Олег Дивов
Красная машина, черный пистолет
Девушка идет по тротуару, безмятежно улыбаясь своим мыслям. Не сказать, что красавица, но такая прелесть – глаз не оторвать. Камера заднего вида замечает ее, когда уже поздно, совсем поздно.
Если она не остановится, через двадцать секунд ее милое личико попадет точно под сноп осколков, а я ничего не могу сделать. Мне нельзя выходить из машины. Все, что в моих силах, – высунуть руку в окно и выстрелить девушке под ноги. Возможно, это решение.
Я вижу на мониторе, как она переводит рассеянный взгляд чуть правее и слегка приподнимает брови. У меня на заднем бампере крупно написано желтым: NOT MADE IN CHINA. Приметный автомобиль, теперь таких не делают, очень агрессивного дизайна и очень красного цвета. По обводам машина явно женского пола, и зовут ее – только сильно не смейтесь – Маша.
Я стою у тротуара, он широкий, метров десять, дальше возвышение в пять ступенек и полупрозрачный фасад Института Физики Пространства. Полторы минуты назад, когда Тим с Борисборисычем добрались до нужной лаборатории и начали там безобразничать, прошел сигнал тревоги, и двери из толстенного стекла заблокировались намертво. Открывать будем взрывчаткой. Еще немного – и со ступеней поверх машины полетит крошево с обломками фурнитуры. Машке-то плевать, разве что поцарапает слегка, она и без того царапанная. Конечно, я предпочел бы стоять где угодно, только не здесь, но больше негде, везде парковочные камеры. Стоит им Машку заметить и опознать, полиция рванет сюда сломя голову: запрещенное транспортное средство в городе. А у нас тут, извините, не только средство запрещенное, но и цель какая-то, мягко говоря, полупочтенная: вооруженное ограбление. Нам раньше времени совсем не надо встречаться с полицией и давать ей повод стрелять. И себе давать повод тоже незачем.
Поэтому я стою там, где камер нет, – точно перед дверью института, на площадке для пожарной и спасательной техники. Голая психология: нет такого идиота, который тут запаркуется. На Земле теперь все очень хорошие и послушные. Они стоят там, где разрешено, и вообще делают то, что разрешено. Иначе их накажут. Они все время помнят, что их могут наказать.
А я непослушный и нехороший, человек из прошлого на машине из прошлого, я плевать хотел на правила, и вот мне тоже наказание: девица идет точно под взрыв.
Наверное, это судьба.
Выпрыгиваю наружу, захлопываю дверь, поворачиваюсь, и девушка оказывается у меня в объятиях. Она даже не успевает испугаться.
– Это займет две секунды, – говорю я.
Валю ее на асфальт и падаю сверху.
В тот же миг наши открывают двери.
Мама родная, как долбануло-то!
И даже сквозь звон в ушах отмечаю: по крыше машины брякает железное. Значит, все правильно сделал. А то влетело бы девице прямо в ухо.
Вскакиваю и рывком ставлю девушку обратно на ноги. Глазищи у нее в пол-лица.
С меня градом сыплется крупная стеклянная крупа.
По ступеням бегут двое в противогазах. Вслед за ними летят клубы оранжевого дыма, такие плотные, хоть ножом режь и на хлеб намазывай. Это на случай, если среди охраны найдутся герои и решат выскочить следом. Ну и просто красиво.
– Спасибо, – говорю я девушке и ныряю в машину.
Тим запрыгивает назад, Борисборисыч садится рядом со мной, и ведь оба успевают зыркнуть на спасенную, которая стоит, малость остолбенев, и пытается сообразить, что это было. Действительно, она прелесть.
– Что это было? – гундосит сквозь противогаз Борисыч.
Плавно наступаю на педаль, Маша едва заметно приседает и срывается с места.
– Жениться хотел, – говорю. – А вы все испортили, подрывники хреновы.
Бросаю взгляд на монитор, последний взгляд на девушку, и забываю о ней, хочется думать, навсегда. Не хватало еще влюбиться, знаем мы этот обратный стокгольмский синдром.
Борисыч снимает противогаз и все так же гундосит, никакой разницы:
– Ты вышел из машины.
– Нам не нужен молодой красивый труп. В плане операции его не было.
– А если бы труп оказался твой?
– Не будь занудой, папаша, – подает голос Тим. – Алекс поступил очень глупо, но… Нельзя за такое ругать.
– Тебя не спросили… сынок, – цедит Борисыч.
Маршрут рассчитан по секундам, три зеленых светофора, потом направо и к трассе. Выезд из города закрыть не успеют, воздушный патруль когда еще поднимется, и только на трассе нас догонят перехватчики с ближайшего поста. Ничего, пусть догоняют. Минуту назад мы не хотели быть заметными, теперь наоборот. Пускай рассмотрят нас получше. И раструбят на всю обитаемую вселенную, кто именно их ограбил.
Держу пятьдесят пять миль, незачем устраивать в городе корриду, надо просто спокойно пройти светофоры. Левый ряд свободен, не езда – сплошное удовольствие. Было бы. Если бы.
Сейчас не время наслаждаться поездкой, я просто спокоен, привычно спокоен. За штурвалом нельзя волноваться и впечатляться. Чем сложнее маневр, тем я холоднее. В самых трудных ситуациях я превращаюсь вовсе в камень. Нервничать можно потом, когда встанешь на обочине и заметишь, как трясутся руки. Дорога нервных не любит.
А вот подельников моих заметно колотит. Спиной чувствую, как трясет Тима. Борисыч-то с виду ничего, но трудно дышит.
Я не задаю вопросов. Оба здесь – ну и хорошо. Третий светофор, и я прямо из левого ряда заправляю машину в глубокий правый вираж. Сзади гудят заполошно, но вроде никто не стукнулся.
– Ты мог просто из окна выстрелить ей под ноги, – говорит Борисыч. – И тут же закрыться.
Вот заело человека. В общем, понятно, он же весь план разработал.
– Ага, и рикошетом – в живот.
– Ну показал бы пистолет… Ты не имел права рисковать собой.
Движение на вылетной магистрали чуть плотнее, чем хотелось бы, мы ныряем из ряда в ряд, но Борисыч никогда не стеснялся говорить мне под руку, привык, что я не реагирую. Семьдесят миль, сейчас выскочим, и будет сто.
– Тим, я не слышал, как ты пристегнулся, – говорю.
Сзади клацает замок.
– Борисыч, дорогой, не дуйся… Она вышла из-за угла, оставалось мало времени, каких-то двадцать секунд. Я видел, какие у нее были глаза. Махать стволом не имело смысла. Она успела бы подойти вплотную, да еще и спросила бы, чего мне надо.
– И что за глаза у нее были? – спрашивает Борисыч как-то подчеркнуто недобро.
– Счастливые, – говорю.
Позади хрустит и щелкает пластмасса – судя по звукам, Тим цепляет на пистолет тактический обвес. Недолюбливаю пистолеты, неудобное оружие, слишком большой привычки требует, но с передней рукояткой, прикладом и коллиматором уже пострелять можно. Впрочем, я и без приклада с тридцати шагов легко попаду в неподвижного человека, а будет дрыгаться, так хотя бы напугаю и заставлю убежать. Тем не менее особого доверия к пистолетам не испытываю. Опыта не хватает. Пускай Тим с ними забавляется, у него опыта полным-полно.
Если все пойдет как надо, стрелять Тим сегодня вообще не будет.
А пойдет совсем худо, я ему случайно башку продырявлю. И никто меня не заставит ответить зачем. Скажу, что так и было. Тим очень симпатичный парень и квалифицированный убийца. Его на это дело всю жизнь натаскивали, короткую и глупую. Двадцать два года, черт возьми, мне бы столько.
Я к Тиму хорошо отношусь, сочувственно. Просто я намного старше, и у меня звериная интуиция военного преступника, с которой трудно справиться.
– Что с погодой на развязке?
– Полный штиль. Я слежу, – говорит Борисыч.
– Ну, погнали.
У выездного поста машины начинают тормозить, но левый ряд свободен. Не успели выставить заслон, на это нужна особая санкция, на санкцию нужно время, а пока что автопилоты не пустят никого в левый, раз справа все нормально. Поэтому в левом отважно стоит одинокий полицейский и машет жезлом.
У Маши нет автопилота. Конструктивно не предусмотрен. Это вам не какое-то современное модное недоразумение, а старый добрый автомобиль. Зверски красного цвета, очень красного. Теперь не то что таких машин не делают, а даже такого красного цвета не бывает.
С Машей нельзя связаться по вайфаю, приказать ей сбросить газ и прижаться к обочине. Полиция не может с ней договориться ни по-хорошему, ни по-плохому. Она, по нынешним меркам, неуправляемая.
Дикая красная машина.
В прекрасном новом мире она не имеет права ездить вне специально отведенных спортивных трасс. То, что мы с ней сегодня выбрались в город, – лютое нарушение, тянет на конфискацию транспортного средства и запрет вождения чего бы то ни было лет в десять. Поэтому я прятался от камер.
Впереди проем в отбойнике, наша первая точка отмены. Если переходить на запасной план, тогда здесь. Остальные две точки намного хуже, там шансов уцелеть всего ничего.
– Погода?
– По нулям.
– Продолжаю движение.
Сто десять миль. Полицейский отпрыгивает через отбойник, резвый парень. Сейчас за нами сорвутся перехватчики. Вот что им стоило, казалось бы, уже катиться впереди и пытаться нас заблокировать, стрелять электромагнитными «пауками» не вдогон, а в лоб и в борт? Что стоило раскатать по левому ряду ленту с шипами?
Рабочего места им это стоило бы. У них инструкция. Мы знаем их инструкцию назубок. Они держатся за свои рабочие места – хорошие, послушные ребята. Как все теперь. За малейшее нарушение их ждет наказание. Кого угодно ждет наказание за что угодно.
Самое удивительное – они все равно воруют, как твари последние, и охотно продают секреты, которые никто из наших не продал бы никогда. Они не такие, как мы. Не любят свою корпорацию, хотя та и победила.
А мы с Борисычем, гады и сволочи, деятельные участники конфликта, который запрещено называть Второй Корпоративной Войной. И никто на Земле – ах, хорошие вы мои, послушные! – его так не называет. Не было такой войны. И нас там не было. Да и кто мы, собственно, инфослужба. Сколько длилось это дерьмо, полтора года, толком даже не стреляли, так, пару раз отстреливались, и то по собственной дурости.
Но мы нарушали такие правила, что вам и не снилось. Мы, военные преступники, ничуть не лучше тех наемников, кто разносил города ракетными ударами. Они-то за деньги и по приказу, они всегда могут спрятаться за прейскурант и приказ. А мы-то от всего сердца. Провокаторы и манипуляторы. Кукловоды.
Наш директорат поздно сообразил, что драка идет не на жизнь, а на смерть, мы отбивалась – и проиграли. Нас выдавили из родного дома в дальние колонии. Передел сфер влияния, захват ресурсов, включая людские, ничего личного.
И очень личное для простых участников конфликта, потерявших на войне все, кроме своей шкуры, местами тоже продырявленной.
Сейчас Тим придерживает одной рукой на сиденье чемодан, в котором собственность нашей корпорации. Нам чужого не надо, мы просто забрали свое. Это расчеты по гипердрайву, двигателю второго поколения. Враг ковырялся с ним шесть лет, но так и не продвинулся. Туда на всякий случай воткнули системную ошибку. А наши знают, что делать. У нас будут непобедимые боевые беспилотники, и вслед за ними придем мы на новых транспортных кораблях и заберем все свое обратно. И ваше заберем, раз вы не умеете им пользоваться, и народ вас не любит.
И спросим, какого черта вы раздробили родину на княжества сообразно числу дочерних компаний и устроили там новый феодализм, обозвав его, естественно, народным социализмом. И поднимем из архива – этот секрет нам тоже продали – боевые приказы времен той войны. Приказы вашим наемникам бомбить гражданских без стеснения. Видите ли, аналитики считают это разумным: надо, чтобы под конкурентом горела земля, а населения и так слишком много, нам столько ни к чему… Очень разумно, очень продуманно, и ничего личного. Уж мы постараемся эти бумажки положить в гробы тем, кто их подписывал.
Вы сохранили документы, чтобы при случае напоминать друг другу, какой большой кровью повязаны. Мы напомним это вам всем и сразу…
Не вижу перехватчиков, но слышу в левом ухе на полицейской волне, что они где-то сзади, четко по инструкции, пошли догонять. Чудесно. Взять нас со встречной полосы не выйдет, тут сплошной отбойник, вертолеты не успевают, а заслон сейчас выставляют под развязкой, к которой мы и шпарим, быстро наращивая скорость.
– Погода?
– Все по нулям. Я скажу, если переменится.
– Принято.
Я не гонщик, самый обычный водитель, умеренно опытный, и люблю сто десять миль – тогда Машу можно держать одной рукой, буквально двумя пальцами. Но сейчас уже сто пятьдесят. Этого пока достаточно. Трасса визуально сужается, пейзаж по сторонам начинает сливаться в серо-зеленую стенку с яркими пятнышками реклам, еще немного прибавить, и будет полное впечатление, будто едешь по трубе. Движения в правых рядах почти нет, я так и планировал, выбирая время.
От архива до космодрома – моя часть операции, здесь я был голова, когда мы все продумывали, Борисыч только кивал. Ему не понравилось узкое место на развязке, мне оно тоже совсем не нравится. Собственно, это единственное откровенно слабое звено в нашей затее. Но других вариантов нет.
У здания института тоже не было вариантов, где встать, и в итоге я доброе дело сделал, прелестную девчонку спас. Пускай теперь на развязке я нас спасу. Лишь бы подвеска выдержала. И лишь бы туда прямо сейчас не заехала какая-нибудь внеплановая бетономешалка. Вот это будет неприятный сюрприз. Там и без того до черта техники, и вся она мне мешает.
– Борисборисыч, посмотри на стройку, нет там шевеления?
– Только что смотрел, глухо. Я же обещал, там до конца недели будет полный стоп, украли все.
Он сам и сделал, что украли, даже знать не хочу, каким образом. У Борисыча старые связи дай бог каждому. Гуманитарные технологи не воруют своими руками, они уничтожают имущество врага методом стимуляции промотания и разбазаривания. Борисыч на этом еще до войны съел очень большую собаку.
Выкручиваю заднюю камеру до упора и наконец-то вижу перехватчики: две белые зализанные капли у нас на хвосте. По-своему они красивы, хотя совсем не похожи на автомобили. Приближаются медленно, но неотвратимо. У обоих на крыше плоские башенки с пушками для запуска «пауков». Вцепится такая дрянь в задницу, шибанет разрядом, тут у машинки и мозги набекрень. И приехали.
– Вижу наш почетный эскорт.
– А то пуганем их? – Это Тим.
– Отставить, – говорит Борисыч. – Ты Алексу не веришь, что ли?
Тим никогда так быстро не ездил, ему просто не понять, что значит приоткрыть заднее окно на ста пятидесяти милях. Сейчас никто так быстро не ездит, кроме гонщиков-профессионалов. Я пытался объяснить, что для начала мы оглохнем, потом нашего стрелка треснет головой об рамку двери, потом он наверняка потеряет ствол, и тот будет лететь за нами на ремне, колотясь об машину так и сяк, да еще и запросто вывихнет стрелку руку. Тим сделал вид, что поверил.
Ему хочется пострелять хотя бы неприцельно в полицию, я понимаю. Для него полицейские – верные псы корпорации, сломавшей жизни поколения родителей и моего поколения заодно. Тим даже не будет непременно убивать, ему бы просто как следует опустить их, сурово и убедительно. Заставить держать приличную дистанцию. Остаться там, где и место этим хорошим полицейским, – от нас как можно дальше.
Тим хочет отомстить за нас. Очень мило с его стороны. Но совершенно излишне. Он рвется на войну, которой не было, не понимая, что это не его война. С моей точки зрения, он просто не имеет права лезть в наши разборки. Хватит и того, что его взяли на дело. Он неплохо справляется с задачей, но одним своим присутствием в нашей команде, одной своей слепой мальчишеской яростью выматывает мне нервы.
– Спасибо, Тим, – говорю. – Но действительно не стоит.
Борисыч влип в сиденье и крепко держится за подлокотник. Ему трудно, он ведь не гангстер, просто суровый рано постаревший мужчина сорока восьми лет от роду. Ему бы сейчас занятие какое, а он вынужден сидеть в роли чемодана и покорно ждать развития событий.
Мне легко, я водитель. Уже почти совсем окаменел, а ближе к развязке буду просто кирпичом.
Тим у нас гангстер, вот у кого шило в тощей заднице, меткий стрелок и умелый подрывник, без приключений – как без пряников. Службой безопасности характеризуется крайне положительно. Знай они, какой энтузиазм из него попрет, когда Тим окажется тут, на Земле, которая для него, по умолчанию, враждебная территория, три раза бы подумали. Хороший мальчик, но с промытыми напрочь мозгами. Нам этого шибздика дали, поскольку он вылитый Борисыч в молодости и, по легенде, его сын. Ну Тим и вошел в роль как нельзя лучше. Задирал «папашу» всячески, пару раз едва по шее не схлопотал.
Самое забавное, что он в «отца» искренне, по-детски, влюблен, диверсант этот. Своего-то папу не помнит вовсе, погиб тот на войне. Я Тима слегка взломал, когда мы готовились, вызвал на откровенность – и с тех пор вдвойне уверен, что от него можно ждать срыва в любой момент, дай только повод. Он ничего плохого не хочет, только устроить кровавое месиво и много лишнего грохота, опасного для исхода операции. Нашелся, понимаешь, народный мститель. Как все его поколение, он живет легендами и мифами.
А мы вообще не живем, давно уже.
– На космодроме никакой активности, – говорит Борисыч.
– Понял.
У Борисыча вся семья под бомбежку попала. Двое у него было, мальчик и девочка.
Я хотя бы без детей, а тоже есть за кого спросить с конкурирующей огранизации.
На космодроме ждет Дана, она о своем прошлом молчит, но и с ней более чем понятно все.
Дана похожа на ту девчонку, что я встретил сегодня. Такая же неуловимая труднообъяснимая прелесть, только глаза усталые, но породу-то не спрячешь. Ну и возраст, конечно, – моя ровесница, тридцать пять по документам, да и реально вряд ли больше. Очень привлекательная мертвая женщина. Перепахало ее страшнее, чем Борисыча. Ей бы начать все заново, только она не может. Или не хочет. Я бы помог. Она, в общем, знает.
– Приближаются, – говорит Борисыч.
А то я не вижу. Я водитель, обязан видеть.
Для перехватчиков у нас в багажнике сюрприз. Компактный, зато увесистый. С него можно дать такую нагрузку на оба Машкиных движка, что обмотки сгорят, только раньше, наверное, порвется трансмиссия. А еще у меня в задних фонарях почти не осталось места для светодиодов, туда вкорячены разрядники, на которые я тоже могу дать хорошую нагрузку. «Пауки» как прицепятся, так и сдохнут. Если вообще долетят, не тестировали эти пушки на скорости под двести. Никто не знает, как поведут себя «пауки» в таком встречном потоке. А к развязке мы должны выйти ровнехонько на сто девяносто миль в час.
И взять чуть-чуть вправо.
Строго говоря, основная ценность лишних полутора центнеров на задней оси для меня в том, что у машины изменилась развесовка. Я двигал реактор туда-сюда по миллиметру целый день. Разогнаться до ста девяноста Маша и без него смогла бы. Но с ним лучше. Иначе пришлось бы класть балласт…
В этот момент перехватчики стреляют, оба сразу.
У меня рука лежит запястьем на рукоятке КПП, пальцы в миллиметре от кнопок.
Но сначала я резко наступаю на педаль.
Машка кидается вперед так, будто раньше стояла на месте. На миг мне кажется, что все четыре колеса едва не сорвались в букс, и я лишний раз хвалю себя – догадался отключить антипробуксовочную систему, а то мало ли… Темнеет в глазах. Ничего себе!
Внезапно двести двадцать.
Вот теперь мы в трубе. Даже попутный транспорт не разглядеть толком.
Машина буквально влипает в трассу, роскошная у нее аэродинамика, умели ведь делать. Даже представить не берусь, какая сейчас прижимная сила на нас обрушилась. Указатели температуры масла в вариаторе и приводах стоят как вкопанные. Уфф… Посмотрим, что дальше будет.
– О-бал-деть! – доносится с заднего сиденья.
– Предупреждать надо, – говорит Борисыч, с видимым усилием отрывая затылок от подголовника.
Не долетели «пауки». Вообще не долетели. Перехватчики болтаются далеко позади. На полицейской волне истерика. Выясняют, куда запропастился этот долбаный вертолет. Ага, этот долбаный вертолет нагонит их через три минуты. Ему объясняют, что я расшибусь в лепешку об заслон под развязкой уже через две. Вертолет отвечает – так мне и надо, психу. Кто я вообще такой. Из-за чего суматоха.
Знал бы ты из-за чего, сам расшибся бы.
А я за три минуты успею десять миль пролететь. Да мне столько и не надо. Мне до трюма в грузовике Даны заметно ближе.
Немного отпускаю педаль. Пускай воздух нас тормозит.
– А чего ты не… – Борисыч тычет пальцем через плечо.
– Если честно, я побаиваюсь лишний раз давать разряд на корму. Не понравилось мне это силовое поле. По-моему, оно для Машкиных мозгов не намного лучше, чем «пауки». Такие наводки, что пробивает защиту. Легонько, но пробивает. Ладно, джентльмены, готовимся.
– На космодроме по-прежнему тихо.
– Понял.
– Беспокоит меня это. Должны они были догадаться, куда мы нацелились.
– А меня не беспокоит. Погода?
– По нулям.
– Понял. Внимание, зажимаю подвеску. Сели ровно, и чтоб ни звука.
Впереди та самая развязка. Камера показывает, что под ней затор, битком набиты грузовики и вовсю суетится полиция. А нам туда не надо. Нам чуть-чуть правее, на недостроенный вылет. Его и не думали перекрывать, там пластиковое ограждение с мигалками. Бедная Маша, получишь ты сейчас по морде.
Маша – это тебя Лена так назвала.
Машина из спокойной прошлой жизни, Лена из счастливой прошлой жизни, до войны, которой не было.
Они признали наш город легитимной военной целью. Просто транспортный узел, ничего больше. Там даже офиса корпорации не было. И меня там не было. Лучше бы я там был. Лучше бы я тогда сдох под обстрелом…
Сто девяносто миль.
– К маневру!
Под развязкой все разбегаются, думают, сейчас воткнусь. Легонько двигаю рулем вправо.
Это момент истины, о котором я Борисыча не предупреждал. Есть шанс, что я просто возьму да промахнусь, не впишусь в поворот. Или уже на вылетной дорожке не впишусь – она загибается влево. Полностью уверен в машине, полностью уверен в резине, полностью уверен в себе.
Но чего будет, не знаю.
Машка с зажатой намертво подвеской выпрыгивает на подъем, раскорячившись, словно турбореактивная черепаха. Бац! Мы не сбили и не пробили ограждение, мы его проткнули.
Мчимся вверх, к небесам. С заднего сиденья доносится тоненький противный вой.
Идеально прописываем левый, встаем на прямую, разметываем еще одно ограждение, проходим в сантиметре от асфальтоукладчика и упираемся носом в серое пасмурное небо. Хрусь – под колесами шершавый бетон. В момент отрыва я бросаю педаль.
Кончилась дорога.
Мы взлетаем.
– Спокойно! – очень спокойно говорит Борисыч непонятно кому, себе наверное.
Вой сзади усиливается и переходит в восторженный оргазмический вопль. Просили ведь – ни звука. Но чего с них взять, с чайников. Они никогда не летали на автомобилях.
Под нами на долю секунды мелькает широкая магистраль, мы пересекаем ее под углом. Я с холодным интересом смотрю в окно. Высоко летим, должно быть, к ясной погоде.
Чертова погода, ждали штиля трое суток.
И ждали шанса долгие годы.
«Тим, ну хватит орать, кончай уже», – думаю я.
Машина опускает нос. Гляжу вперед. Там нас поджидает еще один момент истины, последний.
Если, конечно, на космодроме не приготовились к встрече и не расставили технику по периметру. Тогда придется снова прыгать. А может, сейчас так мягко приземлимся, что прыгать будет уже некому.
Мы проносимся над «заправкой» – станцией замены аккумуляторов, – потом над какими-то хозяйственными постройками, едва не чиркнув брюхом, и валимся на гладкий травянистый склон. Компьютерная модель показала, что сесть должны плавно и ровно. Вот почему я боялся ветра. У нас снизу кевларовое днище, а спереди еще дополнительная лыжа, но если хоть немного сдует с траектории, мы при малейшем перекосе так этой лыжей треснемся, что запчастей не соберем.
Палец на кнопке. Разжать подвеску? Нет. Я же решил, я же все решил.
Чпок! Сильный удар на корпус со всех четырех колес разом. И мы катимся вниз совершенно прямо, теряя скорость. Катимся, трам-тарарам, катимся.
– Простите… – выдыхает Тим. – Извините, пожалуйста.
– Кажется, молодой человек кончил, – глубокомысленно изрекает Борисыч.
– Да ну вас…
Точно, кончил. Это бывает, когда на автомобиле вытворяют нечто особенное. Чаще с женщинами, правда.
Разжимаю подвеску, несемся по зеленому полю, машину слегка потряхивает. Здесь должно быть ровно, я проверял, но все равно неприятно, когда под колесами не пойми чего. Подтормаживаю.
– Погода? – мстительно спрашиваю я.
– Полный штиль! – рапортует Борисыч.
– Вот так-то.
Впереди самый обыкновенный сетчатый забор с фонарями на столбах, колючей проволокой, камерами и датчиками охранной системы. За ним – ни намека на теплую встречу. Обычная космодромная жизнь, вдалеке катаются погрузчики, видны корабли на стартовых ямах. Мы должны пройти под нижней перекладиной забора, оставляя зазор в полтора сантиметра. Если не подпрыгнем, конечно, на случайной колдобинке. Тогда прощай, крыша, да и лобовое потеряем. А то и застрять можно.
К теплой встрече мы подготовились: на стоянке в полумиле отсюда запаркован пустой автовоз, который по моему сигналу поднимает рампу, и мы через нее возносимся с гарантированным улетом метров на пятьдесят за полицейский кордон. Но дальше планировалось жесткое приземление, и оно совсем не вдохновляло. Маша его не заслужила, да и мы тоже.
Мое ледяное спокойствие начинает подтачивать типичная паранойя, что охватывает лузеров под финиш гонки. Боюсь облажаться. Мне страшно бодать забор с хода. А вдруг там канавка, и мы подскочим. Не хочу тормозить, но торможу, торможу, торможу… Чувствую удивленный взгляд Борисыча.
– Без паники, – говорю. – Проверяю дорогу.
Медленно-медленно подкатываю к сетке и тычусь в нее носом. Под колесами ровно. Закусив губу от злости на себя, даю задний ход. И вижу, как по склону катится вниз от магистрали полицейская машина.
Не раздумывая, бью по кнопке стеклоподъемника.
– Тим, притормози их.
– Только не насмерть, – говорит Борисыч.
– Это как получится, – цедит Тим сквозь зубы и отстегивает ремень. – Далеко ведь.
– По моей команде сразу внутрь.
– Есть.
Я разгоняю машину, держа забор периферическим зрением, основное внимание на монитор, где полицейские. Не нужны они мне на хвосте… Сзади принимается тявкать пистолет. У нас армейские мелкокалиберные стволы, четыре с половиной миллиметра, прошивают бронежилеты навылет, тухло будет полицейской машине, если мальчик попадет.
А собственно, куда там попадать-то, у них на морде бронещиток, охлаждение вынесено в корму, шины с жесткой боковиной. Только стекло дырявить, чтобы поняли: мы не шутим.
И Тим дырявит им стекло. Полицейские дают по тормозам с такой силой, что умудряются сорвать машину в занос, она скользит вниз по склону боком, не успевает выровняться, медленно-медленно встает на два колеса и мягко ложится на левый борт.
– Прекрасно, – говорит Борисыч. – В машину!
И мы пробиваем забор. С шелестом и звоном сетка рвется, скребет по боковинам. Здравствуйте, мы на космодроме.
– К маневру!
Я ныряю под девяносто градусов вправо, проскакиваю между ангарами, даю половинный газ. Несемся по бетонке к стартовым ямам, плавными дугами уворачиваясь от погрузчиков, буксировщиков и самоходных трапов. Сейчас главное никого не испугать, а то они начнут дергаться, и поди их угадай, испуганных. Легко думать за много машин сразу, когда видишь, куда они едут. Когда они суетятся, предсказать их очень трудно.
С контрольной башни так страшно орут в мегафон, что все отчетливо слышно, хотя звукоизоляция у нас дай бог. В последний раз я слышал такие эпитеты полгода назад, когда меня увольняли из корпорации к чертовой матери, растуды ее туды. Персона нон грата, предатель, изгой. Дана тогда забросила меня контрабандой на Землю, а теперь повезет домой.
Сам уже не понимаю, где мой дом…
Я и не заметил, что на приборе девяносто, ну, Маша, любишь ты кататься. Верная Маша. Дождалась хозяина и не подвела.
– Всем отмена старта, – говорит Борисыч.
Мы на это и надеялись. А то из ям на старте так дымит, что ничего не видно. Не хотелось бы в здешней тесноте носиться «по приборам», уткнувшись носом в монитор. А еще из ям цементная крошка летит. Да ну ее!
Огибаю здоровенный транспортник, вижу далеко впереди грузовик Даны. Мне навстречу медленно опускается аппарель. Разрешение на взлет Дана получила, должна полную тягу дать через минуту, а отмену – нет, не слышала. А что решила люком похлопать зачем-то, этого с контрольной башни не видно.
– Тим, слева!
Да что ж вам неймется-то, верные псы управляющей компании. Премию захотелось за наши головы?
Оглушительный гул воздуха в оконном проеме. Пистолет сзади уже не тявкает, он бабахает – Тим стреляет, не высунувшись. Гильзы летят в потолок и сыплются горячим дождем мне на голову. Две машины на сходящемся курсе – полицейская и космодромной охраны. Если хоть одна запрыгнет вслед за нами в трюм, мы их там, конечно, прикончим, но пара тонн лишнего веса на борту совсем ни к чему. Да и кто кого прикончит, вопрос щекотливый. У них автоматы. Главное, не дать им выставить свои длинные стволы из окон и открыть прицельный огонь.
– Борисыч, не смей, убьешься!
Этот старый перец хотел вылезти наружу по пояс и стрелять поверх крыши. Не на такой же скорости, трам-татарам.
Опускаю стекло, получаю сильнейший удар по ушам, рву пистолет из-за пазухи. Очень вовремя.
– Заряжаю! – кричит Тим.
Неловко извернувшись, палю куда-то в сторону противника. Через секунду подключается Тим, и тут обе машины преследователей начинают лавировать. Ага, не нравится им, как наш меткий парень стреляет.
Космодромная охрана, кажется, задумалась, а не слишком ли быстро она едет и не слишком ли много от этой жизни хочет – и вдруг отвернула в сторону. Увы, я тоже не могу больше нестись во всю дурь, аппарель уже буквально перед носом, слегка подсвеченная дыра трюма, пора тормозить.
У полицейских все лобовое в решето, но эти не тормозят. Они закладывают дугу, заходят мне в хвост и вот-вот протаранят нас. Тим громко и зло орет. Того и гляди начнет палить сквозь заднее стекло, с него станется.
Роняю пистолет под ноги, втыкаю палец в кнопку и даю разряд с кормы.
– Держись! – кричу я сразу всем, особенно – машине.
Звонкий сухой треск, запах озона, Маша запинается на мгновение, а потом резво вспрыгивает по аппарели в трюм.
Полицейская машина будто воткнулась в невидимую стену, такое впечатление, словно у нее внутри развалилось сразу все. Я почти совсем глухой, но слышу адский скрежет резины по бетонке.
Значит, он действительно адский.
Ну еще бы, закусило тормоза намертво.
Кажется, мы справились.
Аппарель поднимается, заслоняя нас от мира. Я подбираю оружие с пола, откидываю спинку сиденья, проверяю, как Борисыч, а Тиме говорю:
– Извини, но ты молодой и так выдержишь.
Раздается ни с чем не сравнимый грохот, а потом ни с чем не сравнимая могучая силища отрывает нас от грешной земли и от грешной планеты Земля тоже.
Потом нас размазывает.
– Могла бы хоть спросить, как дела. Или просто сказать: «Привет, ребята», – успевает буркнуть Борисыч.
* * *
На хайдрайве можно ходить строго по коридорам, расчищенным от космического мусора, иначе к порту назначения придет не корабль, а чайное ситечко. Куда мы намылились, там легальных коридоров нет, зато есть неприметная дырка. Дана рвет на всех парах к Луне. Вдогонку нам летят нецензурная брань, замысловатые угрозы и недвусмысленные обещания.
Еще за нами идет патрульный корабль, но это он зря. У нас все посчитано: не успеет. Мы растворимся в пустоте. Нелегальные коридоры не обозначены входными бакенами, надо знать точные координаты. А перекрыть наглухо громадный сектор пространства и сканировать его постоянно, ожидая, не выскочит ли грузовичок, нашим конкурентам просто не по деньгам. Тем более таких секторов много. И отовсюду выскакивают контрабандисты. Быстро меняют товар – и обратно. Не задался у конкурентов их народный социализм. Они, конечно, стараются всех наказывать, и бывшие соотечественники гибнут за металл регулярно. Одного поймают – а на его место уже целая очередь. Потому что при народном социализме особо не разгуляешься, а красиво жить хочется.
Ничего личного, просто бизнес. Для наших людей относительно безопасный, ведь делается все далеко от Земли. Такую наглость, чтобы встроиться в чужую логистику и бесцеремонно садиться прямо на Землю, могут позволить себе единицы, и работают они не на себя, а на штаб-квартиру корпорации. Это уже не контрабанда, это разведка. И чтобы засветить Дану, нужен серьезный повод. Как сейчас.
У нас будет гипердрайв. Прямо не верится. Неужели мы это сделали…
На хайдрайве большое ускорение чувствуется только в момент рывка, дальше – обычная «единица»; мы наконец-то не лежим, размазанные, а спокойно усаживаемся в ходовой рубке и глядим друг на друга. Неужели мы это сделали?
Последние новости, что мы поймали, ныряя за Луну: мою личность установили – уж больно машина приметная, – а мне именно того и надо. Пытаются разобраться, как я болтался на Земле черт знает сколько времени. Борисыча и Тима ни одна камера толком не разглядела. Из-за Даны просто скандал: оказалось, у нее все ворованное, причем по отдельности, из разных мест: и грузовик не пойми откуда, и документы на него, и паспорт неизвестно чей, и анализ крови, и отпечатки пальцев, и унылая физиономия, нацепив которую она общалась с землянами, и чуть ли не размер ноги.
Впервые я вижу, как Дана улыбается. Господи, какая же она милая. Потом замечаю, что Борисыч на нее таращится во все глаза и как-то откровенно по-хозяйски. Да неужто?.. Не про меня, значит, эта легкая походка, русые кудри, аккуратная маленькая грудь прекрасной формы – я очень наблюдательный, профессия обязывает, – чудесный рисунок губ и все такое прочее. Хреново быть наблюдательным. Ладно, утешусь тем, что мои товарищи, кажется, оттаяли и попробуют начать жизнь заново…
Тим на радостях, что мы всех победили, нажирается синтетики и бегает по стенам, насилу утихомириваем его. Тогда он виснет у Борисыча на шее и называет его папой. Тут мне реально хочется мальчика пристрелить, но я вовремя соображаю, что применять армейскую мелкашку на корабле запрещено под страхом прогулки за борт. Нельзя – пуля башку просадит навылет, а потом еще что-нибудь повредит тоже навылет. Кстати, ради такого случая, когда надо убить кого-нибудь по делу срочно, командиру экипажа полагается старый добрый ствол под патрон 9 х 19. Тоже не подарок, но гораздо меньше риска испортить звездолет.
Мы неспешно обедаем, болтаем о всякой ерунде, потом я замечаю, что Дана хмурится и вроде бы к чему-то прислушивается. Пора бы разойтись по каютам и как следует выспаться. И проснуться наконец без ощущения привычного страха – меня этот страх убивал на Земле полгода, а Борисыча и Тима три месяца, всю активную фазу подготовки к операции. Въевшийся в мозг ужас разоблачения. Думал, ничего больше не боюсь на этом свете, но когда появилась цель, научился бояться заново. Мертвецам нестрашно: у них нет смысла жизни. Придумай смысл и живи. Но вслед за смыслом придет и страх.
Дана хмурится снова и отворачивается к приборной доске. Начинает что-то крутить и опять вслушиваться. Прижимает ладонь к виску: типичный рефлекторный жест командира звездного корабля, совершенно бессмысленный, но все они так делают. У командира на висках датчики интроскопа. Через него ты воспринимаешь корабль словно живой организм, и этот организм – ты сам. Видишь его насквозь, чувствуешь свою машину, как себя. Не отказался бы я так сливаться с Машей. Мы бы с ней тогда летали, не боясь случайного ветерка. Люблю Машку. Я бы лучше нормальную человеческую женщину полюбил, конечно, но где ее взять – вон, Дану уже Борисыч прибрал к рукам. А я кого попало не подпущу к себе, привередливый. Удивительно, что вообще хочу серьезных чувств – кажется, и меня начинает отпускать полегоньку. Или время лечит, или сегодняшний акт мести подействовал: надежда появилась, надежда… Ты ее только сейчас не обломай, дорогой наш командир.
Все глядят на Дану, ждут неприятностей и боятся спросить, какие именно они планируются.
Тим спросил бы, наглости хватит, но опасается, что мы с Борисычем его заклюем. Допустим, мой персональный статус непонятен, зато Борисыч – старший по званию и руководитель операции.
Сам Борисыч слишком влюблен в Дану, сейчас я вижу это отчетливо, влюблен нежно и трепетно, не вполне еще веря, что способен испытывать такие чувства, и на них ответила такая женщина, не доверяя своему нечаянному счастью. Он будет ждать.
А я просто не имею дурной привычки говорить водителю под руку. Даже если водителю это все равно. Разберется – скажет.
И Дана говорит:
– Пищим, ребята. Даем пеленги.
Тим напрягается и шипит нецензурное, Борисыч охает, я откидываюсь на спинку кресла и пытаюсь думать. Не получается.
– Если вам всадили «жучка»… – тянет задумчиво Тим. – Значит, что-то подозревали…
Глядит на Борисыча, потом на меня. Нехорошо глядит. Зря ты это, парень.
– Не мне. Вам, ребята. Он прямо здесь. В радиусе метра.
Теперь уже все глядят на всех. Кажется, я единственный, кто глядит по-доброму. Чего вы злые-то такие, коллеги?
– Современные «жучки» размером с булавочную головку, – говорю. – Может, я его на завтрак съел.
Напрасно я это ляпнул, потому что все дружно уперлись глазами в меня.
– Дело не в том, дорогой, что ты съел на завтрак, а кто его тебе подсунул, – заявляет Борисыч. – Мы-то с Тимом друг друга контролировали. А ты работал в одиночку.
– Вот именно, – поддакивает Тим.
Гляжу на них еще по-доброму. Честное слово. Даже стараться не приходится. Мог бы напомнить, что эти двое тоже не все время были друг у друга на виду, но зачем? Сами знают. И топят меня. Получается, один из них. Или оба сразу.
Или Дана нас стравливает.
Только этого не хватало.
– Опять пискнул. Странно, промежутки неравномерные.
– Я уверен, что это не я, – заявляет Борисыч.
– А я уверен, что не я, – говорит Тим.
– А я ни в чем не уверен, – говорю. – И вы напрасно такие уверенные. Миссия у нас непростая, с кем угодно могло случиться что угодно.
– Ты сколько баб осчастливил на исторической родине, Казанова? – спрашивает Дана. – Кто тебе инфу продавал? Уж сто процентов не мужик. С кем ты проснулся сегодня? Подумай.
Ничего себе! Трудно меня озадачить, но у Даны получается.
– Не ожидал от тебя, – говорю. – Вот от кого не ожидал, это от тебя.
Смотрю ей прямо в переносицу и вижу: смутилась.
Неужели – она?..
Звериный инстинкт военного преступника рекомендует немедленно пристрелить Тима, потом жестоко допросить Борисыча, выкинуть обоих в космос и разбираться уже по-хорошему с Даной. Когда я ее любовника грохну, она станет шелковая. Не успела еще к Борисычу привязаться как следует, он только разбудил в ней женщину заново. И мне из этой едва проснувшейся женщины душу вынуть – раз плюнуть.
Пальцем к ней не прикоснусь. Пусть ее наша служба безопасности трахает всем личным составом, им положено по долгу службы не брезговать предателями…
Если бы я слушался инстинкта, трупов вокруг были бы кучи.
Ничего подобного со мной до войны не было, милейший ведь человек. Я по работе «тракторист», по-вашему – «аттрактор», мастер разработки позитивных образов и влюблению в себя всего, что шевелится. Мне нельзя быть плохим. Для меня кодекс Всемирной ассоциации «Паблик рилейшнс» – закон жизни, а этот кодекс, он вроде клятвы Гиппократа, там главное правило – «не навреди».
Я и сейчас добрый. Только доброту свою успешно применяю во зло. В период военных действий мои разработки имели грандиозный успех. Жалко, мы тогда не победили, меня бы народ на руках носил. Ничего, еще победим, но я больше не хочу на руки. Убивать хочу.
Ненавижу вас, твари, и себя ненавижу – что вы со мной сделали.
– Основную инфу, Дана, чтоб ты знала, покупал Борисборисыч, я давал только общее направление. Он у нас специалист по мотивации, ему и карты в руки. А проснулся я сегодня один. Проснувшись, думал о том, какая ты замечательная и как жаль, что совсем меня не любишь и ничего у нас не получится… А теперь заткнитесь все, пожалуйста. Думать буду.
Как ни странно, они затыкаются, а Дана даже глаза опустила.
Размышляю. Ничего не вижу, ничего не понимаю. Хотя… Есть вариант. Попробуем. Вряд ли сильно поможет, но…
– Это чистая формальность, но отдайте мне оружие, Алекс, – говорит Тим.
– Вот напрасно. Я без пистолета только опаснее. Я сразу превращусь в полную гадюку и уболтаю эту сладкую парочку грохнуть тебя.
«Сладкая парочка» нервно переглядывается.
Тим делает плавное красивое движение – так летит в тебя кулак профессионального бойца, ты его прекрасно видишь, но успеваешь только чуть-чуть отклонить голову, чтобы удар не пришелся в нос или глаз.
Сейчас мне в глаз смотрит дуло.
Отмечаю, что мальчик совсем обнаглел и ни в грош меня не ценит: ну где это видано – тыкать стволом человеку в физиономию. Человек ведь может ствол у тебя немедленно отнять. Таким же плавным красивым движением. Дурак ты, мальчик. Но я все равно к тебе хорошо отношусь, сочувственно.
Или ты готов убивать и, едва я дернусь, нажмешь на спуск. Тогда ты вдвойне дурак, ведь тебя пришьют через секунду, вон у Борисыча где рука, я же не слепой. Их двое, ты один, ты просто не успеешь.
– Ладно, – говорю. – Ты меня не услышал, теперь это твой риск.
Откидываю в сторону полу куртки, Тим вытаскивает из моей кобуры пистолет. Он не боится, что я ношу второй ствол. На Земле все покупается и продается, особенно женщины и секреты, но достать там оружие нельзя. Его изъяли тотально, выковыряли отовсюду, а у военных и полиции оно посчитано, и не дай бог хоть патрон куда-то запропастится – всех накажут.
– А теперь, когда вы меня больше не боитесь, встали и пошли в трюм. Есть идея. Надо посмотреть, что видела машина.
– Опять пищит… – бормочет Дана, не поднимая глаз. Зацепил я ее.
– Ну вот встали и пошли!
Послушно встают и идут. Борисыч озабоченно пыхтит, Дана, похоже, мучается совестью, Тим старается всех держать в поле зрения. Спасибо, пистолет убрал. Чисто из уважения к Борисычу, думаю. А то бы он сейчас напоказ всех боялся – ведь я его тоже слегка зацепил.
Маша грустит в трюме, вид у нее какой-то унылый, не боевой. Мне тоже сейчас тухло, подруга. Мне уже шестой год так. И едва-едва пытаюсь стать человеком, тут же другие человеки ставят твоего хозяина на подобающее ему место. Тухлое.
Я знаю, что искать, вывожу картинку на монитор в два движения. Ну вот она, запись – водитель прыгает навстречу прелестной девушке, хватает ее в охапку, что-то говорит, валит наземь… Стоп. Повтор. Увеличение. Есть.
Очень хочется выругаться в полный голос.
Это делает за меня Борисыч, который плюхнулся на правое сиденье.
Вылезаю из машины, делаю приглашающий жест:
– Садись, Тим, изучай.
Он садится, Борисыч дает повтор, теперь ругаются оба. Тим скорее восхищенно, чем зло. Да, красивая работа.
А я чувствую, как мягкие ласковые пальцы задирают на мне сзади куртку и суют за пояс нечто увесистое, железное, приятно гладкое и довольно-таки большое. Рукоятью вправо. Дана помнит, что я правша.
Надеюсь, патрон уже в патроннике, иначе зачем это все.
Тим с Борисычем выбираются из машины, а я лезу в карман и отлепляю «жучка». Он все-таки покрупнее булавочной головки.
Очень ловкую девочку я обнял. И отважную. Первая злость уже отошла, сейчас ничего к ней не чувствую, кроме восхищения мастерством и смелостью. А еще было очень приятно обнять ее. Когда победим, надо постараться эту красотку найти и перевербовать. Себе заберу, а там посмотрим. Ничего себе напророчил: «Жениться хотел, а вы все испортили, подрывники хреновы».
Надеюсь, я ей понравлюсь.
– Не рискнула бы она посадить «жучка» на машину, – говорю. – Не было гарантий, что мы запрыгнем прямо в трюм. Зачем нам лишний вес, обычно транспорт бросают. Значит, милая девочка нацелилась четко на меня. И точно знала, что я заслоню ее собой от взрыва…
– Дай посмотреть. – Дана забирает «жучка» и подносит к глазам.
– Ну так что же, Борисборисыч, дорогой ты мой?
– Что же? – тупо переспрашивает Борисыч.
– Тебе не кажется, что милая девочка знала слишком много и о плане операции. и, главное, о том, что я такое? Мужчин, способных поставить жизнь и судьбу на карту ради незнакомой бабы. – единицы. Но за рулем сидел именно такой придурок! – начинаю легонько повышать голос.
– Не может он сам так мощно излучать… – бормочет Дана, разглядывая «жучка» пристально, словно у нее в глазу микроскоп.
– Ты… ты с ума сошел, Алекс? – спрашивает Борисыч проникновенно.
Старый перец не готов играть со мной враспасовку, он действительно обескуражен. Ладно, черт с ним.
– …И ладно бы моя судьба, моя жизнь, твоя и Тима – судьба целого народа, судьба нашей корпорации, судьба Земли в конце концов! Самый ответственный момент! – уже почти кричу. – Кто мог выйти из машины? Только я! Кто мог знать, что я такой идиот? А?!
Тим переводит озадаченный взгляд с меня на Борисыча и обратно. Думай, мальчик, думай.
У Борисыча, впрочем, тоже взгляд – так себе. Молчи тогда, за умного сойдешь.
– Даже если меня раскрыли, если точно установили личность – тем хуже, я ведь сволочь знаменитая, во мне ничего человеческого нет, я военный преступник и таких девочек пачками уговаривал идти с гранатометами на танки! И я – разжалованный офицер, изгнанник, выброшенный из родной корпорации на хрен, которому надо либо сдохнуть, либо вернуться домой с победой!
– Нет, ты точно с ума сходишь…
– Это ты с ума сошел, когда так подставился! Ты всю жизнь играешь с людьми. И ты всю жизнь – мою! – мой начальник. Никто, кроме тебя, не сделал бы ставку на мои инстинкты. Никто бы не поверил, что я выйду из машины… – Плавно опускаю голос и перехожу с крика на хрип, почти шипение.
– Алекс… – Борисыч прижимает руки к груди, молча умоляя перестать травить ему душу.
Тим уже совершенно обалдел.
– Никто, кроме тебя! – Мы стоим по разные стороны машины, но даже издали я втыкаю Борисычу палец в грудь так болезненно, что тот отшатывается. – Ты, кукловод, это твой модус операнди. Ты абсолютно в себе уверен, когда доходит до управления людьми. И ты ни разу не проигрывал. Ты гениальный кукловод. Этот несчастный мальчик сегодня на полном серьезе назвал тебя отцом!..
Несчастный мальчик передергивается всем телом.
– И насчет меня ты не сомневался ни минуты! Но главное, главное, Борисборисыч, дорогой… Как я мог назвать кому-нибудь точный день операции, если мы ждали погоду и принимали окончательное решение вместе этим утром, у вас дома, и сразу отправились к машине? И Тим не мог, и ты не мог, да? Но мы с Тимом спускались в гараж первые, а ты шел сзади!
– Ты действительно свихнулся, – произносит Борисыч окончательно упавшим, даже севшим от расстройства голосом. – Лейтенант, приказываю арестовать Алекса! Надо его изолировать, а по прибытии наши разберутся.
Честно, я не ожидал, что Тим купится так легко, тем более Борисыч совершенно потерял самоконтроль и не мог мне подыграть.
– Это чистая формальность, полковник… – начинает Тим ледяным тоном, сверля Борисыча взглядом. – Но будьте любезны, сдайте оружие!
Он пока только обозначает свое плавное красивое движение за пистолетом. Тим еще не готов валить Борисыча, но уже перепуган до крайности. Прямо сожалею, что нет времени и возможности как следует насладиться этим зрелищем: убийца-профессионал, испугавшийся собственной тени. Наконец-то с большим опозданием до мальчика доперло, с каким людоедом он имел дело все эти месяцы. Поздно.
– Отставить, лейтенант! – рычит Борисыч. – Выполняйте приказ!
Сомневаюсь, что Тим вспомнил сейчас мое предупреждение, мол, я без оружия стану только опаснее. Хотя было бы справедливо, окажись это его последняя мысль перед концом.
Тим медленно тянется за пазуху, а я – назад за пояс. У меня широкая ладонь, рукоятка пистолета вдруг ложится в нее как влитая. Толстая, ухватистая, чертовски удобная рукоятка.
Нет времени развернуться к Тиму лицом и уж точно никакого желания размахивать стволом, как некоторые пижоны. Я плотно беру длинную черную пушку в обе руки и прямо от живота, стоя боком, только чуть повернув голову, загоняю мальчику две пули куда-то примерно «в центр масс», как это называл мой инструктор.
А когда мальчик начинает гнуться и пытается сообразить, что это его сейчас так неприятно ударило, – уже прицельно две пули в висок.
В замкнутом пространстве трюма выстрелы, словно гвозди в голову, бьют звенящей болью.
Дана зажимает уши – лишь бы она, жучка, себе туда не закатила, доставай его потом.
Я медленно обхожу машину и говорю Борисычу:
– Это чистая формальность, полковник, но если ты, сволочь, немедленно не отдашь мне ствол, я и тебя кокну. Я очень злой сегодня. Я на той девчонке жениться хотел, а вы все испортили!
У Борисыча делаются такие мутные глаза, словно его сейчас шибанет инфаркт. Он покорно выкладывает пистолет на крышу машины. Открываю багажник и небрежно швыряю ствол туда. Не спеша иду обратно. По пути разглядываю то, из чего стрелял. Длинный черный красивый «Таурус», прижизненная реплика антикварной «беретты». Старая добрая хреновина. Если кончатся патроны, череп можно проломить, ничего подобного давно не делают.
Стильная вещь. Нынче и пистолетов таких не бывает, и такого правильного черного цвета в природе нет. Я, кажется, говорил, что пистолетам не доверяю? Этому хочется верить.
Совсем не боюсь, что мой коллега, начальник и добрый приятель сейчас, пока я любуюсь своей новой игрушкой, метнется к багажнику и откроет пальбу. Он сдался.
Дана странно глядит на меня в основном сочувственно.
– Извини, Даночка, – говорю. – Было очень громко, но что поделаешь. Мы все еще попискиваем?
– Угу.
– Ничего, скоро перестанем.
А вот и Тим. Отвратительное зрелище – свежеубитый тобой человек. Вот он был, и вот его не стало. Ой, не стошнило бы. Представляю, что я – водитель. Мне нельзя впечатляться. Сглатываю комок в горле, достаю два окровавленных ствола, несу к багажнику, оттираю их салфетками, потом оттираю руки… Уфф… Устал я что-то. Запираю машину и говорю:
– Не повезло Тиму. В самый последний момент поймал головой пулю из полицейского автомата. А у тебя, Даночка, как назло, холодильник потек. Нам пришлось захоронить тело в космосе, со всеми соответствующими почестями, о чем мы составим акт. И я бы рекомендовал действительно холодильник сломать временно, а то мало ли, вдруг проверят… Все меня слышали? Молодцы. Ну, пойдемте.
Идут, куда они денутся.
Дана кладет «жучка» под микроскоп, под сканер, под еще какую-то штуку и уверенно говорит:
– Он не может излучать. Это отражатель. Вот почему он сигналит через неравномерные промежутки времени. Когда попадает в луч.
– Нас кто-то щупает лучом? Пока мы идем на хайдрайве? Что за излучение такое? Как это может быть?
– А я знаю?
– Хорошо, зато я знаю, что делать. Эй, полковник! Тащи Тима в аварийный шлюз, положи «жучка» ему в карман – и за борт. Действуй.
Борисыч повинуется мне безропотно и молча.
– Пока будешь возиться с телом, подумай, что нам скажешь, когда вернешься! – кричу ему вслед.
Борисыч как-то неконкретно дергает одним плечом.
– Ты бы полегче с ним, – говорит Дана.
– Давай-ка сядем, командир.
Она садится в кресло, разворачивается ко мне, закидывает ногу на ногу.
– Мне нужны прямые, честные, короткие ответы, командир. Ты понимаешь, что я за тебя убью? Убил прямо сейчас. Только ради тебя. Это не любовь. Это дружба.
Вместо ответа Дана тянется ко мне, но я останавливаю ее взглядом.
– Он тебе нужен? – Я тычу пальцем в ту сторону, куда ушел Борисыч.
– Да, – коротко говорит она, скорее выдыхает, чем говорит.
– Понял. Сейчас он вернется, мы побеседуем… То, что он сделал, он сделал не просто так. Он рисковал нашими жизнями ради чего-то очень важного, и я заранее уважаю его мотивы. Тем не менее он нас подставил. И корпорацию подставил. Но если по окончании беседы он все еще будет тебе нужен… Тогда ты его заберешь. И делай с ним все, что захочешь.
– Спасибо, – только и говорит она.
– Это тебе спасибо. За то, что ты профессионал, за четкую работу, за смелость и, кстати, за пистолет. Черта с два я его тебе верну. Он же прекрасен.
Дана смеется.
– Но слушай, подруга, я ждал чего угодно, только не такой огромной дуры. Для меня – идеально удобный агрегат. Но совсем не под твою руку. И как ты эту тяжесть на себе таскала? Кстати, я не заметил.
– Я его не носила. Только сегодня достала из сейфа. Чувствовала, случится что-то… Знаешь, я все равно отдала бы его тебе. Ты любишь такие вещи, а мне он больше не нужен. Это была память. Единственное, что осталось. Память…
Она вздыхает. Прощается с чем-то, отпускает от себя.
– Пробовала его под куртку повесить в кобуре и так и этак… Безнадежно, слишком большой, даже стволом вниз торчит. И я просто его положила рядом, а когда перегрузки кончились, сунула за пояс сзади. И старалась на всякий случай не поворачиваться к тебе спиной. Ты наблюдательный, я же знаю…
– Между прочим… Ой, позови Борисыча, а то я беспокоюсь. Скажи, чтобы не валял дурака, и что мы его ждем, и все будет хорошо, договоримся.
Дана прижимает висок одним пальцем и зовет:
– Боря! Алекс просит сказать, что он волнуется и чтобы ты не вздумал делать глупости. Мы тебя ждем, мы обо всем договоримся.
– И все будет хорошо.
– И все будет хорошо, Боря.
– Даночка, могла бы давно сообразить: когда мы просим что-то передать, надо передавать в точности. Этот твой красавец в старые добрые времена мог загнать человека в истерику одним-единственным словом. И я сказал «не валять дурака». А ты ему про глупости… Это разные вещи.
– Да ты зануда, оказывается! Такой же зануда, как и он!
И я второй раз в жизни смотрю, как Дана смеется.
– Ну так что за реплика была про моих баб? – спрашиваю.
И тут она краснеет. Ну совсем живая. Теперь лишь бы Борисыч, сволочь, меня не разочаровал. Убить не убью, естественно, но если он постарается, то и Дану разочаровать сможет. И тогда встанет трудный вопрос: а не кокнуть ли его действительно?
– Потому что ты бабник, Алекс, – говорит она, честно глядя мне в глаза.
Второй раз за столь короткий промежуток времени совершенно меня ошарашить может наверное только такая женщина – командир звездолета, контрабандист и разведчик.
– Ты очень любишь женщин. Но еще больше ты любишь саму любовь.
– Ну какой же это бабник?! – возмущаюсь я от всей души.
– Самый настоящий, – заверяет она.
Появляется Борисыч – потный, взъерошенный, одновременно готовый кусаться и вилять хвостом. А мы сидим с Даной и глупо хихикаем.
– Пищим? – спрашивает он сумрачно.
– Не пищим. Выбросил.
– Ну и хорошо. – Он садится в кресло. – А выпить есть на борту?
– Какая выпивка на борту?
– А у тебя, парень?
Ишь ты, как в старые добрые времена позвал.
– У меня есть одиннадцать патронов, – говорю. – Могу намешать тебе пороху в газировку. Вставит – мало не покажется.
– Хватит и одного, – бурчит Борисыч. – В лоб. Тоже мало не покажется.
– Ты не казнись, полковник. Ты кайся во грехах своих.
– А ты? – заявляет он агрессивно.
– Что – я?
– Что ты говорил про ту девчонку?
– Да я пошутил!
– Чем докажешь?
– Ну, старик, ты меня довел. Вот это было совсем лишнее. Давай тогда по-взрослому разговаривать. Тебе что-нибудь говорит такой код: виктория шесть пять ноль?
Борисыч хлопает глазами и задирает брови. А потом сует мне лапу:
– С возвращением, майор.
– Извини, не пожму руку предателю, даже если он мой старый друг.
Старый друг на всякий случай пропускает это заявление мимо ушей.
– Это как все понимать? – спрашивает Дана осторожно.
– Его изгнание было подстроено, – объясняет Борисыч. – Никто Алекса из корпорации не увольнял. Кстати, было много шуму, но все поняли, что это только дымовая завеса. Какой они придумали настоящий повод? Для узкого круга?
– Я спал с женой первого вице-президента. Меня попросили больше этого не делать, а я не внял. У нас, понимаешь, с ней серьезно.
Дана прыскает в кулак. Мол, а я что говорила.
– Не верь, Даночка, это именно повод. И твой покорный слуга видел эту даму один раз издали. Вовсе не я, а первый вице напрашивался на увольнение, вот его и решили примерно наказать. Проверить на лояльность родной корпорации. У них там наверху очень жестокие игры.
– И он согласился?
– Как миленький.
– Вот скотина… Но ты-то каков актер! Я была уверена, что везу бедного-несчастного беглеца…
– Но я был действительно бедный и несчастный… Ладно, полковник, говори, чем тебя прижали наши конкуренты. Тебя не так-то легко прижать. Я все понимаю и поэтому внимательно слушаю. Хотя был огромный соблазн натравить на тебя бедного мальчика.
Борисыч упирается взглядом в столешницу и сухо цедит:
– У них мои дети.
Дана сжимается в комок.
Ну, одной проблемой меньше. Теперь даже если ты признаешься в поедании еврейских младенцев на завтрак, она тебя простит.
– Их успели эвакуировать на ту сторону. Ты же знаешь, там ничего не осталось от дома, все в кашу, я был уверен, что они погибли вместе с матерью…
– Я знаю. Им сейчас… Мальчику девять, а девочке тринадцать? Да они тебя не вспомнят.
Он поднимает глаза и смотрит так, что я верю каждому слову.
– Вспомнили! – шепотом кричит он. – Я их видел. Вспомнили! Я обещал, что мы будем вместе, они ждут, они хотят ко мне…
– Уверен, что их тебе отдадут?
– Уже отдали. Я ведь тоже не совсем дурак. Они на марсианском рейсе, гражданский лайнер, никакой охраны, нам просто надо подойти и забрать их, в запасе еще неделя.
– Ну да, а капитану теперь скажут – не тормози ни под каким видом. Ты же провалил задание, мы выкинули отражатель.
– Вот это не беспокойся, – вступает Дана. – Возьмем на абордаж и ограбим. Не впервой, поверь специалисту. Пистолеты только мне отдай.
– Армейские?
– Да не стану я стрелять. Что я, сумасшедшая? Но капитану лайнера это знать не обязательно. Добрее будет, когда увидит.
– Черт с вами, – говорю. – Вам, наверное, виднее. И куда потом?
– В нейтральную зону, как можно дальше. Дана…
– Я придумаю, – говорит она. – Есть много хороших мест. Ну, неплохих.
– Мне поставить штаб-квартиру в известность, что тебе в связи с вынужденной засветкой нужен длительный отпуск?
Она не успевает ответить.
– Тебе бы тоже не помешал, – говорит Борисыч. – Мы проиграли, Алекс. Год назад конкуренты нашли ошибку в расчетах и довели гипердрайв до уровня прототипа. Еще год, максимум два – и полетят. Прямо к нам.
У меня звенит в ушах, как после стрельбы в трюме. Болезненно.
– Этот луч, которым нас щупали, – побочный эффект разработки. Понимаешь, Алекс, дети… Детьми они меня добили. Начали они с гипердрайва. Нам конец. Впереди новая война, в которой мы заведомо проигрываем…
Я не говорю ему, я хриплю почему-то:
– Гипердрайв – наш. Мы лучше знаем, чего от него ждать. Мы будем счтать быстрее и строить тоже быстрее. А еще мы купим у землян все, что они смогут продать. Если потребуется, я вернусь туда. Не представляю как, но вернусь. И мне будет очень не хватать тебя, Борисборисыч. Давай сейчас все забудем. Никто ничего не узнает. Мы все сделали как надо, только потеряли Тима. Забирай детей, отправляй их с Даной на нейтралку, а сам возвращайся. Разработаешь новый план. Если нас не отпустят – пошлем толковых молодых ребят…
– Ох, несет тебя, Алекс… – тянет Борисыч. – Ты как-то упустил из виду, что мы забрали в институте фальшивки. Мне казалось, ты уже понял…
– Не повезло, – твержу я упрямо. – Противник не дурак, ждал нас. Зайдем на тему по-другому. Придумаем как. Пусть разведка голову ломает. Только помоги.
– Вкупе с тем, что я вытащил детей, фальшивая инфа меня убьет. Это не провал операции, а очевидное предательство. Очевиднее некуда. Расстреляют.
– И будут правы, – говорю. – Какая же ты дрянь, полковник! Что же ты натворил? Что же ты наделал? Проклятье, что ты наделал…
– Уходи с нами, Алекс. Тебе дома тоже жизни не будет, извини. Тебя минимум на год загонят в резерв и будут проверять. Насчет Тима ты отболтаешься, уверен, но… Работать не дадут.
Я уже не сижу – лежу, уронил руки на стол, лицом в них уткнулся.
Мы не проиграли. Это не конец.
Как же я вас всех ненавижу, сволочи!
– Дана, что скажешь?
Она виновато разводит руками:
– Мне не внедриться к землянам второй раз. Была бы мужчиной… Женщина слишком заметна. Я больше ничем не могу помочь, Алекс.
Еще утром я был относительно живой, а сейчас в два раза более мертвый, чем когда-либо. Никого не осталось, ничего не осталось. Меня все бросили.
Безумная мысль: та девчонка. Найти ее теоретически можно. Обработать как следует, наверное, сумею. Что мне это даст? Ничего, кроме женщины, которую я обманул. Ничего. Будь реалистом, Алекс, шансов на Земле у тебя ноль. Даже с фальшивой мордой не продержишься ты там больше месяца. Ты не шпион и никогда им не был, тебя забросили только ради твоих способностей налаживать контакт с людьми. А сам по себе ты спекся. Кончился. Убил тебя этот бесконечно длинный день. Ухлопал.
Но мы не проиграли. Должен быть выход.
– Ладно, – говорю. – Спать пойду.
Двое суток я лежу в каюте, баюкая на груди свой красивый черный пистолет. В трюме грустит красная машина Маша, иногда мне кажется, я чувствую, как она меня зовет.
Сунулся Борисыч, я сказал, что застрелю, он поверил и исчез. Иногда заходила Дана, говорила какие-то добрые утешительные слова, я толком не слышал. Потом она постучалась: заходим на орбиту, будем садиться, иди в рубку.
– Куда садиться? – Это не голос, это стон разочарования.
Почему все такие кретины? Спасаешь их, шкурой своей рискуешь – никакого понимания. Башкой прямо в петлю лезут. И чего ради я тогда стараюсь?
– Вы совсем идиоты? Ты сядешь – и уже не взлетишь. Наших, что ли, не знаешь? Дашь тягу, и тебя подстрелят тут же. Расценят как попытку к бегству. Кстати, справедливо…
– Но я должна тебя высадить!
– Ничего ты не должна. Нельзя садиться. Тебе и с орбиты придется улепетывать на полном газу, как только передашь сообщение…
Она присаживается рядом и ждет. Видит: я что-то придумал.
– Даночка, ангел мой, ты отдаешь себе отчет, что сейчас предашь корпорацию? Сознательно предашь? После стольких лет службы?
– Да. Там для меня нет надежды, – говорит она просто.
– Для меня тоже нет! Чтобы надежда появилась, надо драться. Головой об стенку биться. До упора и дальше.
– Они Борю убьют. А я…
– Боря дал тебе надежду, – говорю так едко, как только могу.
Как только умею. Профессия научила.
И не пробиваю Дану, даже не особенно трогаю. Потому что Боря, сволочь, и вправду дал ей надежду. А у меня отнял. Придется сделать новую. Из чего?
Вероятно, из чего-нибудь плохого, ведь хорошего не осталось. Хотя бы из той девчонки, неспроста она у меня перед глазами стоит по сей день. Враг. Противник. Но хорош, черт возьми. Из такого врага не грех сделать друга. На голой искренности. Вообще без обмана. Это будет высший пилотаж. И удрать вдвоем на нейтралку, если вдруг проиграем. Встречу там Борисыча – морду ему разобью вдребезги. И прощу. Да уже простил.
А ведь тоже вариант на самый крайний случай.
Хотя лучше бы нам гипердрайв добыть поскорее. Не знаю, каким образом. Родить. Пусть разведка придумает как. А мы что, мы кукловоды. Добрые в принципе люди…
Сажусь рядом с Даной и говорю:
– Ты бы хоть поплакала надо мной, зараза красивая.
Не объясняю, зачем и почему, сама знает.
И она кидается мне на шею и начинает реветь. И за меня, и за себя. Оплакивает наше прошлое, закрывая эту тему навсегда, и над судьбами нашими дурацкими плачет, и, главное, сбрасывает дикое напряжение последних дней. Ей это надо. Борисыч ее так не вскроет, а ей надо, я же вижу.
Потом она целует меня солеными губами и шепчет:
– Ну бабник же. До слез готов довести женщину, только чтобы она тебя поцеловала. Алекс, Алекс, золотая ты душа… Перестань себя убивать, начни жить. Хочешь меня? Возьми. Сейчас можно. Нам с тобой сейчас все можно…
– Не все можно, – говорю. И целую ее нежно-нежно, и сердце замирает от тихой радости, потому что понимаю: не вру и не шучу. – У меня невеста есть. На Земле. Ну, ты ее на той записи видела…
Другая бы обиделась насмерть, а эта начинает хохотать сквозь слезы.
– Ну ты псих, – говорит. – Но тебе, ненормальному, только такая и подойдет. Знаешь, я горжусь, что была твоим пилотом. Ты потом, когда все кончится, обязательно выйди на связь. Будет надо, я вас спрячу. А не надо – просто дай знать о себе. Борьке прикажу на коленях перед тобой ползать, чтобы ты его простил.
– Да уже простил, только ему не говори. Но в рожу он получит. Разрешишь, командир?
– Разрешаю. Ну?..
– Утираем слезы и идем работать.
На прощание мы все равно целуемся, совсем не по-дружески. Но это ведь на прощание. Нам сейчас можно…
Сбросить автомобиль на орбиту – это нетривиальная инженерная задача. На грузовиках такого класса нет системы откачки воздуха из трюма, она там просто не нужна. И когда Дана приоткроет аппарель, в трюме начнется торнадо. Поэтому Борисыч наспех крепит машину и погрузчик, которым он меня отсюда вытолкнет, а я тем временем сливаю жидкость из системы охлаждения, чтобы вдруг не разорвало. Чего-нибудь все равно порвет где-нибудь. Но чем Машка конструктивно хороша: что ее не убивает, то делает сильнее. Для полета в атмосфере я машинку как следует подготовил, а после космического учту недоработки и все исправлю.
Борисыч лезет в погрузчик и пристегивается, я кое-как забираюсь на откинутые передние сиденья машины поперек – в скафандре иначе не получится – и растопыриваюсь там покрепче.
– Сообщение отправлено, принято и понято, – слышу голос Даны. – Открываю. Держитесь, ребята.
Пошла аппарель, пошел воздух, машину начинает трясти, я вижу в приоткрывшуюся щель голубую-голубую, ничуть не хуже Земли, базовую планету корпорации, а потом у меня стекла покрываются наглухо изморозью – и все, шоу окончено.
– Отстегиваю. – Это Борисыч. – Так… Готово. Внимание, сейчас толкну.
– Ты погрузчик не забыл привязать? – Это Дана. – Сам смотри не улети!
– Я его возьму на борт, конечно, но внизу ему не обрадуются… Да и надоело мне спасать этого старпера. Сколько можно, право слово.
– Вот ты язва. Толкаю!
– Поехали…
Чувствую движение. А потом тело становится легче, легче… Я в свободном полете. Если все будет нормально, нам с Машей болтаться тут больше часа, пока за нами подгонят корабль снизу, успеем совершить полный виток, прямо как первый космонавт. Только он в илюминатор смотрел, а я сейчас монитор включу. На мониторе еще лучше видно.
Страшновато мне, честно говоря. Вроде в машине, а не водитель, так, чемодан. Ничего от меня не зависит.
– Удачи, Алекс.
– Прощайте.
И тишина мертвая. И я окончательно, совершенно один. И голубая планета подо мной, и нравственный закон во мне, а звездного неба не видать.
Протягиваю руку, нажимаю кнопку, на корме раздается сухой треск. Ох, как я боялся, что откажет система, что реактор сдохнет, что еще чего-нибудь сломается…
– Шесть ноль пятый, вижу тебя, давай пеленг каждую минуту.
– Понял.
Человек на орбите в автомобиле заметнее, чем просто в скафандре, – раза примерно в два. То есть в два раза больше, чем никак. Но если он ежеминутно дает сильнейший разряд, его видно очень хорошо. Все шансы, что за ним прилетят.
И это, знаете, мотивирует. Сначала у нас все отняли, теперь мы сами все продули, но именно сейчас, болтаясь в безвоздушном пространстве один как перст, в этой вселенской безнадеге я вижу какой-то просвет. Друг меня предал, а я его – нет. А подруга родину предала, но не предала меня. Парня я убил ни в чем не виноватого, чтобы спасти тех, кого бескорыстно люблю. Ну и кто я после этого?..
Нажимаю кнопку, даю разряд.
– Шесть ноль пятый, спасибо. Уже идут к тебе, держись там.
Как ни странно, я после этого далеко еще не конченный тип.
Сказано: держись там, – буду держаться.
И мы пока не проиграли.
И вообще, если у человека в наше хреновое время есть красная машина и черный пистолет, это как минимум сильно повышает настроение.
А значит, повышает шансы.
И вовсе я не один. Чего это я один? Нас тут целых трое. Мы с Машкой и Тошкой еще себя покажем.
И, надеюсь, понравимся одной милой девушке.
