые смелые мечты. Дания, Норвегия, Бельгия, Голландия, Люксембург и, наконец, Франция – стремительно пали... Мощные танковые атаки, десанты за линию фронта, парашютисты, приземлявшиеся в полях и на крышах домов и начинавшие тотчас бесстрашно действовать, беспощадные налеты авиации, обращавшие в руины города, – такова была эта война железного XX века.

После каждого нового акта агрессии Хозяин не забывает поздравить Гитлера. Но под аккомпанемент этих поздравлений начинает брать по векселю: одну за другой оккупирует республики Прибалтики, причем все это совершается, «чтобы положить конец интригам, посредством которых Англия и Франция пытаются сеять разлад между Германией и СССР в Прибалтийских государствах». Насмешник Хозяин оккупирует Прибалтику исключительно в интересах дружбы с Германией. Эстония, Латвия, Литва (естественно, «по просьбе своих народов») вновь возвращаются в Империю.

Он поспешил на Балканы и летом 1940 года предъявляет ультиматум Румынии – вернуть Бессарабию, захваченную ею в 1918 году. Мощная группировка советских войск сосредоточилась у границ Румынии. Нефть этой страны питала всю немецкую военную машину, и Гитлер, испуганный возможным военным конфликтом, вынужден нажать на румынское правительство. Румыния покорно соглашается отдать земли.

Захватывая больше, чем договаривались, Хозяин все время выказывает преданность Гитлеру. Летом 1940 года, когда новый английский посол в Москве заговорил с ним о союзе против Гитлера, он тотчас послал фюреру текст своего ответа: «Сталин... не обнаружил никакого желания у Германии поглотить европейские страны... Он не считает, что военные успехи Германии представляют какую-то опасность для Советского Союза».

Над кем он издевался – над англичанином? Над Гитлером? Над обоими?

На оккупированных территориях он беспощадно создает «морально-политическое единство общества». НКВД чистит присоединенные области от «чуждых элементов»... И шли эшелоны с новыми зеками: буржуазия, интеллигенция, богатые крестьяне, белоэмигранты, политические деятели – теперь они станут новыми тружениками в его ГУЛАГе. Их везли в товарных составах: нары в два этажа, в центре выводная труба для параши, в крохотные зарешеченные окошки плохо поступет воздух.

В одном из таких вагонов ехал в лагерь арестованный в Литве еврей. Его звали Менахем Бегин – будущий премьер государства Израиль...

Англия держалась, истекая кровью. Сменивший Чемберлена Черчилль был непреклонен: «Мы будем защищать наш остров, чего бы нам это ни стоило. Мы будем сражаться на побережье... мы будем сражаться на полях и улицах... мы никогда не сдадимся, даже если этот остров или большая его часть будут порабощены и начнут умирать от голода... Тогда наша империя будет сражаться за морями... пока по воле Божьей Новый свет не выступит для освобождения Старого света».

Гитлер назначил день форсирования Ла-Манша – высадки в Англии, но англичане бомбежками десантных судов сорвали операцию... А потом последовала неожиданность: в августе 1940 года английская авиация впервые бомбила Берлин. Немцы никак не думали, что это может случиться. Это был шок: война пришла в Германию.

Взбешенный Гитлер предпринял невиданную бомбардировку Лондона. Гигантский столб огня над городом, непрерывные ночные налеты – бомбовый террор. Но и это не сломило англичан. Более того, они постепенно начинают выигрывать войну в воздухе.

В это время оба Вождя заверяют друг друга в дружбе. Молотов отправлен в Берлин с 48-часовым визитом – обсуждать будущие сферы влияния. Переговоры велись в бомбоубежище под грохот очередного налета англичан.

– С Англией покончено, – решительно сказал Риббентроп.

– Тогда почему мы здесь сидим? – сухо спросил Молотов.

Да, Хозяин понимал – Гитлер явно не закончил с Англией.

Существует общепринятая версия: именно тогда коварный Гитлер окончательно решил напасть на своего ничего не подозревающего союзника. Именно в то время безумный фюрер готовит план «Барбаросса» – план нападения на СССР.

В декабре 1940 года Гитлер его подписал – все было решено за полгода до объявления войны.

Полгода! И все это время и Черчилль, и оставшиеся в Германии добровольные шпионы, работавшие на Коминтерн, сообщали Хозяину: Гитлер решил напасть. О том же сообщал ему и Рихард Зорге – тайный член немецкой компартии, внук сподвижника Маркса. Зорге работал в Японии под видом нацистского журналиста и регулярно поставлял в Москву разведывательную информацию. Именно ему удалось сообщить точную дату немецкого нападения.

Но Сталин не поверил – ни Зорге, никому. И оно состоялось – внезапное нападение, совершенно неожиданное! Его первая шахматная партия на внешнеполитической арене закончилась крахом. Такова общепринятая версия.

Но эта версия вызывает изумление. Коварный Хозяин, восточный политик, первым правилом которого было не доверять никому, вся стратегия которого состояла в том, чтобы усыпить бдительность врага, вдруг оказался так доверчив к старому врагу и настолько был им усыплен, что не обращал ни малейшего внимания на постоянные предупреждения. Он абсолютно доверяет лгуну Гитлеру, который столько раз предавал, нарушал слово! Это возможно, если только речь идет о другом человеке, но не о нашем герое! У него не тот характер. И он доказал это всей своей жизнью. Тогда что же произошло?

Уже в марте 1941 года разведка представила ему фактически весь план «Барбаросса». Там значилось: начало войны намечено на период от 15 мая до 15 июня. Но прагматик Хозяин верил только в разум: Гитлер не может пуститься на такую авантюру, не может воевать одновременно с несколькими странами, чей потенциал в сумме несоизмеримо больше потенциала Германии.

Не мог он верить и постоянным предостережениям Черчилля, тем более что тот забавно ошибся в одном из своих предсказаний: предупредил Сталина о начале агрессии немцев в мае 1941 года, но именно тогда германские части вместо СССР напали... на английскую базу на острове Крит. Хозяин со своей тихой усмешкой мог спросить: почему британская разведка так печется об интересах Советского Союза, но не может помочь самой себе? И легко ответить: Англия исходит кровью в неравной борьбе, и Черчилль любой ценой хочет втолкнуть его в войну. Так что не мог он верить Черчиллю.

Не мог верить Хозяин и своему разведчику Зорге. Всех работавших с ним расстреляли, да и сам Зорге уклонялся от приезда в СССР... Как можно верить невозвращенцу?

И когда в начале 1941 года Гитлер начал войну на Балканах, Сталин имел право окончательно успокоиться. В апреле югославы капитулировали, и Гитлер двинулся в Грецию. Теперь Хозяину было ясно, куда метил фюрер: захватив Грецию, он получал возможность уничтожить англичан в Египте, взять Суэц. О том же, кстати, думал Черчилль, моливший Америку вступить в войну: «Я умоляю вас, мистер Президент, взвешенно оценить всю серьезность последствий краха на Ближнем Востоке... Этот удар должен стать концом Британской империи».

И было еще одно забавное доказательство невозможности скорого нападения Гитлера на Россию. В мае он был еще на Балканах. Значит, нападение могло случиться никак не ранее конца июня. Отсюда вывод: Гитлер должен подготовиться к русской зиме. Показателем намерений немецкой армии к нападению должны были стать... бараньи тулупы. Для армии их потребуются миллионы, и сталинская разведка тщательно следила... за баранами в Европе. Если Гитлер решился на нападение, он должен срочно позаботиться о тулупах, а это значит, что цены на баранье мясо должны резко пойти вниз, и вверх – на бараньи шкуры. Ничего подобного его разведка не доносила, так что по всему Хозяин имел право полагать: Черчилль решил втянуть в войну Америку мольбами, Россию – дезинформацией.

Итак, Сталин вполне логично заключил: Гитлер не может броситься на Россию. Но Гитлер все-таки бросился. Почему? Может быть, Хозяин не учел иррациональный момент, гитлеровскую экзальтацию? Нет, он замечательно чувствовал людей. Гитлер был истериком, который... играл в истерика, он поддавался наитию, но большей частью... играл в наитие. В узком кругу он часто издевался над тем, что исступленно проповедовал толпе. Решения Гитлера всегда смелы, но логичны. Фюрер – такой же актер, как... Хозяин, только с другим темпераментом. Он европейский актер – декадент с истеричной, многословной речью... Хозяин – восточный актер: он не говорит – он вещает. И удел жрецов – многие дни толковать немногие слова Богочеловека...

Но почему же Гитлер все-таки принял это самое нелогичное решение в самый ответственный миг своей жизни?

Чтобы понять это, нам придется забыть все общепринятые версии.

Офицер Главного разведывательного управления Владимир Резун решился остаться на Западе, чтобы опубликовать некое открытие, которое мучило его всю жизнь.

Все началось на занятиях в Академии. На лекциях по стратегии Резун услышал: если противник готовится к внезапному нападению, он должен прежде всего стянуть свои войска к границам и расположить аэродромы как можно ближе к линии фронта.

На лекции по военной истории Резун услышал о том, что Сталин, поверив Гитлеру, оказался совершенно не готов к войне. Он допустил серьезнейшие ошибки и, в частности, стянул к границе лучшие свои части и расположил свои аэродромы на самой границе с немцами. Резун начал изучать этот вопрос и с изумлением понял: оказывается, доверчивый Сталин после заключения пакта бешено наращивал темпы вооружений и накануне войны разворачивал все новые и новые дивизии у самой границы – по всем правилам стратегии внезапного нападения.

И Резун спросил себя: что же получается? Выходит, сам Сталин собирался напасть на Гитлера?

Да, заключив пакт с Гитлером, Сталин толкнул его на новые завоевания. И пока Германия упоенно воевала, уничтожая капиталистическую Европу, Хозяин готовил Большую войну с Гитлером. Победив в этой войне, он становился освободителем обескровленной Европы и ее повелителем. Сначала – «СССР всей Европы». А дальше – «только советская нация будет», как обещал поэт.

Что ж, Хозяин точно оценил важность появления Гитлера для победы Великой мечты.

Все это время шла идеологическая подготовка войны: газеты, радио, кинофильмы возвеличивают армию. Главная пьеса предвоенного театрального сезона в Москве – «Парень из нашего города» К. Симонова – о военных. И не зря Хозяин отправляет в военные училища обоих своих сыновей – профессия офицера становится самой престижной. Композиторы и поэты получают социальный заказ – и появляется множество песен о Большой войне и скорой победе, таких, как знаменитый «Марш танкистов»: «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин...»

«Правда» печатает выступление летчика Байдукова: «Какое счастье и радость будут выражать взоры тех, кто тут, в Кремлевском дворце, примет последнюю республику в братство народов всего мира! Я ясно представляю бомбардировщики, разрушающие заводы, железнодорожные узлы, склады и позиции противника... штурмовики, атакующие ливнем огня... десантные корабли, высаживающие дивизии...»

Сразу после заключения пакта о ненападении по личному указанию Сталина начинает разрабатываться... план мобилизационного развертывания Вооруженных Сил СССР. Главное сосредоточение усилий планируется – на Западном фронте. В Полевом уставе 1939 года написано: «Красная армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий».

Как пишет Я. Чадаев, тогдашний управляющий делами Совнаркома, в своих неопубликованных воспоминаниях (мы еще не раз к ним вернемся): именно в это время Хозяин поручает ему «подготовить справку о принятых в годы гражданской войны... решениях по оборонным и хозяйственным вопросам». И «постоянно тормошит»:

– Как идет сооружение нового бомбоубежища в Кремле?

– Работы ведутся круглосуточно, – отвечает Чадаев, – два месяца – и все будет готово.

– Примите меры к тому, чтобы закончить раньше...

Гитлер, конечно же, все это знал – разведка работала. Понимал он и то, зачем Сталин создал мощнейший военный кулак на границе с Румынией (Бессарабия была только поводом). Там, в Румынии, – тайное сердце Германии, там нефть.

Оба союзника-врага, разумеется, никогда не доверяли друг другу. Но оба знали точно: к нападению до конца не готовы ни тот, ни другой, и это успокаивало обоих.

Сталин показывает миролюбие – демонтирует линию укреплений. Но Гитлер знает: Красная армия стоит у его границ. В феврале 1941 года Хозяин разворачивает командные пункты, но зато в мае, задабривая Гитлера, закрывает в Москве посольства Бельгии, Норвегии, Греции и Югославии – государств, враждебных Германии.

5 мая, выступая на выпускном собрании Академии командиров Красной армии, Сталин прямо сказал: «Дело идет к войне, и противником будет Германия». Он заявил: «Произошла коренная перестройка армии и ее резкое увеличение», привел точную цифру – 300 дивизий – и сообщил: «Из них треть – механизированные».

Беда всех диктаторов – им говорят то, что они хотят услышать... Хозяин не знал, что из 300 дивизий четверть еще только формируется, что из его военных училищ, которые он лихорадочно открывал в те годы, выходят плохо обученные командиры.

После выступления, уже во время банкета, он пояснил: «Теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны, – теперь надо перейти от обороны к наступлению. Проводя оборону страны, мы обязаны действовать наступательным образом».

Вот что пишет об этой речи слышавший ее Чадаев: «Слова Сталина: „Дело идет к войне, и противником будет Германия“ были вычеркнуты. В „Правде“ был очень скупой отчет. Через корреспондента немецкого информационного бюро был направлен ложный текст, где Сталин делал упор на пакт о ненападении, подчеркивал, что мы не ожидаем агрессии от Германии...»

Тогда же ему докладывают проект создания Ставки Главного командования. Предполагалось в скором времени провести военные учения – «перевод страны под руководством Ставки на военное положение»... Еще в феврале состоялась партийная конференция, посвященная «оборонным вопросам». Сталин предложил «увеличить объем промышленности (военной. – Э. Р.) на 17-18 процентов».

Так он спешил с «обороной».

– Сталин не планировал нападение на Германию в 1941 году, – заявил автор книги о нем Дмитрий Волкогонов – генерал-лейтенант, историк, первый, кому разрешили работать во всех секретных архивах.

«Передо мной, – писал он, – несколько документов, адресованных Сталину и Молотову. Нарком обороны маршал С. Тимошенко, начальник Генштаба Г. Жуков докладывали „уточненный план развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на западе и на востоке“, подготовленный 11 марта 1941 года... В плане говорится, что сложившаяся политическая обстановка в Европе заставляет обратить исключительное внимание на оборону наших западных границ. Военачальники считают, что Германия может нанести главный удар на юго-востоке, имея целью прежде всего захватить Украину, а вспомогательные – на Двинск и Ригу. 14 мая Тимошенко и Жуков отправляют особой важности директивы командующим войсками Западного, Прибалтийского, Киевского военных округов. Нигде ни слова об ударе по германским войскам, все документы требуют предпринимать меры обороны».

Но старый работник Политуправления Волкогонов должен был знать цену идеологическим словам. «Оборона» – идеологическое слово. На «глубоком языке», как выяснилось уже в финскую войну, оно часто означает нападение.

Тот же Волкогонов впервые привел удивительный документ, подготовленный Жуковым в Генеральном штабе для Сталина 15 мая 1941 года: «Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар... Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск». Волкогонов указывает: «Жуков не расписался». И делает вывод: документ не был доложен Сталину.

Но ситуация оказалась иной.

Документ, о котором писал Волкогонов, сохранился полностью, находится в Историко-архивном и военно-мемориальном центре Генерального штаба и называется «Соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками».

Документ адресован Сталину.

На 15 страницах текста «Соображения» рассказывают о плане внезапного нападения на Германию.

«В настоящее время Германия... вместе с союзниками сможет выставить против СССР 240 дивизий». Предлагалось:

"Упредить противника в развертывании и атаковать... Стратегической целью действий войск поставить разгром главных сил немецкой армии... и выход к 30-му дню операции на фронт Остроленка – Оломоуц...

Для того, чтобы обеспечить выполнение изложенного выше замысла, необходимо:

1. Произвести скрытое отмобилизование войск под видом учебных сборов офицеров запаса.

2. Под видом выхода в лагеря произвести скрытое сосредоточение войск ближе к западной границе.

3. Скрытно сосредоточить авиацию на полевые аэродромы из отдаленных округов и теперь же начать развертывать авиационный тыл..."

Главный удар должен был нанести Юго-Западный фронт в направлении Краков – Катовицы. Целью этого наступления было отрезать Германию от ее южных союзников (Италии, Венгрии, Румынии).

«Соображения» снабжены подробными картами и схемами. Документ разработан и написан от руки черными чернилами генерал-майором Василевским, заместителем начальника Генерального штаба, поправки внесены первым заместителем генерал-лейтенантом Ватутиным. Оставлено место для подписей начальника Генштаба Жукова и наркома обороны Тимошенко.

Обе подписи действительно отсутствуют, но это совсем не значит, что документ не был доложен Сталину. Просто перед нами типичный рукописный черновик (подлинник, скорее всего, был уничтожен во время регулярных чисток архивов, ибо не должен был сохраниться документ, свидетельствующий о планах нападения СССР на Германию).

Нет, подобная кропотливая работа руководителей Генштаба не могла делаться без ведома Хозяина. Недаром, согласно Журналу регистрации посетителей Сталина, вся троица – Жуков, Тимошенко и Василевский – побывала в те майские дни не раз (12, 19 и 24 мая) в кабинете Сталина.

И не случайно тогда же (15 мая) в войска была направлена директива Политуправления, уже откровенно настраивавшая армию: "Многие политработники забыли известное положение Ленина: «Как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить весь капитализм, мы немедленно схватим его за шиворот». И далее: «Иногда дается такое толкование о войнах справедливых и несправедливых: если страна первой напала на другую и ведет наступательную войну, то эта война считается несправедливой. И наоборот: если страна подверглась нападению и только обороняется, то такая война якобы должна считаться справедливой. Из этого делается вывод, что якобы Красная армия будет вести оборонительную войну, забывая ту истину, что всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет справедливой».

Яснее не скажешь.

И Гитлер решился сделать ход первым. Зная о планах Сталина, он готовил план «Барбаросса». Зная, что Сталин не верит в немецкое нападение, он использовал его уверенность и решился на безумие. И, надеясь на слабость сталинской армии, подтвержденную в Финляндии, на ненависть народа к большевизму, на фактор внезапности, Гитлер делает этот шаг.

Он верит: это даст ему молниеносную победу, ибо только она может спасти его.

Хозяин по-прежнему не верит в безумный шаг Гитлера. Он уверен: у него есть время, и он спокойно готовит свой поворот – тот внезапный удар, о котором писали его военачальники в «Соображениях». Но по мере приближения рокового дня, несмотря на уверенность, он начал нервничать – слишком много сводок о передвижениях немцев у границы.

Он бросил пробный шар. 14 июня последовало заявление ТАСС о том, что «слухи, появившиеся в английской и не только в английской печати, о близости войны между СССР и Германией – это неуклюжая пропаганда враждебных СССР и Германии сил».

Он ждет. Но никакого ответного шага от Гитлера не последовало.

Из германского посольства уезжают сотрудники. Правда, лето, время отпусков – но отъезд носит слишком массовый характер. И опять, проигрывая ситуацию, Хозяин понимает: не может Гитлер сейчас начинать, не сумасшедший же он – грядущая зима, раздетая армия... Тогда что же? Пугает? Возможно, сам боится? Хочет добиться каких-то гарантий? Ну что ж, дадим гарантии, отодвинем дивизии. А потом опять придвинем... И вымуштрованная команда не смела говорить обратное: Молотов знал, когда следует спорить с Хозяином (точнее, когда тот хочет, чтобы с ним спорили). Нет, задача Молотова сейчас – как и посла в Германии Деканозова, как и прочих холуев – подтверждать мысли Вождя.

18 июня Сталину передали донесение агентов из Германии о дислокации немецких истребителей и назначении глав будущих оккупированных русских земель. Он поставил резолюцию: «Можете послать ваш источник на...»

Наконец нарком обороны не выдержал. Как пишет тот же Чадаев, Тимошенко сказал на очередном совещании: «Приготовления Германии явно свидетельствуют: война начнется в этом году и скоро». И получил жесткий ответ: «Не пугайте нас, гитлеровская Германия попросту пытается провоцировать»...

В те дни Хозяин, как всегда, занимался всем. В Узбекистане работала научная экспедиция. Знаменитый антрополог Михаил Герасимов, восстанавливавший по черепам лица людей, предложил открыть гробницу Тимура. Хозяин согласился – ему хотелось увидеть лицо великого завоевателя...

Тимур был похоронен в Самарканде – в мавзолее Гур-Эмир.

Еще в начале экспедиции Хозяину сообщили местное предание: нельзя нарушать покой бога войны, иначе жди беды – на третий день вернется Тимур с войною. Так говорили старики на базаре в Самарканде.

Но Сталин, видевший, как выбрасывали из гробниц мощи русских святых, взрывали церкви, убивали священников, должен был только улыбнуться. Он сам был восточным богом. Что ему кости Тимура!

В ночь на 20 июня 1941 года склеп мавзолея Гур-Эмир был озарен светом прожекторов. Кинохроника снимала вскрытие могилы. Гигантская мраморная плита в 240 пудов была сдвинута, в темноте саркофага стоял черный гроб, покрытый истлевшим золотым покрывалом. Тимур умер далеко от Самарканда, и к месту погребения его привезли в этом гробу. Старик, работавший в мавзолее, молил не открывать крышку гроба – над ним посмеялись. Из крышки выбили огромные гвозди... Герасимов торжественно достал череп Тимура и продемонстрировал перед камерой. Пленку отвезли в Москву.

Хозяин увидел: череп бога войны глядел на людей...

События развивались: 21 июня ему сообщили, что немецкий фельдфебель-перебежчик заявил: война начнется на рассвете 22 июня.

Неумолимо верящий в здравый смысл, он знает – это провокация. Но весь день из пограничных округов идут сведения о передвижениях немецких войск у границы.

Ночью он все-таки дает осторожную директиву: «В течение 22-23 июня возможно нападение немцев на фронтах. Нападение может начаться с провокационных действий, задача наших войск не поддаваться ни на какие провокации, но одновременно быть в полной боевой готовности, чтобы встретить внезапный удар немцев и их союзников. В течение ночи скрытно занять огневые точки укрепленных районов. Рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, тщательно ее замаскировать. ВВС привести в боевую готовность».

Глава военно-морского ведомства адмирал Кузнецов получил указание: связаться немедля с командующими флотов – объявить полную боевую готовность.

В 21 час 30 минут Молотов вызвал посла Шуленбурга и высказал обеспокоенность своего правительства: «В чем причина массового отъезда сотрудников посольства? В чем недовольство Германии, если оно есть? Почему нет ответа на миролюбивое заявление ТАСС?»

Шуленбург отвечал невразумительно, он был явно подавлен.

Молотов, конечно же, все понял. И думаю, испугался: не дай Бог, если выйдет, что он понял, когда Вождь не понял...

И Молотов предпочел не понять растерянность Шуленбурга.

Политбюро заседало весь день. В полночь после заседания черные машины повезли Хозяина и ближайших его соратников на Ближнюю дачу. Он старался отвлечься...

Молотов: «21 июня были на даче у Сталина часов до 12. Может быть, даже кино смотрели».

Но с весельем не выходило. И он предложил Молотову отправить шифрограмму послу в Берлине – пусть поставит перед Риббентропом те же вопросы, которые задавали Шуленбургу.

Молотов поехал в наркомат. В 00.40 (уже 22 июня) в Берлин пошла шифрограмма.

В 3.30 немецкие самолеты сбросили бомбы на Белоруссию. В 4.00 немцы уже бомбили Киев и Севастополь.

В это время Хозяин мирно спал на Ближней даче.

Из воспоминаний Г. Жукова: "Нарком велел мне звонить Сталину. Заспанный голос дежурного:

– Кто говорит?

– Начальник штаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.

– Что? Сейчас? Товарищ Сталин спит.

– Будите немедленно, немцы бомбят наши города".

Минуты через три Сталин подошел. Жуков доложил обстановку. В ответ – молчание.

– Вы меня поняли? – переспросил Жуков.

Снова молчание. И наконец:

– Где нарком? Приезжайте с ним в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы вызвал все Политбюро.

В ночь на 22 июня началась война.

Шел третий день после вскрытия гробницы Тимура.

Еще горели фонари, когда машина Хозяина въехала в Кремль. Немцы напали – в воскресенье, на умеющую отдыхать страну. Сколько хмельных голов отсыпалось после вчерашних веселий! Так что он, конечно же, со страхом ждал известий об уроне.

Он приехал в Кремль первым. И вскоре, разбуженные Поскребышевым, входили в его кабинет члены Политбюро.

Я просматриваю Журнал регистрации лиц, принятых Сталиным в тот страшный день, точнее, рассветное теплое утро. 22 июня – Молотов, потом Берия, Тимошенко, Мехлис, Жуков, Маленков, Микоян, Каганович...

Но среди пришедших в кабинет был человек, не указанный в Журнале, ибо он не был посетителем.

Я. Чадаев был управляющим делами Совнаркома. Хозяин поручил ему вести краткие записи всех заседаний Правительства и Политбюро, проходивших в его кабинете.

Как упомянет несколько раз Чадаев в своих воспоминаниях, он «был единственным, кому Сталин разрешил записывать». Поэтому его рукопись о драматическом начале войны, написанная уже после смерти Хозяина, представляет огромный интерес.

После кончины самого Чадаева рукопись оказалась в секретном фонде Архива Октябрьской революции. Там, уже в период перестройки, мне удалось прочесть эти неопубликованные воспоминания, названные автором «В грозное время».

В первые дни войны, согласно стойкой легенде, Сталин, потрясенный гитлеровским нападением, совершенно растерялся, впал в прострацию, а затем попросту уехал из Кремля на Ближнюю дачу, где продолжал пребывать в совершенном бездействии. Я знал его биографию (уроки, полученные в гражданской войне, когда большевики, потерявшие три четверти территории, смогли победить), и все это показалось мне очень странным.

Но, прочтя чадаевские воспоминания, я смог понять поведение Сталина...

Чадаев: "На рассвете у Сталина были собраны члены Политбюро плюс Тимошенко и Жуков. Докладывал Тимошенко: «Нападение немцев следует считать свершившимся фактом, противник разбомбил основные аэродромы, порты, крупные железнодорожные узлы связи...» Затем Сталин начал говорить, говорил медленно, подыскивая слова, иногда голос прерывала спазма. Когда он закончил, молчали все и молчал он. Наконец он подошел к Молотову: «Надо еще раз связаться с Берлином и позвонить в посольство».

Он еще цепляется за надежду: а может, все-таки провокация?

"Молотов из кабинета позвонил в наркомат иностранных дел, все ждали, он сказал кому-то, чуть заикаясь: «Пусть едет». И пояснил: «Шуленбург хочет меня видеть». Сталин сказал коротко: «Иди».

Первый заместитель начальника Генерального штаба Ватутин отлучился из кабинета на несколько минут, чтобы получить новые данные, вернулся и объявил: «Немецкие войска быстро движутся вглубь страны, не встречая сильного сопротивления».

Молотов ушел в свой кабинет в Кремле с видом на колокольню Ивана Великого. Туда и приехал к нему посол Шуленбург.

Чадаев: «После беседы с Шуленбургом Молотов вернулся в кабинет и сказал: „Германское правительство объявило нам войну“. Это вызвало замешательство среди членов Политбюро».

Да, они верили Хозяину и по-прежнему надеялись: это всего лишь провокация – проверка сил. Разговор с послом все утрясет.

"Сталин произнес спокойно: «Противник будет бит по всему фронту». И обратился к военачальникам: «Что вы предлагаете?»

Жуков: «Дать указания пограничным войскам ударить по всему фронту и задержать зарвавшегося противника».

Тимошенко: «Не задержать, а уничтожить».

Было решено: «Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили границу. До особого распоряжения границу не переходить. Авиации нанести бомбовый удар по войскам и по территории, занятой противником...»

В этот первый день войны все были настроены довольно оптимистически, верили, что это лишь кратковременная авантюра с близким провалом".

Думаю, Чадаев не прав: и Тимошенко, и члены Политбюро просто подыгрывали Хозяину, не смели сказать иное – ведь потом не простит, запомнит, разделается с ними. И Хозяин тоже играет в оптимизм, но он, конечно, уже понял – произошла катастрофа. У Гитлера все преимущества напавшего первым. Но каковы размеры катастрофы?

Чадаев: «Я мельком видел Сталина в коридоре... Вид у него был усталый, утомленный. Его рябое лицо осунулось. В первой половине дня Политбюро утвердило обращение к советскому народу. В 12 часов его зачитал Молотов».

Он выставил Молотова вперед: он подписывал пакт – пускай и расхлебывает. А пока они вместе составляют обращение к народу – два партийных журналиста, когда-то редактировавших «Правду».

Молотов: «Сталин не хотел выступать первым, хотел понять картину, тон и какой нужен подход».

В полдень страна услышала обращение правительства. Во многих городах его уже слушали под грохот рвавшихся бомб. Молотов был явно растерян – говорил трудно, чуть заикался и закончил свою речь написанными Сталиным словами: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами».

Всю войну, бессчетное количество раз будет повторяться, вводиться в сознание эта фраза. Сталин сделает ее заклинанием.

Чадаев: "В 2 часа меня вызвали в кабинет Молотова, туда пришел и Сталин. Он сказал: «Ну и волновался же ты, но речь прошла хорошо».

Молотов счастлив. Он знает Хозяина – сейчас тот будет искать виноватых. Но им будет явно не Молотов.

Однако страна ждет выступления всезнающего бога, а бог пока молчит, ждет – что будет на фронтах. И подыскивает первых виноватых.

Чадаев: "Вечером Сталин был настроен мрачно, говорил гневно: «Павлов (командующий Западным фронтом, принявшим на себя первый удар немцев. – Э. Р.) не имеет связи даже со штабами армий, говорит, опоздала директива... Почему опоздала? А если б мы вообще не успели дать директиву? Разве без директивы армия не должна находиться в полной боевой готовности, разве я должен приказывать своим часам, чтобы они шли?»

Первый виноватый был определен.

"Сталин продолжал: «Надо поручить эвакуировать население и предприятия на восток. Ничего не должно доставаться врагу».

За этой фразой – гибель от рук отступающей армии городов, сел, заводов, азиатская тактика выжженной земли. Тогда, в панике отступления, это было только пожеланием. В скором будущем – станет реальностью.

Безумный день продолжался. С фронта поступали все новые отчаянные сведения.

Чадаев: "Докладывал Тимошенко:

– Удар превзошел все ожидания. В первые часы войны вражеская авиация нанесла массированные удары по аэродромам и войскам.

– Стало быть, много советских самолетов уничтожено прямо на земле? – Сталин пришел в неописуемое негодование, прохаживался по кабинету. – Неужели до всех аэродромов добралась немецкая авиация?

– К сожалению, так.

– Сколько же уничтожено самолетов?

– По предварительным подсчетам, около 700".

«На самом деле, – пишет далее Чадаев, – в несколько раз больше... Наиболее тяжелые потери понес Западный фронт».

И опять – проклинался командующий Павлов.

«Это же чудовищное преступление, – сказал Сталин. – Надо головы поснимать с виновных». – И тут же поручил НКВД расследовать это дело".

Двенадцатичасовой рабочий день закончился в 17.00. Последним из кабинета вышел Берия – видимо, после обычных решений: виновных расстрелять. Но они уже лежали там – рядом с самолетами...

Ночью работа возобновилась. До половины четвертого он непрерывно принимает посетителей. В ту ночь была создана Ставка Главного командования, которую он задумал создать еще в мае, – высший орган управления Вооруженными Силами. Он назывался Ставкой и при свергнутом Николае II, и это было не случайно. Как не случайно Сталин вернет в армию ненавистные революционерам офицерские погоны. Интернационализм, мировая революция – все спрятано в стол. На свет появилась национальная идея Русского государства – идея Отечества...

Он решил осмотреться – и пока главой Ставки назначил Тимошенко.

Последние посетители покидают его кабинет в 6 утра. День мешается с утром.

Любимая маска спокойствия сброшена. Теперь он подлинный – никакой прострации, бессилия. Его постоянное состояние – ярость. Он ненавидит всех за свою вину.

Чадаев: "Хотя наши войска мужественно стремятся выполнить директивы о контрнаступлении, – докладывает Тимошенко, – однако ожидаемых результатов пока не достигли.

Сталин, выслушав Тимошенко, пришел в бешенство. Он винил во всем командование Западного фронта... Потом обрушился с упреками на Ватутина и Тимошенко.

Побледневшие Тимошенко и Ватутин, пряча обиду, попросили послать их на фронт.

– Фронт от вас никуда не уйдет. А кто в Генштабе расхлебывать будет сложившуюся ситуацию, кто будет исправлять положение?

Их просьба еще более распалила его негодование... Был вызван на заседание нарком танковой промышленности Малышев...

– Медленно поворачиваетесь, – прервал его доклад Сталин и начал задавать конкретные вопросы о том, как расширить военное производство и как наладить дело с броневым листом. Было решено образовать на Урале и в Сибири новую базу танкостроения".

Он, конечно, понимал: даже если немцы займут всю европейскую Россию, останутся бескрайние просторы Сибири, богатейший Урал. Можно воевать и там.

Чадаев: "В завершение по телефону он позвонил заместителю начальника Генштаба Василевскому: «Немедленно передайте командующим фронтами, что мы выражаем крайнее недовольство отступлением войск».

Но войска «самой наступающей из армий» оказались пока беспомощны. Армия стремительно отступала.

Чадаев: "Были приглашены ожидавшие в приемной секретарь МГК Г. Попов и секретари райкомов. Сталин провел трубкой по усам и сказал: «В ЦК поступают многочисленные просьбы от советских людей создать народное ополчение... Идя навстречу москвичам, мы создадим несколько добровольческих дивизий из ополченцев».

В его мозгу уже сформировалась кровавая мысль восточного полководца: приберечь резервы, сохранить свежие, формировавшиеся в те дни в Сибири новые дивизии. Там – страна охотников, там много молодежи. А пока затыкать дыры на фронте человеческим мясом народного ополчения – городской интеллигенцией, очкариками, с трудом умевшими стрелять, молодыми мальчиками из вузов – и потрепанными, истекающими кровью отходящими частями.

И начался патриотический призыв в ополчение. Запись была объявлена добровольной, но это был «глубокий язык»: отказавшихся записаться «обливали презрением и обещаниями расправиться».

И продолжались поиски виноватых.

"В кабинете Молотова он сказал Деканозову – бывшему послу в Германии: «Детеныш утки уже в яйце знает воду, а вы ведь тертый калач. В личных разговорах со мной вы утверждали, что раньше 1942 года не следует ожидать нападения... Как же вы... Словом, надежды на вас не оправдались!»

Обрушился он и на маршала Кулика, бездарного военного, который был взят им вместо репрессированных маршалов: «Надо дать по жопе этому бездельнику Кулику!» Так в лихорадочной деятельности идут дни. Ярость и обычная работа – без устали.

Но уже открылись подлинные размеры случившегося: военная катастрофа.

Чадаев: "Тимошенко докладывает, что ведется перегруппировка сил, чтобы сдержать противника.

– Значит, вы теперь уже не собираетесь, как вы собирались раньше, разгромить противника? – спрашивает Сталин.

– Да, с ходу это не удается сделать, но после подтягивания новых сил мы, безусловно, разгромим".

И все чаще Хозяин срывается: это теперь его обычное состояние.

«Сталин стоял у карты, его соратники смотрели укоризненно в его спину. Они не успевали сделать одно, как он поручал другое».

Он решил: пора прекращать игру. Пора начинать осторожно говорить правду, пока народ еще не смеет сказать ее сам.

«Мы утешали себя надеждой, что враг вот-вот будет остановлен и разбит, а он продолжает лезть вперед...» – Сталин умолк, он выглядел бледным и расстроенным".

Чадаев: «24 июня в 3 часа ночи была объявлена воздушная тревога. Командующий зоной ПВО сообщил, что на Москву идет группа самолетов, заревели сирены, население укрылось в бомбоубежищах, зенитная артиллерия открыла огонь...»

И сбитые самолеты, чертя горящий след, падали на землю.

"Но уже вскоре все разъяснилось. Командующий ПВО позвонил: «Наши тут немного поднапутали, оказалось, мы стреляли по своим возвращавшимся с бомбардировки самолетам».

Чадаев не добавил: и успешно сбили их. Уже в первые дни войны обстановка паники и ужаса пришла в Москву. На окнах маскировка, фонари не горят. «Рай для влюбленных – можно целоваться посреди улицы», – писал поэт.

"25 июня Поскребышев срочно вызвал меня в приемную Сталина. Надо было сделать протокольную запись. Я сразу же вошел в кабинет. Кроме Сталина, Тимошенко и Ватутина, никого не было. Ватутин заканчивал доклад.

– Если резюмировать коротко, то положение на фронтах крайне тяжелое. Не исключено, на какое-то время оно станет еще более тяжелым... – сказал Сталин.

После этого Тимошенко спросил Сталина: отправлять ли на передовую позицию его сына Якова, который очень туда просится.

– Некоторые, – молвил Сталин, сдерживая гнев, – мягко говоря, чересчур ретивые работники всегда стремятся угодить начальству. Я не причисляю вас к таковым, но советую вам впредь никогда не ставить передо мной подобных вопросов".

Что ему сын! Его страна гибла! Гибла Великая мечта!

Как всегда, он привычно пытается заниматься всем.

Чадаев: «К примеру, он занимался выбором конструкций снайперской и автоматической винтовки, какого типа пригнать к ней штык – трехгранный или ножевой... Когда я приходил к Сталину, у него, как правило, были Молотов, Берия, Маленков... Вопросов никогда не задают. Сидят, слушают».

Но теперь он платил за рожденный им всеобщий страх.

«С фронтов поступала информация... В донесениях, как правило, занижались наши потери и преувеличивались потери врага. Все это вселяло в него убеждение, что, неся такие потери, враг не может их долго выдержать и скоро потерпит поражение».

Между тем немцы стремительно шли вперед. Говорили о скором падении Минска. Это значит: падет и Смоленск – и тогда открыт путь на Москву.

«В эти дни Сталин часто вызывал к себе руководителей наркоматов. Он ставил большие задачи и требовал их выполнения в короткие сроки, не считаясь с реальностью. И люди часто выходили из его кабинета подавленными».

Он все чаще ловил за спиной переглядку членов Политбюро. Страх кончался – он должен был что-то предпринять...

Чадаев: "Утром 27 июня члены Политбюро, как обычно, собрались у Сталина. После окончания заседания... я вышел из кабинета и увидел в окно, как Сталин, Молотов и Берия садились в машину. Чуть помедлив, Поскребышев сказал: «Видно, уже немцы взяли Минск». Вскоре позвонил правительственный телефон, и Поскребышев пояснил, что звонил Власик – начальник охраны Сталина – и сообщил, что Хозяин, а также Маленков, Молотов и Берия находятся в наркомате обороны. Потом мне рассказал Ватутин, что их появление... было встречено с большим недоумением. Работники наркомата, увидев Сталина, останавливались в настороженном оцепенении, не в силах постигнуть – наяву ли они видят Вождя. (Они помнили недавний смерч, пронесшийся по наркомату и уничтоживший их предшественников. – Э. Р.)... Войдя в кабинет Тимошенко, Сталин тут же сообщил, что они прибыли для ознакомления на месте с поступающими сообщениями с фронтов и выработки дополнительных мер...

Сталин молча стоял у оперативной карты, и было видно, что он сдерживает гнев и бешенство. По знаку Тимошенко в кабинете остались Жуков и Ватутин.

– Ну что там под Минском? Положение не стабилизировалось?

– Я еще не готов докладывать.

– Вы обязаны постоянно видеть все как на ладони и держать нас в курсе событий, сейчас вы просто боитесь сообщать нам правду.

Жуков, еще будучи до приезда Сталина во взвинченном состоянии, вспылил:

– Товарищ Сталин, разрешите нам продолжать работу.

– Может, мы вам мешаем? – вклинился Берия.

– Вы знаете, – раздраженно произнес Жуков, – обстановка на фронтах критическая, командующие ждут от наркомата указаний, и потому лучше, если мы сделаем это сами – наркомат и Генштаб".

Дальше последовала открытая перепалка.

"Берия (запальчиво):

– Указания можем дать и мы.

Жуков:

– Если сумеете – дайте.

– Если партия поручит – дадим, – сказал Берия.

– Это если поручит, – не меняя резкости тона, ответил Жуков, – а пока дело поручено нам.

Наступила пауза. Жуков подошел к Сталину:

– Извините меня за резкость, товарищ Сталин, мы безусловно разберемся, приедем в Кремль и доложим обстановку.

Сталин посмотрел на Тимошенко.

– Товарищ Сталин, мы обязаны сейчас в первую очередь думать, как помочь фронтам, а потом уже вас информировать, – сказал Тимошенко.

– Вы делаете грубую ошибку, отделяя себя от нас... о помощи фронтам надо думать вместе, – ответил Сталин. Затем обвел удрученным взглядом членов Политбюро и сказал: – Действительно, пускай они сами сначала разберутся, поедемте, товарищи.

И первым вышел из кабинета".

Он увидел воочию: самое страшное произошло – они больше его не боялись. Значит, наступал конец.

Чадаев: "Выходя из наркомата обороны, он в сердцах бросил: «Ленин создал наше государство, а мы все его просрали».

Молотов тоже описал это посещение: «Я со Сталиным ездил в наркомат обороны... Сталин довольно грубо разговаривал с Тимошенко и Жуковым, хотя он редко выходил из себя. Потом мы поехали на дачу, где он сказал: „Просрали“. Это относилось ко всем нам!»

Молотов прав – это относилось ко всем и ко всему.

Чадаев: "Во второй половине дня 27 июня я зашел к Поскребышеву... Позвонил правительственный телефон, Поскребышев ответил:

– Товарища Сталина нет, и не знаю, когда он будет.

– Позвонить, что ли, на дачу? – спросил вошедший заместитель наркома обороны Лев Мехлис.

– Позвоните, – сказал Поскребышев.

Мехлис привычно набрал по вертушке номер Ближней дачи и ждал полминуты. Но никто не ответил.

– Непонятно, – сказал Поскребышев. – Может быть, выехал сюда, но тогда мне позвонили бы из охраны.

Подождали еще несколько минут. Поняв, что ждать не стоит, пошли к Молотову. В это время позвонил телефон, и Молотов кому-то ответил, что не знает, будет ли Сталин в Кремле...

На следующий день я пришел в приемную Сталина. Но Сталин не приехал. У всех было недоумение – что случилось?

На другой день я опять отправился в приемную подписывать бумагу. И Поскребышев мне сказал сразу и определенно:

– Товарища Сталина нет и едва ли будет.

– Может быть, он выехал на фронт?

– Ну что ж ты меня терзаешь! Сказал: нет и не будет..."

Было много легенд об этом исчезновении Сталина из Кремля в эти страшные первые дни войны. Но вот рассказ Чадаева – очевидца:

"Вечером я вновь зашел с бумагами к Поскребышеву, и вновь... Сталин не появился. У меня скопилось много бумаг, и поскольку первым заместителем был Вознесенский, я попросил его подписать. Вознесенский позвонил Молотову, потом долго слушал его и, положив трубку, сказал:

– Молотов просит обождать один день и просит членов Политбюро собраться у него через два часа. Так что пусть эти документы побудут у вас...

Вознесенский поднял трубку вертушки, ждал минуту и сказал:

– Никто на даче не отвечает. Непонятно, видно, что-то случилось с ним в такой тяжелый момент".

И опять поздно вечером Чадаев идет в приемную Сталина.

"– Хозяина нет и сегодня не будет, – сказал Поскребышев.

– И вчера его не было...

– Да, и вчера его не было, – с некоторой иронией произнес Поскребышев...

Я предполагал, что Сталин заболел, но спросить не решился".

Сталин приезжал в Кремль с дачи обычно к двум часам дня. Работа продолжалась до 3-4 часов ночи. Этого распорядка придерживались все члены Политбюро, военачальники и наркомы.

Чадаев: «И вот он не приехал... Ближайшее окружение было встревожено, если не сказать больше. Мы все всегда знали: проходило немного времени, чтобы тот или иной работник не был к нему приглашен. А теперь телефоны молчат, известно только одно: он на Ближней даче, но никто не решается поехать к нему. В эти дни его уединения у Молотова собрались члены Политбюро и стали решать, как быть? По сообщению обслуживающего персонала дачи, Сталин был жив, здоров. Но отключился от всех, никого не принимает, не подходит к телефонным аппаратам. Члены Политбюро единодушно решили: ехать всем».

Итак, что же произошло на самом деле?

Как мы уже говорили, любимым героем Сталина был Иван Грозный. В его личной библиотеке хранилась книга – «А. Н. Толстой. „Иван Грозный“, пьеса. Москва, 1942 год».

В самый грозный год войны была напечатана эта пьеса, и в разгар поражений он ее читал. Читал внимательно – размашистым почерком правил стиль автора, вычеркивал причитания типа «ах-ах» из речи царя. Ему хочется, чтоб любимый им грозный царь говорил как он, так же сухо, немногословно. Особенно интересна обложка книги, видимо в задумчивости исписанная Хозяином. Много раз на ней написано слово «учитель». И еще – «выдержим».

Выдержим – вот о чем он тогда думал. Но и слово «учитель», которое он начертал на пьесе о страшном царе, не забудем...

Нет, этот железный человек не повел себя как нервная барышня. Тогда, в наркомате обороны, поняв новые настроения, он сделал выводы: со дня на день падет Минск, немецкая лавина покатится к Москве, и его жалкие холопы от страха смогут взбунтоваться. И он повел себя как царь Иван – учитель. Любимый прием Грозного – притвориться умирающим, следить, как поведут себя его злосчастные бояре, а потом восстать с одра болезни и жестоко карать, чтобы другим неповадно было. Практиковал Иван, как известно, и исчезновения из столицы, чтобы бояре поняли, как беспомощны они без царя.

И он действует, подобно учителю. Конечно, Поскребышев – его «око государево» – и глава НКВД Берия все знают и слушают, что говорят соратники без него.

Но опытный царедворец Молотов сразу понял игру – и страшится подписывать важные бумаги. Не подписывать – доказательство лояльности. Хозяин хорошо их подобрал: без него соратники – «слепые котята», как он назовет их впоследствии. Оставив «бояр» одних, он дал им почувствовать их ничтожность, понять: без него военные их сметут.

Молотов спешит устроить поход членов Политбюро на дачу. Там великий актер разыгрывает знакомый спектакль – «Игра в отставку».

Чадаев описывает происшедшее со слов Булганина:

"Всех нас поразил тогда вид Сталина. Он выглядел исхудавшим, осунувшимся... землистое лицо, покрытое оспинками... он был хмур.

Он сказал: «Да, нет великого Ленина... Посмотрел бы он на нас, кому судьбу страны доверил. От советских людей идет поток писем, в которых справедливо упрекают нас: неужели нельзя остановить врага, дать отпор. Наверное, среди вас есть и такие, которые не прочь переложить вину, разумеется, на меня». (Представляю взгляд его желтых глаз и как соратники заспешили с ответом. – Э. Р.)

Молотов: «Спасибо за откровенность, но заявляю: если бы кто-то попытался направить меня против тебя, я послал бы этого дурака к чертовой матери... Мы просим тебя вернуться к делам, со своей стороны мы будем активно помогать».

Сталин: «Но все-таки подумайте: могу ли я дальше оправдывать надежды, довести страну до победного конца. Может, есть более достойные кандидатуры?»

Ворошилов: «Думаю, единодушно выражу мнение: достойнее никого нет».

И сразу же раздались дружные голоса: «Правильно!»

Они усердно умоляют. Знают: кто не будет усерден – обречен.

Игра закончена: теперь, когда в очередной раз они сами умолили его быть Вождем, он как бы вновь облечен ими властью.

По Журналу регистрации посетителей проверяю написанное Чадаевым... Он ошибся всего на один день. 28 июня Сталин еще принимал посетителей. Но 29 и 30 июня записей в Журнале нет.

В это время Сталин действительно отсутствовал в Кремле и вернулся вновь только 1 июля.

3 июля облеченный новой властью Сталин выступил по радио с долгожданным обращением к народу.

«Товарищи, граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои...» – так он начал. Да, вместе с главным обращением революции – «товарищ» появилось христианское, из семинарской памяти возникшее «братья и сестры».

«Братья и сестры» должны защитить Родину-мать. И в художественных фильмах той поры зазвонил церковный колокол...

На даче у него было время все продумать, и он провозгласил Отечественную войну – священную войну народа с захватчиками, как когда-то Александр I против вторгшегося Наполеона. Будто подсказывая эту идею, Гитлер начал свой поход почти день в день с Наполеоном – 22 июня... Аналогия должна была вселять надежду: в 1812 году так же отступали, даже отдали Москву врагу – но победили.

Конечно, и партия фигурировала в его речи – был призыв «сплотиться вокруг партии Ленина – Сталина». И эта фраза никому не казалась дикой в устах самого Сталина. Обычное понятие – как «голубое небо».

«В газетах – странная галиматья из марксизма и царского полицейского православия, фатально сопутствовавшего всякой русской власти в лице ее нерусских правителей», – писала в дневнике современница.

На самом деле все было значительнее и сложнее. В таинственные дни уединения бывший семинарист решил призвать на помощь отвергнутого им Бога. Он узнал, что Патриарх Антиохийский обратился с посланием ко всем христианам о помощи России.

На книге об Иване Грозном есть запись: «Поговорить с Шапошн.» (Шапошниковым – тогдашним главой Генштаба). «Сталин называл его только по имени-отчеству, в разговорах с ним никогда не повышал голоса... он был единственным, которому он разрешал курить в своем кабинете», – вспоминал Жуков.

Борис Михайлович Шапошников, бывший царский полковник, был открыто религиозным человеком. Сыном священника был и другой руководитель Генштаба – Василевский. В первые дни войны эти люди особенно близки к Сталину. Видимо, от них он узнал о случае, потрясшем православный мир.

Илия, митрополит гор Ливанских, затворился в каменном подземелье и без сна и еды стоял на коленях с молитвой Божьей Матери о России. И было ему чудесное видение (о котором он написал письмо главам Русской церкви): на третьи сутки в огненном столпе к нему явилась Богородица и передала ему определение Божие: «Должны быть открыты по всей стране храмы и духовные монастыри. Священники должны быть возвращены из тюрем. Ленинград не сдавать, но обнести город Святой иконой Казанской Божьей Матери. Потом икону везти в Москву и совершить там молебен, и далее везти ее в Сталинград...»

Как звучали для Сталина все эти слова, будто из забытого детства, – для него, объявившего столь недавно «безбожную пятилетку», в конце которой (в 1943 году) должен был быть закрыт последний храм и уничтожен последний священник.

Хозяин решил исполнить видение Илии. Так начался его удивительный и такой короткий возврат к Богу.

Но возврат ли? Прозрение? Или просто страх, бросивший его к Отцу? Или марксистский Богочеловек решил попросту использовать веру народа в Бога? Или все вместе? Но с того таинственного уединения он внешне мирится с Богом.

И началось то, о чем никогда не писали его историки. По его приказу из лагерей возвращено множество священников. В вымирающем от голода Ленинграде, осажденном немцами, к изумлению и воодушевлению горожан, вынесли чудотворную икону Казанской Божьей Матери и понесли ее крестным ходом. Потом икона прибыла в Москву, откуда отправилась в осажденный Сталинград. Эти три города так и не были сданы врагу...

Будут открыты 20 000 храмов, Троице-Сергиева и Киево-Печерская Лавры. И напутствие «с Богом» теперь произносят перед сражениями он и его военачальники. Впервые «Правда» напечатает сообщение о встрече главы большевиков с местоблюстителем Патриаршего престола митрополитом Сергием.

На встрече, как было сказано, Сталин «сочувственно отнесся к предложению избрать Патриарха и заявил, что со стороны правительства не будет никаких препятствий».

Вернувшись к работе, он неутомимо сосредоточивает власть в своих руках.

1 июля он создает Государственный Комитет обороны, которому передается вся полнота власти в государстве. И он – во главе. Через десять дней он назначает себя и главой Ставки. Он – Верховный Главнокомандующий, председатель Комитета обороны, нарком обороны, председатель Совета народных комиссаров и Вождь партии. Он – все...

Облеченный неограниченной властью, он решился... начать переговоры с Гитлером! По данным историка Павленко, полученным от маршала Жукова, Сталин поручил Берии пытаться через посольство Болгарии в Берлине начать мирные переговоры с немцами. Об этом же рассказывал маршал Москаленко со слов Берии.

Скорее всего, он попросту пытался сбить темп молниеносного движения немцев, дать войскам хоть какую-то передышку. Пример Бреста оправдывал эту акцию перед страной. Но Гитлер, естественно, не захотел.

В дни военной катастрофы ему суждено было пережить жесточайшее горе и унижение. 19 июля 1941 года ему передали сообщение берлинского радио: его старший сын попал в плен к германским войскам: «Яков заявил, что понял бессмысленность сопротивления и потому сам перешел на сторону Германии».

В личном архиве Сталин сохранил сообщение: "С фашистских самолетов была сброшена листовка... На ней были изображены немецкие офицеры, беседующие с Яковом (в гимнастерке без ремня) и подпись: «Сын Сталина Яков Джугашвили, старший лейтенант, командир батареи... сдался в плен. Если уж такой видный советский офицер сдался в плен, то это доказывает очевидность, что всякое сопротивление германской армии совершенно бесцельно. Поэтому кончайте войну и переходите к нам».

7 августа ему переслали новую листовку, которыми немцы забрасывали его армию. В нее был включен текст письма, написанного Яковом: «Дорогой отец, я вполне здоров, буду отправлен в один из офицерских лагерей в Германии. Обращение хорошее. Желаю здоровья, привет всем. Яша».

Это был его почерк. Он – предатель, сомнений не было.

В его архиве сохранилась автобиография Я. Джугашвили: «...жена Юлия Исаковна Мельцер... До 1935 года жил на иждивении отца и учился, в 1935 году окончил транспортный институт... В 1937 году поступил в Артиллерийскую академию...»

Его поступление в Академию знаменовало примирение с отцом, который всегда хотел, чтобы его сыновья были военными. Яков закончил Академию 9 мая 1941 года, за 42 дня до начала войны, и ушел на фронт в первый ее день. У него не было времени увидеть отца. Яков позвонил ему по телефону с дачи младшего брата Василия. Там шли веселые проводы...

На допросах в плену Яков показал: "22 июня по телефону... отец сказал: «Иди и сражайся».

В то время было много солдат, сдавшихся в плен добровольно, и дезертиров, бежавших в деревни к родителям. Однако большинство попадало в плен после тяжелых боев, часто раненными. Но Сталин решил всех уравнять. Он готовит приказ, в котором все военнослужащие, попавшие в плен, объявлялись вне закона, и их семьи подвергались репрессиям.

Так он оставил своим солдатам только две возможности: или сражаться и победить, или – умереть. И в это время, когда он приготовил приказ, с немецких самолетов сбрасывали листовки с фотографией его сдавшегося в плен сына! Он никогда не любил его и, конечно же, сразу поверил: волчонок решил отомстить за постоянные унижения, за отцовское пренебрежение, за арест родственников его матери – Сванидзе... Теперь он ненавидел все, что связано с предателем. И всех Сванидзе.

Так что не случайно в следующем месяце, 20 августа, был расстрелян Алеша Сванидзе – дядя «изменника».

Совершила непоправимую ошибку и Мария.

Аллилуева-Политковская: "Маме с оказией привезли письмо от Марии Анисимовны. В нем было написано, что она находится в лагере, там ей очень плохо и она умирает. Когда у Сталина было хорошее настроение, мама дала ему это письмо. Он прочитал и сказал: «Женя, чтобы вы никогда больше этого не делали»...

К тому времени он уже прочел дневник Марии, и мысль, что «наблюдавшая его» родственница решила воспользоваться своим открытием и просить Женю, привела его в ярость. Это его вечное грозное: «Сталина обмануть захотели!»

Он позволял интригу только себе. И решил вопрос, как всегда, кардинально: все ненавистные Сванидзе должны исчезнуть! Мария и Марико Сванидзе, сестра Алеши, были расстреляны в начале 1942 года.

Да, он поверил в измену сына. И когда немцы через Красный Крест начали переговоры об обмене Якова, он попросту не ответил на предложение.

В частях распространяли слух: когда Сталину предложили обменять его сына на пленного фельдмаршала, он сказал: «Солдата на фельдмаршала не меняю». Пусть знают: для Сталина все равны. Сын его – всего лишь один из солдат, и все солдаты его сыновья. Но были созданы несколько диверсионных групп, которые должны были выкрасть Якова из плена или убить, чтобы немцы перестали его использовать. Все они погибли.

Согласно его приказу, попавшим в окружение надлежало «сражаться до последней возможности, пробиваться к своим, а тех, кто предпочтет сдаться в плен, уничтожать всеми средствами, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственных пособий и помощи».

И в лубянскую тюрьму отправилась Юлия Мельцер – жена его сына-"изменника", мать его внучки. Ее выпустят через два года, когда он окончательно узнает: сын не предавал. Но это будет потом... а тогда, в страшные дни, глава Политуправления армии Мехлис создал версию, которая распространялась в частях: сын Сталина доблестно сражался, не имея никаких привилегий, был ранен и попал в плен. Немецкие листовки – всего лишь пропаганда.

В своем личном архиве он сохранил документы – доказательства невиновности его несчастного сына. Например, письмо, которое получил Василий и тут же передал отцу: «Дорогой Василий Иосифович! Я полковник, который был у вас на даче с Яковом Иосифовичем в день его отъезда на фронт. 12 июля, без боеприпасов, полк был брошен в бой... с вдесятеро превосходящим противником... Командир дивизии... уехал с поля боя на танке. Проезжая мимо Якова Иосифовича, он даже не поинтересовался его судьбой... Иван Сапегин, командир 303 легкого артполка»...

И вскоре он знал: придуманная его пропагандой версия оказалась... истиной! Его сын был до конца верен долгу.

Из воспоминаний Жукова: «Я спросил: „Товарищ Сталин, я давно хотел узнать о вашем сыне Якове. Нет ли сведений о его судьбе?“ На этот вопрос он ответил не сразу. Пройдя добрую сотню шагов, сказал каким-то приглушенным голосом: „Не выбраться Якову из плена. Расстреляют его. Душегубы. По наведенным справкам, держат они его изолированным от других военнопленных и агитируют за измену Родине“. Помолчав, твердо добавил: „Яков предпочтет смерть измене Родине...“ Сидя за столом, Сталин долго молчал, не притрагиваясь к еде».

После победы он узнал все окончательно – ему тогда переслали текст допроса Якова, захваченный в Германии.

Из протокола допроса Я. Джугашвили в штабе командующего авиацией 4-й армии. 18 июля 1941 года:

"– Вы добровольно пришли к нам или были захвачены в бою?

– Я вынужден... Нас окружили. Это вызвало такую панику, что все разбежались. Я находился в это время у командира дивизии в штабе... Я побежал к своим, но в этот момент меня позвала группа красноармейцев, которая хотела пробиться к своим. Они попросили меня принять командование и атаковать ваши части. Я это сделал, но красноармейцы испугались, и я остался один... Если бы мои красноармейцы отступали, если бы я увидел, что моя дивизия отступает, я бы сам застрелился, так как отступать нельзя... Но это были не мои солдаты, это была пехота... Я хотел бежать к своим... В деревне я обменял у одного крестьянина одежду. Я отдал военную и получил гражданскую... Я зашел в избу, крестьянин говорит: «Уходи сейчас же, не то мы донесем на тебя». Крестьянка прямо плакала, говорила, что убьют ее, детей, сожгут ее дом... Выхода не было. Я увидел, что окружен, идти некуда, я пришел и сказал: сдаюсь...

– Красное правительство главным образом состоит из евреев?

– Все это ерунда, болтовня. Они не имеют никакого влияния. Напротив, я лично, если хотите, сам могу вам сказать, что русский народ всегда питал ненависть к еврейству... О евреях я могу только сказать, что они не умеют работать... Главное, с их точки зрения, – это торговля.

– Известно ли вам, что вторая жена вашего отца тоже еврейка?.. Ведь Каганович тоже еврей?

– Ничего подобного. Она была русской... Что вы там говорите?! Никогда в жизни ничего подобного не было! Его первая жена была грузинка, вторая – русская, вот и все.

– Разве фамилия его второй жены не Каганович?

– Нет, нет, это все слухи, чепуха!.. Его жена умерла... Аллилуева. Она русская. Человеку 62 года. Он был женат. Сейчас нет...

– Насчет того, что сжигают все запасы в местах, которые оставляют. Это же ужасное бедствие, которое постигает все население... Считает ли он это правильным?

– Скажу откровенно, я считаю...

– Известно ли вам, что мы нашли письмо... от русского офицера, там есть фраза: «Я прохожу испытание, как младший лейтенант запаса. Я хотел бы поехать осенью домой, но это удастся только в том случае, если этой осенью не будет предпринята прогулка в Берлин. 11 июня 1941 года. Виктор».

И допрашивающий записывает первую реакцию Якова: "Читает письмо и бормочет про себя «черт возьми».

– Действительно ли были такие намерения?

– Нет, не думаю, – отвечает Яков осторожно".

В заключение он говорит: «Мне стыдно перед отцом, что я остался жив».

Сталин не мог предать гласности этот допрос сына. В протоколе – настроение 1941 года, когда немцы еще недавно были союзниками. Во время войны он создал новый образ немца-зверя, сам разговор с которым являлся предательством. Сын прав: стыдно, что он остался жив. И это понял, когда дошел до него приказ о попавших в плен, подписанный отцом. Это был приказ – умереть.

И Яков это сделал – в 1943 году.

Сталин сохранил документ о гибели Якова – показания Густава Вегнера, командира батальона СС, охранявшего лагерь.

«В конце 1943 года... арестованные были на прогулке. В 7 часов... приказано было пойти в барак, и все пошли. Джугашвили не пошел и потребовал коменданта лагеря... Эсэсовец пошел звонить коменданту по телефону. Пока он звонил, произошло следующее. Джугашвили, идя в раздумье, перешел через нейтральную полосу к проволоке (с током). Часовой... крикнул: „Стой!“ Джугашвили продолжал идти. Часовой крикнул: „Стрелять буду!“ После этого окрика Джугашвили начал ругаться, схватился руками за гимнастерку, обнажил грудь и закричал часовому: „Стреляй!“ Часовой выстрелил в голову и убил Джугашвили... Джугашвили одновременно с выстрелом схватился за проволоку с высоким напряжением и сразу упал на первые два ряда колючей проволоки. В этом положении он висел 24 часа, после чего труп отвезли в крематорий».

Страшный июль продолжался, войска катились назад к Москве.

Маршал Конев вспоминал звонок Вождя к нему под Вязьму в те дни, его неожиданно страстный монолог: «Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не изменник, товарищ Сталин – честный человек... он сделает все, что в его силах, чтобы исправить создавшееся положение».

И он исправлял... Сначала он вернул атмосферу ушедшего страха, чтобы не пришлось ему более произносить подобных жалких монологов перед своими военачальниками. После приказов о дезертирах, сопровождавшихся расстрелами солдат и офицеров, последовали расстрелы генералов.

22 июля состоялся суд над бывшим командованием Западного фронта. Генералы просили отправить их на фронт рядовыми, чтобы кровью искупить поражения своих войск. Но они должны были помочь вернуть безропотное подчинение новому Верховному Главнокомандующему, и последовал его приказ:

«Бывшего командующего Западным фронтом генерала армии Д. Павлова, бывшего начальника штаба Западного фронта В. Климовских, бывшего начальника связи Западного фронта А. Григорьева, виновных в проявлении трусости, бездействия, нераспорядительности, в сознательном развале управления войск... расстрелять».

И вспомнили его генералы 1937 год – и кто есть Власть.

В середине июля войска группы «Центр» уже стояли у Смоленска – всего 200 километров отделяло их от Москвы. От Черного моря до Балтики надвигался немецкий фронт. Внешне все было как при нападении на Польшу: множество пленных, окружение целых армий, безумная неразбериха в отступающих войсках... Но с самого начала было и отличие. «Поведение русских войск... поразительно отличалось и от поляков, и от войск западных союзников в условиях поражения. Даже будучи окруженными, они не отступали со своих рубежей», – писал немецкий генерал.

Да, это было великое мужество его солдат. Но действовал и его страшный приказ...

Еще интересней писал генерал Гальдер в своем дневнике: «Колосс-Россия, который сознательно готовился к войне... был нами недооценен... К началу войны мы имели против себя 200 дивизий. Теперь (к 11 августа, после кровопролитных потерь Красной армии. – Э. Р.) мы насчитываем против себя уже 360 дивизий. И даже если мы разобьем дюжину таких дивизий, русские сформируют новую дюжину». Да, Хозяин мог жертвовать миллионами – он знал: у него будут новые миллионы.

Гитлер верил, что Сталина свергнет его же народ, как только Вождь потерпит на фронте тяжелое поражение: «Надо только ударить сапогом в дверь, и вся прогнившая структура тотчас развалится».

Но народ не задал вопрос: почему его Вождь прозевал войну? Почему не готова к обороне победоносная армия?

Как и во все времена, забыв все дурное, народ поднялся защищать Отечество. Солдаты сражались, отступали и гибли с криком: «За Родину! За Сталина!»

А потом началось то, о чем Хозяин думал с самого начала: Гитлеру не хватало ресурсов. Фюрер решает приостановить наступление на Москву и устремляется на Украину и Кавказ – нужны хлеб и нефть, чтобы продолжать войну.

Гитлер рассчитал: Украина традиционно не любит русских, там – потомки казаков, ненавидевших большевиков. Но произошло неизбежное: фашисты восстановили против себя и тех, кто им сочувствовал. Оккупация Украины, с насилиями и грабежами, дала толчок партизанской войне, умело организованной Хозяином. Истребление евреев мобилизовало против Гитлера эту динамичную группу населения: вчерашние робкие интеллигенты становились беззаветными героями.

За все время войны был лишь один серьезный случай измены. Летом 1942 года генерал-лейтенант А. Власов перешел на сторону немцев.

Власов – заместитель командующего Волховским фронтом, прекрасно зарекомендовал себя во время битвы под Москвой. Его весьма скромное участие в гражданской войне, отсутствие заслуг в период Троцкого и контактов с ленинской когортой дали ему возможность сделать карьеру в годы террора. Перешел ли он на сторону Гитлера от безысходности, попав в плен? Или вправду (как он сам утверждал) ненавидел Сталина, мечтал о новой России? Но как мог Власов построить новую Россию в союзе с Гитлером, задумавшим уничтожить славянство? Это осталось тайной странного человека в очках с лошадиным лицом.

Свои формирования Власов назвал Русской освободительной армией (РОА). К нему присоединились прежние знакомцы Сталина по боям в Царицыне – белые генералы Краснов и Шкуро...

После победы он найдет и Власова, и Краснова, и Шкуро – со всеми расплатится. По всей Европе будет искать НКВД солдат РОА.

И они погибнут – от пули, а чаще на виселице. Детское впечатление – виселица в Гори – навсегда останется в подсознании Сталина символом позорной смерти...

Вслед за РОА немцы создали Кавказский, Туркестанский, Прибалтийский, Грузинский, Армянский легионы. Все это были весьма малочисленные формирования и использовались они больше для пропаганды...

Так что Хозяин мог сказать: Империя выдержала.

В начале октября 1941 года наступление немцев на Москву возобновилось.

«Враг повержен, – заявил Гитлер. – Позади наших войск территория, в два раза превышающая размеры рейха в 1933 году». Но Хозяин знал: впереди войск Гитлера – еще большая территория. И – зима, к которой они не подготовлены.

Однако немцы по-прежнему наступали, хотя уже с трудом – по размокшим от осенних дождей чудовищным русским дорогам, с тонущей в грязи техникой...

А дальше началось чудо. Митрополит Илия сказал правду: Богородица не оставила страну. Сильные снегопады случились в тот год небывало рано – с начала октября. Наступила ранняя, необычайно суровая зима. «Уже 12 октября ударили настоящие морозы. Но не было никаких намеков, что мы получим зимнее обмундирование», – писал генерал Блюментритт.

3 ноября температура понизилась до минус восьми. В баках танков стало замерзать топливо, смазка. Немцы лежали на льду под танками и разводили костры. И генерал Гудериан, чья танковая группа рвалась к Москве через Тулу, тщетно запрашивал теплую одежду для своих солдат.

В это время пять советских армий погибали под Вязьмой и Брянском. Окруженные из-за ошибок командования, они бились из последних сил. Они выполнили его задачу – вымотали уничтожавших их немцев, обескровили. Они погибали, но гитлеровцы вышли к Москве усталыми, измотанными.

К середине октября немецкие части стояли в нескольких десятках километров от столицы. Гитлер готовился к параду в Москве. 15 октября Хозяин принял решение об эвакуации. Начался отъезд правительственных учреждений и посольств в тыл – в Куйбышев.

В те дни, когда все рушилось, когда сотни тысяч погибали в окружении, хранитель Тела Ленина Збарский был вызван в Кремль. Его приняли Молотов, Каганович, Берия и Микоян – разговор предстоял важный. Збарскому сообщили решение Политбюро об эвакуации драгоценного Тела в глубокий тыл – в далекую Тюмень.

– Что вам требуется? – спросили его.

– Нужен гроб.

– Размеры?

– Мы одного роста.

– Смерьте, – приказал Микоян помощнику. Пока тот благоговейно обмерял Збарского, хранитель держал речь о нуждах Тела. Нужно было многое: оборудовать вагон установками для обеспечения микроклимата и специальными амортизаторами, чтобы не было толчков на стыках рельс. Несмотря на панику и неразбериху тех дней, Хозяин приказал, чтобы Тело ни в чем не нуждалось. 3 июля поезд специального назначения в обстановке высшей секретности покинул Москву. Тело прибыло в Тюмень и было тайно размещено в здании бывшего реального училища. Все научные сотрудники, обслуживавшие Тело, в интересах секретности жили рядом с ним.

Но по-прежнему стоял караул у Мавзолея, скрывая отъезд Боголенина. В эти октябрьские дни москвичи должны были верить: Ленин по-прежнему с ними.

Хозяин тоже должен был покинуть столицу в ближайшие дни. Сотрудники охраны вспоминают, как его дочь Светлана паковала вещи. Его библиотеку и личные бумаги уже перевезли в Куйбышев. Отправился в эвакуацию и дневник Марии Сванидзе. Ближняя дача была заминирована. Секретный поезд ждал Хозяина в железнодорожном тупике. На аэродроме дежурили четыре самолета и его личный «дуглас». Именно тогда он и принял эффектное решение...

Наступили сильные холода. «Генерал Мороз» помогал России. Разведка доносила о глохнущих моторах немецких танков, среди солдат уже начались случаи обморожения.

Сталин сосредоточил под Москвой мощный кулак. Жительница подмосковной Николиной горы рассказывала: «Сибирские части накануне сражения стояли прямо в нашем лесу. Румяные парни в белых новеньких полушубках. Они умудрялись спать стоя, прислоняясь к дереву. Храп был страшнейший».

Молотов вспоминал: «В этот период все подразделения просили подкреплений. Под Москвой операциями командовал Жуков. Но, несмотря на все его мольбы, Сталин не давал ни батальона и сказал, чтоб любой ценой держался. В это время у Сталина находилось пять полнокомплектных армий, вооруженных новой техникой (в том числе новыми танками Т-34 с мощной броней. – Э. Р.). Тогда мы считали, что Сталин ошибается. Но когда немец был обескровлен, Сталин ввел эти войска в действие».

Миллионы его солдат уже погибли, обескровив наступавших. Он уже насытил бога войны. Древняя восточная стратегия торжествовала – как во времена войн былых империй, он, измотав врага, готовился бросить в бой свежие войска. И сделать это он решил у стен столицы.

Светлана, семья Василия и дочь Якова были перевезены в Куйбышев. И его ждал там секретный бункер. Наркоматы и Генеральный штаб уже работали в Куйбышеве.

В Москве готовились к приходу немцев. Дым костров стоял над столицей – горели архивы. В подвалах Лубянки торопливо расстреливали узников. В ночь на 16 октября Берия собрал совещание партийных руководителей и приказал: «Эвакуировать всех, кто не способен защищать Москву. Продукты из магазинов раздать населению, чтобы не достались врагу».

Шоссе были забиты уходящими из города людьми. Специальные поезда увозили в тыл женщин и детей. В оставленных квартирах открыто орудовали воры. Часто сами управдомы указывали им богатые квартиры. За бесценок продавались картины, драгоценности...

И тогда Сталин решил – пора! После очередного длиннейшего дня в Ставке он отправился на уже заминированную Ближнюю дачу. Охрана встретила его с изумлением: огни не горели, уже готовились к взрыву. Он отменно сыграл сцену. Спросил: «Почему не горит свет?» Ему объяснили. Он пожал плечами и коротко приказал: «Немедленно разминируйте, натопите печку, а пока я буду работать». И объявил изумленным охранникам: «Я из Москвы никуда не уезжаю, и вы остаетесь со мной. Москву не сдадим».

И сел работать в беседке.

Той же ночью в некоторых домоуправлениях появились люди в знакомой форме НКВД. Управдомы, поверившие, что «власти ушли», были арестованы и расстреляны. Утром расстреляли людей, пытавшихся грабить магазины. И все тотчас поняли: Хозяин остался в Москве.

Теперь дочь писала ему письма из Куйбышева: «Милый мой папочка, дорогая моя радость, здравствуй, как ты живешь, дорогая моя секретаришка? Я тут устроилась хорошо. Ах, папуля, как хочется хотя бы на один день в Москву! Папа, что же немцы опять лезут и лезут? Когда им наконец дадут как следует по шее? Нельзя же, в конце концов, сдавать им все промышленные города... Дорогой папочка, как же я хочу тебя видеть. Жду твоего разрешения на вылет в Москву хотя бы на два дня. 19.9.41 года».

За вопросы, которые задавала дочь, тогда расстреливали. Это называлось «вражеской пропагандой». Но он верил: скоро он сможет ей ответить. Готовилась битва под Москвой. Он решил отстоять город. И разрешил дочери прилететь на два дня.

Было 28 октября 1941 года. Немцы уже разглядывали столицу в бинокли. Он встретился со Светланой в недавно достроенном бомбоубежище. Она была счастлива, все хотела говорить с ним, а он сердился, раздражался – она его отвлекала.

Это были дни, когда все решалось – весь мир тогда думал, что он повержен.

Уже после ее отъезда последовало его гениальное пропагандистское решение – как бы продолжение выдумки с дачей... Гитлер уже оповестил мир о падении Москвы, и Хозяин придумал: провести в Москве празднование годовщины Октябрьской революции – с традиционным военным парадом на Красной площади и заседанием в Большом театре. Мир и страна должны были увидеть обычное торжество в его столице. За три дня до праздника он пригласил руководителей Москвы, и они все обсудили. В Большом театре, где обычно проводилось торжественное заседание, зияла огромная воронка от бомбы. Решено было провести заседание под землей, на станции метро «Маяковская», загримировав ее под Большой театр. Соорудили сцену, привезли знакомую трибуну из театра, цветы и стулья. Вдоль платформы были поставлены поезда метро, в которых разместились гардеробы и буфеты.

Немецкая авиация в течение пяти часов пыталась прорваться в город, но не прорвалась. В 19.30 Сталин начал свой доклад. После доклада был традиционный концерт...

В это время в глубочайшей тайне готовили парад, который должен был состояться рядом с врагом, под открытым небом. Начало парада назначили на два часа раньше, чем обычно. В здании ГУМа был оборудован лазарет на случай бомбежки. Сталин велел: если прорвутся самолеты противника – парад не отменять. Даже участники парада не знали, к чему их готовят, думали: обычные учения перед отправкой на фронт. Командовал парадом комендант Кремля Артемьев, а принимал – популярнейший в народе герой гражданской войны маршал Буденный.

В пять утра на площади уже были выстроены войска. Дул холодный ветер. И опять Бог помог: утром начался сильнейший снегопад, маскируя участников и делая погоду нелетной. Из ворот Кремля на белом коне выехал Буденный. Отяжелевший маршал не разучился ездить верхом – он прекрасно прогарцевал на скользком булыжнике.

Сталин произнес свою знаменитую речь на Мавзолее перед войсками. Он говорил о победоносных русских полководцах времен московских царей и Романовской империи...

С парада он отправил войска прямо на фронт.

Впоследствии, просматривая документальный фильм о параде, историки заметили, что на морозном воздухе у Сталина... не идет пар изо рта! Было высказано предположение, что на параде он никакой речи не произносил, что это – одна из его фальсификаций.

Все разъяснилось через полстолетия.

Речь и парад должна была снимать кинохроника. Группу операторов разместили на ночь на студии документальных фильмов. Но (видимо, в целях конспирации) ей сообщили неверное время начала парада. «Мы знали, что парад начнется, как обычно, в 10 утра. Парад начался в 8 утра. Проснувшись, по радио мы с ужасом услышали, что парад уже идет и Сталин говорит речь. Мы помчались на Красную площадь, но снять нам уже удалось только общий план парада», – вспоминал участвовавший в этой съемке звукооператор В. Котов.

Но Хозяину был нужен документальный фильм. Он должен был показать всему миру – мощь страны не уничтожена. И тогда было решено доснять его речь на параде... в помещении, в Кремле. Однако он позаботился, чтобы инициатором пусть даже самой невинной фальсификации было Политбюро. И пришлось соратникам принимать специальное решение: «Обязать товарища Сталина еще раз выступить с речью перед микрофоном для кинохроники».

«Открыли окна, чтобы шел у него хоть немного пар изо рта, и Сталин прочел перед камерой свою речь», – вспоминал Котов.

Вместо Тимошенко Сталин возвышает Жукова – смелого и беспощадного, чем-то похожего на него самого. Жуков понимает, что значит «не останавливаться ни перед какими жертвами ради победы».

Жуков умеет побеждать.

1 декабря Гитлер начинает наступление на Москву: его солдаты уже прошли более полутысячи километров – что им жалкие два десятка!

Остался последний бросок. Разведывательный батальон немецких войск с трудом оттеснен с Химкинского моста – это уже Москва. По городу бродят панические слухи о немецких мотоциклистах, прорвавшихся к парку Сокольники – 20 минут езды до Кремля.

Но армии Жукова стояли насмерть. Наступление немцев выдыхалось. Встали пораженные жестокими холодами танки Гудериана. И наконец вся двухсоткилометровая дуга немецкого охвата Москвы зависла, застыла на лютом морозе.

И тогда Жуков ввел в бой свежие силы – так началась битва под Москвой, невиданная по масштабу: более 100 дивизий участвовали в битве. Свежие полки дрались вместе с частями, закаленными кровавым отступлением. Их удара немцы не выдержали.

Это был крах гитлеровского плана молниеносной войны. Не подготовленная к зиме армия фюрера вступала в зиму. Впереди у нее будут еще успехи, но от этого удара ей уже не оправиться.

В отличие от своих соратников по гражданской войне – Ворошилова и Буденного – Сталин сумел стать современным военачальником. «Учимся понемногу, учимся».

За это учение он заплатил миллионами жизней.

Его кабинет в Ставке – сердце армии. Маршалы оставили портрет Вождя во время работы в Ставке:

Конев: «Мимика его была чрезвычайно бедной, скупой, и по лицу нельзя было угадать направление его мыслей. Ни одного лишнего жеста... выработанная манера, которая стала естественной. Эту сдержанность он сохранял во время побед и ликований».

Жуков: «Обычно спокойный и рассудительный, он по временам впадал в острую раздражительность, взгляд становился тяжелым, жестким. Не много я знаю смельчаков, которые могли выдержать его гнев».

В Ставке он проводил дни и часто ночи.

Жуков: «Во время беседы он производил сильное впечатление: способность четко формулировать мысль, природный ум и редкая память... Поразительная работоспособность, умение быстро схватывать на лету суть дела позволяли ему просматривать и усваивать за день такое количество материала, которое было под силу только незаурядному человеку... Могу твердо сказать, он владел основными принципами организации фронтовых операций и групп фронтов. И руководил ими со знанием дела, хорошо разбирался в больших стратегических вопросах. Он был достойным Главнокомандующим».

Впоследствии вместе со своими маршалами он разработает новую стратегию и выиграет главные сражения великой войны.

Смысл этих небывалых стратегических действий состоял в одновременных операциях целых групп фронтов, согласованных по времени, цели и подчиненных его единой воле... Полоса наступления достигала порой 700 километров. Это были гигантские операции тысяч танков и самолетов. Сотни тысяч солдат шли в бой, и тысячи оставались на поле боя – навсегда.

Следующей великой вехой в войне он сделал битву за город своего имени – Сталинград – ключ к нефти и хлебу юга. Во время гражданской войны он уже отстаивал этот город. Теперь здесь опять решались судьбы войны. Город был превращен в пустыню, начиненную железом и трупами, – но он не позволил его отдать.

К декабрю 1942 года было подготовлено поражающее воображение контрнаступление – множеством армий, тысячами танков и самолетов. С севера, юга и востока войска охватили немецкую 6-ю армию, в рождественские праздники заставили ее медленно погибать от голода и морозов. Беспомощный фельдмаршал Паулюс сидел во тьме в подвале универмага – там находился командный пункт его исчезающей армии. 2 февраля 1943 года гитлеровская группировка под Сталинградом перестала существовать.

Теперь он часто доставлял москвичам новое развлечение.

Любимый крик военного детства: «Ведут!» И, забыв все, «военные дети» бросаются смотреть: пленных немцев ведут по улице Горького. Они идут оборванные, понурые, заросшие, в грязных шинелях, и дети радостно швыряют в них камнями. Милиционеры, шпалерой стоящие вдоль улицы, с доброй улыбкой журят их. И, чувствуя поощрение, «военные дети» опять и опять швыряют свои камни.

Три города стали символами этой войны: Москва, Сталинград и город имени предыдущего Богочеловека – Ленинград, прежняя столица прежней Империи.

У стен Ленинграда завязались жестокие бои. Атакуя, фашисты придумали гнать перед собою захваченных в плен женщин, детей и стариков. Солдаты не решались стрелять. Немедленно Сталин отдал приказ: «Бейте вовсю по немцам и по их делегатам, кто бы они ни были, косите врагов, все равно, являются ли они вольными или невольными врагами»...

Дети, старики, ценность человеческой жизни – как давно все это изжито... Он знает только – цель и победу.

Уже в июле 1941 года немцы вышли к окраинам Ленинграда и Ладожскому озеру. Город был взят в кольцо, только по льду озера текла жалкая струйка продовольствия. Начались 900 дней блокады. Но город Хозяин не сдал...

Профессор Ольга Фрейденберг, пережившая блокаду, писала в те дни в дневнике: «В лютый мороз люди стоят в ожидании привоза ужасного хлеба – сырого и мокрого, по 10 часов на жгучем морозе. Электричество давно отключено, не ходят трамваи, квартиры, аптеки, учреждения – все покрылось тьмой. Заходят в магазины – в полном мраке руками ощупывают последнего в очереди или идут на голос. При вонючей коптилке работают продавцы. Пользуясь темнотой, обкрадывают умирающих от голода людей... в городе нет спичек, давно не действует водопровод и уборные. Нет топлива и тока. Бомбардировки ежедневно, беспрерывно – сутками с малыми перерывами... Под круглосуточные взрывы бомб сходят с ума».

Голодные люди падали на улицах тысячами каждый день.

«Заходили в гости на полчаса, садились и умирали. Входили в лавку и умирали. Деловито уходили из дома и по дороге умирали. Тысячи людей, присев на землю, не могли встать и замерзали. И тотчас милиция похищала их продуктовые карточки».

Эти еле передвигавшиеся тени записывались в добровольные батальоны ополчения.

«Их вызывали и предлагали стать добровольцами. Страх был сильнее немощи. И они маршировали, падали в колоннах и умирали... Советский человек обладал неизмеримой емкостью и мог растягиваться, как подтяжка. И никакие муки живых людей... ничто никогда не заставило бы власти сдать город. Это был обычный закон всевластия и истаптывания человека, который называют патриотизмом и геройством осажденных».

Этот монолог отчаяния не был до конца справедлив. Если бы Сталин сдал город – это не сохранило бы жизни осажденным.

«Фюрер решил стереть с земли Санкт-Петербург. Цель состоит в том, чтобы подойти к городу и разрушить его до основания посредством артиллерии и непрерывных атак с воздуха. Просьбы о капитуляции будут отклонены... мы не заинтересованы в сохранении даже части населения этого большого города», – говорилось в директиве немецким войскам от 29 сентября 1941 года.

Другой вопрос: мог ли Хозяин раньше прорвать блокаду?

Мог. Но во имя тактических задач 900 дней и ночей он использовал покорный патриотизм безропотно умиравших людей.

Пожалуй, все это не смог бы вынести ни один народ в мире...

Постоянные мобилизации новых и новых солдат взамен миллионов погибших должны были в конце концов остановить промышленность. Но производство не только не остановилось – оно росло не по дням, а по часам. Кто же работал?

В те дни по радио часто пели песенку об ударнике труда Василии Васильевиче: «Привет, Василь Васильевич, примите мой привет... Василию Васильичу... всего тринадцать лет!»

Да, на производстве трудились женщины и дети. Русские женщины работали на полях, впрягаясь в плуг вместо лошадей, или сутками стояли у станков – без отдыха и часто без еды. Работали у станков и дети – по 10 часов, стоя на ящиках, так как многие не доставали до станка. Но порой дети не выдерживали и попросту сбегали домой, к мамам, или шли в кино вместо изнурительной работы, или так уставали, что просыпали. Дети не знали сталинских законов: опоздание на работу, прогул считались тяжкими уголовными преступлениями. И детей арестовывали, судили, чтоб другим неповадно было. Они получали свои пять лет...

В 1942 году в лагеря начали поступать партии детей. Но еще до лагеря они проходили все круги ада: арест, тюрьма, следствие, ужасы этапа. Они попадали за проволоку уже потерявшиеся, утратившие все человеческое от голода и ужаса. В этом сверхаду они жались к сильным... В женских лагерях бандитки продавали девочек шоферам и нарядчикам за банку консервов или за самое ценное – глоток водки.

Их слезы, их муки... Сталин читал Достоевского и, конечно, помнил знаменитый вопрос, который задал писатель устами своего героя Алеши Карамазова: «Если для возведения здания счастливого человечества необходимо замучить лишь ребенка, согласишься ли ты на слезе его построить это здание?» Что ж, и он, и создавшая его революция неоднократно ответили на этот вопрос...

Уже перед войной Светлана написала из Сочи: «Никаких приказов писать больше не буду, я уже не маленькая, чтобы этим забавляться...» Грузинские девочки расцветают рано, а ей было целых 15 лет перед войной. Отец с болью видел: она выросла. Светлана описывает, как он злился, увидев ее оголенные колени и руки. Он ругал ее, требовал, чтобы она удлинила юбку, чтобы носила шаровары. Она не понимала: он уже ревновал ее, не хотел делиться ею с тем, будущим... В конце концов, могла же сестра Ленина посвятить Ленину всю жизнь!

Но он чувствовал ее темперамент. Он приставил к ней охранника из НКВД, теперь тот повсюду ее сопровождал – в школу, на концерты, в театры. Светлане объяснили: это в целях безопасности.

В эвакуации в Куйбышеве она тосковала, писала ему: «Город мне не нравится... Очень много... хромых, слепых и прочих калек. На улице каждый пятый калека...»

Мужчины – не калеки – были в его армии.

Только когда немцы были отброшены от столицы, он разрешил ей вернуться. Летом 1942 года она была в Москве. Он не знал, что дочь вернулась другой...

«В ту зиму обрушилось на меня страшное открытие», – написала она впоследствии. В английском журнале, который ей легкомысленно дали почитать (как бы полетели головы, если бы он узнал об этом!), упоминалось о самоубийстве ее матери как о давно известном факте. «Я была потрясена, я не верила глазам».

Дача в Зубалово была разрушена, но осенью ее отстроили, и она переселилась туда. В те дни в Зубалове гостил ее брат Василий. В доме жили его жена с ребенком, дочка Яши с няней. И Светлана... С Василием постоянно приезжали его друзья – летчики, спортсмены, актеры. Пили смертно, гремела радиола, танцевали... «Как будто не было войны», – пишет Светлана.

Ему было пять лет, когда мать, после очередного скандала с отцом, забрала его и Светлану и уехала в Ленинград. Запомнил Вася, как пытался покончить с собой Яша. И испуг отца, скрытый под яростью.

На столе у отца всегда стояло грузинское вино – в Грузии оно считалось «соком». Отец курил трубку и своеобразно дразнил мать: пускал дым в лицо младенцу Васе.

С детства Вася попробовал вино и табак.

В 11 лет он пережил смерть матери. С тех пор вся прислуга в доме состояла из сотрудников НКВД. Главным посредником между его воспитателями и отцом стал начальник охраны Сталина полуграмотный Власик. Вася плохо учился, и отец постоянно грозил ему всякими карами. После трудного окончания школы Васю отправили туда, где мечтали быть тогда все советские юноши, – в авиационное училище.

Сталин сохранил в своем архиве письма о его «подвигах». Вот отчет о прибытии Васи: "Уже по дороге в школу, – пишет Берия Хозяину, – Вася сказал встретившему его начальству: «В этом году в Севастополь должен приехать папа отдыхать, вероятно, заедет ко мне».

Перепуганное насмерть начальство начинает стараться.

«Поместили Васю, – продолжает Берия, – не в общежитие для курсантов, а в отдельный дом для приезжих, питание ему готовили отдельно... ездил на машине, предоставленной командованием школы...»

И отец дает жесткие указания, как относиться к «хитрому паршивцу»: «Внимание и заботу не проявлять в смысле создания каких-то особых условий...»

Поймем несчастного сына диктатора, выросшего практически без матери и отца. Самоубийство матери, посаженные родственники, расстрелянные друзья дома, которые были так нежны к нему, – весь этот ужас был бытом его детства.

Ему всегда не хватало ласки – и, должно быть, поэтому Вася так рано женился. Со своей женой Галей Бурдонской он познакомился на знаменитом катке на Петровке. Там катались самые красивые девушки и юноши из сталинского «высшего общества».

В то время рассказывали легенды о скандальных подвигах недавно погибшего великого Чкалова. Однажды он пролетел под мостом в Ленинграде – чтобы поразить любимую...

Я разговариваю с Надей Сталиной – дочерью Василия и Гали:

"Мама жила у метро Тургеневская, и папа на бреющем полете пролетал часто над ее метро. У нее был низкий голос, она была очень хорошенькая, с великолепной фигурой. Им было по 19, когда они расписались. Об этом папа послал письмо Сталину, она все волновалась и спрашивала, пришел ли ответ. Однажды, когда папа ушел, она нашла в мусорной корзине разорванные бумажки, исписанные красным карандашом. Там было написано: «Женился, черт с тобой! Если хорошая девушка – мы ее все будем любить. Мне только ее жаль, что она вышла за такого идиота, как ты»...

Отец сохранил выпускную аттестацию курсанта Василия Сталина: "Летает отлично, любит летать... присвоено звание «лейтенант». Но он знал цену подобным бумажкам. В марте 1941 года он отправляет Василия на летные курсы в Люберцы. Там стоит так называемый «дворцовый гарнизон» – привилегированный летный полк, участвовавший в знаменитых воздушных парадах... В полку собрались асы.

По просьбе Хозяина сам В. Цуканов, командир знаменитого полка, стал инструктором Василия. «Вася – способный летчик, – честно отчитывался Цуканов, – но из-за пьянства у него всегда будут неприятности». Несчастный Вася уже тогда пил...

А потом началась война. После пленения Яши отец не мог разрешить второму сыну пойти на фронт. Вася стал инспектором управления ВВС. Он сидел в большом кабинете на Пироговской улице, мало чем занимался. И пил.

На фронте карьеры делались стремительно, и Сталин, зная безумное честолюбие сына, заботился, чтоб он не отставал. Вася быстро становится начальником инспекции ВВС.