Туманное серое утро 2 ноября. Кажется ещё холоднее, чем ночью. Всё стало сегодня сумрачным. Солдаты принялись варить чай в манерках. Дым стелется по траншее и ест глаза — начали топить печурки.

Турки приготовили нам сюрприз. Шагах в ста от нас, в сером тумане выдвигается грозный профиль неприятельской траншеи. Земляной вал виден довольно хорошо весь, со своим зубчатым гребнём, с отверстиями для ружей. Вон у них часовой выставился весь. На сером фоне — серая фигура в шинели. Капюшон опущен на голову. Как близко Смело они приблизились своими земляными укреплениями к нашим траншеям. Скобелев волнуется «Нужно наказать их за эту дерзость, — говорит он. — Да ещё кстати и обезопасить себя на будущее время от подобных работ с неприятельской стороны. Став в такой близости от нашей траншеи, турки легко могли начать обстрел нашего отряда продольно Фронтальный огонь их за бруствером безопасен, анфиладный мог бы вырывать у нас из строя ежедневно пятьдесят — шестьдесят человек».

Задумали опять ночную атаку Но войска состоят преимущественно из молодых солдат Ночное дело может их спутать. Генерал нашёл средство сделать каждому солдату вполне понятным план атаки и все подробности предприятия.

Всем унтер-офицерам и фельдфебелям той части, которая должна будет идти ночью, приказано собраться на правом фланге близ митральез.

   — Садитесь, ребята, вокруг, — приказал он им.

Я первый раз присутствовал при военном совете, составленном из дивизионного командира и его солдат!.. Судя по непринуждённости последних, видно было, что это повторяется уже не первый раз, что они к этому привыкли И действительно, мне потом рассказывали, что перед всеми своими предприятиями этот генерал делает то же самое.

Вокруг Скобелева сели фельдфебель и унтер-офицеры Суздальского полка. Солдаты расселись потом кучками за ними. Всё это вперило взгляды на генерала, всё это жадно ловило его слова.

   — Вот что, братцы Ночью сегодня будет дело, и мне надо потолковать с вами, чтобы всё вышло толком…

   — Мы рады... — послышалось кругом.

   — Я не доволен своей дивизией. Совсем она не та, что была прежде.

   — Новых много! Пришли из России. Небывалые ещё.

   — Ваше дело, дело старых солдат, учить их.

   — Приобвыкнут, ваше-ство.

   — Ну, вот видите. Турки подошли к нашему левому флангу на сто шагов. Видели вы их траншею?

   — Видели. Нет, не видели…

   — Кто не видел, тому полковой командир покажет Траншея их может сильно мешать нам, и потому надо их наказать, во-первых, за дерзость, а во-вторых, отвадить их от этого напредки.

   — Как не надо, надо! Он нонче оттуда прямо к нам стреляет, ваш-ство…

   — Ну, вот видите. Для этого я задумал вот что. Отряд, в котором и вы, унтер-офицеры, будете, ночью сегодня ё барабанами позади должен пробраться к туркам. Дойти до траншеи как можно тише. За двадцать шагов крикнуть «ура», барабанщики забьют тревогу. Броситься в траншею, переколоть, кто попадётся под руки, выгнать оттуда турок. Захватить их ружья... За каждое ружьё я даю по три рубля сам, слышите?

   — Слышим, ваше-ство!

   — Вся сила турок в ружьё. Они не солдаты. Отнял у него ружьё — вред; убил ты его, а ружьё им оставил — они и не почешутся. Сейчас же нового найдут... Как только заметите, что турки переходят в наступление и идут на вас большими силами — сейчас же за траншею и залечь за их бруствером с этой стороны. Отнюдь не стрелять — слышите? Когда начальник скомандует, тогда только бить залпами. Наступит их много — отступайте, но толково, медленно, отстреливаясь. Если же долго не будет атаки турок, то траншею их и зарыть можно... Если увидите, что идёт табора два на вас, — подавайтесь назад, но тихо, стройно, отстреливаясь по команде, помните, что залпов да ещё дружных он страсть не любит.

— Ему залпы за первую неприятность... — отзывается молодой солдат.

   — Ну, то-то... Отступая, забрать не только всех раненых, но и убитых тоже, если будут. Помните, что если вы хотя одного там оставите, лучше мне и на глаза не показывайтесь. И видеть я вас не хочу...

   — Зачем оставлять, ваше-ство?

   — То-то, христианами будьте... Поняли вы теперь мою мысль?

   — Поняли.

   — А ну-ка ты, повтори, что нужно делаться — обратился он к рыжему громадному унтеру, всё время точно в рот вскочить к Скобелеву собиравшемуся. Тот повторил; оказывается, понял толково.

   — Ну, а ты, что станешь делать, если турки наступать начнут?

И на это последовал удовлетворительный ответ.

   — Смотрите же, ребята... Вы должны быть молодцами; докажите, что вы те же молодцы, с которыми я Ловец брал и плевненские редуты.

   — Докажем!

   — Ну, братцы, может, кто-нибудь что сказать хочет?

   — Я, ваше-ство! — выдвинулся молодой унтер-офицер.

   — В чём дело?

   — Выходить из траншеи через бруствер прямо нельзя. Турецкие секреты близко, они сейчас и заметят... Лучше мы с флангов выйдем и прокрадёмся...

   — Молодец! Спасибо за совет... — поблагодарил его Скобелев... — Не всегда только так делать можно!

   — ...Ну, теперь, господин полковник, покажите им турецкую траншею и всю местность от нашего бруствера до них Только осторожно, из амбразуры. А унтер-офицеры потом объяснят солдатам.

   — Я в первый раз в жизни вижу такой военный совет, — обратился я к Скобелеву.

   — Иначе нельзя с толком делать дело. Я и тридцатого августа точно так же, перед взятием турецких редутов, поступил.

Когда мы шли назад, попался фельдфебель.

   — Ну, смотри же... Чтобы всё у тебя вышло чисто. Выбери надёжных. Дряни с собой не бери.

   — Татар позвольте оставить здесь.

Скобелев поморщился. Видимо, это предложение было ему крайне неприятно.

   — Да разве ты на них не надеешься?

   — Не надеюсь.

   — Твоё дело, только мне это куда как не нравится.

И действительно — его коробило ужасно.

   — Да много их у тебя?

   — Человек восемь…

   — Ну оставь их Экая гадость какая, с первого же раза недоверие показывать, а нельзя — дело рискованное, слишком рискованное...

Сегодня в нашей траншее музыка Суздальского полка Она вместе с полком ходила ещё недавно в атаки. Некоторые трубы прострелены — и Скобелев настоял, чтобы они остались такими же; как и пробитые знамёна, они не должны меняться на новые.

Совсем темно уже. Мы замечаем, что туман, стоявший несколько дней и столь желательный для дела нынешней ночи, начинает рассеиваться На небе мелькает несколько робких звёзд, месяц прорезывается сквозь серебристый пар.

   — Скверно.

   — В десять часов нельзя начать. Нужно около двенадцати. Тогда стемнеет наверное.

Кашин, полковой командир, суетится больше всех.

Обходят траншею Солдаты, которые должны идти, уже собраны в трёх пунктах Но ещё одиннадцать часов, и очень светло Туман, как нарочно, рассеялся.

Траншея погружалась в мёртвое молчание В лицах что-то тоскливое, приуныли люди...

И не поверю я, чтобы на душе у кого бы то ни было не было жутко. Скобелеву жутко, всем жутко «Нужно» — по тому и идут.

   — Ну, ребята, пора... Смотрите же — молодцами... — слышится шёпот Скобелева. — Теперь я посмотрю, как выходить лучше, через бруствер или с флангов.

И Скобелев перебирается через бруствер. Всё тихо у турок, только обычные рассеянные выстрелы... Скобелев прошёл через всю линию и вошёл в траншею с левого фланга её.

   — Нет, через бруствер лучше. Ну, с Богом!..

Двадцать пять человек авангарда перебираются туда.

Часть отряда переходит бруствер в другом месте, остальные справа присоединяются к ним.

   — Смотрите же, — даёт последнее приказание Скобелев. — За бруствером выстроиться, идти в одну линию так, чтобы локоть к локтю был, чтобы солдат чувствовал своего товарища. (Как военный психолог, он понимает всё ободряющее значение этого приёма.)

Тихо всё там за бруствером. Притаились они, что ли? Становимся на банкет, вперяем взгляды вдаль... нет, вот они — движутся вперёд смутной линией... Минуты, мгновения или часы проходят?.. Вся душа перешла в глаза и в ухо... Только видишь и слышишь, чувствуя, что внутри всё замерло.

   — Ур-ра! — неистово гремит в торжественном молчании ночи; «ура» — подхватываемое зловещим рокотом барабанов и моментально вспыхивающими там ружейными залпами, выстрелами...

   — Ур-ра! — И тут же обрывком, диссонансом доносится чей-то громкий, отчаянный стон.

Как и во всяком бое, часть отряда поддалась панике, отстала и назад лезет на бруствер со стонами и восклицаниями: «Батюшки, убили, голубчики, смерть!»

   — Кого убили?

   — Всех убили, всех, мы только вышли...

Другие просто молча пробираются назад и прячутся в траншею.

   — Назад! — кричат им.

Но стоны делаются ещё громче. Паника, как круг на воде, разливается по траншее. Солдаты соскакивают с банкета и кучатся внизу... В это же время более мужественные действительно дерутся и умирают там впереди.

Судя по этим вернувшимся людям, нам в первую минуту кажется, что дело не удалось. Сейчас нужно ожидать атаку неприятеля.

   — На бруствер, молодцы! — бодро звучит команда Скобелева. — Встретим их, как следует русским. На бруствер, ребята! Ружья на прицел, стрелять по команде Дула ниже!

Несколько выстрелов слышится из нашей траншеи, выстрелов без команды, со страху, панических.

   — Кто там стреляет? В своих попадёт. Наши там.

   — Братцы, что же вы в своих-то? — слышится отчаянный крик за бруствером. Смятение в траншее на левом фланге сильное. На правом люди стоят молодцами.

Минуты проходят как мгновенья. Хрипло раздаётся команда. По всей неприятельской линии залпы. Несколько гранат уже разорвались позади нас. Вот шрапнель яркой звездой вспыхивает над нами.

   — Ах, это уж не те! — вздыхает Скобелев...

   — Напрасно, — останавливает его Куропаткин. — Правый фланг и центр траншеи в полном порядке...

Через бруствер лезет целая кучка.

   — Куда вы? Трусы... — наскакивают на них.

   — Да мы раненого несём, — сурово, злобно звучит ответ.

Действительно, в суматохе слышны болезненные жалобы и в душу проникающие стоны.

Раненого сносят вниз, но в это время по траншее для подкрепления левого фланга идёт рота. Ей навстречу беспорядочная кучка только что вернувшихся, объятых паническим страхом солдат, слепо, без толку пробирающихся на правый фланг Раненый ускользает из рук носильщиков и падает на землю. Масса проходит во тьме через него. На нём суетятся, топчат его. Из-под ног всей этой массы слышатся болезненные стоны, отчаянный вопль, мольбы... Но кому какое дело! Всяк рвётся скорее добраться до места.

   — Господи, Господи... — замирает внизу всё тише и тише голос раненого; под конец он только хрипит, видно, силы нет кричать от боли...

А испуганная толпа, как река, несётся через несчастного.

   — Да есть ли в вас душа, дьяволы! — орёт кто-то. Люди приходят в себя.

Паники этой на левом фланге было несколько минут, но они выросли в целые часы... Так живо отпечатлелась в душе каждая подробность этого ужасного эпизода... Прошли эти минуты — и порядок водворился всюду...

Только теперь вернулись назад те, кто действительно побывал в неприятельской траншее и сделал своё дело Кашин — какой-то растерянный, без шапки.

Вот как всё было.

Наступающие две роты за сорок шагов дошли до траншеи незамеченными. Тут часовые дали по ним два залпа. Они крикнули «ура» и смело бросились на бруствер. Турки разбежались направо и налево, точно отхлынули от нашей атаки. Солдаты, вскочив в траншею, перекололи в ней оставшихся и, согласно программе, захватив ружья, перешли опять через бруствер и залегли за ним. В это время один из командиров рот (в деле были две), Цытович, падает и опять подымается. Пуля прошла ему в ногу. Он под влиянием жгучей боли теряет на минуту сознание и инстинктивно идёт назад. Его догоняет фельдфебель.

   — Ваше, благородие! Вернитесь, за вами вся рота хлынула. Отступают!

Цытович ничего не слышит...

Другая рота лежит и выжидает неприятеля. Только что он двинулся — встретила его залпом. Но таборы турок растут и растут. Точно туча выплывает из-за горизонта... Приходится отступать и этой роте. Всё пространство между нашей траншеей и турецкой покрывается возвращающимися назад солдатами. Раненых большей частью подбирают. Двух убитых несут. Неприятель захватывает опять свою траншею — торжествующее «алла» его разносится по окрестностям. Залпы оттуда!.. Оказывается раненным и второй ротный командир. Солдаты отступают медленно — отстреливаясь, чтобы удержать неприятеля от атаки с его стороны — это удаётся пока...

   — Все ли раненые здесь?

   — Двое, кажется, там остались.

Санитаров посылают за ними. Те покорно перелезают за бруствер. Раненых собирают...

Вернувшихся из огня солдат, натерпевшихся страху, отсылают в соединительные траншеи. Турки, наверное, перейдут в наступление и очень энергичное, а раз уже побывавшие в огне и отступившие войска только распространяют панику между защитниками траншеи.

   — Ну что? — набрасываются на Кашина, когда он показывается в траншее.

   — А вот! — и он к самому носу вопрошающего поднёс рукав своего мундира — простреленный.

   — А рука сама цела?

   — Рука цела... Ах, подлецы!

   — Да кто подлецы?

   — Нет, где моя шапка? — хватается он за голову.

   — Напрасно вы думаете, что дело не удалось, — слышится в стороне чей-то хладнокровный голос. — Солдаты исполнили всё, что им было приказано. Ворвались в траншею, перекололи, кого застали там, взяли несколько турецких ружей и вернулись назад. Ведь в этом и была суть сегодняшнего предприятия.

   — Я боюсь за левый фланг и иду туда! — слышится голос Скобелева.

Куропаткин принимает на себя правый, в центре распоряжается Мельницкий. Траншея уже в порядке Солдаты оправились — ждут. Мы в одном ошиблись. Хотели наказать турок — и вызвали их решительную атаку... Видимо, они готовятся броситься на нас с превосходными силами. Таким образом, мы сегодня наказываем их своими боками и, если они одолеют то поплатимся вновь приобретёнными позициями... Сейчас должен решиться вопрос — кому будет принадлежать первый кряж Зелёных гор.

Густой огонь турецких выстрелов всё ближе и ближе.

Турки идут на нас в атаку со всех сторон.

Силы их громадны.

Стройных, красивых атак я не видал. Всё это делается в величайшей суматохе. Кучка решительных людей идёт вперёд, остальные мечутся, снуют, бегут назад, поселяя в резервных частях панику В безобразном хаосе всё делается как бы стихийно, само собой. Иногда сами атакующие думают, что дело потеряно, когда оно выиграно Часто в траншеях позади громко бранят наступающие роты, судя по рассказам бежавших назад трусов, а между тем, в конце концов, предприятие оказывается исполненным хорошо Так точно и в ночь на 3 ноября. Где же тут изображения наших баталистов со стройными рядами солдат, красиво рвущихся вперёд за картинно развевающимися в воздухе знамёнами?

Не успели наши солдаты вскочить на бруствер — как на правом фланге, в сорока шагах, на левом — в шестидесяти — открылась линия неприятельского огня. С неистовыми криками, в количестве самое меньшее двенадцати таборов, турки ломились на нас. Ломились беспорядочной массой, осыпая нас тысячами пуль, точно рои пчёл, жужжавших над головами. Огонь был так силён, что освещал не только дула, но лица и линии неприятельской атаки. Одновременно с этим показали себя и кришинские пушки. С пронзительным стоном перелетали гранаты и рвались далеко позади, там же лопались в высоте и шрапнели, вспыхивая красными огнями над погружёнными в мрак лощинами... Только одна граната лопнула против нашей батареи, между ней и бруствером, выхватив из траншеи шесть жизней... Признаюсь, в тот самый момент, когда я ждал беспорядочной защиты, суматохи, судя по недавней нашей атаке, солдаты в траншее поразили меня изумительной правильностью действий. Что значит разница между нападением и обороной. Те же самые, которые бежали тогда назад в паническом страхе, теперь хладнокровно стояли на банкетах бруствера, выдерживая на себя неприятеля.

   — Ребята, не стрелять без команды... Возьми дула ниже... — слышались позади приказания офицеров.

Неприятель близится. Мёртвое молчание нашей траншеи точно не наводит ужаса на таборы. Сам Осман-паша здесь. Слышатся приветственные клики низама и ободряющее властное слово. Огонь турецких выстрелов выдаёт эти таборы, освещая даже массу атакующих. Они вот-вот здесь у самой траншеи. И жутко стоять тут лицом к лицу, но ноги точно приросли, не хочется сойти назад за бруствер.

   — Рота-а-а — пли!.. — так и село у меня в ушах. Оглушающий треск залпа…

   — Рота-а-а — пли! — слышится правее, и такой же грохот там.

Команда точно удаляется от нас к флангам.

   — Заряжай, ребята, скорее!

В сером пороховом дыму я вижу нервно, порывисто работающих солдат. В течение шести минут оттуда, где стою я, уже четыре залпа пустили прямо в лицо турецкой атаке — вдруг новые команды, но в ответ слышатся рассеянные, одиночные выстрелы.

   — Это что?

   — Да экстракторы не действуют, — жалуется один из солдат.

Ружья Крнка показали себя. После четвёртого выстрела — щёлкает, щёлкает солдат экстрактором — патрон всё сидит себе в дуле. Нужно выбивать его шомполом. И теряется в самую горячую кипень масса дорогого времени.

Атака на правом фланге подошла к нам на двадцать шагов. Но тут уже не роте, а целому батальону скомандовал сам Скобелев.

   — Батальон — пли!

И тысяча выстрелов слилась в один оглушающий хаос, тысяча пуль из хорошо положенных дул вырвала десятки и сотни жизней в неприятельских таборах. Момент молчания, затем только стук экстракторов... Громкие стоны и вопли впереди, во тьме перед траншеей, и точно вся местность всколыхалась там... Топот, крики, удаляющийся шум людной массы... Атака отбита... Но не надолго... Не прошло ещё и пяти минут, как мы слышим опять впереди движение лавины шагах в ста, останавливающейся перед нами.

   — Их строят для нового наступления. Я боюсь одного, чтобы они не прорвали где-нибудь траншею. Положение серьёзно, может быть, придётся лично защищаться каждому. Советую вынуть револьверы, — говорит нам Скобелев шёпотом.

Мы это и делаем. Нервное волнение растёт, с лихорадочным нетерпением стараемся рассмотреть, что такое впереди за чёрной линией бруствера. Унылые рожки турок запели свои сигналы, и во тьме вспыхнула опять густая полоса ружейного огня... Полоса эта всё ближе и ближе. Но она движется гораздо скорее, чем в первый раз, видимо, что турки хотят взять стремительностью натиска. У нас с глухими стонами падают люди вглубь траншеи с брустверов... Раненых окажется много. Прямо навстречу мне идёт кто-то, шатаясь как пьяный... Уже лицом к лицу различаю я солдата, схватившегося рукой за грудь. Точно он хочет удержать в ней что-то... А сквозь прижатые к груди пальцы струится нечто, кажущееся ночью чёрным. Он даже не стонет...

Скобелев проходит мимо... Залпы наши идут стройно. Атака турецкая и на этот раз отбита. Я отправляюсь за генералом.

   — Сегодня они, очевидно, задались целью выбить нас... Они ещё никогда не нападали так настойчиво... Сейчас, верно, начнётся третья атака... Ай!.. — схватывается генерал за бок. Я услышал перед этим только звук, точно что-то шлёпнуло около.

   — Что такое, что с вами?.. — заговорили все.

   — Тише... Меня сильно задело... — Скобелев прижимает ладонь к боку... Мельницкий подхватывает его.

   — Оставьте... Разве можно?.. Солдаты видят... — шёпотом говорит он. — Здорово, молодцы! — особенно громко приветствует он солдат... — Поздравляю вас, славно отбили атаку!

   — Рады стараться! — слышится с бруствера.

   — Смотрите же, честно стоять!.. Послужите, братцы, России! И ещё бросятся — и ещё отобьём. Ведь турки — сволочь, ребята.

   — Точно так, ваше-ство!

   — Ну, то-то же... Чего их бояться...

   — Вы ранены? — подбегает Гренквист...

   — Ваше превосходительство!.. На своё место!.. Что бы ни случилось, ребята, — дружно стоять, держись один другого. Помните — умереть на местах и не отдать траншеи... Вся Россия смотрит теперь на нас...

   — Ура! — вспыхивает около Скобелева и гулкими перекатами разносится по флангам.

   — Ах, как больно, однако, — шепчет Скобелев под этот крик.

   — Идите в землянку скорей.

   — Нет. Весть, что я ранен, распространится по всей траншее. Нужно идти на левый фланг. — И он отправляется туда ободрять солдат: «Сохраним это место для наших братьев... Мы его кровью добыли. Не дёшево оно нам стоит...» Минута была действительно торжественная. В эту ночь, будь турки посмелей и понастойчивей, они могли бы броситься в самую траншею, и нам каждому пришлось бы самому защищать себя лично. Разумеется, мы бы опять отняли траншею. Но чего бы нам это стоило?

   — Не отдадим, ваше-ство! — слышится отклик.

Траншея была пройдена, мы все, наконец, вошли в землянку. При огне лицо Скобелева казалось слегка побледневшим. Снимают полушубок, Скобелев раздевается и...

   — Да где же она?..

   — Что такое?.. Кто она?

   — Раны нет! — радостным голосом замечает Куропаткин.

   — Как нет? — Кровь кидается в лицо Скобелеву.

   — Так... Поздравляю с контузией! — громко выкрикивает кто-то.

Тут только Скобелев опускается на кровать.

   — Но как больно было, как далеко отдалась, а я думал, что она оцарапала глубоко. Скорее одеваться. Болит, да делать нечего, нужно идти.

Мы осматриваем полушубок: оказывается, что пуля ударилась в правый бок, там где клапан застёжки, отодрала его и, пробив полушубок, сильно ушибла тело. Контужен был Скобелев внутри траншеи, где спят обыкновенно, где считалось пребывание самым безопасным.

   — Здорово, молодцы! Спасибо за службу! — через несколько мгновений уже звучал опять в траншее голос Скобелева под гвалт и треск новой атаки турок. Она теперь гораздо неистовее, чем в первые два раза, и направлена главным образом на фланги. Скобелев, Мельницкий и Куропаткин берут подкрепление и кидаются туда усилить их. Неопытные ротные командиры делают ошибку, торопят стрелять — от этого опять много возни с экстракцией ружья Крнка и огонь не так густ. В эту минуту я наблюдаю в первый раз залп у турок. До сих пор они стреляли сплошным огнём, часто, но не залпами. Впрочем, это был из очень неудачных и больше не повторялся... Фитильные гранаты из гладкоствольных турецких орудий, как ракеты, взвиваются над нами, оставляя огнистый след в высоте Турки переняли наше «ура» и выкрикивают его на своём правом фланге.

Ещё несколько минут — и атака отбита. Неприятель уходит, чтобы не возобновлять её сегодня, но из своих траншей бьёт нас ружейным огнём. Все с томлением ждут утра. Всех мучит одна мысль — о потерях этой ночи. Хорошо, если выбыло человек двести... Только что рассвело, произвели поверку, и оказалось, что эта ночь стоила нам ста тридцати человек убитыми и ранеными.

Ещё одни сутки я провёл здесь — и на следующую ночь Скобелев был вновь контужен в плечо. Эта контузия в первый момент сшибла его с ног...

Зеленогорская траншея уже теряет для меня, как для корреспондента, интерес. Дело в том, что окончательно решена блокада и штурмовать мы ничего не будем. Все жертвы, принесённые здесь, оказались напрасными...

8 ноября я уехал в Бухарест — отдохнуть дня три-четыре.