Часть II

«Я, Берналь Диас дель Кастильо, рехидор города Сантяго в Гватемале, взялся за перо, чтобы правдиво и честно рассказать, как была открыта и завоевана Новая Испания, как воевали мы столицу Мексики, оплот язычества, как покорили многие другие города вплоть до полного замирения страны, — во славу животворящего креста и государя нашего…»

Старик замер, потом откинулся в кресле и долго сидел, глядя в узкое окно. В комнате было влажно и жарко, густая завесь пальмовых листьев на дворе была покрыта крупными каплями — только что над славным Куаутемалланом, что по-ацтекски означало «скованный орел», прошла гроза. Теперь сизая, с черной сердцевиной, туча висела над лесистыми горами, венком обнимавшими город.

Совсем недавно в поселение колонистов, основанное на месте древней ацтекской крепости, пришел королевский указ, в котором город был поименован пышно и звонко: «La Muy Noble y Muy Leal Ciudad de Santiago de los Caballeros de Goathemala», что означало «Весьма благородный и весьма верный город Святого Якова рыцарей Гоатемальских». За несколько лет это место оказалось застроенным прекрасными зданиями, величественными соборами, переполненным охочими до сокровищ авантюристами. Сюда потоками стекалось золото, серебро и другие благородные металлы из вновь открытых рудников Перу, везли бирюзу из Мексики, изумруды из Колумбии, кораллы и жемчуг с берегов Тихого океана.

На фоне этого великолепия усадьба старого Берналя Диаса выглядела скромно — беленый оштукатуренный двухэтажный дом (из-за угрозы землетрясений выше в этих местах не строили), тут же под окнами рощица апельсиновых деревьев, далее поля, засеянные кукурузой и агавой…

Старик вновь взялся за перо.

«Не старые басни, не деяния римлян, что случились семьсот лет назад, но события, так сказать, вчерашнего дня предлагаю я, точно указывая, как, где и когда все произошло…»

На кончике пера иссякли чернила. Диас снова выпрямился, поднес к глазам написанное.

Нелепо получалось — ещё не приступил к рассказу, а уже похваляется передать все «правдиво и честно». Так можно объясняться по поводу исполненного, в противном случае его писаниям будет такая же грошовая цена, как и сказкам Гомары. Тот в начале тоже клялся писать одну только правду, а что получилось? Прежнее негодование охватило старого солдата. Припомнились написанные капелланом страницы, вызвавшие возмущение у всех живущих поблизости ветеранов, сподвижников Кортеса.

Вот что сообщает этот святоша о той страшной битве, которая случилась в устье реки Табаско. Первым якобы на поле сражения прискакал не Франсиско де Морла на своем сером в яблоках коне, а сам апостол-хранитель святой Яков и принялся поражать язычников копьем!

Каково!..

Конечно, все их победы исходили от Христа, иначе им не несдобровать, ведь брось каждый из врагов хотя бы горсть земли, войско дона Эрнандо было бы похоронено под высоким холмом.

Кто спорит — Божье милосердие каждый раз поддерживало их, и нет ничего удивительного, что в тот трудный час в подмогу был послан сам апостол Яков. Возможно, что он, Берналь Диас, великий грешник, не сподобился увидеть святого и различил лишь Франсиско де Морлу. Но почему никто другой из участников битвы не приметил этого? Неужели при виде чуда они поленились бы построить на этом месте церковь святого Якова? Неужели посмели бы навлечь на себя его немилость?.. Но дело было не так. Не они плохие христиане, а Гомара — дрянной писака!..

Все россказни этого человека о наших зверствах — сущий вздор! С индейцами они, ветераны, всегда ладили! Помнится в Новой Испании возле одного из этих храмов-пирамид он посадил зернышки апельсинов. Через много лет довелось ему побывать в тех местах — и что же? Туземцы бережно ухаживали за ростками. Из них повырастали добрые деревца. Некоторые из них он пересадил в свое имение здесь, в Гватемале. Они хорошо прижились, дали поросль…

Зачем приглаживать да причесывать? Зачем все валить на головы простых солдат, которые якобы вопреки приказам давали волю своим «низменным страстям»? К чему обманывать людей? Где здесь «правдивость и честность»?

Старый солдат с трудом поднялся, подошел к окну. В поместье утихал дневной шум, в последний раз скрипнули ворота. Небо очистилось от туч, первая звездочка вспыхнула на небосводе. В тропиках темнеет быстро, надо бы свечу зажечь, однако старик не мог отвести взор от меркнущей бирюзы, повисшей над горами. В той стороне лежала Новая Испания, там прошла его молодость, туда утягивала память.

Что Гомара! Один из многих, кто только понаслышке знал о трудах и заботах, о той бездне, которую осилили они, храбрые вояки, поверившие Кортесу, шагнувшие за ним в ад!

Они были простыми солдатами, не без грехов, но и не без доблестей, и правда вместе с честностью заключаются в том, что они не дрогнули, не повернули назад, как настаивали прихвостни Веласкеса и другие мелкие душонки, у которых была лишь одна мысль — хапнуть золотишку и стремглав на Кубу! Они не ангелы и нечего рядить их в блистающие небесной голубизной одежды. Сеньор Кортес тоже из таких, у кого жила крепка. Старик призадумался… Может, был из таких?.. Неужели так и сказал, как записано у Гомары, — по причине ветхости и непригодности корабли пришлось посадить на мель? Не такие уж ветхие они были… Он, Берналь Диас, знает правду, через него капитан-генерал сносился с верными кормчими. Подсказал им, чтобы те подали голос и заявили о невозможности плавать на подобной рухляди.

…Дон Эрнандо имел с ним долгую тайную беседу. Настаивал, что необходимо подговорить штурманов обратиться к нему, капитан-генералу, с просьбой обследовать корабли. Тогда, говорил, дело завертится… И с солдатами необходимо побеседовать, подготовить их… Признаться, когда он услышал насчет кораблей, сердце у Берналя дрогнуло. Своими руками лишить себя последней надежды на спасение?!

Дон Эрнандо усмехнулся, потом спросил:

— Что, страшно?

— Да уж… — только и смог вымолвить Диас.

— Послушай, Берналь, я хотя бы раз позволил себе обмануть солдат? Уклонялся от общих тягот? Совершил что-нибудь постыдное, пытаясь спасти свою шкуру? Тебе ли объяснять, что у меня у самого сердце кровью обливается, когда я думаю об уничтожении кораблей, но разум подсказывает другого пути нет! Я должен пресечь любую возможность бунта в войске. Я не могу допустить, чтобы с марша часть отряда отправилась назад в Веракрус и отплыла на Кубу. У нас нет выбора: либо на Теночтитлан вслед за птицей-удачей, либо прямиком в лапы к Веласкесу. Тому только дай палец, он всю руку отхватит. Не о себе пекусь — я свой выбор сделал, — но о каждом из вас.

— Не проще ли приказать потопить корабли, и дело с концом?

— Ни в коем случае! Нельзя вносить разлад в наши ряды. Нельзя дать повод для упреков, будто я насильно погнал людей в поход.

Что хочешь, то и думай! Берналь Диас догадывался об истинной причине, по которой сеньор Эрнандо не хотел брать на себя ответственность за гибель флота. В этом случае придет час, и кредиторы потребуют оплатить стоимость судов, а с золотом Кортесу расставаться очень не хотелось. Куда было податься? Пути назад не было — в этом командующий был прав. Всем была известна судьба подвергшегося незаслуженной опале сеньора Грихальвы, которого губернатор Кубы лишил должности и послал в Никарагуа на верную гибель. Дон Эрнандо не в пример другим благородным идальго понимал солдата, умел ладить с войском. Очень заботился о провианте, это действительно самое трудное дело. Мечом размахивать — большого ума не надо, но добыть хлеб вот испытание для командира. Удача в ту пору Кортесу не изменяла — был он рассудителен, напрасно на рожон не лез. В храбрости не откажешь… Что касается будущих претензий заимодавцев — его ли, простого солдата, это дело? Зачем об этом писать? Со временем стало ясно, не погуби мы корабли, не видать нам Теночтитлана как своих ушей, не получить ему это имение… Хотя не богат, но без куска хлеба не сидит. Жаль ребят, которые погибли. Сколько их было!.. Стоит ли тревожить их вечный покой всякими побочными темными делишками?

Правду и честность не следует ущемлять, но и хаять своих товарищей, с которыми прошел огонь и воду, — не намерен. Великие свершения по писанному не делаются. Вот об этом и надо сообщить всем достопочтенным людям — только о том, что сам видел, сам испытал, в чем твердо уверен!

Гомара утверждает, что 16 августа мы оставили Семпоалу и двинулись в поход. Спорить не буду. Точно, что в середине августа, но день выпал из памяти. Шли с величайшей осторожностью, с зажженными фитилями. С боевым охранением и конными пикетами… Индейские носильщики или, как их называли, таманы, волокли пушки, ядра, боевые припасы.

Шли грозно, без шалостей и задержек, которые то и дело случаются у нерадивых военноначальников, и в первый же день добрались до городка Халапы, потом миновали грозную крепость Сокочима — везде донна Марина и кое-как освоивший язык науа Агиляр излагали символ веры. Солдаты водружали крест, и войско отправлялось дальше.

В преддверии гор встречали нас радостно, снабжали продуктами. Эти места совсем недавно были завоеваны Мотекусумой, так что мы до самого Хокотлана нужды не знали. В горах намерзлись, наголодались — надеялись, что в этом городе отдохнем, отведаем горячего. Не тут-то было! Здешняя земля была давним владением Мотекусумы, и местный касик, вначале благоволивший к нам, на следующий день заметно охладел к гостям. Не иначе козни ацтекского владыки сделали свое дело, ведь на всем пути сюда мы и курочки у местных жителей не тронули.

Вождь Хокотлана по требованию Кортеса рассказал нам о великой столице Теночтитлане. Лежит он посередке озера, на обширном острове, и приблизиться к нему можно только по трем дамбам, но и те прерываются съемными мостами. В самом городе тоже множество каналов, и каждый дом, каждая улица могут быть легко превращены в крепости.

Слушали мы эти рассказы и дивились. Но странно — не страх они нам внушали, а великую жажду вопреки всяким укреплениям и съемным мостам поскорее испытать свое счастье. Таков уж испанский солдат — нет для него ничего невозможного, ведь на деле Мексика оказалась куда грознее этих рассказов!

Другое поразило до смерти! Вот где я ужаса натерпелся!.. До сих пор перед глазами стоит большой храм на рукотворном, облицованным местным камнем холме, а на дворе вокруг него пирамиды человеческих черепов. Числом их было не менее ста тысяч! Знаю, что эта цифра означает, но сам считал, в том клянусь. А по другую сторону высились горы костей. Трое жрецов — все в черном, заляпанные кровью — соблюдали это место. Да ещё вокруг пирамид был устроен частокол, а на кольях тоже черепа.

Сколько раз мне потом доводилось видеть подобные картины! В конце концов, пообвык, притерпелся. Осенишь себя крестным знамением и пройдешь мимо, но в тот первый раз буквально опешил!

Из Хокотлана было два пути: один на город Холулу, другой вел в горную страну Тласкалу, вечно враждовавшую с ацтеками, хотя, как объяснила донна Марина, ацтеки и тласкальцы из одного корня происходят, разговаривают на одном языке. Семпоальские касики, которые шли с нами, предупредили, что в Холуле стоит большой гарнизон и жители верой и правдой служат правителю Мехико.

Капитан-генерал решил двигаться в сторону Тласкалы…

Вот что запомнилось на пороге горной долины, куда привела нас дорога стена из камней, скрепленная с помощью извести и асфальта. Высокая, в два, а то и в три человеческих роста. Крепкая… И ворота были устроены толково. Стена раздавалась двумя полукружьями, передним и задним — в них и были устроены проходы, замыкавшимися тяжелыми деревянными створками. Внутри образовывался замкнутый мешок, служивший ловушкой для нападавших. Мы шли и только головами крутили… Удивительно, настоящая крепость, а никто не охраняет. С индейцами всегда так. Вроде бы толковые, рассудительные люди, а иной раз — совсем как дети. Их малышня коляски катает, а взрослые мужики колеса, как черта, пугаются. Говорят, нельзя осквернять священный символ солнца. Что же это за чудесный символ, если он твоими собственными руками сделан? Что в нем такого божественного?.. Какой-то старик-индеец сказал в ответ — вы же вырезанному из дерева кресту поклоняетесь… Сравнил животворящий крест и обод со спицами!..

Прошли ворота — день помню клонился к вечеру. Когда все войско вышло на землю Тласкалы, впереди показались тридцать вооруженных индейцев. На головах напоминающие орлиные головы шлемы, тела обнажены, лишь на бедрах повязки, в руках дубины и дротики. Как оказалось, это были воины из племени отоми, союзники тласкальцев. Они являлись чем-то вроде пограничной стражи…

Передовой конный пикет направился к ним с предложением мира, но те и не думали вступать в переговоры. Размахивая дубинами и потрясая копьями с каменными наконечниками, индейцы первыми бросились на всадников. Дрались свирепо, ранили двух коней. Тогда наши озлобились — принялись рубить их, как капусту. Пятерых сразу уложили, остальные бросились наутек. Всадники начали преследование, в ту же минуту из засады выскочило до трех тысяч индейцев. Мы приняли их на пики…

Кортес начал поторапливать пушкарей. Роты по заведенному порядку образовали каре, аркебузиры выстроились в две шеренги — первая стреляла с колена, с низких подпорок, вторая стоя. Дрались жестоко… Индейцы как обычно сначала не разобрались, отчего у них после каждого удара грома и вспышек огня такой страшный урон в рядах. Когда же додумались, то с ещё большей яростью начали бросаться в атаку. Наваливались беспорядочной толпой и, когда мы насаживали передних на упертые в землю копья, следующие за ними начинали дико завывать и подпрыгивать на месте, потому, наверное, что не могли нас достать. Вот когда очень пригодились наши доспехи — в чем индейцы ловкачи, так это в стрельбе из луков и в обращении с пращей. Только скинь шлем или каску, чтобы утереть пот, вмиг в висок угодят. Когда же атака захлебывалась и индейцы откатывали назад, в дело вступала кавалерия. Вырывалась на простор и давай поражать их мечами и копьями.

Лишь к вечеру туземцы угомонились. Уже заметно смеркалось, когда мы добрались до ручья и сожгли брошенную жителями деревню. Здесь и решили остановиться лагерем. У нас было много пострадавших. За неимением масла их раны смазывали жиром, вытопленным из убитого туземца. На ночь поели щенят, которые в изобилии шныряли возле брошенного поселения. Жители убегая забрали с собой всю живность, но собаки с потомством к вечеру вернулись на пепелище. Голодными на ночь мы не остались, тяготило только отсутствие соли. Говорят, в этой земле уже сто лет не видели подобной приправы. Видит Бог, это тяжкое наказание…

Так началась неделя затяжных, тяжких боев. Худо нам пришлось, врагов было несметное множество. На следующий день войско попало в каменную теснину, где засевшие на кручах враги встретили нас градом стрел и камней. Только к полудню нам удалось вырваться на широкую равнину, ограниченную цепью невысоких холмов.

Море копий предстало перед нами. Ширь его, слитая из бесчисленного множества медных наконечников, грозно и плавно колыхалась. Повыше их, впереди каждого боевого ряда поблескивали воинские значки, а над ними кораблями реяли знамена. Пересчесть невозможно!.. Самое широкое, с белой цаплей, сидящей на скале, осеняло центр тласкальской армии. Позади войска, на макушке холма величаво полоскался на ветру украшенный самоцветами и серебряной вязью золотой орел с распахнутыми крыльями, нашитый на огромное черное полотнище.

Что было, то было!

Сердца у нас дрогнули, при виде такого грозного и могучего противника. Мы застыли в нерешительности, однако сеньор Кортес, не теряя ни минуты, громогласно объявил диспозицию. Получив приказ, сразу заорали командиры, забегали роты, пушкари начали разворачивать орудия, арбалетчики торопливо принялись крутить ручки машинок, натягивающих тетиву. Выстраиваясь в боевой порядок, мы продолжали неотрывно наблюдать за неприятелем.

Тела простых воинов были пестро раскрашены бело-желтыми полосами. На головах касиков возвышались расписные шлемы, напоминавшие головы орлов, змей, диких котов, над шлемами колыхались яркие плюмажи, сделанные из птичьих перьев. Мы таких и не видывали!.. Грудь и пояс командиров прикрывали хлопчатобумажные стеганные куртки, на ногах сапоги или кожаные сандалии. На плечах расшитые птичьими перьями короткие плащи. Многие держали в руках деревянные или тростниковые щиты…

При виде нашего войска гулко зарокотали вражеские барабаны, завыли медные трубы, морские раковины издали леденящий кровь рев. Острия копий неожиданно дрогнули, древки опустились вниз, и спустя мгновение эта гигантская ощетинившаяся человеческая масса хлынула в нашу сторону.

Дон Эрнандо, насколько мне помнится, в те дни сильно страдал от лихорадки, однако бился отважно. Головы не терял, ходил между рядами, успокаивал солдат, когда же требовала обстановка, садился на коня и мчался в атаку. Тактика была несложная — близко врага не подпускать, избегать рукопашной, биться только в строю, причем командирам было предписано строго следить, чтобы никто из наших не оставался один на один с неприятелем. Задача простая — уничтожить как можно больше живой силы противника, и поскольку лучше артиллерии и арбалетов никакое оружие с этим справиться не могло, в обязанности пехоты и кавалерии входило обеспечить запас времени, потребный для заряжания пушек, аркебуз и мушкетов. Вот так и действовали: залп — индейцы отбегают, в дело вступает конница и сопровождавшие нас тотонакские воины. В то время, как канониры срочно забивают в стволы заряды, подправляют прицел, мы, пехота, добиваем уцелевших. Вновь туземцы идут в атаку. Залп — и все повторяется сначала. Всадникам капитан-генерал приказал действовать исключительно копьями, причем острие непременно направлять прямо в лица индейцев. Мечи применять запретил — заявил, что нельзя допускать этих бестий к скакунам.

Индейцы дрались отчаянно, были сильны и отважны. На моих глазах туземец-богатырь с одного удара отсек голову коню, и все равно с нами они ничего поделать не могли. Само их множество было нам спасением, так как лишь небольшая часть нападавших могла принимать участие в атаке, остальные только размахивали оружием и дико вопили, свистели, шипели, улюлюкали, швыряли в нас песком. Донна Марина в привычной для ацтеков женской одежде узкой юбке и тунике без рукавов, на шее, как у придворной дамы, широкий гофрированный воротник — ходила меж рядов, подбадривала, оробевших, потрясала святым крестом. Индейцы из Семпоалы слушались её, как дети — она подымала боевой дух, призывала к стойкости. В разгар боя тотонакский вождь воскликнул, что впереди видит только смерть. Донна Марина также громко ответила:

— Христос с нами, он проведет нас к победе!

В тот день, помню, мы впервые встретились с регулярным тласкальским войском. Неприятеля было около десятка тысяч, вел их в бой сын старейшины рода Тикатл Шикотенкатль — все это мы узнали в последствии, после того, как закончилась битва.

В чем сеньор Кортес был последователен — так это решительности и милосердии. В бою врагам никакой пощады, но как только сражение стихало и индейцы отступали, он лично одаривал пленных цветным бисером, самых важных отпускал к тласкальцам с предложением мира. Так из раза в раз. Тласкальцы отмалчивались.

…Звезды густо высыпали на небосводе. Ночь выдалась безлунная и все равно светлая, тихая, святая. Как и тогда, в начале сентября девятнадцатого года! Старик Берналь был уже в постели, но никак не мог заснуть растревожили воспоминания. Почти полвека минуло с той поры, когда в лагере стал известен ответ Шикотенкатля. Пришел он с посланниками и донна Марина уже в густых сумерках перевела его войску. Каждое слово выговаривала звонко, отчетливо — по телу от звуков её голоса мурашки бегали.

«Пусть непрошеные гости только сунутся во владения моего отца. Там и помиримся, но лишь тогда, когда насытимся их мясом, а богов своих почтим кровью их сердец».

Патерам Ольмедо и Диасу после этих слов сразу подвалило работы — всю ночь они не спали, исповедывали ребят. На утро все мы поголовно помылись, переоделись в чистое. Так помирать спокойней!.. Отстояли обедню… Ах, как слаженно пели — Господь Бог, должно быть, услышал нашу молитву. Ради Спасителя нашего Иисуса Христа и Матери его божьей шли мы в бой.

Страшная была сеча. Индейцы несчетное число раз шли на нас в атаку. Ломились сквозь наши ряды, пытались прорваться к пушкам. Видно, сообразили, что по одиночке нас взять куда легче, чем в сомкнутом строю, Однако вояки они оказались бездарные, потому что в бою одного запала мало — нужно ещё и умение, и сколько ни прыгай вокруг нас, сколько не грози обсидиановыми мечами, сколько ни кидайся землей, нас этим не проймешь. Тех же, кто прорывался во внутрь нашего боевого порядка, добивали мечами.

Что теперь по прошествии времени могу я сказать?! Без милости Божьей, без поддержки святых апостолов не видать бы нам победы в тех боях. Были у тласкальцев и у ацтеков истинно разумные, дальновидные военноначальники. Тот же Шикотенкатль, например… Или последний правитель Анауака, отважный Куаутемок. Когда сеньор Кортес вздернул его в джунглях Гватемалы, те из наших, кто ещё не потерял совесть, долго его оплакивали… Истинных добродетелей был человек. Не следовало дону Эрнандо губить свою душу подобным злодеянием, но я ему не судья… Я к тому, что и Шикотенкатль, и Куаутемок сразу сообразили, в чем наша слабость. Сил у нас было маловато! Сколько можно было сдерживать атаки индейцев. В тот день, 5 сентября, во время битвы мы стойко держались до полдня, и вдруг — о, чудо! — у тласкальцев что-то обломилось. Часть войска, стоявшая против нашего правого фланга, неожиданно прекратила атаки и начала отходить. Скоро эти отряды совсем скрылись за холмами. Разрисованные бело-желтыми полосами воины Шикотенкатля тоже умерили пыл и спустя несколько минут совсем прекратили атаки и скрылись из вида.

Погиб у нас в том сражении один человек. Я был ранен — стрела угодила в бедро, камень пущенный из пращи попал в голову.

…Старик пощупал вмятину на черепе, оставшуюся после той битвы, устроился поудобнее и наконец задремал.

Кортес терялся в догадках — чем объяснить такое непоколебимое упрямство тласкальцев, никак не желавших идти на мировую? Первое посольство с просьбой разрешить войску чужестранцев пройти по территории Тласкалы в сторону Теночтитлана, с предложением дружбы и взаимопомощи, состоящее из благородных вельмож из Семпоалы, было задержано в столице. Ходили слухи, что горцы уже принесли их в жертву своему покровителю, богу весеннего сева Шипе.

Малинче, собиравшая в тот вечер, после тяжелой битвы, ужин, многословно и терпеливо объясняла дону Эрнандо, что Шипе или Камаштли божество великое, очень почитаемое всеми племенами науа. Особенно теночками и тласкальцами…

— Каждый год «Владыка в ободранной коже» — так называют его мои сородичи — приносит себя в жертву, чтобы густо взошел маис, пышно цвели бобы и перцы, чтобы священный напиток октли, который квасят из сока агавы, был сладок и опьяняющ, — тараторила женщина. — Во время праздника главный жрец напяливает на себя кожу, содранную с живого человека, так что у него оказывается четыре руки и две пары губ, и начинает плясать ритуальный танец в его честь…

Кортес, тупо изучавший лежавшую перед ним кукурузную лепешку, не выдержал, легко прихлопнул ладонью по раскладному походному столу.

— Хватит! Дай поесть спокойно!.. Сколько можно твердить о подобных мерзостях!

Он в сердцах отбросил в сторону золотой кубок, наполненный местным, непривычным, но удивительно вкусным питьем, называемым «чоколад». Кубок звякнул, подпрыгнул, опрокинулся, густая коричневатая масса расползлась по полу. Готовилась она из каких-то, растертых в муку зерен с добавлением ванили и других пряностей, взбивалась в пену и сама таяла во рту. Напиток сразу пришелся дону Эрнандо по вкусу, однако в тот вечер, после припадка желчной горячки, которая вот уже вторую неделю донимала его, он смотреть не мог на еду. Каждое слово Марины, то и дело упоминавшей о злобных местных идолах, для ублажения которых язычники сдирали кожу с живых людей, вызывало приступ злобы и отвращения.

Малинче заметно оробела, молча подняла кубок. Наступило тягостное молчание. Наконец дон Эрнандо пристукнул ладонью по раскладному походному столу.

— Лучше посоветуй, что теперь делать? Куда идти? Сколько впереди ещё сражений?! Еще неделя таких боев, и моих ребят можно будет брать голыми руками. У нас двенадцать человек пластом лежат, люди вконец вымотались. Зачем эти недоумки атакуют с такой яростью?

— И я о том же, — ещё ласковей заговорила индеанка. Она подошла к Кортесу, робко погладила его по голове, потом прижала её к обнаженной груди. — Тласкальцы тоже на последнем издыхании. Они в отчаянии. Не знают, что делать. С одной стороны, ты нарушил границу их владений, а это вполне достаточный повод для священной войны, то есть, для полного истребления врага. С другой, твои намерения ясны и понятны — ты просишь мира и разрешения пройти через их землю. К тому же обладаешь такой силой, что теперь тласкальцам остается только размышлять — неужели правы те, кто утверждает, что вы «боги»?

— Это все твои домыслы, — устало ответил Кортес, — а мне нужен разумный и исполнимый совет, что следует предпринять, чтобы прекратить эту бойню. Может, и в самом деле вернуться в Веракрус, как поговаривают в войске. Знаешь, какая на сей день самая популярная шутка? «Ну что, брат, вперед на Теночтитлан?» Ничего, кроме смеха, этот призыв теперь не вызывает. Учти, горького смеха…

— Ни в коем случае! — резко ответила Марина. — Необходимо проявить терпение! Сражаться и ждать! О, могучий, я знаю, ты сможешь одолеть минуты слабости. Поверь, все подсказывает, что терпеть осталось недолго. Надо внимательнее присматриваться к противнику, прислушиваться, что говорят пленные…

— Ты что, учить меня вздумала? — усмехнулся капитан-генерал.

— Спаси меня Бог, ни в коем случае! Я пытаюсь обратить твое внимание на те приметы, которые сегодня бросились мне в глаза. Прежде всего, о, могучий, надеюсь, ты заметил, что Шикотенкатль в нынешнем бою остался один. Его напарник, вождь другого племени, ушел с поля битвы. Представь себе, что сеньор Ордас или сеньор Альварадо без твоего приказания оставили доверенные им позиции. Как бы ты поступил в этом случае?

— Предал бы их суду, — буркнул дон Эрнандо. — Я понимаю, что ты хочешь сказать. Я согласен, что оставивший поле боя вождь находится в равном чине с Шикотенкатлем…

— Более того, он имел право уйти! — горячо заговорила Марина. Глаза её лихорадочно вспыхнула. Она вновь впала в тот провидческий транс, который в начале так пугал дона Эрнандо. В такие минуты он начинал особенно внимательно прислушиваться к ней.

— Шикотенкатль, — продолжила она, — действовал на свой страх и риск. Выходит, он не имел прямого приказа уничтожить пришельцев. Значит, четверо старейшин, стоящих во главе Тласкалы, не могут прийти к единому мнению и заняли выжидательную позицию. Однако теперь они все больше склоняются к тому, чтобы принять твои условия. Это подтверждает, что четверо семпоальских послов, которых мы послали в Тласкалу и которых хотели принести в жертву Шипе, выпущены из клеток. Пленники, посланные тобой с предложением мира, начали возвращаться в наш лагерь с ответами. Пусть даже самыми грозными… Когда явно обнаружилось, что ты не являешься союзником, тем более орудием Мотекухсомы, им нет никакого смысла губить свою армию в сражениях с пополокас. Шикотенкатль молод, упрям, мы крепко наподдали ему в последних боях, но он тоже не глуп и понимает, что всякое усердие хорошо в меру. Конечно, он сразу не отступится и до перелома ещё далеко… Дон Эрнандо, открою тебе тайну. Я имела беседы со всеми тласкальцами, попавшими в наши руки. Которых ты в последствии отпустил… С каждым разговаривала один на один… Кому жаловалось, что мне тяжко в плену, кого прямо пугала божьим гневом, который падет на головы горцев, если они не прекратят войну. Среди них оказались разумные люди, охочие до некоей приправы, которую они уже не едали более двух эпох. Они обещали вернуться и поведать, что творится в стане тласкальцев.

— Ну, и кто-нибудь вернулся? — невольно усмехнулся Кортес. Коварство этой женщины было неподражаемо. Грех собственного предательства она, что ли, смывает?

— Да, — тихо ответила он, — самый мудрый. Тот, кто сразу донес о нашем разговоре отцу Шикотенкатля, старейшине рода Тикатл. Его тоже зовут Шикотенкатль. Тот позволил лазутчику вернуться и объяснить чужеземцам, что тласкальцы ждут решения богов.

— Давай его сюда! — встрепенулся Кортес. — Его надо чем-то наградить за верность слову.

Женщина протянула ему маленький мешочек.

— Что это? — спросил Корте и, не дожидаясь ответа, распустил узел, попробовал белый порошок. Это была обыкновенная соль.

Он удивленно глянул на нее.

— Лучшая награда для тласкальца, — подсказала Малинче. — Я буду называть его «посланец».

Она вышла из походной палатки и через несколько минут вернулась с низкорослым, худеньким индейцем, укутанным в короткий, до колен плащ. На ногах у него были массивные кожаные сандалии на толстой подошве. Под плащом одежды не было, разве что набедренная повязка прикрывала низ живота.

— Спроси его, как он оказался в плену? Получил ли подарки? Я не люблю иметь дело с трусами, — сказал Кортес.

После короткого обмена репликами женщина перевела.

— Он из лучников. Подарки получил. Трусом никогда не был — две его стрелы попали точно в цель…

Кортес с недоумением посмотрел на индейца — тот гордо вскинул голову.

— Чем хвалится в моем присутствии!.. — покачал головой капитан-генерал, — Что б его!.. Ладно, объясни ему вкратце наши требования, пусть он доложит их своим старейшинам.

Марина кивнула и грозно выпрямилась. Теперь её слова звучали резко, отрывисто, угрожающе. Туземец побледнел. Когда же индеанка, сдвинув брови, продемонстрировала ему икону Богоматери с младенцем на руках, тот сначала отшатнулся, потом с детским любопытством взял картинку в руки и принялся разглядывать её. На лице у него появилось неописуемое удивление. Потом туземец выпрямился и кивнул.

— Ну, что? — нетерпеливо подал голос Кортес.

— Он все передаст в точности. Он склоняется перед величием святой Марии и верит, что мы не имеем намерения стереть народ Тласкалы с лица земли.

— Скажи, чтобы этого не случилось, он должен очень постараться. У него есть семья?

— Да, жена и двое малышей.

— Если они ему дороги, пусть поспособствует великому делу освобождения Тласкалы от поползновений гадкого и жестокого Мотекухсомы. Потом расспроси, что за совет богов они там у себя устроили?

После короткого разговора Марина сказала:

— Высший совет Тласкалы собрал всех жрецов, магов, кудесников, прорицателей, чтобы люди, угодные небесам, вынесли решение — кем являются испанцы. Те принесли жертвы, вопросили богов. Ответ явился с наступлением утра: пришельцы не являются «богами», они — люди, но сила их идет от солнца.

Кортес задумался, потом пожал плечами. Встал, прошелся по шатру, неожиданно остановился напротив индейца, выставил в его сторону указательный палец и зловеще произнес.

— Значит, говоришь, наша сила от солнца? Значит, с наступлением ночи мы беззащитны, и после захода твои дружки собираются напасть на нас? Глупейшее суеверие!..

Туземец неожиданно часто заморгал и не в силах вынести яростный взгляд Кортеса, отвел глаза в сторону.

— Хорошо, — энергично сказал капитан-генерал. — Мы и ночью устроим этим хорошую взбучку. Это не переводи! Поблагодари его, отдай соль. Скажи, что в следующий раз жду его с более благоприятными вестями.

Щепотка соли, которая Марина взяла из мешка, произвела на тласкальца ошеломляющее впечатление. Тот, ещё пытаясь сохранить независимый вид, вдруг принялся судорожно глотать. Кадык непроизвольно задергался, на глазах навернулись слезы, по рукам пробежала мелкая дрожь. Он сжал их в кулаки, потом отступил на шаг, коснулся пальцами земли и приложил их ко лбу.

Когда он покинул палатку, Кортес задумчиво спросил:

— Значит, наша сила от солнца? — и не дожидаясь ответа, продолжил. — А солнце встает на востоке. Куда ушел Кецалькоатль? Тоже в сторону восхода… через море. А теперь решил вернуться, и мы его посланники, так, что ли, донна Марина?

Женщина склонилась перед ним, замерла.

Капитан-генерал выглянул из шатра, приказал позвать патера Ольмедо. И немедленно!..

Священник появился через несколько минут.

— Падре, — спросил дон Эрнандо, — слыхали ли вы местные легенды об ушедшем на восток боге по имени Кецалькоатль или по-кастильски «Пернатый змей»?

— Да, ваша милость. На эту тему мы много беседовали с уважаемой донной Мариной.

— Как вы считаете, не пора ли этому богу вернуться в родные края и озарить своих почитателей светом новой истины?

— Нет, ваша милость, не считаю, — ответил священник. — Я долго размышлял по этому поводу, советовался с уважаемым фра Хуаном. Подобное истолкование древней сказки поверхностно, если не сказать лживо. Хотя, с другой стороны, здесь, в краю ацтеков, вокруг загадки! Непонятно, откуда в этих местах вообще появились люди… Для меня ясно одно — это не Индия, о которой так долго твердил Колон. Это какая-то неизвестная земля. То ли огромный остров, то ли целый континент, расположенный между Европой и Азией. Но если мы до сих пор не слыхали о нем, то значит, что между нами нет сухопутной связи. Тогда каким образом здесь появились люди? — священник на мгновение задумался, потом, как бы обращаясь к самому себе, спросил: Что за племя явилось на эти земли, чтобы превратить их в подобие райского сада? В какие времена?.. Древние греки, римляне, чьи деяния прославлены в веках? Какая-то ветвь вестготов, наших предков?.. Или, может, мавры когда-то сумели переплыть океан и добрались до этих дальних земель? Или одно из колен израилевых забрело сюда? Иначе невозможно объяснить, как местным дикарям удалось построить такие величественные города, прекрасные дороги, насадить сады, засеять поля маисом, вкус которого обворожителен. Кто надоумил их воздвигнуть пирамиды, схожие с теми, что стоят в пустыне возле славной реки Нил? Я внимательно присматривался к местным идолам знаете ли вы, уважаемый сеньор Кортес, что символом этого «Пернатого змея» является крест. Вам это ни о чем не говорит?

— Святой отец, я человек практичный, и подобные тонкости меня мало интересуют. С другой стороны, я твердо уверен, что одной лишь голой военной силой мне никогда не удастся привести этот край к покорности, насадить здесь святую Христову веру. История меня волнует постольку, поскольку из неё можно извлечь конкретную пользу. Советы донны Марины разумны, понятны и, главное, выполнимы, поэтому я к ним прислушиваюсь. Чем может помочь мне знание о происхождении этого народа, о причинах его возвышения? Поймите меня правильно, я ни в коем случае не отвергаю ценности этих сведений. Но для наилучшего выполнения моей миссии мне куда более важно найти слабинку в неприятельских рядах. В Саламанкском университете я слышал о исполинском коне, которого безрассудные троянцы сами приволокли в свой город. Не мог бы этот Кецалькоатль послужить нам подобным конем? Что скажет по этому поводу святая римская церковь?

— Грех проливать кровь невинных младенцев. Погрязшие во тьме язычества должны быть просвещены, и чем короче их путь к истине, тем лучше, однако добиваться их покорности с помощью лжи, нелепых выдумок — это великий грех!

Все замолчали. Потрескивал на столе огарок свечи, копоть заметно очертила огонек. Наконец Кортес нарушил тишину.

— Что-то мы все не о том рассуждаем, святой отец. Не в том правда, что мы собрались бездумно губить язычников, навязывать им лживые сказки, а в том, что мы сами стоим на краю гибели, и по мне, любой совет, способный облегчить участь христианских душ, вверенных моему и вашему попечению, будет хорош.

— Многие, сеньор Кортес, начинали ссылаться на то, что были вынуждены грешить. Что из двух зол они были вынуждены выбрать меньшее.

— Выходит, я должен допустить торжество языческих идолищ, во славу которых будут вырваны наши сердца? Так, что ли?.. Только не надо мне объяснять, что следовало раньше сохранять благоразумие, что и теперь не поздно вернуться на Кубу под сень благородного Веласкеса. Зачем нам, верным соратникам, лицемерить друг перед другом, святой отец? Поздно! Неужели нам не хватит отваги прямо взглянуть в лицо смертельной опасности и воскликнуть — что сделано, то сделано, и нет нашей вины в том, что мы хотели разбогатеть, что не желаем делиться с кровопийцей Веласкесом добычей, что положились на милосердие Господа нашего Иисуса Христа. Что мы, наконец, рискнули дерзнуть!.. Неужели святая церковь сочтет грехом наше стремление распространять по миру его учение?

Последние слова дон Эрнандо выдохнул прямо в лицо Ольмедо. Худое изможденное лицо священника осталось неподвижным. Ни одна жилочка на нем не дрогнула… Донна Марина пристроилась в углу — сидела на ногах, соединенных вместе и согнутых в коленях, маленькие ручки лежали на бедрах.

— Трудный выбор предложила мне ваша милость, — сказал священник и неожиданно вскинул брови. — С другой стороны, мой сан позволяет толковать Библию…

— Какое отношение Кецалькоатль имеет к Библии? — удивился Кортес.

— Прямое, дон Эрнандо, прямое… Следует учесть, что под именем Кецалькоатль, судя по рассказам донны Марины и местных жрецов, выступают две ипостаси. Одна — воплощение стихии ветра. Этакий местный Борей. Кстати его тоже изображали крылатым, длинноволосым и бородатым… Другая — древний вождь, провозвестник новых истин, враг человеческих жертвоприношений, научивший людей сеять кукурузу, обрабатывать металлы. Как раз последний и отправился на восток с обещанием вернуться. Вопрос — откуда он пришел в эту землю? Если признать, что нынешние индейцы — потомки утерянных колен израилевых и что в незапамятные времена сам святой апостол Фома, который, как сказано в Евангелии, удалился на запад проповедовать учение Спасителя, то нынешнее население следует признать язычниками вдвойне. Когда-то им посчастливилось услышать слово Христово, но с годами они извратили его смысл и скатились до самых богомерзких кровавых обрядов.

Вновь наступила тишина. Кортес долго сидел, как статуя.

— Но великий Кецалькоатль родился на этой земле, он не явился со стороны восхода, — робко подала голос Малинче. — Он только ушел в том направлении…

— То-то и оно, — согласно кивнул священник. — Это не более, чем домысел…

— Молчите! — воскликнул Кортес. — Это то, что надо!.. Вы очень умны, святой отец, а грех извращенного толкования святых писаний я возьму на себя. Теперь получается, что приводя местное население к кресту, мы всего лишь восстанавливаем историческую справедливость. Потрясающе!.. Если Мотекухсома спросит меня, почему мы уничтожаем языческие храмы, я отвечу, что во всем виноваты они сами. Зачем вы отказались следовать заветам святого апостола Фомы, которого называете Пернатым змеем. Святой отец я верю, что так и было! Иначе и быть не могло!..

Падре Ольмедо криво усмехнулся.

— О, могучий! — воскликнула Малинче. — Значит, ты посланец тех, кто написал эти великие книги? — и она поклонилась Кортесу.

Щека у Ольмедо дернулась.

— Донна Марина! Нельзя всуе поминать боговдохновенные писания, нельзя приписывать божественную ипостась потомку Адама и Евы. Я же объяснял вам.

Женщина торопливо закивала.

— Я знаю, святой отец, я знаю…

По щекам у неё обильно полились слезы.