В конце июля 1916 года в усадьбе помещика Мураховского справлялась свадьба единственной дочери. Андрей Иванович с тяжёлым сердцем согласился на этот брак, и не потому, что имел против него что-либо, а потому, что с выходом Мурочки замуж его озеровский дом пустел ещё больше, а он сам оставался в нём совсем одиноким.

Молодые повенчались в Ровенках. Андрей Иванович предлагал дочке отпраздновать свадьбу в Харькове, в доме тёти Поли, на чём та энергично настаивала, но Мурочка и её жених решили сделать это в своём дорогом Озерове. Тут родилась и созрела их любовь, тут и решили они закрепить её законным браком.

Гостей на свадьбу съехалось множество, и не только из Харьковщины. Приехали дедушка и бабушка из Полтавщины. Дедушка, отец Алексей, ещё издавна мечтал дожить до свадьбы внучки и повенчать её лично. Многие родственники прибыли из Москвы и даже из далёкого Питера. Из Петрограда приехала на свадьбу старшая сестра Андрея Ивановича Наталия с мужем, служившим при дворе, и со старшей дочерью, муж которой, кавалерийский офицер, пал смертью храбрых где-то под Варшавой.

Андрей Иванович делал всё возможное, чтобы свадьба дочки была беззаботной и весёлой, хотя достичь этого было нелегко. Почти в каждой семье к этому времени люди или носили траур по своим родным, павшим на поле брани, или день и ночь думали о тех своих близких, которые где-то на гигантском фронте постоянно и долгие годы закрывали своей грудью Родину против неисчислимых врагов: германцев, австрийцев, болгар и турок. О победном походе в Берлин давно и никто больше не говорил. Начальные успехи брусиловского наступления в начале войны на австро-венгерском фронте были лишь временным общим подъёмом духа. Перемышль, Львов, Краков, Черновицы были теперь давно забытыми вспышками этого подъёма. Их потеря и жертвы, связанные с ними, оставили в войсках и в народе тяжкое, удручающее впечатление, которое стало зачатком общей усталости от войны. Союзники на западе, после неудавшегося, благодаря стремительному вторжению русских войск в Восточную Пруссию, «Молота Мольтке» на Марне поспешили перейти к позиционной войне. Они зарылись в землю, скрылись за железобетонными сооружениями и отгородились от немцев чащей из колючей проволоки. Со своими техническими средствами: артиллерией, пулемётами, бомбометателями и авиацией — они буквально прижали германский фронт к неподвижной линии, не предпринимая ничего, чтобы оттянуть хотя бы часть неприятельских сил с русского фронта. Русские армии в постоянно подвижной, манёвренной борьбе и под огнём во много раз превосходящего оружия германцев истекали кровью. Борьба врукопашную, в штыки и голой шашкой обходилась русским очень дорого, так как они должны были добираться до своего врага под его ураганным огнём: пулемётным, оружейным, гранатным. Русские войска были несравнимо слабее вооружены и снабжены. Недоставало всего: снарядов, патронов, перевязочного материала, медикаментов и транспорта. Навёрстывалось всё во время войны с перенапряжением сил тыла и с огромными потерями на фронте. Обещанной помощи союзников не было. Ни обещанных винтовок, ни амуниции, ни медикаментов русская армия от них не получила.

Но всё это было бы лишь полбеды. Война — народное бедствие, которое народ понимал, последствия которого терпел и из последних сил старался исправить ошибки, допущенные перед войной. Народ в состоянии даже забыть и простить ошибки тем, от кого, главным образом, зависело снаряжение армии и инициатива вмешательства в войну. Для этого он должен был видеть и чувствовать жертвенную готовность ответственных верхов исправить свои ошибки, уменьшить число ненужных жертв и поднять этим путём народный дух и волю к борьбе Вялость же, неуверенность, непонятное равнодушие на верхах, а, быть может, и неспособность этих верхов делать большие дела чувствовались повсюду. Уход с поста главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича был именно так истолкован в народе. В стране ощущалась к этому времени какая-то удручающая неопределённость, неосведомлённость и гнетущее сомнение. Это положение создавало благодатную почву для разного рода самых невероятных, умышленнолживых в своём большинстве слухов. Все эти слухи не были народной выдумкой. Кто-то по плану и с определённым умыслом стряпал эти слухи и через многочисленных суфлёров распространял их среди народа в тылу и даже на фронте.

«Там, где нужны снаряды, туда посылают сухари», «Кавалерия получает лопаты для рытья окопов, а пехота — сёдла», — поползли слухи в народе.

«Военный министр — изменник и, гляньте, царь его терпит», — зашептали в народе. При этом кто-то старался имена Сухомлинова и Мясоедова обобщить со всем высшим командованием армии.

«Гляньте, добрые люди! Царь поставил немца — Штюрмера, министром. Куда же тут нам победить Германию!» — шептали дальше злоумышленники-суфлёры в народные уши, не объясняя того, что за немецким именем Штюрмера скрывался еврей-выкрест, отец которого был семинаристом в первой вильненской школе раввинов и никогда не звался Штюрмером. Это имя отец «русского» министра присвоил позже, став учителем гимназии, а ещё позже — и дворянином. Царь доверил такой важный пост еврею, а его выставляли во всём мире антисемитом и упрекали за черту оседлости.

Потом эта история с сахарной спекуляцией. В народе был распространён слух о том, что неприятельской Германии было продано большое количество сахара и выслано туда через Персию. Хозяйки, стоя часами в очередях за своим пайком сахара, только и говорили о том, что Мясоедовы и Сухомлиновы и дальше предают Россию, а правительство ничего против них де не предпринимает. Сахар же, в самом деле, был продан Германии и был вывезен туда через Персию, но кто были продавцы-преступники, власти народу не объяснили, как не пытались противодействовать и объяснять злоумышленности многих других слухов, создававших скверное настроение в народе. Власти не объяснили народу, что афера с сахаром была делом киевского фабриканта сахара И. Хеппнера и его сообщников, которые были арестованы, обвинены в измене и ждали в тюрьме соответствующего приговора.

Слухи о Распутине занимали народные массы и особенно интеллигенцию уже давно. В народе Распутин вначале пользовался даже симпатией. Он ведь спасал царевича Алексея от неизлечимой болезни, от гемофилии. В широких народных массах царевич Алексей пользовался большой популярностью, любовью и, впоследствии, сочувствием. Со временем же слухи о Распутине стали принимать совсем иной смысл и значение. Ненавистники самодержавия и порядка в России избрали сибирского мужика, подступившего в силу обстоятельств близко к царской семье, своим орудием для того, чтобы через его особу бросить грязное пятно на высшую государственную власть и подорвать к ней доверие.

«Распутин заворачивает всеми и всем при Дворе», «Распутин смещает и ставит министров, как ему вздумается», «Распутин поставил «немца» Штюрмера на пост президента министров. Он немецкий шпион, а царь прислушивается к нему и принимает его советы». «Немецкий шпион Распутин приведёт Россию к гибели», — шептали тайные суфлёры в народные уши, порождая глубокие сомнения, подозрения и возмущение. Всё это ещё больше расстраивало уставшую от войны народную душу и убивало в ней волю к отпору и располагало к апатии.

Незадолго перед революцией слухи о Распутине стали принимать самый отвратительный смысл. Тайные суфлёры рассказывали народу о разгульной, развратной и бесшабашной его жизни, связывали его имя с кругом высшего дамского общества столицы, нашёптывали об оргиях, разврате и мистическом преклонении дам перед сибирским мужиком. В кругах интеллигенции и полуинтеллигенции приводилось в связь с развратным мужиком имя Вырубовой, самой приближённой к царице придворной дамы, да и самой государыни.

Ужасная цель всех этих слухов и нашёптываний была совершенно ясна. Народ, подавленный неуспехами на фронте, огромными потерями родных и близких людей и растущей материальной нуждой, был склонен к поискам причин своих несчастий. Народ предполагал, что кто-нибудь, где-то там, виноват во всём этом; кто-нибудь, где-то там, распоряжался неправильно его судьбой и, не получая сверху ни ответа, ни объяснения своих сомнений, стал прислушиваться к международным суфлёрам, ловко переплетавшим действительность с бессовестной ложью.

Подпольная анонимная сила бросила народные массы перед самой войной, когда жутко встал вопрос, быть или не быть бессмысленной мировой бойне, на улицы и площади русских городов. Она направила эти массы с портретами царя в руках пред царский дворец, задала им тон, чтобы те пели «Боже, царя храни!» и кричали: «Да здравствует война!» Она годами по плану готовила массы к запроектированной ею войне, годами писала в своей печати и говорила устами своих русских единомышленников о славянофильстве и о «славянских ручьях в русское море». И, наконец, в самый решительный момент она мастерски разыграла в русском парламенте, — Государственной думе, через своих русских говорунов Милюковых, Гучковых, Черновых и многих, очень многих на улице и в печати, предательскую сцену непоколебимого единства русского народа в случае войны. Анонимная сила убедила всех, объединила всех, принудила царя и «сделала» свою войну с тем, чтобы сразу после её начала повернуть острие копья и против царя, и против народа. Ещё до войны, в сентябре 1910 года, съехался со всего мира в Копенгаген большой конгресс 2-го социалистического рабочего Интернационала. В зале Одд Феллов Иаласта собралось множество мировых братьев, представителей великих лож всех стран мира. Между другими были тут такие имена, как: Эберт, Шайдеман, Ульянов, Бронштейн, Вандервельде, Жорес, Брантинг Адольф Хоффман, д-р Франк, д-р Давид, д-р Зюдекум, Карл Каутский, Штадхаген, Роза Люксембург, Либкнехт Клара Цеткин и многие другие мировые братья. Эти люди и считали себя выразителями интересов рабочих. Брат Бриан не появился на конгрессе, так как занимал в это время пост президента министров Франции. В своём письме к конгрессу он обещал, как шеф французского правительства, делать всё, чтобы помогать развитию «социализма». Конгресс недвусмысленно занялся вопросами поведения своих революционных авангардов в Германии, Австро-Венгрии, России и Турции во время войны. Конгресс решил установить, в случае неминуемой войны для всех рабочих партий этих воюющих стран совместное сотрудничество и стремиться изо всех сил к тому, чтобы использовать политический и экономический кризис, который грядущая война неминуемо вызовет в тылу именованных стран. Было поставлено делать всё возможное для того, чтобы вызвать возмущение народных масс и ускорить устранение в этих странах существующих монархических правительств.

Зная об этом, легко отгадать, кто такие были суфлёры, которые так назойливо, не давая передышки, засыпали русский народ состряпанными ими слухами.

На следующее утро после свадьбы в Озерове было тихо. Многие гости из окольных мест сразу разъехались, по домам, а приезжие издалека спали теперь крепким сном. Андрей Иванович поднялся по привычке рано. Он отправился на верхнее озеро, на пляж, чтобы освежиться в его прозрачной воде. Переплыв озеро на другую сторону, он улёгся на траве, чтобы отдышаться. Он думал о новостях, о которых ему коротко рассказал муж сестры Наталии, приехавший из Петрограда, Рамсин.

Андрей Иванович чувствовал уже давно, что на Россию надвигаются мрачные тучи, что эти тучи заволокли уже все горизонты кругом, что каждую минуту можно ожидать первого оглушительного удара грома. О подрывной работе анонимных врагов он знал давно. Он наблюдал за ней постоянно, хотя противопоставить ей ничего не мог. Разрушительной работе врагов помогало всё. Казалось, что сам Бог восстал против России и её народа, отступил от них, отняв у них дух и дерзновение. Новости из Питера иначе истолковать было нельзя. Они говорили о том, что страна с трудом защищалась на внешних фронтах, но ещё меньше того в тылу. Бессильные и, как казалось, равнодушные ко всему власти не предпринимали ничего, чтобы поставить барьер хозяйничавшим без стеснения в стране и, ещё больше того, в самом Петрограде эмиссарам тёмной силы. В высших правительственных кругах воцарились нерешительность, безволие и равнодушие ко всему тому, что происходило в отдельных министерствах, где вдруг и необъяснимыми путями появлялись совершенно неизвестные люди и занимали важные посты. В высшем придворном кругу не переставали плестись интриги за положение при Дворе, за влияние и за материальные интересы. Высшая знать и даже многочисленные члены императорского дома вели себя так, как если бы никакой войны и невыносимых её тягот вообще не было. Роскошные пиры и балы не переставали. Молодые князья, вскоре после геройской гибели князя Олега Константиновича, отступили с передовых линий фронта. Пример Олега испугал их. Они предпочли оставаться в Петрограде и ничего не делать, чем делить лишения и опасности с русским народом на фронте, подавать ему пример и служить своему царю по-настоящему. В этих кругах возник вдруг большой интерес к оккультизму. Появились какие-то медиумы и маги, ни происхождения которых, ни в квалификации и, ещё меньше, их настоящих целей никто не знал. И мужчины, и женщины забыли, казалось, в своём большинстве и о здравом разуме, и о своём православии, и потонули в мистицизме, навеянном им этими проходимцами и шарлатанами. Они стремились заглянуть за завесу будущего, противоестественно выведать заранее всё о своей жизни и судьбе, ожидая от своих медиумов и магов самых богатых посул в будущем, которые те им охотно и за хорошее вознаграждение давали, располагая их ещё больше к бездействию и лени. Карма тут определяла всё, личные усилия людей ничего изменить не могли. Эти безрадостные новости из столицы, в самом деле, не предвещали ничего хорошего. Мураховский, лёжа на спине и глядя в синеву неба, безнадёжно качал головой.

   — Когда Бог захочет кого-нибудь наказать, то лишает его разума, — сказал он вслух и, поднявшись, направился было вдоль берега к плотине.

   — Андрей Иванович, боитесь плыть назад? — раздался вдруг голос с другого берега, с пляжа. Это был Рамсин, шурин, придворный чиновник из столицы.

   — Нет, Сергей Николаевич. Я собрался прогуляться вокруг озера. Плывите сюда! — крикнул Мураховский шурину, стоявшему в купальном костюме и с полотенцем через плечо на другом берегу.

   — Нет, нет, мой дорогой. Моё время прошло для таких упражнений. Задышка да судорога в ногах потянут прямо на дно, — ответил тот, сложив руки рупором.

Мураховский рассмеялся и, подбежав к берегу, нырнул. Он вынырнул далеко от берега, отряхнулся и поплыл к своему гостю, взмахивая в такт сильными, загорелыми руками.

   — Вы, Андрей Иванович, засиделись, как я вижу, в тылу. С таким здоровьем и мышцами — место на фронте, — засмеялся Рамсин, бросая на песок полотенце и направляясь к воде. Сергей Николаевич Рамсин был уже в летах. Его волосы на голове и на груди были совсем седыми. Лицо же, как контраст сединам, было удивительно моложаво. Казалось, покрась он брови и густые волосы на голове, мог бы выглядеть совсем молодым человеком.

Мураховский вышел на берег, обтирая обеими руками воду с лица.

   — Доброе утро, Сергей Николаевич! Как спалось тут у нас в Озерове?— спросил он и, не ожидая ответа, продолжал, смеясь. — В воинском присутствии в Сумах тоже заметили мои мускулы. Через месяц, если не раньше, отправят куда-нибудь на фронт. Меня радует это, — серьёзно сказал он.

   — Доброе утро! Я спал замечательно, хотя и мало. На Неве в наше время наблюдательным и думающим людям трудно спать спокойно. Тут у вас, Андрей Иванович, такое спокойствие и растворение воздухов, что можно подумать, что ни войны, ни всероссийского траура, ни этих наших тупиц в Питере нет. Я принимаю с благодарностью ваше предложение погостить тут у вас подольше. Наташа и Леночка очарованы вашим Озеровым, — сказал Рамсин и, помахав рукой, пошёл в воду, окунулся раз, другой и поплыл вдоль берега, взмахивая белыми руками и громко хлопая ладонями по воде.

Пять дней спустя после свадьбы в Озерове остались: отец Алексей, тесть Мураховского с женой, сестра Наталия с мужем и дочерью из Питера и председатель Союза Отечественников Карсавин с женой и тремя детьми: двумя взрослыми дочерьми и сыном-гимназистом. Остальные гости, кто раньше, а кто позже, разъехались по домам. Молодая пара Фадеевых оставалась в Озерове ещё три дня после свадьбы. Они, упоенные новшеством брачной жизни, по целым дням ходили по всему Озерову, в его самые дальние закоулки, где когда-то, многие годы тому назад, появились сначала ростки их детской привязанности, затем первые лепестки юношеской влюблённости и, наконец, расцвели цветы их взрослой любви. Они провели эти три дня в доме Лешневых на берегу нижнего озера. Их за эти три дня в Озерове почти никто не видел. В усадьбе они появились перед самым отъездом в Крым и, провожаемые молодыми Карсавиными, отбыли на Станцию Озерки. Жизнь в Озерове потекла дальше по своему обычному руслу в труде по имению или в дачной беззаботности тех людей, которые нашли тут отдых.

   — Сергей Николаевич, мы можем послушать вас теперь с вниманием и без помехи. Вы не можете себе представить, в каком неведении о настоящем положении вещей живёт русская провинция с тех пор, как началась война. В газетах ничего настоящего об этом нет, да им теперь никто больше и не верит. Если этим слухам поверить, то можно просто сойти с ума, особенно тому, который не предполагает их предвзятости и злонамеренности, — сказал Мураховский, приглашая своих гостей движением руки к креслам в большом зале усадьбы. Тут царил полумрак и было прохладно.

   — Эта неосведомлённость о настоящем положении на фронте и особенно в Петрограде царит не только в провинции. Такая же самая неопределённость царит и в Москве, а слухи да критика там похуже. В Москве среди интеллигентов эти слухи часто принимаются за чистую монету, и редко кто воздерживается от критики, — сказал Карсавин, садясь в кресло рядом с отцом Алексеем.

   — Эти слухи, господа, к сожалению, имеют свои основания, — тихо вмешался Рамсин в разговор, раскуривая потухшую трубку. — Они опасны именно тем, что имеют какое-то реальное основание. Сначала создаётся реальное основание. Персонажи будущего слуха хитро и исподволь наводятся на тонкий лёд, действуют, как им кажется, по своей личной воле и из-за самых разумных побуждений. Когда сцена сыграна и стала явным происшествием, сообщена, так сказать, в газетах, тогда только начинается постройка слуха и отправка его на народный рынок. О том же, кто смастерил сцену и кто заставил её персонажи играть свои роли так, а не иначе, решать очень важные вопросы так, а не иначе, об этом на народном рынке никто не знает, да и не узнает. Например, каким-то инкогнито было необходимо поставить «немца» Штюрмера на чрезвычайно важный в данный момент пост президента министров. Очень немногие люди в России знают о том, что за таким германским именем, как Штюрмер, скрывается не немец, а еврей-выкрест, отец которого посещал в Вильно школу раввинов и никогда Штюрмером не назывался. Этот еврей-выкрест был образованным человеком, учителем гимназии и даже стал заслуженным дворянином. Всем вам известно, что многие евреи-выкресты у нас пользуются полным равноправием и могут занять в обществе любое положение. Отец убийцы Столыпина, как вам известно, был долголетним членом дворянского клуба в Киеве. Дело тут не в министре еврее, а в том, как на имени Штюрмера был построен опасный слух, подрывающий авторитет нашей верховной власти в самый напряжённый момент борьбы против нашего главного и опасного противника Германии, — продолжал Рамсин, заглядывая во вновь потухшую трубку.

   — Я так и понял этот слух, Сергей Николаевич, — сказал Лешнев, подавая Рамсину свой кисет с табаком, — но я не предполагал за этим Штюрмером еврея. Почему бы у нас какому-то немцу по происхождению не стать военным министром, если целой армией против Германии командует Ренненкамф, а гвардейской дивизией заворачивает тоже немец, Раух. Да и сколько их у нас на высших и низших постах в армии. Многие из них ведут себя лучше, чем сами русские, — продолжал Лешнев.

   — Совершенно верно. Никто из наших бывших немцев до Сухомлинова пока не дошёл, — согласился Карсавин.

   — Я весь внимание, — обратился Мураховский к Рамсину. — Что там о «немце» Штюрмере?

   — Дальше в моём примере о постройке слуха выступает личность Распутина, — снова взял слово Рамсин. — Этот таинственный для многих людей человек для меня лично не является больше тайной. Простой, грубый и несуразный селянин, он стал теперь опасным оружием в руках тёмных сил, в которых я с уверенностью предполагаю тех, которые мастерят разные опасные слухи у нас в России. Позже я могу поделиться с вами подробнее о личности Распутина, с которым я часто встречался и подробно знаком с историей его приближения ко Двору. Уже несколько лет прошло, как Распутин попал в руки своего первого секретаря Аарона Симановича, который, могу сказать с уверенностью, приобрёл над старцем неограниченное влияние.

   — Вам всем должно быть известно о положении Распутина при Дворе. Годами этот человек был единственной гарантией жизни цесаревича Алексея. Медицина во всём мире оказалась беспомощной, чтобы защитить от смерти этого драгоценного для России и ещё больше для его царственных родителей мальчика, так долго мечтавших о его появлении на свет. Только Распутин доказал свою удивительную мощь, спасая неоднократно наследника престола от верной смерти. Что могли и что должны были делать августейшие, родители и особенно царица как мать? Вполне естественно, что старец был представлен царской паре, был допущен к умирающему царевичу, и, спасши его один, другой, третий раз, был задержан вблизи царской семьи. Это не имело бы, по моему мнению, никаких глубоких последствий, если бы не произошла война, если бы не было людей, близко стоящих к трону, с болезненным эгоизмом и неутолимой амбицией и, самое главное, если бы охрана трона и царской семьи от происков разных анонимов находилась бы в руках людей безусловно преданных, политически образованных и особенно умных. Распутин, попав в руки Аарона Симановича и его тёмной клики, стал орудием самого бессовестного и наглого шантажа, какой когда- либо раньше имел место у нас в России. Этот Симанович, действуя через Распутина, добился того, что Штюрмер занял важный пост министра. Тёмные силы явно преследовали при этом две цели: поставить на ответственный пост своего преданного человека и, выдав его за германца, дискредитировать в глазах народа верховную государственную власть, утвердившую его на этом посту. Совершенно нет сомнения в том, что царица, из-за вышеприведённых причин, как женщина, как мать поддалась настояниям Распутина, и «Штюрмер» был поставлен на ответственный пост. Царь, чувствуя себя со своими неисчислимыми заботами одиноким и усталым, последовал настояниям жены и утвердил «Штюрмера» на этом посту. Теперь для тёмных, надгосударственных инкогнито было легко построить слух и пустить его в народ. Необоримое основание было готово, было ясно и неопровержимо. Виновата ли наша верховная власть, то есть царь и царица в этом? По моему мнению, да! Но в море лжи, предательства и измены даже со стороны самых близких людей окружения как можно было им не допустить тут и там ошибок? Об этом нужно знать, чтобы понять и затем простить.

Рамсин глянул на своих слушателей, переводя взгляд с одного на другого, и добавил, усмехнувшись:

   — Ещё раз прошу вас, господа, ни с кем не говорить о том, что вы тут слышали и дальше услышите!

   — Мы дали наше слово, Сергей Николаевич, — живо, почти в один голос, ответили Карсавин и Мураховский.

   — Вон куда уже забрались анонимы. Какое нахальство, какая подлость и неразборчивость в приёмах! Неужели, Сергей Николаевич, никого там не осталось, кто бы поднёс кулак к носу этого Симановича? — спросил Лешнев, морща лоб и глядя как-то вызывающе на Рамсина.

   — Огромное большинство ничего вообще не подозревает, это во-первых. Во-вторых, Симанович и компания давно уже позаботились о том, чтобы официально против них ничего предпринято не было. Ощутимых улик нет, доказать ничего нельзя. Я убеждён в том, что этот Симанович на своём распутинском предприятии зарабатывает, кроме всего остального, большие деньги, опутывает многих, даже видных и высокопоставленных людей, своей паутиной, подкупает и ставит их в шантажную зависимость от себя. Симанович — ювелир-ростовщик и шантажист по призванию. Вздумай я, например, отправиться в Охранное отделение и доложить кому следует о том, о чём поведал вам тут сегодня. Там сделали бы большие глаза и заподозрили во мне или сумасшедшего, или умышленного оскорбителя высших авторитетов, запрятали в каталажку и предали бы суду. Если бы, паче чаяния, мне поверили и арестовали Аарона Симановича, Распутин освободил бы того в два счета из тюрьмы, а меня посадил бы на его место. Вы не можете себе представить, как велико его влияние на царицу. Под его гнетом страдает и сам царь, делая сознательно такое упущение, как утверждение Штюрмера на посту министра. Это заколдованный круг, господа, в центре которого стоит Распутин и по подсказке своего секретаря делает всё, что тому угодно. Сам же Аарон Симанович остаётся строго в тени. Он уважаемый, корректный и услужливый ювелир высшего круга в Петрограде, со многими вескими связями и обширным знанием всего того, кто, как и от кого зависит. Я провёл не одну бессонную ночь, думая о том, как положить конец симановичевской камарилье в Питере, и всякий раз приходил к одному и тому же выводу: для того, чтобы положить конец шантажу Аарона Симановича, нужно убить Распутина. Что вызвало бы после это убийство, я не имею храбрости даже подумать. Симанович думал и об этом и плетёт свою паутину дальше. Я часто думаю о том, не связано ли уже дальнейшее существование нашего самодержавия с жизнью сибирского старца? — задумчиво закончил Рамсин и принялся чистить свою трубку.

Мураховский с сосредоточенной миной на лице наполнил стаканы вином и грузно опустился на кресло. Воцарилось молчание.

   — Невообразимо... Как-то в голову не идёт, что что-нибудь подобное возможно, хотя библейские случаи в Египте и Вавилоне напоминают нечто похожее, — сказал Андрей Иванович с выражением боли на лице. — От Лозовского я слыхал, что царь избегает встреч с Распутиным, старается оградить себя и семью от его влияния. Стоит ли жизнь безнадёжно больного цесаревича благополучия, а, может быть, и дальнейшего существования Российской империи? — спросил он, задумчиво глядя на Рамсина.

   — Наш государь слишком семьянин, слишком человек благого нрава, чтобы решить создавшиеся против его воли обстоятельства силой. В этом, быть может, заключается большое несчастье России. Этот вопрос немногим сознательным людям в Петрограде кажется неразрешимым, так как характер царя изменить нельзя. На его месте теперь должен был бы стоять монарх жёсткий по характеру, способный пожертвовать и семьёй, и относительной наклонностью к себе многочисленного окружения, которое не помогает ему, а только мешает. Оно пудовыми гирями висит на его руках и ногах. Царю не дано разрубить этого заколдованного узла. Да и никакой другой монарх без серьёзной подготовки заранее, без необходимого подбора безусловно преданных людей и серьёзно обдуманного плана не в состоянии был бы сам — один решить этот вопрос в создавшейся обстановке. Всё это тёмные силы учли; детально, до мелочей, всё обдумали и наложили нам петлю на шею. В Вавилоне они убили семьдесят тысяч, у нас они убьют нашими же руками миллионы, — ответил Рамсин и, поднеся стакан с вином к губам, жадно отпил несколько глотков.

   — Вы, Сергей Николаевич, пообещали познакомить нас с личностью Распутина и с историей его подъёма при Дворе. Склонны вы поведать нам об этом? — спросил отец Алексей, молчавший доселе и слушавший с большим вниманием Рамсина.

   — Я расскажу, батюшка, и об этом, так как это откроет перед вами истинную сущность характера Распутина и объяснит то, как он попал в руки мировых проходимцев и почему сделался оружием в их руках, — ответил Рамсин и, поднявшись с кресла, пошёл по залу туда и сюда, как бы обдумывая то, о чём собирался рассказать. Его слушатели остались молча и сосредоточенно сидеть на своих местах. Каждый думал о слышанном и по-своему переживал его смысл. Рамсин вернулся, наконец, на своё место и, усмехнувшись, начал свою повесть о Распутине:

«Это было в седьмом или восьмом году, точно теперь не помню. Царевич переживал особенно сильный припадок своей беспощадной болезни, и Распутин в короткий срок, при помощи какой-то древесной коры, размоченной в тёплой воде и положенной им на лицо мальчика, восстановил его здоровье. Отец и мать присутствовали при этом, и можно себе представить, что они думали и чувствовали. Распутин стал частым гостем во дворце. Царственные родители принимали его запросто в кабинете государя и с интересом прислушивались к его незатейливым рассказам о Покровском, о Сибири и о хождениях по святым местам. Этот их гость был русским крестьянином, простым, незатейливым и откровенно честным. Он не требовал за свою огромную услугу ничего и, казалось, не придавал себе лично никакого значения. Он был счастлив быть полезным своему царю и его семье. И в самом деле, Распутин меньше всего интересовался материальными благами, деньгами и удобствами жизни»...

Рамсин умолк, с тем чтобы глотнуть вина и раскурить трубку. Мураховский подлил вина в стаканы и тоже закурил папиросу. Лешнев, ковыряясь в своей трубке, поднял взгляд на Рамсина и спросил:

   — Очень интересно, Сергей Николаевич, имел ли этот Распутин какую-нибудь политическую ориентировку в голове? Я слыхал несколько раз и в Ровенках, и в Шелоховке от тамошних мужиков о том, что старец, пользуясь своей мощью врачевания недуга наследника престола и приближённостью к царю, заступает перед ним интересы крестьянского сословия. Земельную реформу у нас некоторые из них приписывают влиянию Распутина при Дворе.

   — Спасибо, что напомнили, Николай Николаевич! Это очень важно для понимания дальнейшей распутинской истории. Совершенно определённо, что Распутин имел свои политические взгляды. Эти его взгляды, я думаю, не имели какой-нибудь стройной, по параграфам писанной формы. В его голове ворочались те же мысли, какие уже давно занимали миллионы нашего крестьянства. Это не политика в узком смысле слова. Это стихийная тяга мужицкой России к правде и праву для всех, к улучшению элементарных условий жизни огромного, многомиллионного сословия. Крестьянство интуитивно чувствовало, что никто другой, как царь, помазанник Божий, может решить положительно главнейшие вопросы его жизни и закрепить их законно. Я лично считаю наше крестьянство самым монархическим элементом в России, да, пожалуй, и самым устойчивым политически. Распутин располагал именно этой крестьянской идеологией и надеялся привести царя к единению с крестьянским пародом. Около четырёх лет он провёл в соприкосновении только с крайними правыми кругами, к которым принадлежали великий князь Николай Николаевич и архимандрит Феофан. Он остался в кругу правых до тех пор, пока не убедился в том, что эти круги считали надёжным основанием для царского престола только избранные сословия аристократии и высшего чиновничества, а крестьянское считали тёмным и ненадёжным. Распутин понял также, что многие в этом кругу заискивали перед ним, мужиком, надеясь через его положение при Дворе достичь своих целей и влияния, а его презирали и даже ненавидели. Когда он открыто выразил свои крестьянские взгляды и осудил корыстолюбивые притязания знати, то правый круг оттолкнул его от себя и начал против него открытую вражду и преследование.

Высший круг правых был первым, ознакомившим широкие народные массы с личностью и деяниями Распутина. Те же самые круги не воздерживались даже от умышленной лжи и представляли его в отталкивающем виде. Он принуждён был ради этого оставить Петроград и уехать в Иерусалим, чтобы посетить святые места. Вернувшись в своё село Покровское, он почувствовал, что почти для всех тут он был многопочитаемым и даже «святым». Его вызвала из Покровского государыня, умоляя в своём письме немедленно приехать в Петроград и ещё раз помочь наследнику престола против тяжёлого недуга. По приезде в столицу Распутин пережил тут самое жестокое преследование со стороны своих противников из высшего круга, решивших отстранить его во что бы то ни стало от августейшей семьи. Он почувствовал тут даже опасность для своей жизни. Епископ Гермоген, монах Илиодор и другие нападали на него и угрожали даже смертью. Распутин, воздерживаясь дотоле от жалоб кому бы то ни было на своих преследователей, обжаловал их на этот раз перед государем. Гермоген и Илиодор были сосланы, а Феофан, духовник царицы, был удалён от Двора. Старец показал, врагам свою силу, и они оставили его в покое. «Царь всего русского народа, а не только привилегированной верхушки. Крестьянству нужно дать землю, нужно закрыть водочную монополию и строить в деревнях школы и больницы», — это была вкратце распутинская программа, которую он выражал не раз, но с которой никак не могли согласиться правые круги.

Распутин со своим мощным влиянием при Дворе остался одиноким. Раньше его возили по этому городу и за ним ухаживали люди правого круга, теперь же не было с ним никого. Влиятельный старец остался в своей полупримитивной жизни беспомощным ребёнком, почти без средств и без ориентировки в столице. Обеспеченность его расходов жизни из царской казны не была регулярной, а сам он не умел, да и не имел охоты разумно распоряжаться своими средствами и самостоятельно устраивать свою жизнь. Высокопоставленные правые круги всего этого не учли, да и куда им было это учесть. Но зато учёл всё это Аарон Симанович со своим отчётливым и ясным расовым сознанием и сообразительным ходом мыслей. Для него оставленный «на улице» Распутин был лёгкой и драгоценнейшей добычей, за которой он наблюдал уже давно.

Рамсин поднялся с места и, взяв стакан с вином, стал прохаживаться туда и сюда по залу. Он отпивал глоток вина и ходил дальше задумавшись, отпивал другой и продолжал шагать. Он подошёл вдруг ближе к слушателям и продолжил.

— Неизвестно, что было бы, если бы правые круги не оттолкнули так безрассудно Распутина от себя. Они могли бы этого влиятельного человека как-нибудь успокоить, хотя бы для виду согласиться с ним и не выпускать его из-под своего контроля, они могли бы подчинить себе его характер и даже имели бы большие шансы использовать его не для личных, эгоистических целей, для целей отечественных. Но, к сожалению, у нас в Питере давно уже нет среди высокопоставленных особ людей дальновидных, людей государственного ума. Всё там у них решается с точки зрения кастовой, с точки зрения чисто сословных интересов. Никто там даже не подумал о том, что такая величина, какой стал к этому времени старец, могла быть использована врагами России, тайными агентами которых была полна столица. В окружении великого князя Николая Николаевича были люди, хваставшиеся своими познаниями тайной европейской политики и происков мирового заговора, но, очевидно, это было лишь легкомысленным бахвальством, за которым скрывались умственная бедность и духовная нищета. Господа, мы так богаты там, на верхах, этой умственной бедностью и духовной нищетой, что даже обидно становится. Эта нищета, мне кажется, будет стоить нам очень дорого.

Рамсин сел на своё место, допил вино и продолжал:

— Симанович, как я уже сказал, был умнее некоторых из наших князей. Он предложил Распутину помощь... материальную и «духовную». Симанович был не намного моложе Распутина. Он из небогатой еврейской семьи в Киеве. Изучил там ювелирное дело и скоро приобрёл собственную мастерскую. Киев скоро показался ему узкой провинцией. С помощью родственников жены, живших в Петрограде, и ещё больше через протекцию жены министра Витте, Матильды, еврейки, Симанович переселился в северную столицу. На новом месте он скоро пошёл в гору и достиг того, о чём давно мечтал: богатой и удобной жизни. Он узнавал тут людей, искал выходных знакомств и успешно пробирался в среду людей высшей сферы, с которыми знакомился в игорных клубах и на скачках. Он был постоянно под рукой, если кто-то нуждался в деньгах. Он познакомился вначале с братьями — князьями Виттгенштейн, офицерами царской гвардии. Следующее знакомство он сделал с гофмейстером Двора, французом Поансе, с которым вместе открыл игорный дом, который пайщики скрыли под безобидной вывеской шахматного клуба. Симанович скоро узнал о слабостях царского окружения, о непонимании и беспомощности этих людей вести своё хозяйство, о постоянной их нужде в деньгах, о их страстях и недостатках. Он легко знакомился с ними в своём игорном клубе, был у них постоянно под рукой в случае проигрыша. Этим путём, тут больше, там меньше, он привязывал их к себе, а часто даже ставил некоторых из них в зависимость от себя. Так, он заинтересовал обоих князей Виттгенштейн стать пайщиками своего игорного клуба и этим путём сделал их послушным орудием своих дальнейших происков при Дворе. Своими займами, деловыми советами и непосредственной помощью при заключении разных сделок он сделал себя в придворных кругах настолько популярным и нужным, что скоро знал всех, имел дело с особами самого высокого положения. Он обдуманно и не спеша пробирался в царский Двор, расставляя свои силки, разузнавал о слабостях и о скандальной стороне жизни вельмож и готовился к шантажу высокого стиля. Круг своих клиентов Симанович поделил на две группы. Люди, важные для его дальнейших планов, пользовались у него даже беспроцентными займами, за ювелирные вещи выплачивали ему дешевле и в рассрочку. Люди меньшего значения должны были платить на позаимствованные деньги ростовщические проценты. Круг должников Аарона Симановича, состоявший из влиятельных людей и молодых аристократов, постоянно рос. Он был уже знаком даже с людьми из свиты государя: с князем Дадиани, Амилахвари и со всеми офицерами царской охраны. Из приближённых к царице дам он был знаком с принцессой Орбелиани, с Вырубовой, с Никитиной и княгиней Астман-Галицыной. В дамском обществе высшего круга он слыл как самый солидный ювелир. Через посредство принцессы Орбелиани он был представлен и самой царице, которая нуждалась в совете опытного ювелира. Симанович с особым вниманием исполнял желания государыни и стал её поставщиком разных драгоценностей. Он добился, наконец, своего. Он пробрался на царский Двор. Он стал «придворным ювелиром».

В русском обществе того времени существовало твёрдое представление о «лояльном, порядочном человеке-еврее», и для него все двери были открыты. Можно ли тут говорить о предубеждённом антисемитизме свыше?

— Продолжительное время я не видел «пронырливого ювелира» в Петрограде. Куда он исчез, было мне не известно, — продолжал дальше Рамсин. — Когда Аарон Симанович стал частным секретарём старца, мне тоже неизвестно. Никому, я думаю, не было известно и то, какие отношения установились между этими двумя людьми, так диаметрально противоположными один другому. Я был один из немногих, и в этом я уверен, которые интересовались этой ненормальной и, я бы сказал, подозрительной связью. Впоследствии немногим в Петрограде стало ясно, что за действиями Распутина скрывается направляющая рука его секретаря Аарона Симановича. Не Распутин был той «тёмной силой», которая стояла позади царя и царицы и эксплуатировала их во имя благополучия безнадёжно больного сына, а его секретарь.

В первые годы своей жизни в Петрограде Распутин вёл спокойную во всех отношениях жизнь. Позже он стал поддаваться уговорам других к выходам и выпивкам. Аарон Симанович стал всесторонне заботиться о том, чтобы разбудить у старца его дремавшие страсти. Распутин получал от него вина и яства, о которых он не имел раньше никакого понятия и, естественно, пристрастился к ним. Прилежный секретарь показал старцу дорогу в разные увеселительные заведения, к разгулу, музыке, танцам и особенно к лёгким женщинам. Симанович разбудил у Распутина его необузданную натуру и самые низкие её инстинкты. Старец с радостью следовал его советам и указаниям в этой области. Часто случалось, что он приглашал разных женщин в известные рестораны с цыганским хором и музыкой и устраивал тут настоящие ночные оргии, на которых часто пускался в пляс. Такая жизнь «шефа» стоила его секретарю, конечно, больших средств. И тем не менее, Симанович всегда и аккуратно расплачивался. Он давно уже выхлопотал у царя через Распутина пять тысяч рублей месячного обеспечения жизни старца, а то, чего не хватало, доставал из «особого источника». Распутин, не сопротивляясь, всё больше и больше заходил в невод своего секретаря. Он не мог больше обойтись без него. Он чувствовал к нему настоящую привязанность и совершенное доверие, то есть то, чего Аарон Симанович и хотел добиться.

Новый случай болезни наследника Алексея в 1912 году, когда он повредил бедро, катаясь на лодке, привязал окончательно царскую пару к старцу. Этим новым спасением царевича он прославился на всю Россию и по желанию царя навсегда переселился из села Покровского в Петроград. Слухи о его недостойной жизни, доведённые окольными путями до слуха царской пары, были истолкованы ею, как очередная клевета врагов старца и категорически отвергнуты. Я думаю, что если бы царь и царица поверили этим слухам, то и тогда, скрепя сердце, задержали бы его при Дворе. Они были убеждены в том, что без него их сын давно уже не был бы среди живых. Успех Распутина был теперь исключительно успехом его секретаря, который строил про себя планы для использования этого успеха и готовился к этому.

Рамсин снова поднялся с места и заходил по залу, попыхивая трубкой.

— Не устали, господа слушатели?— повернулся он по-военному на каблуках, улыбаясь.

   — О, нет, Сергей Николаевич! Это так интересно, — громко сказал Карсавин.

   — Это всё так необычно слышать, живя слухами, что я готов просидеть всю ночь, — живо сказал Мураховский и поднялся, чтобы разлить вино в стаканы. Лешнев и отец Алексей хотели тоже сказать что-то, но Рамсин не дал им.

   — Бесповоротное приближение Распутина ко Двору, частые посещения его вызвали открытое возмущение в высших кругах петербургской знати. Особенно сильное возмущение царило при Старом Дворе вокруг императрицы-матери, Марии Фёдоровны, и её окружения из великих князей. Этих людей до глубины души оскорбляло то, что у самого престола свободно вращался простой, безэтикетный мужик и тем более то, что этот мужик влиял в какой-то степени на внешнюю и внутреннюю политику государства в смысле совершенно противоположном их мнениям и желаниям. Разногласия между государем и Старым Двором выросли уже давно, ещё до появления Распутина. Началом для этих разногласий послужило давнишнее тяготение его к самостоятельному решению разных вопросов государственной важности. Высокое средостение в ущерб принципу самодержавия настаивало упорно на своих неписаных правах ограничивать этот принцип. Царь Николай II, по мнению людей средостения, позволил себе за последний десяток лет слишком много и, пользуясь Распутиным, как предлогом, обрушилось на царскую семью. Высшие круги начали настоящий поход за отстранение старца от неё. Министры требовали его устранения со Двора. По всей стране поползли самые унизительные, клеветнические слухи, ставшие теперь в руках тёмных сил тем «реальным основанием», о котором я говорил раньше и на котором эти силы строят теперь свои «веские» слухи для полного разрыва авторитета верховной власти. Высокое средостение между царём и народом дало эти «реальные основания» в руки наших тайных врагов. Вместо того, чтобы без огласки и скандала задержать «мощного» старца под своим контролем и обдуманным влиянием, средостение с шумом, гамом и скрытыми наветами на саму царицу и даже на царских дочерей толкнуло его в объятия опасного агента тёмных сил и дало тому этим путём возможность пагубно влиять на судьбу нашей страны. Я утверждаю категорически, и это подтвердят также многие, что царская семья в своих отношениях с Распутиным не допустила совершенно ничего, себя унижающего, и что царь, до появления распутинского секретаря Симановича, оставался в своих важных решениях не зависимым ни от кого.

Отец Алексей качал головой, прислушиваясь к спокойному повествованию Рамсина. Он впервые слышал подобную и вовсе недвусмысленную критику придворных кругов. О негативном влиянии при Дворе так называемого средостения говорилось уже давно, но о великокняжеских разногласиях с царём священник слышал впервые.

   — Из ваших слов, многоуважаемый Сергей Николаевич, можно заключить, что князья и бояре и теперь ещё плетут вокруг престола свою недостойную крамолу, точно так же, как и в старину. Какое несчастье для России! Кто тут у нас мог предположить нечто подобное? — сказал удручённо священник.

   — Эта крамола никогда не прекращалась ни у нас, ни в других странах, остро проявлялась иногда в виде дворцовых переворотов. Наше же средостение постоянно и остро проявляло свою крамолу в тех случаях, когда царь поднимал свой голос в пользу радикальных мер для улучшения жизни широких масс. Примеры Сперанского, а в наше время Столыпина очень наглядны в этом смысле, — заметил Лешнев, обращаясь к священнику.

   — Александру I, да и нашему царю, пришлось, очевидно, выдержать жёсткое давление и бурю интриг, прежде чем отказаться от помощи или пользоваться ею, таких людей государственной мысли, как Сперанского и Столыпина, — поддержал Лешнева Мураховский.

   — С крамолой при Дворе в наше время дело обстоит тем более трагично, что она вообразила себя непогрешимой, в то время как на каждом шагу делала и делает судьбоносные ошибки. Она из всех сил стремится толкнуть Россию в балканскую авантюру, а два года спустя ей удалось толкнуть её в мировую войну. Фатальность своей роковой ошибки крамольники видят теперь и сами, но вы думаете, что они покаялись? Личность царя должна теперь прикрыть и самих крамольников, и их ошибки. Крамольники на фронт не пошли. Они не включились также и в тыловую помощь фронту. Ни один из них не показал себя ни даровитым офицером генерального штаба, ни выдающимся специалистом в организации тыла в состоянии войны... Наш высший придворный круг устраивает теперь балы, а всю обузу войны, виновником

которой был, главным образом, сам, свалил на плечи царя, который не хотел этой войны.

Сибирский крестьянин Распутин был противником войны. Он думал о ней, как о бремени, как о зле, которое поразит, главным образом, крестьянскую Россию, которая и без того жила в весьма страшных условиях нужды и бедности. Не раз он не преминул напомнить царю в своих беседах с ним о вреде для России политического сближения с Францией.

   — При Дворе, да и в столице, в самом начале войны, много толковалось о том, что было бы, если бы старец в дни перед объявлением Россией войны Австрии находился в столице. Многие склонны были думать в то время, что, будь Распутин в Петрограде, Россия не вступила бы в войну. Другие, как и я в то время, думали, что Старец своим влиянием на царя тоже не мог бы ему помочь, так как на царя и не нужно было влиять в этом смысле. Все знали, что он и царица были всей душой против вступления России в войну, но что в игру давно уже включились тайные интернациональные силы, об этом знали немногие. Знал об этом, думается мне, и царь и недаром старался договориться на этой почве с немецким кайзером. Но об этом можем мы поговорить, если вам угодно, в другой раз. Эта тема — особая и очень занимательная статья, которую можно было бы озаглавить так: «Кто, как и зачем, «сделал» первую мировую войну?»

Слушатели громко засмеялись, но Рамсин даже не улыбнулся. Помолчав, он добавил:

   — Именно так, господа! Первая мировая война была «сделана» надгосударственными, тёмными силами, клевреты которых, как я вам рассказал раньше, собирались в десятом году в Копенгагене на конгрессе, где решался вопрос о том, как 2-й социалистический рабочий Интернационал должен был национальную войну в монархических государствах превратить в гражданскую. Мировые братья, которых было уже немало на наших верхах, помогали сознательно, а другие — по глупости.

   — Это чрезвычайно интересно. Мы просим вас, Сергей Николаевич, поведать нам после также и об этом, — живо сказал Мураховский и, подняв стакан, пригласил всех выпить.

   — А где же был Распутин во время объявления Россией войны? — спросил отец Алексей, глядя с любопытством на Рамсина.

— Где был Распутин в то время интересовало многих, а особенно тех, кто боролся за мир. Я писал вам об этом в то время, Андрей Иванович, — сказал Рамсин, глянув на Мураховского. — Я, будучи в то время отечественником, узнал от г. Мураховского о многом, о чём раньше не подозревал, и, конечно, старался влиять при Дворе, там, где мог, в пользу мира. Распутин решил в июне, ещё до убийства в Сараеве, навестить своё село Покровское в Сибири. Он уехал туда с двумя своими дочками, не предполагая ничего дурного'. В конце июня на улице в Покровском на него было совершено нападение. Он был тяжело ранен ножом в живот и лишь чудом остался живым. Врачи спасли его от верной смерти. Это покушение на жизнь старца приковало его на долгое время к постели в далёком селе, как раз в те недели, когда произошли все те события, которые вызвали мировую войну 1914 года: покушение совершила девчонка Гусева, проститутка из Тобольска. Позже стало известно интересное донесение одного из агентов Охранного отделения Цанка, который доложил об этом аресте Гусевой следующее: «Преступница была арестована двумя специально назначенными для этого полицейскими агентами и немедленно отведена ими в дом для сумасшедших, где заранее назначенный для этого врач объявил её невменяемой. Гусеву, как неизлечимую, по утверждению этого врача, заключили навсегда в этот дом умалишённых». Этим путём Гусева, как важная свидетельница, была сделана немой. Главным инициатором покушения на жизнь Распутина считали монаха Илиодора, который ненавидел старца и считал его антихристом. Был ли он один или существовали другие лица, желавшие смерти Распутина именно в это время, когда решался вопрос: быть или не быть мировой войне, доказано не было. Но догадки в том, что такие лица были, появились. Француз Жан Якоби писал позже: «Этот удар ножа пришёлся как раз вовремя! Кто была эта Гусева, эта маленькая проститутка из Тобольска, эта русская Шарлотта Кордэ? Какое тайное влияние должна была иметь её вооружённая рука против старца-миротворца как раз в тот момент, когда миру угрожала великая опасность? Об этом никто и никогда не узнал»!

— Тяжелораненый Распутин был прикован к постели в селе Покровском и отсюда забрасывал царя и царицу письмами и телеграммами, умоляя их о сохранении мира. В Петрограде и особенно при Дворе многие были убеждены, что будь Распутин в эти судьбоносные дни в столице, Россия избежала бы этой войны. Старец, со своим исключительным предубеждением против всякой войны, применил бы всю свою убедительность и всё своё влияние, чтобы укрепить августейшую пару на её миролюбивой точке зрения. Его письма из далёкой Сибири влияли тоже, но не настолько, чтобы помочь царю устоять против всеобщего требования, объявить войну, а затем и общую мобилизацию. Уже давно воинствующая партия князей под водительством Великого Князя Николая Николаевича и сильным влиянием княгинь-черногорок штурмовала царя сверху. Генералы убеждали его в подготовленности русских армий к этой войне. Депутаты левых партий разыграли в Думе внушительную сцену непоколебимого единства народа, братались с правыми и писали петиции царю, умоляя его встать на защиту братьев-славян. Что творилось перед дворцом и на улицах Петрограда, трудно представить тому, кто это сам не видел и не пережил. Улица тоже требовала от царя войны. Если наш государь колебался в эти дни между своим урождённым миролюбием и демонстративным шквалом требования войны со всех сторон, то кто из нас посмеет обвинить его в слабости и нерешительности, а теперь в этом нашем всероссийском трауре.

По плану, разработанному на конгрессе в Копенгагене, специалисты всех окрасок бесподобно разыграли роль режиссёров воинствующего настроения народных масс и единодушия общественности в вопросе войны. Они оказались повсюду, на всех ответственных местах в облике ли мировых братьев в правительстве и на верхах, или массы революционных партийцев-агентов на низах, на улице. Первые поражения и неудачи на фронте стали для них сигналом радикально изменить свою тактику и своей подпольной работой, ложными слухами и клеветой сеять недоверие, упадок духа и пораженчество.

Мобилизация была объявлена. И после этого ещё царь надеялся, что можно будет избежать войны с Германией. Он позвонил по телефону военному министру и начальнику Генерального штаба, требуя приостановить мобилизацию. На их доводы о невозможности этого шага вследствие отданных уже распоряжений о мобилизации государь повторил категорически своё требование. Это требование царя не было исполнено. Его подданные, военные сановники, изменили своему царю в самом начале войны .

Распутин свыкся со временем с мыслью о войне. Он постоянно подчёркивал, что Россию может спасти только чудо. Серьёзность, воцарившаяся при Дворе в начале войны, захватила и его. Царь, как и часто раньше, держался в отношениях к Распутину холодно и отчуждённо.

Первые неудачи на фронте, огромные потери убитыми и ранеными и полная неорганизованность медицинско-санитарного дела показали сразу вопиющие недостатки в снабжении, вооружении и обучении войск. Русские армии не были приноровлены к этой войне ни по вооружению, ни по тактике. Это поняли скоро и на верхах, и в широких народных массах. При этом на верхах, исключая царскую семью, люди отнеслись к этому с удивительным равнодушием. Как раз те, кто с таким рвением толкали Россию в войну, скоро показали к ней своё безразличие, жили и вели себя так, как будто эта война их совершенно не касалась. Они не только не показывали охоты давать высокий пример патриотизма и самопожертвования, но, совсем наоборот, ушли в свою личную, эгоистическую жизнь, проводили ночи на балах, устраиваемых без перерыва один за другим. Вопиющая роскошь на верхах и обнищание и горькая нужда на низах принимали опасные формы. Царская же семья, родители и дети, приняли на свои плечи огромные заботы. Они жили и трудились, радовались и печалились вместе со своим народом, скромно и самопожертвованно.

Рамсин поднялся с кресла и прошёлся по залу.

— Я думаю, господа, что мы сегодня закончим на этом. В другой раз поговорим о Распутине и его секретаре дальше, — сказал он. Все поднялись и в живом разговоре о той же войне вышли во двор и медленно направились в парк. Вечерело. На западе, за горизонтом, потухал последний отблеск ушедшего туда солнца, а над ним ярко поблескивала вечерняя звезда.