* * *
Осталось пережить еще одну ночь, а завтра у нее суточное дежурство и на целый день можно забыть и о квартире, и о призраке. Липа не станет ни к кому проситься на постой. Она смелая и очень самостоятельная. Она с раннего детства привыкла бороться и научилась выживать. Детдом – это очень серьезная школа выживания, там тебя либо сломают, либо заставят быть сильной. Да любой призрак по сравнению с уродом и садистом Сашкой Котовым покажется невинным младенцем. А она рискнула вступить с ним в неравный бой и даже вышла победительницей. Неприятные воспоминания нахлынули мутной волной. Липа думала, что все забыла, старалась забыть изо всех сил, а сегодня вдруг вспомнила…
Кот был расистом. Он патологически ненавидел всех, кто хоть чуть-чуть отличался от «славянского стандарта». Липа отличалась, и не чуть-чуть, а очень сильно. Смуглая, черноволосая, черноглазая, а еще верткая и боевая. Если бы она была безропотной овцой, возможно, Кот поиздевался бы над ней немножко и оставил в покое. Ну, в покое – не в покое, но цеплялся бы не так часто. Однако Липа безропотной овцой быть не желала и давала обидчику отпор. Она умела драться. Кто ж в детдоме не умеет драться? А еще она очень больно кусалась и царапалась. Так что Кот частенько ходил с расцарапанной мордой. Липе тоже доставалось: синяки, ушибы, вырванные волосы, один раз даже фингал под глазом. Но это все ерунда, настоящие мучения начались тогда, когда они вступили в славный переходный возраст.
Кот повзрослел раньше остальных. Здоровый, мускулистый, потому что в свободное от издевательств над Липой время не вылезал из «качалки», он теперь смотрел на нее иначе. Ох, как Липе не нравился его взгляд. Она даже несколько раз на полном серьезе собиралась просить у директрисы защиты, но в самый последний момент останавливалась. Во-первых, из-за того, что и сама у администрации детдома была не на хорошем счету – дикарка, бунтарка, выскочка, а во-вторых, понимала – Кота не накажут. О его зверином нраве знали все, но терпели. Кот был спортивной звездой, занимался греблей и побеждал почти во всех областных соревнованиях. Каждая его победа добавляла очки директрисе. А как же? Ведь она почти собственными руками выпестовала будущего олимпийского чемпиона. Так что Коту сходили с рук все злодеяния, а Липе оставалось стиснуть зубы и молча отбиваться.
В тот вечер ее подвела любовь к животным. Старого пса Шарика знали и любили все детдомовцы. А Шарик любил Липу, вот как-то сразу выделил ее и признал своей хозяйкой. Она чувствовала себя ответственной за простодушного, неуклюжего Шарика. Лечила его раны, полученные в боях с дворовыми собратьями, летом спасала от клещей-кровопийц. А однажды, когда Шарик сломал лапу, наложила ему шину из плотных картонок. Лапа срослась неправильно, и с тех пор Шарик хромал, но Липину доброту не забывал.
– …Липучка, там твой пес подыхает! – Васька Парамонов, один из прихвостней Кота, в нетерпении пританцовывал на пороге девчоночьей спальни и корчил страшные рожи.
– Как подыхает?! – Липа спрыгнула с кровати, всмотрелась в черноту за окном, точно могла разглядеть там Шарика.
– Его кто-то в живот пырнул, он сейчас в сарае лежит и скулит. Пойдем, что ли?
Конечно, она пошла. И не пошла даже, а побежала. Набросив поверх ночнушки халатик, вслед за Парамоновым проскользнула мимо громко храпящей воспиталки.
Сарай стоял уединенно, прятался за старыми яблонями и кустами сирени.
– Ну, что же ты, Липучка?! Не отставай! – вякнул Парамонов и толкнул скрипучую дверь.
Внутри было темно, хоть глаз выколи.
– Парамонов, ты где? – позвала Липа. Она еще не поняла, что попала в западню, но сердце забилось часто и громко. Кажется, так громко, что под ветхой крышей от его стука проснулись голуби. – Парамонов, скотина, – жалобно сказала она и попятилась.
– Ну привет, Мартьянова, – послышался совсем рядом ненавистный голос Кота, и практически сразу вспыхнул болезненно-яркий луч фонарика. Липа зажмурилась, приготовилась бежать или отбиваться, а может, и бежать, и отбиваться одновременно.
Убежать ей не дали: чьи-то руки больно схватили Липу за волосы, потащили в глубь сарая. Она сопротивлялась: и лягалась, и царапалась, и пыталась укусить своего обидчика. Ей бы заорать в голос, перебудить пол-интерната, но она так растерялась, что упустила свой последний шанс.
Ее швырнули на что-то упругое и скрипучее, сверху навалилась тяжелая туша.
– Парамон, посвети! – зарычала туша. Запястьям вдруг стало очень больно.
«Проволока, – подумала Липа, – это проволока, а скрипучее и упругое – это старые кровати, а рычащая туша – это Кот. Сейчас он меня прикрутит к кровати, и все…» Липа закричала. На рот тут же легла большая, потная ладонь.
– Заткнись, сука.
Она укусила эту ненавистную руку, сильно, до крови. Кот взвыл, затянул проволоку на запястьях так, что теперь взвыла уже Липа. Луч фонаря дернулся и погас. В темноте послышался торопливый топот удаляющихся шагов – это трусливый Парамонов дал деру, оставил Липу один на один с садистом и расистом Сашкой Котовым…
…Липа вернулась в спальню на рассвете, а до этого долго-долго сидела на скрипучей железной кровати и тупо рассматривала свои окровавленные запястья. Проволока прорезала кожу, оставила уродливые рваные раны. Кровь стекала медленно, капля за каплей, скатывалась по дрожащим пальцам, падала на грязный пол. Когда на полу образовалось маленькое красное озерцо, Липа встала…
…Она никому ничего не рассказала, и все дружно решили, что Липа Мартьянова свихнулась и порезала себе вены. Только медсестра заподозрила неладное, когда увидела ее руки, и стала допытываться, уговаривать. Липа молчала. Это останется только между ней и Котом. И никого больше это не касается, даже предателя Парамонова.
Кот тоже молчал. Никто из его дружков не отпустил в ее сторону ни единой сальной шутки, никто даже не обмолвился о произошедшем той ночью. Значит, не рассказал, не похвастался победой. Почему? Испугался последствий?
Липа молчала неделю, просто не находила в себе сил заговорить. Каждое утро проводила ревизию собственной души и не могла обнаружить там ничего такого, за что стоило бы цепляться, что стоило бы обсудить с внешним миром. На второй неделе ее забрали в психушку, как склонную к суициду и социально опасную.
В психушке было хорошо. Липа лежала в палате одна и настоящих психов видела только на прогулке. На нее не надевали смирительную рубашку, не привязывали к кровати, не уговаривали «поделиться наболевшим». Можно было часами смотреть в потолок или окошко, на котором не было никаких решеток. Два раза в день к ней заходила молоденькая доктор-стажер. Доктора звали Ингой Николаевной, она была всего на семь лет старше Липы. Она ни о чем не расспрашивала, не задавала наводящих вопросов, но как-то так само собой получилось, что броня Липиного равнодушия дала трещину, и она рассказала доктору Инге Николаевне все: и про Шарика, который, спасибо тебе, господи, цел и невредим, и про пыльный сарай, и про то, что теперь каждую ночь она слышит визг старых пружин. Липа рассказала, и ее сразу отпустило, точно боль, копившаяся внутри, нашла, наконец, выход.
Инга Николаевна, к тому моменту уже просто Инга, предлагала дать делу ход и наказать Кота по закону, но Липа отказалась. Она хотела все побыстрее забыть.
– Я бы не простила, – сказала Инга с такой убежденностью в голосе, что Липа сразу поверила – эта хрупкая девушка спуску никому не даст и отстоит свою честь при любых обстоятельствах.
А она сама чем хуже? Ничем!…
В детдоме ее встретили настороженно. Ну еще бы, Мартьянова-то в дурке побывала! А в дурку никого просто так не упекут. Значит, она теперь потенциально опасна, и держаться от нее нужно подальше. Ее не тяготило одиночество и изоляция. Она готовилась поквитаться с Сашкой Котом…
Добраться до Кота не составило труда. Это Липа умерла там, в пыльном сарае, а в его жизни ничего не изменилось. Он все так же обижал слабых и до позднего вечера таскал железо в «качалке». Ключ от «качалки» Липа стащила у физрука, а во время дежурства в столовой прихватила кухонный нож. Нож был не слишком большим, но очень острым, чтобы не порезаться, она завернула его в полотенце, сунула за пояс джинсов, загодя пробралась в «качалку», притаилась за горой спортивных матов, приготовилась к ожиданию. Ждать пришлось долго, часа полтора, не меньше. У парней «качалка» была очень популярна, этакий детдомовский вариант мужского клуба для избранных. В нее лишь бы кого не пускали, только самых-самых.
За полчаса Липа наслушалась всякого, знали бы девчонки, о чем говорят эти уроды. Слышала бы Юлька Змушко, первая красавица детдома и очередная пассия Кота, как он со смаком препарирует их личную «взрослую» жизнь. А Юлька думает, что у них с Котом самая настоящая любовь, и на остальных девчонок смотрит свысока. Дура… Интересно, этот урод и о ней вот так вот рассказывал своим дружкам-дегенератам? Горло вдруг свело судорогой, в глазах защипало, но плакать она себе запретила. Она пришла сюда не затем, она пришла, чтобы поквитаться.
Наконец, терпение было вознаграждено: парни начали расходиться, через пару минут Кот остался один. Он всегда задерживался в «качалке» дольше остальных. Он же кандидат в мастера спорта, надежда и гордость детдома. Ему нужно тренироваться, поддерживать спортивную форму.
Когда за последним из его приятелей захлопнулась дверь, Кот отложил гантели, полюбовался на свое отражение в прикрученном к стене зеркале. Принял позу поэффектнее, напряг бицепсы и удовлетворенно хмыкнул. Кот страшно нравился себе родимому. Еще бы не понравиться: рост под два метра, гора мышц, подбородок, который принято считать волевым, белые волосы, голубые глаза – истинный ариец, ни капли грязной крови. От бешенства у Липы затряслись руки, она едва не выронила нож.
Кот, вдоволь налюбовавшись своим отражением, прошел к стойке со штангой. Штанга была тяжелая, из своего укрытия Липа видела, как вздулись у Кота вены на руках, на шее, даже на висках, как покраснело лицо, а над верхней губой выступили капли пота. «Еще чуть-чуть, – уговаривала она себя, – пусть он устанет».
Она выбрала правильный момент, когда пот уже вовсю струился по лицу Кота, а руки с натянутыми как канаты жилами заметно дрожали под весом штанги. Ей не пришлось прикладывать особых усилий, достаточно было просто подойти сзади и навалиться всем весом на перекладину штанги. Что-то тихо хрустнуло, Кот взвыл. «Рука, – подумала Липа отстраненно, – я только что сломала ему руку». В душе не шевельнулось ничего: ни жалости, ни радости. Она надавила на штангу чуть сильнее, и та с грохотом рухнула на пол. Теперь садист и расист Сашка Котов оказался в западне. Он выл и корчился, но одной здоровой рукой сдвинуть штангу не мог. Между перекладиной и его шеей оставалось от силы пять сантиметров. Идеальная получилась мышеловка.
– Ну, привет, – сказала Липа и присела на корточки перед своим мучителем. – Больно, да? Мне тоже было больно…
– Ты? – прохрипел он и сильно побледнел.
– Я. – Липа развернула нож, осторожно, кончиком пальца проверила остроту лезвия.
– Мартьянова, ты что задумала, твою мать?! – Кот не спускал взгляда с ножа.
– Острый, – она удовлетворенно кивнула, – очень острый.
– Мартьянова, не дури! Брось его немедленно и позови кого-нибудь… моя рука… – Кот застонал.
– Да, я ее сломала.
– Что тебе нужно? Ты, идиотка! Что ты от меня хочешь?!
– Я не идиотка, – поправила она мягко, – я что-то вроде умалишенной. Я даже в дурке была. Или ты забыл?
Он помнил. По расширившимся от ужаса зрачкам было видно, что помнил.
– У меня теперь есть желтый билет. – Острием ножа Липа легонько провела по напрягшемуся животу Кота. – У меня теперь есть желтый билет, и если я тебя сейчас порежу, мне за это ничего не будет. А возможно, меня даже не заподозрят.
Она думала, что Сашка Котов сильный, а он оказался слабаком и трусом, он расплакался. Липа сидела и смотрела, как по идеальному «арийскому» лицу текут слезы.
– Мартьянова, не надо! Ну пожалуйста… Я больше никогда… Я даже никому не рассказывал…
– Да, ты больше никогда так не будешь, – прошептала она, перехватывая рукоять ножа поудобнее…
…На крыше что-то громыхнуло. Липа вздрогнула, отвлекаясь от страшных воспоминаний, вытерла мокрые ладони о джинсы. Надо бы посмотреть, что там такое, но ноги словно вросли в пол. «Еще день, – успокоила она сама себя, – днем призраки не шастают. Во всяком случае, раньше не шастали. Вперед, Мартьянова!»
Дверь, ведущая на крышу, была заперта, но, по большому счету, это ничего не значило. В ее доме все двери заперты, но это не помеха незваному гостю…
Крышу заливал яркий солнечный свет. Какие уж тут приведения? «Надо бы цветы полить, – рассеянно подумала Липа, – завтра уйду на работу, а они так и останутся не политыми».
На мозаичном полу лежал расколотый цветочный горшок. Вот из-за чего грохот. Кто-то свалил горшок. Кто?!
Липа медленно обошла крышу – никого. Может, горшок сбросило порывом ветра? Боковым зрением она вдруг уловила какое-то движение и резко обернулась…
…Кошка сидела у кадки с пальмой и смотрела на Липу настороженно и нагло одновременно, так, как могут смотреть только кошки. Она была очень худая и такая грязная, что определить ее окрас навскидку не представлялось возможным.
– Привет, – сказала Липа и вздохнула с облегчением.
– Мяу, – отозвалась кошка и нервно дернула облезлым хвостом.
– Как ты сюда попала?
Кошка ничего не ответила, но Липа уже и сама поняла – по зарослям дикого винограда, с общей крыши.
– Ты ко мне в гости?
– Мяу.
– Есть хочешь?
– Мяу, мяу!
По всему было видать, что от угощения неожиданная гостья не откажется.
– Ну, тогда прошу! – Липа пошире приоткрыла дверь.
Кошка немного посидела, подумала, взвесила все «за» и «против» и потрусила в квартиру.
Продуктов у Липы было не так чтобы очень много, но молоко и сосиски в холодильнике нашлись. Кошка ела торопливо: почти не жуя, заглотила сосиску, вылакала все молоко, посмотрела вопросительно сначала на Липу, потом на холодильник.
– Хочешь еще?
– Мяу, – кошка подошла к ней, потерлась о ногу облезлым боком, – мяу!
– А это не перебор? – спросила Липа, доставая вторую сосиску.
Оказалось, что «не перебор», гостья расправилась с угощением в считаные секунды. Липа погладила кошку по спине, почесала за ухом. Кухня тут же огласилась мерным урчанием.
– Поживешь у меня?
В Египте кошки считались священными животными, охраняли дома и хозяев от нечистой силы. Может, эта зверюга пришла охранять ее от призрака?
– Мяу, – кошка заурчала еще громче, наверное, выражала таким образом свое согласие пожить у Липы. А что ж не пожить, когда кормят от пуза, камнями не швыряются, за хвост не дергают, да еще и за ухом чешут?!
– Оставайся. Я сейчас схожу куплю тебе еды и еще молока. Дождешься?
– Мяу.
– Ты дождись, я скоро, тут недалеко зоомагазин.
У Липы никогда в жизни не было собственного домашнего животного. В детдоме условно домашним можно было считать пса Шарика, но это только условно. А потом, когда она повзрослела и встала на ноги, в ее жизни появился Олег. Олег домашнюю живность терпеть не мог, и Липе пришлось «правильно расставить акценты». На первом месте муж, и на втором месте муж, и на третьем тоже он, любимый. Какие уж тут домашние животные? А вот сейчас к ней в гости пришла кошка, худая, облезлая и наглая, и Липе непременно захотелось оставить кошку себе. Чтобы охраняла дом от всякой нечисти, чтобы громко мурлыкала и подставляла тощее пузо для «почесать». Возможно, кошка не захочет оставаться у нее навсегда, но даже если она будет просто захаживать в гости, это уже хорошо. А еще нужно придумать ей имя.
В зоомагазине от представленного разнообразия разбегались глаза, пришлось звать на помощь продавца. В итоге Липа купила сухой кошачий корм, витамины, шампунь от блох и щетку для шерсти.
Открывая дверь в квартиру, она боялась, что кошка могла уже уйти по своим неотложным кошачьим делам. Только бы не ушла!…
Кошка лежала на диване в гостиной. При появлении Липы зевнула, спрыгнула на пол, подошла к пакету с покупками.
– Это тебе, – Липа потрясла коробкой с сухим кормом. – Хочешь?
Конечно, кошка хотела. Она умяла все до последней подушечки и улеглась на бок у Липиных ног, красноречиво намекая, что теперь самое время почесать ей пузо. Вот где пригодилась щетка.
Через двадцать минут непрерывного чесания у Липы заболела рука, а кошка все подставляла то один бок, то другой. Пол вокруг уже был усыпан грязной шерстью.
– Может, искупаемся? – предложила Липа. – У меня и шампунь есть, антиблошиный.
Кошка лениво приоткрыла один глаз, муркнула – понимай, как хочешь. Липа расценила это как согласие.
От водных процедур гостья в восторг не пришла, но и особо не вырывалась. Складывалось ощущение, что для нее это не в новинку. Может быть, раньше, еще до полной невзгод и лишений дворовой жизни, у нее были хозяева?
– Вот и все, – сказала Липа, заворачивая кошку в полотенце, – теперь ты чистая и можешь валяться на диване сколько захочешь.
– Мяу, – ответила кошка, косясь на новую хозяйку хитрым, янтарно-желтым глазом.
Вымытая и высушенная, она оказалась очень даже симпатичной, в меру пушистой, необычной серо-голубой окраски. Ее бы еще откормить – и тогда можно сразу на кошачью выставку.
– Я буду звать тебя Вестой, – сказала Липа. – Это богиня домашнего очага. Ты согласна быть Вестой? Веста! Иди ко мне!
Увы, гостья на мифологическое имя отзываться отказывалась, зато живо реагировала на банальную кличку Машка.
«Ну, Машка так Машка!» – решила Липа.
Возня с кошкой помогла отвлечься от невеселых мыслей, почти забыть про призрака, почти поверить, что все будет хорошо. У нее теперь есть кошка Машка, а призраки боятся кошек. Только бы Машка не ушла.
Наступил вечер, и Липа поняла, что не готова быть сильной, что боится предстоящей ночи так, что сводит судорогой живот. «Я не стану спать, – решила она. – Буду литрами пить кофе и не засну. Им больше не застать меня врасплох». О том, что завтра суточное дежурство, она старалась не думать, как-нибудь продержится. Сейчас главное – пережить ночь.
Кофе не помог, в одиннадцать вечера у нее слипались глаза, а в половине двенадцатого Липа уже спала в обнимку с кошкой Машкой…
…Липе снился кошмар. Она так привыкла к ночным кошмарам, что даже испугаться как следует не смогла. Кто-то невидимый дико хохотал и выл по-волчьи, обвинял ее в предательстве и вероломстве, обещал неминуемую расплату. Кто-то касался ее холодными, как лед, пальцами и шептал об адских муках, которые ее ждут. Страшно, но терпимо…
Липа проснулась с твердой уверенностью, что это всего лишь кошмар и сон этот уже закончился. Она даже позволила себе улыбнуться и только потом открыла глаза.
…Ее руки были в крови, и простыня тоже вся пропиталась кровью, а на полу, рядом с кровавыми отпечатками босых человеческих ног виднелись кошачьи следы. Липа всхлипнула, вытерла липкие ладони о простыню и, борясь с подступающей тошнотой, выбежала из спальни. Следы вели в кабинет. Там на полу, у письменного стола черной кляксой запеклась кровь, как раз в том самом месте, где, по словам Марины, убили ее мужа.
– Мамочки! – всхлипнула Липа и попятилась. – Что же это такое творится-то, господи?!
За спиной послышался шорох, и она закричала. Это была всего лишь кошка Машка. Машка смотрела на нее с молчаливым неодобрением.
– Кто тут был? – спросила Липа, присаживаясь перед кошкой на корточки. – Здесь же кто-то был, пока я спала?…
Кошка ничего не ответила, лишь нервно дернула хвостом и потрусила на кухню. Ее ночные гости и кровавые лужи не интересовали. Ей хотелось тех вкусных хрустящих штучек, которыми ее вчера потчевала новая хозяйка. А новая хозяйка вела себя неправильно: кричала так, что уши закладывало, да еще и с глупыми вопросами приставала. Лучше бы покормила.
Липа стояла под душем и смотрела, как с рук стекают розовые ручейки. Она считала себя сильной, а на самом деле она самая обычная трусиха. У нее даже не хватило духа вытереть кровавые следы и лужу в кабинете. Время до работы еще есть, а сил нету. Едва Липа только приблизится к этой луже, у нее тут же начнется истерика. Ей даже думать об этом страшно и тошно. И от мыслей этих позвоночник становится прямым и твердым, как железный прут, таким, что невозможно повернуть голову.
Она не стала ничего убирать, просто приоткрыла дверь на крышу, на тот случай, если Машке вздумается прогуляться, сыпанула в плошку корма, налила молока и вышла из квартиры.
