Римские весталки
Цицерон начал действовать, едва ознакомившись с письмами аллоброгов и наспех допросив их самих. В величайшей тайне были арестованы Лентул, Цетег, Габиний, Статилий и в закрытых повозках доставлены в тюрьму под Капитолием. Во время ареста легионеры-преторианцы перевернули их дома вверх дном.
В руки Цицерона попали все нити заговора. В доме Лентула обнаружили целый склад оружия, предназначенного для уличных боев. Нашли и несколько писем Катилины к претору. В одном перечислялись сенаторы, которых следовало убить в первую очередь. Второе письмо советовало захватить в заложники детей Помпея и оберегать их как своих собственных. Ходили слухи, что Помпей одержал блестящую победу на Востоке и в скором времени собирается возвращаться в Италию. Имея в заложниках детей военачальника, Катилина был уверен, что сумеет с ним договориться.
Много интересных вещей было найдено и в доме Цетега. В одной из комнат оказался склад пакли, серы, факелов. Их назначение прояснилось, когда нашли карту Рима, на которой город был разделен на сто квадратов. В каждый квадрат было вписано имя человека. Срочно нашли несколько человек, чьи имена оказались на загадочной карте. Под пытками выяснили, что на вторую ночь праздника сатурналий они должны были поджечь в отведенном участке как можно больше зданий, а их товарищи — захватить водопроводы и убивать всех, кто приходил бы за водой. Так открылись самые чудовищные планы, какие могли придумать только злейшие враги Рима.
На следующий день в храме Согласия состоялось заседание Сената. Цицерон ознакомил собравшихся с содержанием писем, переданных ему аллоброгами, а также рассказал об аресте Лентула с сообщниками. Для Сената эти события не стали неожиданностью. Слухи о заговоре витали в душном воздухе Рима давно, а в последнее время заговорщики не слишком скрывались. Сенатор Юний Силан заявил, что его клиент слышал, как Цетег в частной беседе предрекал смерть консулам и преторам. Слова Силана подтвердил и сенатор Пизон.
Отцы народа были возмущены коварством и подлостью заговорщиков, и тогда Цицерон задал вопрос: что с ними делать? Казалось, ответ должен быть один — допросить под пыткой и убить. Но не тут-то было. Лишь несколько человек высказались за такое наказание изменников. Дело в том, что Сенат с древнейших времен не имел права лишать жизни римлянина вне зависимости от его вины. Такое право было у народного собрания, но созывать его в это смутное время не решались ни консулы, ни Сенат.
Цицерон перенес решение этого вопроса на завтра ― с тем, чтобы дать сенаторам время подумать. Сейчас же постановили заставить Лентула отречься от власти претора. Гай Сульпиций спустился в подземелье и сорвал с Лентула окаймленную пурпуром тогу, оставив вместо нее траурные одежды. Остальные преторы получили приказ усилить охрану города и особенно тюрьмы с преступниками. И, наконец, Сенат милостиво удовлетворил просьбу многострадальных аллоброгов о снижении дани.
Марк Лициний Красс возвращался из храма Согласия во власти тревожных дум, навеянных последними событиями в Риме. Тем не менее, как человек осторожный, он сразу приметил возле своего дома женщину. Она с головой была накрыта плащом, будто шел проливной дождь, хотя на небе не было ни облачка. Сенатор, искоса поглядывая на женщину, подошел к дому и уже собирался скрыться за дверью, как незнакомка окликнула его по имени:
— Марк Красс!
Красс остановился, пытаясь узнать навязчивую незнакомку:
— Кто ты?
— Быстро же ты забываешь старых друзей.
— Я не ясновидящий, почтенная матрона. Сними хотя бы плащ с головы — дождя в ближайшее время не предвидится, — посоветовал сенатор и признался: — Мне любопытно знать: кто называет себя другом Марка Красса, потому что таковых немного?
Женщина изящным движением обнажила голову.
— О боги! Лициния! — воскликнул Красс. — Как я мог не узнать твой чарующий голос, твои небесные черты, которые не в силах скрыть даже грубая материя!
— Марк, ты и дальше будешь засыпать комплиментами непорочную жрицу богини Весты на глазах у всей улицы или все же пригласишь ее в дом? — на губах красавицы появилась ироничная улыбка, а в глазах заиграли озорные искорки.
Спустя пятнадцать минут Красс и весталка уединились в атрии за накрытым рабами столом.
— Что же ты остановился, Марк?
— Ты о чем, Лициния?
— Почему не продолжаешь говорить мне приятные слова, которые сорвались с твоих уст на улице? Или, сняв плащ, я стала менее привлекательной, а может, мой голос в стенах атрия звучит не столь мелодично?
— Лициния…
— Ах да. Я забыла, что деньги — вторая натура Красса. Он выманил виллу у бедной весталки, и теперь незачем тратить слова на комплименты.
— Лициния, я не видел тебя лет десять, но выглядишь ты еще прекраснее, чем во время нашей первой встречи.
— Ну, наконец-то мне удалось вытянуть у скряги Красса несколько приятных слов против его воли. На этом обмен любезностями и закончим, иначе, боюсь, тебе опять придется оправдываться в Сенате…
— О, прекрасная Лициния, посмотри на меня! Я старый больной человек и почту за великую честь, если меня заподозрят в связи с весталкой.
— Ты постарел, Марк, но все еще мне нравишься, — весталка окинула собеседника проницательным взглядом. — Однако поговорим о деле.
— О деле? — удивился Красс. — У тебя что, есть еще одна вилла на продажу?
— Марк! Опомнись! Рим рушится. Впрочем, чему удивляться — ты и на смертном одре будешь думать о выгодных сделках.
— Да, пожалуй, ты права, — согласился Красс, — сейчас не время для покупок. Но кто знает?.. Как раз сегодня Цицерон с Сенатом пытались спасти Вечный город. Может быть, скоро я смогу заняться привычным и любимым делом.
— И что же решил Сенат?
— Пока ничего. Цицерон дал всем время подумать, а завтра мы с новыми силами будем ругаться друг с другом.
— То есть главные преступники живы, и городу по-прежнему угрожает опасность. Марк, ты поражаешь меня своим равнодушием.
— Ты неплохо осведомлена, Лициния, — удивился Красс. — С каких пор весталки начали интересоваться государственными делами?
— С тех пор как почувствовали, что Рим может разделить участь Карфагена и сотен других городов, от которых остались лишь жалкие развалины. Я не хочу, чтобы в огне пожара погиб храм Весты, а тебе, Марк, и подавно следовало бы проявить больший интерес к судьбе государства. Ведь Марку Крассу в городе принадлежат сотни домов. Если тебя не беспокоит участь Рима, позаботься хотя бы о своем имуществе.
— И что я должен сделать?
— Выступи завтра с речью на заседании Сената.
— Ты думаешь, мое мнение кого-то интересует? Будут ли вообще меня слушать?
— Будут, Марк, еще как будут, — заверила Лициния. — Слово Красса стоит много, может быть, даже больше слова консула Цицерона.
— Уж не подготовила ли ты мне речь, Лициния?
— Нет, Марк. У тебя были великолепные учителя риторики. Но в начале, середине или в конце речи обязательно должно прозвучать требование казнить главных преступников. Еще лучше, если твое требование прозвучит три раза.
— Такое огромное желание лишить жизни римских граждан многим может не понравиться.
— Еще больше им может не понравится, если имя Марка Лициния Красса будет упомянуто рядом с именами Катилины и Цетега. Ведь многие считают тебя замешанным в заговоре.
— Уж не пугать ли меня ты вздумала, Лициния? — прорычал не на шутку рассердившийся Красс.
В ответ весталка одарила сенатора одной из своих самых восхитительных улыбок. На атласных нестареющих щечках появились милые ямочки, которые свели с ума не одного мужчину. Большие глаза засияли лучезарным светом.
— Марк, я прошу выступить в Сенате ради меня. А позже поймешь, что это и в твоих интересах.
— Лициния! Ради волшебного блеска твоих глаз я готов убить пол-Рима, — под ее чарами сенатор преображался на глазах.
— Ты обещаешь мне, Марк?
— Да, Лициния, обещаю. И не будь я Крассом, если к концу завтрашнего дня эта четверка не окажется в руках палача.
— Вот теперь я слышу слова настоящего мужчины. Чтобы я могла окончательно убедиться в этом, поцелуй меня, Марк.
— Не пострадает ли от этого целомудрие весталки? — засомневался Красс.
— Скажи лучше, что беспокоишься за свою жизнь. Однажды из-за меня ты едва не погиб… — Лициния по-своему истолковала нерешительность Красса. — На этот раз можешь оставить напрасные волнения. Меня послала коллегия жрецов, обеспокоенная судьбой Рима. Завтрашнее выступление в Сенате снимет с тебя маленький грешок.
Произнося эти слова, весталка постепенно приближалась к сенатору.
— Ведь твои рабы, Марк, все так же преданы тебе?
Красс сделал лишь небольшой шаг навстречу, и их губы слились в долгом поцелуе…
Цицерон покинул Сенат позже других. По пути он заглянул к своему брату Квинту, и затем оба направились к жившему по соседству Публию Нигидию. С Нигидием Цицерона связывали узы давней дружбы. Они часто встречались и проводили время за философскими беседами. Иногда в пылу словесных битв дело доходило даже до оскорблений, но Цицерон и Нигидий всегда расставались друзьями.
Сегодня Цицерон не был расположен к философским спорам. Он с удовольствием пошел бы прямо домой, но его дом заняли толпы женщин. Они справляли праздник Доброй богини, на котором мужчинам запрещалось присутствовать. Богине ежегодно полагалось приносить жертвы в доме консула. Ритуал совершали его жена или мать в присутствии жриц богини Весты.
Цицерон поведал друзьям о последних событиях в Риме — от визита аллоброгов до сегодняшнего заседания Сената.
— Итак, завтра предстоит решить, что делать с вождями заговорщиков, — закончил свой рассказ Цицерон.
— А как ты предполагаешь с ними поступить? — полюбопытствовал Публий Нигидий. — Ведь от твоего слова многое зависит.
— Ты хочешь узнать мое мнение, Публий, чтобы потом высказать противоположное и проспорить весь вечер? — Цицерон горько улыбнулся. — Нет, Публий. Сегодня тебе не удастся завести со мной спор. Я еще ничего не решил и поэтому с удовольствием выслушаю твои мысли на сей счет.
Нигидий задумался. Затянувшейся паузой воспользовался брат Цицерона:
— Надеюсь, Марк, ты не остановишься на полпути и доведешь начатое дело до конца. Ты много сделал для разоблачения заговора Катилины, и теперь пришло время действовать решительно, смело и последовательно. Рим необходимо очистить от врагов.
— Пожалуй, я склонен согласиться с твоим братом, Марк Туллий, — наконец подал голос медлительный Нигидий. — Однако ты стоишь перед опасной дилеммой: любое решение принесет тебе вред. При твоем врожденном человеколюбии, Марк, тебе нелегко послать человека на казнь. А посылать придется не каких-нибудь рабов Спартака, а римлян знатного происхождения, занимавших в государстве высокие должности. Это может не понравиться не только твоим врагам; люди, далекие от заговора Катилины, могут обвинить тебя в злоупотреблении властью консула.
С другой стороны, было бы большой глупостью оставлять в живых величайших преступников, когда на свободе остаются тысячи их сторонников. Подвергшись наказанию более легкому, чем смерть, они не оценят твоей доброты, консул, и приложат все силы, чтобы погубить тебя. Если ты поступишь мужественно, Цицерон, то по крайней мере четырьмя влиятельными врагами у тебя будет меньше.
Внезапно дверь в комнату друзей распахнулась, и на пороге показалась возбужденная Теренция — жена Цицерона. Властная, гордая патрицианка не стала обременять себя приветствием.
— Благоприятное знамение! — торопливо воскликнула женщина и, переведя дух, пояснила: — Мы уже заканчивали жертвоприношения Доброй богине, и огонь на алтаре почти потух, как вдруг из пепла вырвалось большое яркое пламя. Женщины очень испугались, а весталки, наоборот, обрадовались. Они истолковали случившееся так: Добрая богиня взяла тебя, консул, под свое покровительство. Яркий свет предвещает тебе благополучие и славу. Делай то, что считаешь нужным для блага государства, и пусть твои поступки будут самыми решительными и смелыми. Так сказали благородные весталки.
— Что вы на это скажете, друзья? — задал Цицерон вопрос, когда жена ушла продолжать обряды, посвященные Доброй богине.
— Теренция — женщина умная. Ты сам, говорил, что часто пользуешься ее советами. Не вижу причин, чтобы отвергать их и на этот раз, — уверенно ответил Квинт.
— А что думает Публий?
— Однажды Рим спасли гуси, сегодня это вознамерились сделать женщины. То, что нам предложила Добрая богиня, не совсем законно, но, по-моему, правильно. Хотя я не ожидал от Доброй богини такой кровожадности.
