Книга третья
С ПОСОХОМ В РУКЕ СВОЕЙ
Суд Великих Мудрых
Несколько дней Иисус с Марией отдались наслаждению жизнью. Их души парили. Их не утомляло монотонное покачивание меж верблюжьих горбов и столь же монотонное, хотя и разноголосое, позвякивание шейных колоколов и колокольцев длинного каравана. Не замечали они душности ночей, сливаясь в жарких объятиях в единую плоть. Да, они были поистине счастливы, вполне сознавая полную свою теперь безопасность; они уносились безмятежными мыслями в прекрасное, по их представлению, будущее, видя его только в радужном ореоле, хотя твердого мнения, где им устроить домашнее гнездо, они еще не обрели. Мария предлагала, по разумению своему, лучший вариант:
— Остановимся в Эдессе. Излечишь Абгара, в ответ он обеспечит нас кровом и безбедностью. Станем жить, изменив имена.
— Мудрость твоя, Мария, неиссякаема, но на сей раз твое предложение неприемлемо: слишком близка Эдесса от Иерусалима, слишком много в ней римских соглядатаев. Стоит ли рисковать? Мы уже говорили с тобой об этом. Давай не менять уже определившегося мнения — в Индию. Только в Индию.
— Но Индия большая. Где остановим мы путь свой?
— Ты же знаешь, я не единожды утверждал в проповедях своих, что послан Отцом Небесным к заблудшим овцам дома Израилева. Позже я изменил суть проповедования; Царство Божье на земле для всех, а не только для избранного Богом народа, но значит ли это оставить соплеменников своих, забывающих законы Моисея, без глаза своего? В Индии таких много. Я уже предвижу, как всколыхну их память о заветах Всевышнего с Патриархами, с Моисеем, объясняя им суть моего обновления веры.
— А ты знаешь, где они есть?
— Да.
— Ты уже встречался с ними?
— Нет, Я знал, что они есть, но я не мог видеться с ними. Они могли вопросить меня, чем я занимаюсь вдали от Израиля, а что бы я им ответил? Открыть истину я не мог, ибо давал клятву умолчания, солгать — возможно ли такое? Единожды совравшему — кто поверит?
— Тогда туда, где наших много.
— Конечно. Прибудем с караваном в Индию, там, порасспросив, определимся.
— Я разделяю твой план.
Человек, однако же, предполагает, но последнее слово за судьбой. Она приготовила Иисусу с Марией новое испытание. Столь же опасное, как прежнее. Но что характерно, Иисус на сей раз не предчувствовал для себя никакой опасности. Впрочем, это не удивительно, ибо крутой поворот от блаженства и гармонии к смертельной опасности не готовился никем загодя, а случился вдруг.
Позади Ур Халдейский, где Яхве заключил завет с Авраамом; позади и Эдесса, где вполне возможно было бы им доживать свой век в богатстве и неге; караван колоколил уже по Парфянской земле, приближаясь к Нусайбину, где обычно купцы останавливались на несколько недель, ведя меновую торговлю — Иисус с Марией предвкушали блаженный отдых от монотонности дороги, гуляя по городу без всякой опаски, ибо сюда руки Рима уж никак не дотянутся. Случилось, однако же, то, чего никак не возможно было предвидеть.
Утром Мария предложила Иисусу сходить на городской базар за провизией, он ответил ей вопросом:
— Разве у нас уже нет слуги и служанки?
— Есть. Ну и что? Мы их возьмем с собой. Я очень хочу потолкаться среди людей, самой выбрать понравившееся, самой поторговаться, и хочу побывать на персидском базаре.
— Если хочешь ты, могу ли я не хотеть?
Их встретило густое многолюдье, толкавшееся между рядами с фруктами, бугрившимися на большущих плетеных корзинах, очень похожих на подносы, только более глубоких; между рядами с пряностями, где воздух был насыщен до ощутимой плотности перечным духом, в который вплетался аромат жарившегося мяса, крепко заваренного зеленого чая и дозревающих лепешек в тандырах — пестрое многолюдье веселило, а аппетитные запахи пленяли.
— Пойдем к тандырам. Я хочу лепешки с нишаллой.
— Не откажусь и я.
Десяток шагов от перечного ряда и — совсем иной мир. Чинный, молчаливо блаженствующий, почтительный, к тому же малолюдный, словно отгороженный невидимым дувалом от говорливого, толкающегося, рядящегося до хрипоты за малую уступку в цене.
Мария и Иисус огляделись и сразу же поняли, что начало начал в этом царстве чревоугодия — инжирный рядок. Все, кто появляется на этом чинном базарчике в базаре, первым делом присаживаются на корточки возле приглянувшегося торговца инжиром, десятка полтора которых словно выстроились в сидящую шеренгу. Никто здесь почему-то не рядился. Едва желающий насладиться священной сладостью опускался на корточки, продавец тут же молча брал в руку виноградный лист и принимался накладывать на него, с благоговейным вдохновением, сплюснутые и слегка подвяленные на солнце инжирины, не спросивши даже, сколько желает получить покупающий. Норма одна для всех — десять штук.
Подавал продавец виноградный лист с горкой инжирин на нем непременно левой рукой, приложив правую к сердцу и почтительно склонив голову.
С такой же почтительностью покупка принималась. Словно дар небесный.
— Начнем, как все? — вопросила Мария и, не дожидаясь ответа Иисуса, пригласила за собой слуг: — Пошли, Соня и Гуха.
Они присели на корточки возле свободного торговца, и тот, радуясь удаче, внешне не показал этого возбужденной суетливостью; он чинно, без малейшей спешки, делал все по вековому ритуалу.
Мария с Иисусом, Соня и Гуха тоже старались не казаться незнайками или не уважающими народный обычай. Все прошло как нельзя лучше.
Следующие их шаги — к тандыру. Как раз к тому моменту, когда пекарь, надев толстую ватную варежку, длинной по самый по локоть, принялся снимать со стенок тандыра пылающие розовостью лепешки и аккуратно укладывать их на большущий плетеный поднос. Лепешки источали такой аппетитный аромат, что не удержится от искушения самый насытившийся человек.
Увы, им пришлось какое-то время глотать лишь слюнки, ибо пристроившийся рядом с хлебопеком продавец нишалы еще не закончил сбивать до белоснежности сладкую пену из белка яиц, виноградного сахара и отвара солодового корня. Голый по пояс, он даже не отирал пота с лица, истово сбивая эту смесь в десятиведерном чугунном казане тугой связкой прутьев — пена, как казалось Марии, пучилась очень уж медленно, она мысленно торопила и сбивальщика, и саму пену, ибо она едва успевала сглатывать обильную слюну.
Вот, наконец, творец чуда отложил пучок-сбивалку в медный тазик, наполненный водой, отер пот с лица и груди мягким полотенцем, поглядел торжествующе на едва ли не выползающую за края котла пену и лишь после этого пригласил желающих насладиться плодами его труда.
— Подходи, народ.
Нишалла, шлепнутая нескаредно деревянной лопаточкой на лепешку, еще не вполне остывшую, все время намеревалась переползти через бугристые края; Мария, как ни старалась, не успевала ее слизывать, выпачкала лицо, пальцы, вызвав улыбку Иисуса и слуги, сама же звонко смеялась. Беспечно, не сдерживая себя.
И вдруг… Она увидела, как изменился лик Иисуса. Нет, не испуг на его лице, но какая-то отрешенность. Она метнула взгляд свой туда, куда направлен был взор любимого, но ровным счетом ничего не поняла: к мангалу подходил обыкновенный, как показалось Марии, мужчина, лишь был он в белых одеждах, каких на базаре вообще не встречалось. И еще отличали его степенный шаг и гордо поставленная голова. И глаза. Глаза ясновидящего.
Мужчина приостановился, внимательно вглядываясь в Иисуса, затем решительно подошел к нему.
Короткий вопрос:
— Ты?
— Да, — ответил Иисус, склонив почтительно голову.
— Ты последуешь за мной.
Посмотрел пристально на Марию, окинул после этого беглым взглядом слугу со служанкой и добавил столь же непререкаемо:
— Они тебе больше не понадобятся. Отпусти их. Имущество свое отдай им.
Екнув, сжалось сердце Марии. Не поняв ничего из сказанного подошедшим к ним, она почувствовала беду, в какую вдруг угодил ее ненаглядный супруг. Отшвырнув лепешку со стекающей с нее нишаллой, она решительно заявила:
— Я не отпущу от себя ни на шаг своего супруга! Куда он, туда и я!
— Ты супруг?!
— Да. Мария — моя жена.
Белый мужчина опешил, настолько он был потрясен услышанным, а пока он решал, как поступить дальше, Мария наставляла служанку, чтобы та вернулась к каравану, пересказала бы купцам все, что видела, и не отлучалась бы из шатров до их с Иисусом возвращения.
Белый мужчина между тем молвил:
— Следуйте за мной вместе.
Долго они петляли по узким улочкам без единого окошка наружу. Не разобрать, либо высокие дувалы отгораживают дворы от улиц, либо это глухие стены самих домов. И лишь иногда можно было определить, что это дувалы по свисающим с глинобитной толщины виноградным лозам с янтарными кистями да чередующимися воротами и калитками.
Ни слова за все время пути. Каждый занят своими мыслями. Весьма тревожными.
Вот остановка. У калитки из ливанской сосны. Медное массивное кольцо, под которым медная же пластина. Ударишь кольцом по пластине — услышат во дворе просящегося впустить. Но мужчина в белом не стал ударять о пластину, он дернул за шнур, конец которого едва приметно выглядывал в верхнем правом углу калитки — она мгновенно отворилась. За ней в полупоклоне стояла пара высокорослых и крепкотелых мужчин, тоже в белых одеждах.
Иисус с Марией вошли во двор.
Райский уголок. Благоуханье роз, пионов и жасмина, пышно цветущих обочь широкой дорожки, желтеющей морским песком. Цветы, цветы, а между ними мелкая травка, будто красующаяся сочной зеленью — на иных таких вот полянках прогуливались павлины, величаво-гордые Они с пренебрежением поглядывали на фазанов и цесарок, путающихся у них под ногами.
В глубине двора — хауз. С фонтаном на островке посреди голубой воды, с белыми и черными лебедями. За хаузом — сплошная виноградная завеса, разорванная лишь песчаной дорожкой. Через этот разрыв видны резные колонны открытой террасы.
Белый мужчина пошел по дорожке впереди, как хозяин, на пятки же гостям наступали крепкотелые.
И вновь ни слова, ни жеста. До самой до террасы, устланной поверх кошмы персидским ковром, явно сотканным по размеру террасы. Ничего больше на ней не было, хотя не помешал бы этой просторности пусть даже небольшой столик для чаепития. Странно и то, что терраса как бы разделяла примыкавшие к ней обособленные дома, дверь в один из которых кипарисовая с витиеватой резьбой, инкрустированной самшитом, в другой — тоже резная, но из обычной сосны и без инкрустации. Первое слово белого мужчины:
— Тебе, Иисус, сюда, — указал на кипарисовую дверь. — Тебе, женщина, вот в эту половину.
Мария резко возразила:
— Я вместе с мужем! Не отойду от него ни на шаг!
Крепкотелые шагнули было к ней, готовые скрутить ее и силой втолкнуть туда, куда повелел хозяин, но тот предостерегающе поднял руку, и слуги отступили.
— Но я не могу пустить тебя в дом для Посвященных. Ты осквернишь его.
— Позволь, учитель, мне последовать за женой своей? — попросил Иисус, почтительно склонив голову.
Мужчина в белом, которого к удивлению Марии Иисус назвал учителем, ответил не сразу. Долго решал трудную задачу, но вот осилил ее:
— Пусть будет так.
Вот они одни. В просторной комнате, застланной еще более мягким, чем терраса, ковром. В центре комнаты — низкий столик с подушками для возлежания вокруг него. В частых нишах толстых стен — подушки и стеганые одеяла под самые завязки. Хватит для пары десятков пожелающих почивать в этой комнате. И лишь в одной нише — медная умывальница с медным же тазиком.
Мельком взглянула Мария на всю эту уютность и — с вопросом к Иисусу, в котором так явственно зазвучала ее нежная тревожность:
— Ты в опасности?
— Да.
— Можешь поделиться со мной?
— Нет. И не только потому, что здесь обязательно есть уши, но, главное, я давал клятву умолчания. Ты и так знаешь больше того, что можно было бы тебе знать. Сейчас скажу одно, в этот дом привел нас мой бывший наставник. Большего не пытайся выпытать. Обо всем дозволенном я тебе стану рассказывать по ходу событий. Добавлю сейчас только то, что я надеюсь на благополучный исход. Очень надеюсь.
Сказал последние слова, сам не очень-то веря в них. Он вполне понимал, что его ждет суровый разговор с Великими Посвященными Сарманского братства. Вывод этот напрашивался сам собой, исходя из поступка бывшего его наставника. Добрый и мудрый, он готовил Иисуса к седьмой степени Великого Посвящения в тайной обители Сарманского братства, умело преподнося самые сокровенные тайны Священной Истины. Он, естественно, ответствен перед своими собратьями за грехопадение ученика, и все же он не сделал вида, будто не узнал его, Иисуса, не прошагал мимо, а привел его сюда для ответа за свои деяния.
Каков будет приговор для него, Иисуса, и для великой честности и столь же великой мудрости наставника, можно лишь представить. Во всяком случае, по головке не погладят.
В дверь комнаты постучали, и двое слуг вкатили столик на колесиках со стоявшими на нем пузатым чайником, пиалами и вазами со сладостями и фруктами, с подносом лепешек, еще сохранивших жар тандыра, пара керамических кис с кислым молоком — катыком и пара больших пиал с каймаком — моренными в тандыре сливками, аппетитно-розовыми.
— Разминка перед обедом, — радушно объяснил один из слуг, расставляя привезенное на низком столике. — Пора возлечь за трапезой.
Второй слуга взял из ниши кумган-умывальницу и тазик.
— Свершим омовение перед тем, как вкусить дары богов.
Мария не притронулась к еде, Иисус же обмакнул пару кусочков лепешки в каймак. А вот чай, зеленый, невероятно душистый, они пили, казалось, с великим удовольствием. Осилили почти весь чайник.
Чай взбодрил Марию и, что особенно важно, успокоил. Перестало ныть ее нежное сердце. Надежда на благополучный исход обрела хоть и маленькое, но упрямое место в ее душе.
За ними словно наблюдали — едва они отставили пиалы, в дверь постучали, и те же слуги вкатили на том же сервировочном столике обед: сурпу, источающую аппетитный пар, фазаньи окорочка, поджаренные до приятной розовости, гору жареной баранины и такое же сверхполное блюдо жареной форели, несколько чашечек с приправами и — пучки зелени.
Отдельно на подносе один из слуг держал изящные амфоры с вином и пиалы. Но прежде, чем поставить на столик вино, спросил:
— Не приневолю ли я гостей, предлагая вино?
— Нет, — ответил Иисус. — Доброе вино веселит душу.
За трапезой они не заметили, как подполз вечер. Пора и на покой. Перед сном им предложили прогуляться по двору, добавив при этом:
— Вы не в оковах. Любое ваше желание для нас закон.
Розово-жасминовая свежесть двора, усиливая действие изрядно выпитого вина, совершенно, казалось, умиротворила их, и они сразу же сладко заснули.
Увы, беспечное состояние каждого из них длилось не так уж и долго. Проснулись среди ночи оба, только и Мария, и Иисус притворялись спящими, ибо каждый опасался вздохом или неловким движением разбудить другого, почитая его спящим. И лишь утром они узнали друг от друга о сокровенных ночных раздумьях. Во дворе, у хауза с фонтаном, где, как они считали, исключается возможность подслушивания их разговора, и состоялись те исповеди. Закончились они вопросом Марии:
— Сегодня ли решится все?
— Нет. Завтра. Или послезавтра.
Однако эти предвидения Иисуса оказались, мягко говоря, не совсем точными. Еще целую неделю они оставались в неведении, не ощущая вместе с тем никаких ограничений в своих поступках, окруженные заботливыми слугами, готовыми отозваться на каждый их чих. Но именно эта внимательность слуг особенно настораживала Иисуса.
«Как смертника перед казнью. Исполняются последние желания».
В этом, как выяснилось позже, Иисус был прав. Первой мыслью, захватившей Главу Сарманского братства, который поспешил в Нусайбин, получив весть о появлении в том городе живого Иисуса, была мысль о жестокой расправе с отступником с последующим оповещением всех Великих Посвященных, принимавших решения на Первом и Втором их Соборах. Этому воспротивился наставник Иисуса, тоже Великий Посвященный, весьма к тому же авторитетный в братстве.
— Не выслушав Иисуса, вправе ли мы приговаривать его к смерти? Верный путь, путь без ошибки — суд. Над ним. Надо мной. Над приставленными к нему слугами и Великими Посвященными, кто должен был добиться полного исполнения постановленного Собором. С этим словом я обращусь ко всем Сарманским братьям, ибо нельзя давать волю вспышке гнева, лучше призвать на помощь мудрость многих.
— Что же, ты, скорее прав, чем неправ, — удивительно быстро согласился Глава Сарманского братства. — Быть суду.
— Лучше, чтобы он остался только нашим. Не стоит, считаю, звать от белых жрецов, от Египта, от ессеев.
— Не возражаю. Только Великих Мудрых нашего братства. Сегодня же посылаю гонцов. Через неделю — суд.
Приглашенные Главой Сарманского братства начали подтягиваться уже через пару дней. С каждым из них беседовали и Глава братства, и наставник Иисуса. Обвинение такое: неисполнение предначертанного ему как Богочеловеку и, что не менее наказуемо, нарушение клятвы о безбрачии. Возможно, что должно выясниться на суде, и нарушение клятвы умолчания. Каждому из Великих предлагалось определить свое отношение к клятвоотступнику и высказать его на суде.
Но к удивлению Главы братства, все Великие Мудрые, будто сговорившись между собой, хотя это совершенно исключалось принятыми мерами, высказали примерно одно и то же.
— Прежде стоит послушать обвиняемого, тогда только приговаривать его.
Вот и решено было провести суд в том доме, где находился сейчас Иисус с Марией. В половине для Великих Посвященных. Собираться поодиночке и с предосторожностями.
Иисус почувствовал приближение судьбоносного дня и накануне его не находил себе места от душевного непокоя, не спал почти всю ночь, обдумывая свое поведение и свои слова на суде. К рассвету он почти уверился, что сумеет доказать свою полную невиновность. Как доказал на суде синедриона.
За ним пришли почти сразу же после завтрака. Жрец из Посвященных изрек с почтением:
— Тебя, Великий, приглашают в другую половину дома.
— И я — с ним! — взметнулась Мария. — Не отпущу одного!
И встала между Иисусом и жрецом.
— Не стоит усложнять и без того сложное, — попытался остепенить Марию Иисус. — Я же тут, рядом.
— Тебя и не пустят в половину для Великих Посвященных, — резко бросил в лицо Марии жрец. — Применят, если потребуется, силу.
— Не справятся!
Иисус обнял Марию, клокочущую решительностью, поцеловал долгим поцелуем, затем попросил:
— Ради меня, ради нас с тобой возьми себя в руки. Все обойдется.
— Хорошо, — смирилась она, обмякнув. — Я стану ждать тебя на террасе.
Она прижалась к нему и, путая шаг, вышла с ним на террасу и присела на корточки почти у самой двери в недоступную для нее половину дома.
И больше не шелохнулась. Напряглась, пытаясь хоть что-то уловить из того, что происходит за закрытой дверью. Увы, оттуда не доносилось ни звука, ни даже шороха, словно за ненавистной дверью была пустота. Безжизненная пустота. Это угнетало ее до умопомрачения, она великими усилиями сдерживала себя, чтобы не кинуться дикой кошкой на дверь, бить ее кулачками, царапать ногтями, пинать ногами и даже вцепиться в косяк зубами — и только молитвенное повторение: «Все обойдется», давало ей силы справиться с собой.
Придавала ей силы и еще одна мысль: главное, не навредить любимому. Он должен жить. Иначе… Она тоже умрет.
Иисус же в это время слушал обвинение Главы Сарманского братства, говорившего степенно, словно взвешивая на безмене каждую фразу, каждое слово:
— Ты — потомок великого царя Израиля, родился под знаком Льва, под знаком Гора и самим Творцом Всего Сущего предопределен тем самым свершить великое — жертвенной смертью искупить грехи людские, за которые Творец Всего Сущего покарал их игом римским, определил рабствовать под знаком дикой волчицы. Твоя жертвенная смерть вселила бы людям надежду на освобождение от рабства, подвигла бы на решительное противостояние окончательному грехопадению человечества.
Иисус привстал, давая понять, что готов ответить на это обвинение, но Глава Сарманского братства жестом остановил его, затем, сделав паузу, продолжил:
— Наказание за отступничество одно — смерть.
Вновь пауза и снова размеренная, полная достоинства речь:
— Ты обвиняешься еще в одном смертном грехе: клятвоотступничестве. В двойном. Ты пренебрег клятвой безбрачия и, как мы считаем, нарушил клятву умолчания. Правда, с достоверностью этого мы не можем утверждать, не допросив с пристрастием ту, ради которой ты забыл о клятвах. Наказание за это тоже одно — смерть.
Умолк, словно оказался в затруднительном положении, словно не решаясь сказать именно то, что намерен сказать. Но вот отверзлись его уста:
— Такое мнение всех Великих Посвященных нашего братства, — он словно провел рукой над головами возлежавших на подушках за спиной Иисуса участников суда, — но мы хотим послушать тебя, прежде чем принять окончательное решение. Говори.
— Я был назареем, матерью посвященным Богу еще в утробе, значит, я от Духа Святого?
— Почему был? — с недоумением вопросил Глава Сарманского братства.
— Наберитесь терпения и ты, вопрошающий, и вы, возлежащие на подушках и желающие придать меня смерти. Я буду говорить долго, иначе вы не сможете меня понять и вынести не ошибочное решение. Отвечать «да» или «нет» — я не овн, лишь жалобно мекающий при виде занесенного над ним жертвенного ножа. Если позвали выслушать меня — слушайте, если желаете моей смерти — засучивайте рукава.
Почувствовал Иисус возмущенность от его прямолинейности, смахивающей на грубость, но и одобрение почувствовал. Причем одобряющих оказалось больше, и это его вдохновило.
— Я жду вашего мнения.
— Говори. Мы станем слушать и вникать, — с долей сарказма разрешил Глава Сарманского братства.
Он был один из возмутившихся гордой непочтительностью Иисуса, на которого потрачено так много силы и средств, но который в итоге наплевал на все и поступил по своему разумению, освободив, как он считал, себя сам от жертвенной смерти, поэтому достоин смерти безвестной.
— Мудрость и беспочвенная обида — не сестры-близняшки, — ответил Иисус, дав понять тем самым, что он не потерял обретенного читать чужие мысли, даже мысли Великих Посвященных, если они не пытаются скрыть их волей духа своего.
Длинной паузой он утихомирил себя, определив больше не выпускать когтей, а говорить лишь по существу обвинения, когда же он вполне совладал с собой, со своими чувствами, то повел рассказ размеренно, чтобы не только сидевший за столиком Глава братства, но и возлежавшие на подушках не оставили бы без внимания ни одного его слова.
— Назарей в Израиле — Божий человек, который день и ночь молит Господа, чтобы простил он грехи избранного им народа и простер вновь над ним мышцу свою. Но мне, в дополнение к этому, уготована была иная судьба. Вы знаете ее. Вы не в стороне от нее. По воле Творца Всего Сущего. Не вдруг я понял предопределенное мне Всевышним. Догадываться начал уже в тайном центре ессеев. Еще более убедился, продолжая познание Священной Истины в Храме Солнца. Белые жрецы по воле брихаспати едва не перечеркнули предопределенного, намереваясь покончить со мной. За что? Проповедуя, я не разделял людей на касты, нес свое слово как допущенным слушать Веды, так и отлученным от них. И еще за то, что я выступал против жертвенных казней, по моему пониманию, которое не изменилось и поныне, совершенно бесцельных. Во всяком случае, в том виде, в каком они свершаются в Индии.
Иисус потер лоб, словно успокаивая взбурлившиеся воспоминаниями мысли, затем молчал довольно долго, но никто не осмелился понукнуть его.
— Я бежал от белых жрецов. Побывал, познавая суть разных верований, во многих монастырях. Когда я пришел к вам продолжить изучение тайн природы, тайн человеческих душ, вы не спросили меня, посвящен ли я белыми жрецами в шестую степень Великого Посвящения. Верно ли вы поступили, не мне судить. Вы продолжили учить меня, щедро делясь своими знаниями. Вместе с тем вы окончательно открыли мне глаза на мой жертвенный путь. Я тогда ясно понял, что меня ждет жертвенная смерть ради спасения рода людского от полного грехопадения, исходящего от дикой волчицы. Убедился я и в том, что моя судьба предсказана давным-давно, и, стало быть, она предопределена и измениться она не может. Я решил испить Жертвенную Чашу до дна.
Вновь пауза, чтобы подчеркнуть важность дальнейшего его откровения.
— Но подумайте, Великие Мудрые, мог ли я, отрицающий человеческие жертвоприношения в том виде, в каком они свершались и продолжают свершаться во многих местах и поныне, не попытаться изменить привычное? Я много думал и открыл в конце концов для себя верный, как я посчитал, путь: вдохновить своей жертвенной смертью моих соплеменников на борьбу с римским рабством, с греховной заразой, извергаемой дикой волчицей, через обновление душ, через обновление веры в Единого Бога, веры в Пророков и Моисея. Но духовное обновление не только для избранного Богом народа, но вместе с ним и остальных заблудших. Царство Божье на земле для всех. И я объявил свободу, равенство и братство.
Глава Сарманского братства поднял руку, прося дозволения Иисуса перебить его. Иисус замолчал.
— Свобода не может быть фактом. Особенно для простолюдия, а тем более — рабов. Тебе хорошо известно, что каждый из смертных мечтает иметь власть. Такова натура человека. Отсюда вывод: свобода как таковая не осуществима потому, что никто не умеет пользоваться ею успешно. Ради своей власти, ради своих благ кто не будет готов жертвовать благами всех остальных? Даже самых ближних.
— Верно, Великий Мудрый. Я, тоже познавший Священную Истину, хорошо знаю: разумный порядок в обществе — власть силы. И предложил я свободу не как факт, а как идею, которая станет знаменем в борьбе с римским владычеством. А уж после этого страны, освободившиеся от римского рабства, если захотят процветать в устроенности, они установят свое диктаторское правление. Но воспримет ли народ это как благо, вопрос полемический, и не на суде, обвиняющем меня в смертных грехах, вести столь серьезный диспут.
Умолк, ожидая, не скажет ли что Глава Сарманского братства или кто из возлежащих на подушках, но и Глава, и все остальные, похоже, удовлетворились разъяснением. Тогда Иисус продолжил:
— Такими же идеями, а не фактом провозглашены были мною равенство и братство. Судьба каждого в руке Всевышнего. Но перед ним, Отцом Небесным, все должны чувствовать себя равными. Жрецам, волхвам, всем прочим священнослужителям хорошо известно еще «со времен богов», что люди равны от рождения, и только праведные или неправедные поступки делают их разными. Я поставил своей целью сказать об этом всем заблудшим. Братство же — в единой вере. Вере в торжество Царства Божьего на земле для всех. Найдя главное для пророчества своего, я определил и образ действия, образ поступков. Я с полным сознанием в правильности предстоящей жертвенной смерти, шел к ней, понимая, что любая идея глубоко воспримется людьми через потрясение, через душевный всплеск, какой произойдет у увидевших или принявших участие в жертвенной казни. И все же, как я считаю, только тогда идея станет привлекательной, если ее подхватят уверовавшие в нее. И не столь важно, сколько их будет вначале, важно, чтобы они были одержимы ею. К этому я готовил своих сотрапезников, возвеличив их до апостолов. Теперь я уверен, что начатое мною не почит в бозе.
— А как объяснишь ты клятвоотступничество?
— Никак. Я не нарушал клятв.
— Но у тебя жена?!
— Да. Мария моя жена. Но не в этом главное. Она — мой ангел-спаситель, посланный Отцом моим Небесным для воскрешения моего после жертвенной казни, ибо еще прежде пророчествовано обо мне: Господу угодно было поразить его, и Он предал его мучению; когда же душа его принесет жертву умилостивления, он узрит потомство долговечное и воля Господа благоуспешно будет исполняться рукою его.
Вот так. И не меньше. Попробуй возрази что-либо? Не станешь же отрицать всесилие Творца Всего Сущего, не подвергнешь же главное в божественном мироустройстве — предопределение судьбы.
Иисус меж тем, вдохновившись ловкостью своего ответа, продолжил с еще большей уверенностью:
— Воскреснув, я возродился в новом качестве, свободном от обещаний и клятв. Я не отрекаюсь от идеи Земного Царства Божьего, основанного на любви. На любви к Отцу нашему Небесному, на любви друг к другу, на любви мужчины и женщины, ибо как сказано в Священном Писании: и сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божьему сотворил его; мужчину и женщину сотворил их, и благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю. Человек родился от Божьего семени, от семени он продолжает свой род. Воздержание — смерть человечества.
— Мы выслушали тебя, Иисус, потомок Давида. Мы решим твою участь. Иди, тебя ждет на террасе твой ангел-спаситель.
Нет, без сарказма сказано, без тени насмешки. Выходит, удовлетворили его, Иисуса, ответы судей. Похоже, все обойдется.
Так оно и вышло. Были голоса за смертный приговор, но большинство настаивало на полном оправдании, и тогда Глава Сарманского братства принял Соломоново решение:
— Пошлем троих из нас в Израиль. Пусть побывают они в Галилее, в Иудее, а разузнав все, доложат нам. Тогда мы окончательно определим судьбу Иисуса из Назарета. Как вы это воспримите, Великие Мудрые?
Предложение Главы братства устроило всех. Оно к тому же исключало необходимость теперь же судить ответственных за исполнение поручений Собора Великих Посвященных, проходившего в пещере Авраама.
О решении этом тут же оповестили Иисуса.
Двоякое чувство вызвало оно у Иисуса: еще большую надежду на благополучный исход дела, но вместе с тем обиду на то, что Великие Мудрые из Сарманского братства не поверили ему на слово. И обиду свою он не посчитал нужным скрывать от Марии. Она сразу же поняла его, и все же попыталась успокоить.
— Есть житейское правило: доверяй, но проверяй. Даже в мелочах. А тут речь идет о великом. О грядущем для всех человеков.
Точней точного. Хотя и из уст женщины.
Неопределенно долго им теперь коротать время в этой добротно позолоченной клетке. Караван же, конечно, окончив свои дела, пойдет дальше, а как им быть со служанкой и слугой, особенно с Соней, ставшей для них поистине родной? Как быть с оставленными в шатре деньгами (весьма немалыми), как, наконец, окончательно рассчитаться с караванщиками — Иисус определил не откладывать с разрешением всех этих вопросов и уже утром попросил принесших им завтрак слуг сообщить о его желании встретиться со своим бывшим наставником. В ответ услышал:
— Он будет здесь через несколько часов. Он придет с доброй вестью.
И в самом деле, более дорогого в их положении они услышать не могли.
— Вы вольны выходить из дома, когда хотите, и ходить, куда хотите, в пределах города.
— Но нам нужно побывать в караване, а он за стенами города.
— Никто не оговорит вас, если не останетесь там ночевать.
— Понятно. Полу свобода.
— Можно назвать и так. Но ты сам сказал, что прошлое твое ушло со смертью твоей, и ты обновился, поэтому не подходи к себе с меркой Великого Посвященного, вольного все свои жизненные шаги решать самостоятельно. Тебе остается безропотно ждать окончательного решения суда Великих Посвященных нашего братства, — помолчав немного, добавил: — Как и мне. Как и тем, кто приставлен был к тебе якобы в услужение, как и тем, кто должен был волей своей вести тебя по предопределенной для тебя стезе, как всем твоим двенадцати сотрапезникам, виновным в немалой степени в срыве жертвенного ритуала.
Иисус едва сдержал себя, чтобы не ответить резкостью. Заговорил все же он вполне спокойно:
— Я испил Жертвенную Чашу до дна. Я выполнил безотказно волю Собора Великих Посвященных, взяв грехи, людские на свою душу. Но я вместе с тем сделал большее — вдохнул людям веру в Царство Божие на земле, вдохновил их идеей свободы, равенства и братства, которая станет великим лозунгом борьбы с грехопадением, насаждаемым Римом. Я сказал об этом на суде, и я удивлен, отчего не поверили мне, ибо я не лукавил, а вы, Великие Посвященные, проникали в мои мысли и чувства, и будь я лукав, сразу же схватили бы меня за язык.
— Все верно. Но ты поступил так, как никто еще прежде не поступал. Что это: гений бессмертия или гений шарлатанства? Это и предстоит узнать направляющимся в Израиль с караваном, специально для них подготовленным. Уже через три дня Великие Посвященные нашего братства поведут караван в Галилею, а следом и в Иудею. В Иерусалим. Все. Я и так много сказал. Если ты хочешь видеться со мной, не огорчай меня своей обидой на братьев моих. Тем более что я, как и ты, не вправе сейчас распоряжаться своей судьбой. До окончательного решения суда.
— Я принимаю условие.
— Тогда мы можем вместе погулять по городу. Я стану добрым для вас гидом. Оставлю же вас сразу, как вы этого захотите. К каравану, во всяком случае, я с вами не пойду.
— Воля твоя, Великий Посвященный, — смиренно ответила за Иисуса Мария.
Прогулка получилась отменной. Несколько часов дружеской беседы и познания нового, но вот — слово Марии:
— Не пора ли нам, Иисус, к шатрам своим, чтобы уладить все дела свои в караване?
Ответил за Иисуса наставник:
— Женщина права. Я оставляю вас, хотя и с сожалением.
Он приложил руку к сердцу.
Несколько минут бодрой ходьбы и — радостное приветствие караванщиков и купцов.
— Теперь нам нет помехи для продолжения пути. Через несколько дней закончим торговые дела свои и — в путь.
— Но мы не с вами. Мы остаемся здесь. Об этом мы пришли сказать вам. Так вышло.
Купцы и караванщики насколько любопытны, настолько и сдержанны. Если человек не готов объяснить суть странного происшествия, не стоит докучать ему вопросами. Лишь один вопрос — финансовый. Во-первых, оплачено за весь путь, во-вторых, как поступить с шатрами и верблюдами?
Иисус, прочитав мысли добрых купцов, ответил на их незаданные вопросы, весьма удивив их:
— Возврата неиспользованной суммы мы не потребуем. Она переходит к нашим бывшим слугам. Отныне они ваши спутники вместо нас. Они вольны продать один из шатров и одного верблюда, если этого захотят. Выручка в их полном распоряжении.
С купцами Иисус ударил по рукам, и пошли они с Марией к своим шатрам, довольные состоявшимся согласием. Они даже начали обсуждать, сколько нужно будет оставить слугам денег, чтобы без нужды они доехали до Индии и там смогли обосноваться. Оба не скаредничали. Увы, первые же слова Марии вызвали резкий протест не только Сони, давно уже ставшей подругой Марии, но и Гуха, хотя он пробыл в службе Марии и Иисусу всего-ничего. Они еще не высказали вслух своего протеста, но Иисус начал отвечать им:
— Не гоним мы вас от себя. Но я не могу поступить иначе.
— Почему?
— Меня ждет неизвестность, — начал пояснять Иисус. — Возможно, даже смерть. Через несколько месяцев.
— А я не переживу ее, — добавила Мария. — Мы с Иисусом едины. Если смерть, то на двоих одна…
— А мы, выходит, вольные пташки? Нет! Мы разделим с вами вашу судьбу, я говорю тоже за нас двоих, потому что и мы едины. Любовь наша не слабей вашей. Но еще крепче любовь наша к вам. Нам больно, что вы способны оттолкнуть нас в трудное для вас время!
— Я прошу у вас прощения, — низко склонил голову Иисус. — Мы хотели как лучше.
— Лучше остаться вместе, — непререкаемо заявил Гуха. — Лучше для нас всех.
— Поступим так: снимем дом в городе. Мы станем наведываться ежедневно, а если будет позволено, то и вы сможете приходить к нам. Вместе подождем конца. Тогда — видно будет.
Мария и Соня тут же пошли к купцам, и те, выслушав их просьбу, охотно согласились помочь с арендой дома на несколько месяцев.
— Мы оплатим аренду из неизрасходованной вами до конца суммы. Верблюдов и шатры купим сами. Они нам пригодятся. Завтра произведем взаимный расчет. Уладим все окончательно.
И в самом деле, все удалилось очень быстро. Дом, просторный, с превосходным двориком, где в довольно большом хаузе уже плескались утки и лебеди, к обеду был уже арендован. Верблюды и шатры проданы весьма удачно. Теперь остается только одно: ждать. Ждать месяц. Ждать два. Ждать три. В общем, сколько потребуется. Но это не главное. Ждать можно бы без волнений, ибо пригляд за Иисусом ослаб; однако неопределенность не давала забыться: вдруг все окончится новой жертвенной казнью, ради которой его, Иисуса, питают по высшему разряду, одевают в роскошные одежды, как тех, кого предназначают на мученическое заклание.
Очень старался Иисус избавиться от наваждения, но даже во сне он нет-нет, да и оказывался прикрученным к хоботу слона, и кромсали его тесаками главы общин под дикие вопли толпы. Он просыпался в поту, сердце заходилось в сполохе, и если бы не нежные поцелуи Марии (словно она сторожила его сон, его покой), ни ее тихий воркующий говорок: «Все будет хорошо. Верю, ученики твои не забыли тебя…», он просто не знал бы, куда себя девать после кошмарных сновидений.
В общем-то, он тоже надеялся на учеников своих, он верил, что они, увидя в том и свою выгоду, продолжат проповеди именем его, Иисуса, о Царстве Божьем на земле, и все же сомнения навязчивой тягучестью грызли душу: а что если разбежались они, как разбежались в ночь ареста его в Гефсиманском саду?
Вот так и тянулись дни, пролетали недели, внешне уютные, но с непрестанным душевным непокоем.
Лишь на исходе третьего месяца посланцы Сарманского братства воротились из Израиля, о чем Иисус узнал в тот же день. И что удивительно, сразу же отступили тревоги. Полная гармония дум и чувств. И даже то, что не сразу его позвали на суд, совершенно Иисуса не смущало: душа — вещун; выходит, с доброй вестью воротились Великие Посвященные.
Так оно и было. Первый разговор прибывших с Главой Сарманского братства. Первая оценка:
— Иисус из Назарета — поистине Великий Мудрый. Предложив идею свободы, равенства и братства, он обессмертил ее, а вместе с ней и самого себя, пройдя через распятие, воскресение и телесное вознесение в эфир, к трону Творца Всего Сущего, которого он при жизни называл Отцом Небесным. Потрясенные необычностью свершившегося чуда, в это поверили даже те, кто противился его идее, кто устраивал на проповедника гонения, желая его смерти и готовя ее. Он в понятиях людей — Мессия. Он — Христос. И что важно, новая вера, основу которой он заложил, не сама по себе, а ветвь иудаизма, лишь обновленная, живорастущая, которая привлекательна даже для верных патриархам, пророкам и законам Моисея. Привлекательна своей свежестью и молодой силой. Она, по нашему единодушному мнению, станет великой религией, потеснив многие из ныне существующих, а уж римскую волчицу одолеет, без всякого сомнения.
— На чем основана ваша уверенность?
— На нескольких фактах. Первый: в Иерусалиме здравствует община уверовавших в Мессию. У них — полное равенство. У них все общее. И, как видится, община эта — образец будущего всего человечества.
— Не заблуждаетесь ли вы, Великие Мудрые? Полное равенство — неосуществимая мечта. Лишь единицы, кто не от мира сего, могут жить ради общества, забывая о себе, все же остальные — всяк по себе. Стремление к власти, стремление приумножить личные блага, ущемляя других ради этого, — извечная природа человеков. Таким он создан или таким стал вопреки воле Создателя, вопрос спорный и никем еще не разрешенный, ибо факты очень упрямы. Принцип: свои одежды ближе к телу — живуч. Как никакой иной.
— Мы, однако же, воочию убедились в гармоничном устройстве общины. В ней и рабы, коих привлекает чувство свободы, в ней и знатные, отдавшие все свое имущество в общее пользование. Так есть. Это — факт. Видится и твердое ее будущее, ибо не только множится в самом Иерусалиме община, но несет она заразительный пример: общины начали возникать в иных городах Израиля. А как нам пояснили первоапостолы, вскоре появятся они даже в других странах по воле Мессии Иисуса, заповедовавшего разойтись апостолам по всей земле, проповедуя его именем.
— Я остаюсь при своем мнении, не отрицая вашего. Продолжайте обосновывать вашу главную мысль.
— Еще один, самый важный на наш взгляд, факт: его сотрапезники возвеличены им в апостолы. Иисус не только силой духа своего внушил им свои мысли, свои идеи, подчиняя волю учеников своей воле, но и передавал им часть той Священной Истины, какую познал сам. Он научил их главному — врачеванию прикосновением руки или даже одним взглядом, что воспринимается простолюдинами как чудо, как данная Богом сила. Получив такое знание и такие навыки, апостолы продолжают творить чудеса, но именем Иисуса. В этом — великий смысл. Тем более что они свершают чудеса не только в Израиле. Апостол Фома излечил от долгой болезни Абгара и теперь там свободно проповедует именем Иисуса. Скоро, похоже, и в Эдессе возникнет христианская община, центром которой, как мы предполагаем, станет пещера Авраама.
— Мы не станем этому препятствовать, — высказал свое мнение Глава Сарманского братства. — Все, что против римской волчицы, мы станем только приветствовать. Продолжайте.
— Но Иисус, как мы поняли, готовил апостолов как божественных последователей своих, и ради этого он потряс их своим появлением после распятия. Более того, сумел создать у них видимость телесного вознесения к Отцу Небесному. Теперь они твердо верят, что он Сын Божий и проповедуют только его именем. Доверчивых они убеждают, а через них слух множится и захватывает все новых и новых людей, будто лишь через Иисуса, через мольбы к нему, через исполнение его заповедей можно быть услышанным Господом, а после кончины обрести рай. С одной стороны, это очень заманчиво, с другой — служит устрашением для тех, кто не желает признавать новых догм обновленной веры, свежей ветви древа иудаизма, ибо не понявшим и не принявшим Иисуса гореть в аду. Никто не приходит к Господу Богу, кроме как через Иисуса, Сына Божьего, только через него открывается духовный путь ко Всевышнему. Ад или рай — такой вот выбор. Очень невеликий. Теперь проповедуется так: человеку определено однажды умереть, а через какое-то время — суд. Его станет творить Иисус, принесший себя в жертву, чтобы принять на себя грехи людские. Во второй раз, волей Всевышнего, он явится не для очищения греха, а для благодати ожидающим его. Не вспомнит Иисус ни беззакония прошлого, ни грехов прошлых уверовавшим в него, молящимся о нем, дабы скорее он возвращен был Отцом Небесным ради торжества Царства Божьего на земле.
— Да, сильный довод для непосвященных. Но он должен быть вечным. Ожидание нескончаемым. Тогда — эффект. Вторичное появление Иисуса в Израиле в один миг разрушит эту весьма притягательную иллюзию.
— Мы такого же мнения. Сила веры апостолов в Христа именно в том, что Сын Божий вознесся телесно к ногам своего Отца. Они это видели воочию, поэтому их слово убедительно. Когда нет фальшивости, невольно верится слову, звучащему искренне. Появление живого Иисуса может поколебать их твердую веру, и тогда господство их над душами людскими ослабнет. Последствия непредсказуемы. Жрецы римских богов вполне смогут восторжествовать.
Докладывающий помолчал немного, собираясь с мыслями, чтобы перейти к следующему доказательству, затем продолжил:
— Но что достойно особого внимания, так это то, что не только двенадцать апостолов торят путь к бессмертию идей Иисуса. Появился еще один среди них — некто Савл, принявший теперь имя Павла. Он утверждает, будто сам Иисус благословил его на апостольство, хотя этот самый Савл знаменит преследованием отступников от ортодоксального иудаизма, именно он будто бы обвинял Иисуса на суде синедриона. И вот он стал для многих и многих символом признания Иисуса Сыном Божьим. И это еще не все. В Иерусалиме из уст в уста передаются пророчества ясновидящих-сивилл. Их двенадцать, предсказывавших появление не просто Мессии, а именно Иисуса Христа. Сивилла Персидская якобы предсказывала за тысячу двести сорок восемь лет до рождения Сына Божьего. Я запомнил ее пророчество:
«Придет во мир великий пророк из высоких краин через облака. От девицы чистой родится, а нас с Богом Отцом примирит… И к нам на жеребяти ослим приидит, а из темности отцов выведет и человеческие заблуждения устранит, и себя сам за всех предаст смерти, и верующим в него грехи простит».
Сивилла Тивуртия из самого центра Римской империи предсказала за девятнадцать лет до рождения Христа его первое пришествие: будет извещена Богоневестная отрочица, и в Вифлееме Божье слово породит, сего ради честна и достойна и присно блаженная, от сосцов своих бога вскормит, и девство ее вовек пребудет.
Сивилла Европа пророчествовала за сто тридцать три года до рождения Христа; сивилла Еллиспондийская — за пятьсот тридцать лет. И все в этом духе. Мы не смогли проникнуть в эту тайну, как ни напрягали свою волю, к каким ухищрениям ни прибегали. Не прознали мы и того, чьей волей были арестованы все апостолы и брат Иисуса, верховода, по завещанию Иисуса, общины, а затем почти сразу же выпущены. Совершенно открыто поддерживают назаретян лишь ессеи, фарисей же и саддукеи, как можно судить по внешним признакам, настроены весьма враждебно. Но отчего тогда суд синедриона оправдал Иисуса? Отчего отпущены на свободу апостолы? Игра? Внешняя враждебность и тайная поддержка?
— Да, вопросы, которые требуют основательного осмысления, — заключил Глава Сарманского братства и углубился в себя.
Великие Посвященные, озадачившие своего Главу, тоже молчали, понявши его состояние духа. Они-то сами не одиножды ломали над этим головы, у них уже вырисовывались ответы, но они не решались их высказывать, слишком невероятными они им казались.
Когда же заговорил Глава, признаваемый самым мудрым в братстве, они поразились тем, что слова его совершенно совпадали с их выводами. Словно он прочел не только их сиюминутные мысли, но узнал и о их долгом борении в поисках истины.
— Первое, что приходит на ум, видимая вражда и тайная поддержка — дело рук мудрых старейшин, увидевших в деяниях Иисуса великую пользу для своего, избранного Богом, как они считают, народа. С новой ветвью, которая получила начало великой мудростью Иисуса, они видят неиссякаемую возможность ловить в свои сети, легко поддающиеся на соблазн народы. Особую привлекательность сектантской веры придает именно гонение самых активных последователей христианства. Но перед началом гонения им создается огромная популярность. На место же погибших единиц встают сотни, заранее уже подготовленные из своего же народа. Подобная игра будет иметь еще один фактор: создав религиозного врага, тайные кукловоды будут тем самым способствовать укреплению иудаизма. Вот и получается: их конечная цель — влияние на души людские во всем мире.
— Но это несбыточная мечта! — прервал, не сдержавшись, один из Великих Посвященных своего Главу. — Как не едина земля, имеющая два полюса, отделенные друг от друга морями. Материки, сотворенные волей Всевышнего, ведут непримиримую борьбу с морями — идет безостановочное борение тверди и воды, как борение света и тьмы, мороза и зноя, и может ли в таком положении устроиться на земле одно духовное дыхание? Творец Всего Сущего, пытаясь добиться гармонии на земле, посылал не единожды своих посланцев, но даже посланцам Единого, наделенным его волей, ничего изменить не удавалось. Вот я и вопрошаю: разве посильно кучке людей, пусть мудрейших из мудрых добиться всемирного единодушия.
— Но земля имеет центр. Это тоже нельзя упускать из вида. И еще нельзя поверхностно относиться к тем, кто захотел встать в центр духовной жизни всех землян. Они, найдя сегодня верный путь, станут продолжать начатое, веками добиваясь своего, и, если увидят где-либо трещину, найдут способ ее заделать. Они вполне могут отпочковать еще одну ветвь от иудаизма, внешне тоже враждебную христианству, к тому же менее, возможно, привлекательную для простолюдья. Сами же они, направляя вражду в нужное им русло, то разжигая ее, то гася, останутся центром духовной жизни народов, а значит, властвовать над ними во благо себе. Если мы не хотим потерять свое влияние на души людские, какое имеем сегодня, нам нужно предпринимать ответные меры. Но сегодня мы, особенно в таком малом составе, не станем искать эти меры. Сегодня мы только можем заключить, какой след оставил после себя Иисус, исполнил ли он волю Собора Великих Посвященных. Ответ однозначен: да.
— Нам бы всем такой разум, как у него, — со вздохом признался молчавший до этого самый молодой по возрасту из Великих Мудрых.
Все остальные, вернувшиеся из Израиля, согласно кивнули:
— Что же, об этом скажем Иисусу откровенно. Сегодня же пошлю за всеми Великими Посвященными, чтобы вынести окончательное решение суда.
— Оповестить ли заранее Иисуса?
— Не стоит. Нужно общее мнение Великих Посвященных нашего братства. Имея его, я скажу слово на суде.
Съехавшиеся Великие Мудрые Сарманского братства единодушно высказались за то, что Иисус ни в чем не виновен, не повинны и те, кому велено было играть в жертвенной казни тайную роль, и когда Иисуса пригласили на заседание суда, приговор прозвучал кратко:
— Ты волен в своих действиях. Если ты считаешь, что по воскресению ты лишился всех степеней Великого Посвящения, пусть будет так. Ты можешь иметь жену, дабы продолжить род великого Давида.
Иисус, молча, поклонился Главе братства, затем возлежавшим в зале всем Великим Посвященным и хотел было направиться к двери, чтобы поскорее обрадовать Марию, но Глава Сарманского братства остановил его.
— Я не сказал последнего слова. Единственное, чего ты лишен — права возвращения в земли Израиля. В земли всех двенадцати колен.
— Но я должен вернуться, чтобы продолжить мессианство свое.
— Нет! Ты — Бог. Твое бессмертие в твоих учениках, в памяти уверовавших в тебя, в надежде о твоем втором пришествии. В неумирающей надежде, которая станет переходить от поколения к поколению. В этом суть тобой созданной веры, хотя ты это еще не вполне осознал, и подсекать ее тебе не следует. Ты воистину мудр. Ты — Великий Мудрый. Но в желании твоем вернуться — великий просчет. Тем более что ученики твои твердо уверовали в твое телесное вознесение, в твое божественное бессмертие, и это свое убеждение они дружно и умело несут людям.
— Вы ли не знаете, что бессмертие лишь в памяти народной. Кто из народа избранного не чтит Авраама? Он — поистине бессмертен. А в писании о нем сказано так: и скончался Авраам, и умер в старости доброй, престарелый и насыщенный жизнью, и приложился к народу своему. И погребли его Исаак и Измаил, сыновья его, в пещере Махцеле. Почили в бозе, оставшись бессмертными, Исаак, Иосиф, Моисей. Не смея стать с ними равным, хочу продолжить начатое лично, ибо опасаюсь подправок апостольских ради личных выгод. Апостолы — человеки. Со всеми человеческими слабостями. Я должен путеводить. Пока не обрету уверенность, что идеи свободы, равенства и братства, стремление к созданию Царства Божьего на земле станут необратимыми.
Голоса возлежавших в зале:
— Иисус, верно, предвидит разномыслие апостольское.
— Идиллия в общине недолговечная. За ней нужен пригляд.
— Но можно не лично, а через вестников.
— Вот это — лучшее из пожеланий, — согласился Глава Сарманского братства. — Им станет апостол Фома, который сегодня создает общину назаретянскую в Эдессе. — И к Ирису: — Но встречи с ним, его отчеты, заветы, вытекающие из отчетов, апостолам и общинам только через видения. Как Глагол Божий.
— Но я не собираюсь прекращать проповедовать.
— Твоя воля. Но где?
— Пока я остановил свой выбор на Индии. В тех городах, где большие общины из моего народа.
— Мы можем подсказать тебе: Кашмир. Там более всего бежавших из Израиля от Ассирийских и Вавилонских гонений, там много твоих соплеменников осталось от похода Македонского. В Сринагаре и остановись. Мы будем знать твое место. Надумаешь изменить его, оповести нас.
