— Поздравляю, комит, — сказал Литорию его молодой заместитель, когда объединенная гуннско-римская армия вброд перешла реку Лигер у Цезародуна и, покинув Арморику, двинулась на юг. — Полагаю, не скоро эти ублюдки вновь решат выступить против Рима.

— Слишком много крови пролилось, Квинт, — вздохнул Литорий, качая головой. — Багаудов, конечно же, нужно было унять. И все равно…

— Только не говорите, что вам их жаль, господин, — встрепенулся Квинт. — Они бросили нашей империи вызов и получили то, что заслуживали. Как, впрочем, и бургунды. Полководец Аэций был слишком мягок с бургундами в первый раз, но когда они восстали снова, преподал им хороший урок. Убил — сколько, тысяч двадцать? — а оставшихся угнал в плен в Сапаудию. Вот так нам следует поступить и с визиготами.

— Вам, молодым петушкам, все видится либо в черном, либо в белом цвете, — рассмеялся Литорий. — Если бы все было так просто! Я разговаривал с Тибато, как тебе известно, — задумчиво продолжал он, — сразу после того, как он был пленен, и всего за пару часов до того, как ему отрубили голову. Возможно, его следовало распять, как Спартака, но, ты же знаешь, распятие на кресте как наказание отменил еще Константин, более ста лет назад. Тянулась за ним чернь, за этим Тибато. Образованный был человек. Цитировал мне Тацита: «Похищать, убивать, грабить — это на их лживом языке называется управлением. А когда превратят всё в пустыню, то называют это миром».

— Кто эти «они», господин? — спросил Квинт, озадаченно взглянув на Литория.

— Вам, молодежи, классиков уже не преподают разве? — в притворном гневе воскликнул Литорий. — «Они» — это римляне, а слова эти Тацит вложил в уста Калгака, предводителя каледонцев в битве у Граупийских гор. Почитай «Историю» Тацита.

— И как, победили мы их тогда?

— Ну то, отдельное, сражение мы, может быть, и выиграли, но каледонцы в конечном счете все равно выдворили нас со своих земель — во времена Септимия Севера, две с лишним сотни лет тому назад. Наверное, тогда-то вся эта волна и пошла на Рим.

— Не будьте вы таким пессимистом, господин, — улыбнулся Литорию Квинт. — Тогда пошла на Рим, сейчас пойдет в другую сторону. Как только мы разберемся с визиготами, Галлия вновь окажется под нашим полным контролем.

— Возможно, ты и прав, — повеселел полководец. — В конце концов, багаудов-то мы разбили? Может статься, сокрушим и визиготов.

— Что вы говорите, господин — «может статься»! Непременно сокрушим — раздавим, как жаб, — уверенно заявил Квинт. — Если б вы знали, как я хочу вновь увидеть юг — позагорать на солнце, подышать горным воздухом, вспомнить запах апельсинов и сосен, побродить по оливковым рощицам и виноградникам, выпить какого-нибудь приличного вина, а не этого вашего напоминающего мочу северного пива.

Несколько миль они проехали молча, а затем Квинт предложил:

— Может быть, мне проверить колонну, господин?

— Да, давай-ка, — в голосе Литория прозвучали и облегчение, и благодарность.

Вряд ли это, составлявшее большую часть армии, аморфное полчище гуннов можно считать «колонной», подумал Квинт, направив коня к вершине холма, с которого можно было разглядеть все войско. Последнее время он очень волновался за полководца. Литорий был порядочным человеком и — в обычных обстоятельствах — хорошим солдатом, но, судя по всему, подавление восстания багаудов дурно повлияло на его моральное состояние. Да и неудивительно. Там, в Арморике, признался себе Квинт, действительно происходили страшные вещи: загнав тысячи мятежников и их детей в одну из каменоломен возле Лексовия, лучники-гунны долгие часы упражнялись в искусстве метать стрелы, используя практически безоружных людей в качестве мишеней; в Секване варвары утопили сотни человек, которых просто бросали в воду с привязанными к ногам камнями… Но то была война — да, ты видишь много ужасов, но должен стиснуть зубы и думать лишь о том, как победить противника и выжить. Но к войне комит сейчас, вероятно, испытывает fastidium, отвращение, — слишком уж много крови пролилось во время последней кампании. Если так, то это может ослабить его рассудительность, что, в свою очередь, ставит под угрозу жизни солдат.

Несколько раз Литорий пытался обуздать гуннов — и все впустую: они полностью игнорировали его, подчиняясь лишь приказам собственных командиров. Вне стен городов и за пределами больших поместий они промышляли набегами, убивая всех без разбора. Ладно бы, думал Квинт, проявляли подобную жестокость, лишь подавляя изменников-крестьян, но если продолжат в таком же русле, когда мы уйдем из Арморики, нарвемся на серьезные разногласия с римскими властями. Возглавляя эту «грязную» кампанию, да еще и оказавшись не в состоянии контролировать своих солдат, Литорий испытал такое напряжение, что вскоре перестал напоминать себя прежнего. Временами он выглядел слишком самоуверенным (однажды, например, попал с разведотрядом в засаду, из которой удалось выбраться с большим трудом); временами бывал столь острожным, даже робким, что несколько раз позволял большим бандам багаудов ускользнуть. Квинту оставалось лишь надеяться, что, столкнувшись с грозными визиготами, Литорий вновь обретет былые спокойствие и сноровку.

Продолжая двигаться вперед, армия прошла отмечавший центр Галлии миллиарий и оказалась на Аревернском плато: странном районе, где встречались то покрытые лавой пустыни и потухшие вулканы, выраставшие из земли, словно большие шишки или же огромные купола, то долины, пышущие зеленью, которую с удовольствием поедали лошади. Там, где река Дор сливается с рекой Элавер, армия свернула на Виа Ригордана, по которой галлы водили стада к летним пастбищам. Теперь то была главная римская дорога, ведшая к Немаусу через Цебенну.

Словно рой саранчи, войско покатилось к югу, мимо устроившихся на краю впечатляющего ущелья Тигерн, затем совершило подъем через несколько последовательных лесных площадей: дубовых и каштановых, березовых и буковых рощиц, и, наконец — через узенькую линию купавшихся в жемчужном свете сосен. Далее дорога проходила через вулканические вершины, фантастические горные цепи и черную лаву, неясно вырисовывавшиеся над лесистыми ущельями и крутыми утесами. У Ревессия, там, где Виа Ригордана пересекает Виа Болена, связывая Элавер с Верхним Лигером, армии открылся завораживающий вид огромной Цебенны, подступы к которой были усеяны редкими белыми кустами крестовника. Шарообразная и лишенная растительности, вершина этой горной цепи знаменовала собой южный рубеж Ареверны, образуя водораздел между Атлантическим океаном и Внутренним морем.

Мародерствовавшие в Арморике, гунны стали источником серьезных неприятностей и в Ареверне. Литорию ежедневно приходилось выслушивать жалобы на них от разъяренных земледельцев и глав поселений. Местные жители — потомки драчливых и непостоянных арвернов, некогда с огромным трудом усмиренных Юлием Цезарем, — не относились к тому сорту людей, которые бы стали смиренно сносить беспричинные грабежи. Большую часть истцов римскому полководцу удалось умиротворить — при помощи извинений, обещаний денежного возмещения и выплат компенсаций из собственного кармана. Тем не менее один случай привел к последствиям сколь незамедлительным, столь и далеко идущим.

Когда армия проходила мимо Авитака, имения сенатора Авита, чья помощь не была востребована Аэцием на время ведения бургундских кампаний, один из слуг возмутился поведением гуннов, беззаботно пустивших лошадей через кусты виноградной лозы. Они, естественно, не обратили на мужчину никакого внимания, но тот, набравшись смелости, продолжал упорствовать в своем гневе, и тогда один из гуннов вытащил из ножен клинок и заколол бунтаря. Квинт тут же сообщил об инциденте Литорию, который лишь пожал плечами.

— Такие вещи случаются, Квинт. Я не могу быть повсюду. — Вручив одному из младших офицеров бурсу с золотыми монетами, он кивнул в сторону имения. — Передай это родным слуги с моими извинениями.

Но то был еще не конец. Примерно через час армию настиг сам сенатор Авит; остановив коня рядом с Литорием, он бросил бурсу на землю:

— Оставь свои деньги себе, комит. Они плохо пахнут. Своих людей я обеспечу сам. — Кипя от злости, он продолжил. — Так-то ты поддерживаешь в войсках дисциплину? Понятно, почему варвары нас презирают.

— Гуннов в узде не всегда удержишь, сенатор, — возразил Литорий, краснея.

— Аэций умеет находить с ними общий язык. Если у тебя с этим проблемы, возможно, нам стоит подумать о смене полководца. Мне нужен тот, кто это сделал.

Литорий обреченно кивнул: условия здесь диктовал не он. Пришлось остановиться на привал, а так как недостатка в свидетелях — как римлян, так и гуннов — не было, убийцу вычислили быстро. Подъехав к варвару, Авит обратился к нему по-гуннски, вероятно, спросил, он ли убил слугу. В ответ сидевший на лошади гунн лишь искривил в надменной улыбке губы.

Внезапно выхватив из ножен меч, spatha, Авит нанес рубящий удар, но гунн успел отклониться, и блуждавшая по его лицу самодовольная улыбка сменилась хмурым взглядом. Поспешно обнажив меч, он отразил второй выпад сенатора. Будучи искусными наездниками, соперники закружили друг вокруг друга, нанося и парируя удары, в то время как расположившиеся поодаль солдаты следили за поединком с нескрываемым восторгом. Вскоре стало понятно, что Авит владеет мечом лучше гунна; на третьей или четвертой минуте боя, сделав ложный выпад, он заставил варвара открыться и резким движением воткнул spatha между ребрами противника. Не успел еще гунн свалиться с лошади в предсмертной агонии, как сенатор, не промолвив ни слова, пришпорил коня и унесся прочь.

Это происшествие заметно оживило Литория; на место нерешительности и инертности пришли невиданная доселе активность и холодный расчет. Он был, казалось, везде: инспектировал, выговаривал, подбадривал. Дисциплина и моральный дух римских солдат, не выдерживавшие никакой критики в Арморике, вновь поднялись на должный уровень; гунны, очевидно, находившиеся под впечатлением продемонстрированной Авитом римской власти, больше беспокойств не причиняли.

Перейдя Цебенну, армия вступила в Провинцию: плодородную, урбанизированную, совершенно римскую. У Немауса повернула на юго-запад, выйдя на ведшую к Нарбо-Мартию большую военную дорогу. В двадцати милях от этого города, когда войско встало лагерем на ночь на северном берегу реки Раурарис, Литорий послал за своим заместителем.

— Завтра, Квинт, отдыхаем, — сказал он, подливая воды в серебряный кубок с вином. — Не потому, что устали, а чтобы дождаться прибытия продовольственных обозов.

— Продовольственных обозов?

— Груженых мукой. Отвечающий за обеспечение кампании префект претория заверил меня, что они уже вышли из государственных амбаров в Виеннской и Первой Нарбонской провинциях и прибудут сюда со дня на день.

Он протянул Квинту наполненный до краев кубок.

— Только массильское, к сожалению, — все, что смог достать. План следующий. Эти бедняги в Нарбо умирают от голода; продукты туда не завозятся уже несколько месяцев. Разведчик, которому удалось на днях прошмыгнуть мимо готов в город, доложил, что ситуация критическая и город вот-вот может капитулировать. Если мы сможем переправить туда муку, этого не случится и Нарбо будет спасен. Аэций уже выдвинулся из Бургундии; когда он подойдет, у нас будет значительное численное превосходство над готами и они вынуждены будут снять блокаду. Но мы не можем позволить себе дожидаться Аэция. Муку мы должны доставить в город немедленно.

— Всего один вопрос, господин, — тактично промолвил Квинт.

Литорий вздернул брови.

— Как мы провезем муку через позиции готов? Войско у них — не меньше, чем у нас; узнав о нашем приближении, они, несомненно, приготовятся дать отпор. Кроме того, обозы тяжелы и громоздки; как мы их защитим?

— Я насчитал два вопроса, Квинт, — Литорий подлил в бокалы вина. Вскочив на ноги, он начал мерить палатку шагами; глаза его пылали восторженным огнем. — Но, так и быть, отвечу на оба: во-первых, готы о нашем приближении ничего не узнают, потому что мы подойдем тихо, ночью; во-вторых, муку доставит конница — каждый из всадников прихватит с собой два мешка муки. Разведчик мне тут набросал план вражеских укреплений, так что определим наиболее слабое место — и ударим туда. Люди Марка уже получили указания провести нас в город. Ну, что скажешь?

— Блестящий план, господин, — признал Квинт, — но, по мне, так слишком опасный. Ночью много чего может пойти не так. Но при должном планировании, подготовке и дисциплине, полагаю, это может сработать.

— Сработает, обязательно сработает, — улыбнулся Литорий, — благодаря тебе. — Он похлопал своего заместителя по плечу. — Мой дорогой Квинт, я полностью полагаюсь на твое умение обеспечивать безукоризненное исполнение всего того, что ты только что перечислил. Так что лучше бы тебе приступить к этому немедленно. Но сначала допей вино.

— Прими мои поздравления, комит — блестящая операция, — сказал Аэций Литорию. Они находились в палатке главнокомандующего у Нарбо: десять дней назад с города была снята осада, а накануне приведший гуннов Литорий наголову разгромил готское войско. (Выжившие предпочли удалиться на выделенные им земли, оставив на поле боя восемь тысяч человек убитыми.) — Твои действия в Нарбо — великолепный пример применения двух главных принципов ведения боевых действий — новшества и того, что я называю «оперативным командованием». Удачливый полководец — это тот, кто не боится внедрять оригинальные идеи, кто, контролируя следование армией генеральной стратегии, позволяет своим подчиненным проявлять собственную инициативу и действовать согласно сложившейся ситуации. Ты с блеском использовал и то и другое.

— Благодарю вас, господин, — вспыхнул от удовольствия Литорий. — Но, как я уже говорил, главным образом, успехом сражения мы обязаны не мне, а Квинту, моему заместителю. Я лишь придумал общий план доставки муки осажденным, реализовал же его Квинт со своими людьми.

— Превосходный пример оперативного командования в действии, — улыбнулся Аэций. — Отличная работа, Квинт. Считай, что сделал шаг вверх по служебной лестнице. «Дукс Квинт Аррий» — звучит, согласись, неплохо. Не беспокойся, — рассмеялся он, повернувшись к Литорию, — твое место он не узурпирует. Мне нужно съездить в Италию, так что будешь тут пока единственным полководцем. Есть у меня кое-какие счеты с нашей любимой императрицей. До моего возвращения назначаешься действующим магистром армии.

— Magister militum! — выдохнул Литорий. — Это… это более чем щедро, господин.

— Не думаю, комит. Я бы сказал так — «здраво». Эти визиготы — крепкие орешки. За ними нужен глаз да глаз. Но я знаю, что передаю управление армией в надежные руки. Не волнуйся, возможность доказать, что ты достоин этого титула, тебе еще представится.