Заповеди апостолам
К рассвету они выехали на Сихемскую дорогу, ту самую дорогу, по которой Иисус уже однажды убегал от решивших побить его камнями фарисействующих лишь за то, что воскресил он Лазаря в субботу. Теперь вот — вторичный побег. Неизвестно чем он окончится и куда приведет. Мария Магдалина пока еще не рассказала всего, а напрягаться, чтобы проникнуть в ее мысли, у него не было ни сил, ни желания. Усидеть бы ему на муле. Не свалиться бы, что весьма и весьма нежелательно. Недаром же говорят: если падаешь с верблюда, то как на вату, если с лошади — как на землю, с мула — как на камень. Не успеешь опомниться и — головой о дорогу.
— Тебе, равви, нужен отдых, — предложила Мария, видя его плачевное состояние. — Все страшное позади. Мне тоже отдых не помешает.
— Да, — согласился Иисус, — но не долгий. Нам нужно спешить, чтобы паломники не догнали нас.
— Они начнут возвращаться не раньше завтрашнего дня. Иные даже послезавтра. Не догонят.
— Все же медлить не станем. Я не хочу, чтобы меня узнали до того, как я решу, что делать дальше.
— Не мне, равви, давать тебе советы, но скажу одно: тебе нужно покинуть Израиль. Если, конечно, не хочешь еще раз оказаться на кресте, где тебе обязательно переломают кости ног.
Разве мог Иисус этого желать? Хватит, он побывал в гостях у смерти и возродился лишь благодаря друзьям, благодаря Марии Магдалине. Второй раз подобного не произойдет. Просто не может произойти.
Продолжая разговаривать, они погоняли мулов, пока не приблизилась к густой роще, подступившей справа к дороге.
— Вот в ней и остановимся, — предложила Мария Магдалина, постепенно беря на себя роль заботливой хозяйки.
Иисус согласно кивнул.
Мария, когда нашла уютную поляну в глубине рощи меж кустов и деревьев, начала сама расседлывать своего мула, но неумело, и Иисус, видя неумелость ее, поспешил помочь ей.
— Давай я.
— Ты на пределе сил. Я сама. Расседлаю и своего, и твоего тоже. Отдыхай.
Но он не послушал ее, ибо она никак не могла отстегнуть подпругу — не хватало сил.
— Удивительно, как ты смогла сдвинуть камень с гроба?
— Не знаю. Очень хотела, чтобы ты ожил. Иного объяснения нет.
Иисус потянул конец подпруги вверх, язычок пряжки выпростался, теперь снимать седло. Мария ухватилась было за мягкие луки, но Иисус попросил:
— Позволь мне.
Она не отпускала луку, и руки их соприкоснулись. Да так и прилипли друг к другу. Мария, понявшая женским чутьем своим состояние Иисуса, сродни ее состоянию, возликовала:
«Он станет моим! Он не равнодушен ко мне! — она, однако, пересилила свой душевный порыв и свое телесное желание прильнуть к Иисусу, твердо заключив: — Не время! Оно еще наступит. Его еще много впереди. Вся оставшаяся жизнь!»
Иисус, сразу же почувствовавший резкую перемену в настроении Магдалины, легко одолел искушение. Не подави своего желания Мария, ему пришлось бы намного трудней, чем тогда, когда его соблазняла знойная нубийка, а он никак не хотел нарушать обета, данного не единожды и не одним только ессеям, но и жрецам Храма Солнца и белым жрецам.
Иисус в этот момент был искренне благодарен Марии Магдалине. Более, быть может, чем за то, что спасла она его от смерти. Еще одно отступление от верности взваленному на себя добровольно принципу он, поддавшись соблазну, переживал бы страшно. Мог бы даже не простить это ни себе, ни ей, ибо одно дело, когда на весах жизнь и возможность продолжать начатое, другое дело в потакании плоти.
Но теперь все. Вернулась к ним обычная нежная дружественность.
Иисус возлег возле расстеленной Марией на траве скатерти, она проворно, хотя тоже едва держалась на ногах от усталости, достала из переметных сум куски пасхального агнеца, опресноки, мех с молодым вином, и они принялись за праздничную трапезу. Оба были голодны, оба отдыхали душой и телом.
Насытившись, расстелили потники и попоны, отогнали подальше сбатованных мулов и, подложив под готовы седла, моментально заснули. Иисус же, засыпая, определил себе:
«Не более двух часов».
Такое решение подсказывала необходимость спешить. Конечно, Мария Магдалина рассудила правильно, что лишь завтра паломники, и то далеко не все, начнут возвращаться к домам своим, но великое ли расстояние отделит их от паломников, если сегодня они не отъедут подальше от Иерусалима. Да дело не только в паломниках, в Иерусалиме все может открыться раньше времени, и тогда — конец.
Нет, позволить себе долгий сон Иисус просто не мог, ибо медлительность их чревата самыми непредсказуемыми последствиями. Поэтому вперед и вперед. Без всякой оглядки. Вез всякой жалости к себе.
Пробудился Иисус в точно определенное для себя время, оседлал своего мула, тогда только разбудил Марию. Не будь под ней седла, потника и попоны, он бы приготовил в дорогу и ее мула, увы, как ни жалко было будить ее, так сладко спавшую, но ничего не поделаешь: нужно ехать.
Оседлан второй мул, осушены кубки вина, чтобы взбодриться окончательно, и — в путь.
Дорога пустынна. Такой будет она до самой Самарии. Но и там она вряд ли станет людной: самаритяне в пасхальный день справляют положенное, только не в Иерусалимском храме, а на горе Гаризин. Однако по расчету Иисуса торжественные жертвоприношения и пиршества на горе закончатся к тому времени, как они с Марией подъедут к Гевал-горе, возвышавшейся южнее Сихема. Так что и Сихем они минуют, не привлекая внимания.
Впрочем, среди самаритян мало тех, кто хорошо знает его в лицо, хотя проповеди его нашли среди них доброе понимание, и многие уверовали в него. Особенно после разговора с самаритянкой из Сихема. Она на весь город возгласила его пророком, и он без враждебности, а с почетом был зван родными и близкими самаритянки.
Под вечер они подъехали к Гаризин-горе, и Мария придержала мула.
— Вот здесь можем остановиться на ночь.
— Нет, Марая. Для самаритян гора священна, а мы — с мулами. Не стоит, — подумавши немного, предложил: — Поступим так: остановимся у колодца Иакова, напоим мулов, сменим воду в мехах для дня завтрашнего, затем к Гевал-горе. У ее подножия и травы не меньше, чем у Гаризина, есть и укромные места. До темна успеем. Рукой подать до Гевала.
— Хорошо. Так и поступим.
Остановились у колодца. Мария проворно и ловко принялась наполнять водой колоду для водопоя, мулы с жадностью прильнули к ней, она начала снимать мехи, притороченные к седлам, Иисус же не пошевелил пальцем, чтобы ей помочь: он ушел в себя. Отрешился от мира сего, и Мария, поняв его, не тревожила ни вопросами, ни просьбами.
«Решает, как жить дальше…»
Она заблуждалась. О будущем своем Иисус пока еще не думал. Вернее, боялся даже думать. Иное навалилось на него: захватили воспоминания о том разговоре, который еще при первом побеге произошел здесь, у этого колодца, с самаритянкой. Он, совершенно неподготовленный, сказал тогда то, что стало затем не только предметом глубокого осмысления, но, по сути своей, — стержнем его идеи, которая, обрастая и совершенствуясь, обрела четкие грани.
Слуги его и сопровождавшие ушли тогда в город купить еду и для ужина, и для дальнейшего пути, он же остался у колодца Иакова, их ожидая. Появилась женщина с водоносом на плече; она с опаской поглядела на бородатого мужчину, похожего на назарея, остановилась даже в нерешительности, не повернуть ли обратно к городу, но все же, поборов робость, принялась набирать воду.
Неприязнь, похожая скорее на непримиримую вражду иудеев к самаритянам, в которой не стояла в стороне и Галилея, имела экономические и территориальные корни и еще — свободолюбие самаритян сводилось же внешне все только к обрядовым разногласиям. Самаритяне жили тоже по закону Моисея, по заветам Яхве, но они отрицали единоличное право Иерусалимского храма отпускать грехи и приносить жертвы Господу, вот почему особенно иудеи обвиняли самаритян в отступничестве от истинной веры, при встречах старались словом и делом унизить их, а разговор с ними на равных считали большим грехом.
Иисус еще не представлял, какое значение будет иметь для него самого разговор с самаритянкой, приблизился к женщине и попросил попить воды. Она, удивленная и добротой, звучащей в голосе, и смирением, спросила робко:
— Не осквернится ли назарей, прикоснувшись к моему водоносу?
— Мы едины в верности законам Моисея. Мы верим в Единого. Отчего же я осквернюсь?
— Но отцы наши поклонялись, и мы поклоняемся Единому вот на этой горе, вы же говорите, что место, где должно поклоняться Господу, только в Иерусалиме…
— Поверь мне: настанет то время, когда и не на горе сей, и не в Храме Соломона будете поклоняться Господу, а станете поклоняться Отцу Небесному в духе и истине.
Самаритянка раньше самого Иисуса поняла глубинную суть сказанного, воскликнув радостно:
— Ты, равви, великий!
Вскинув водонос на плечо, она заторопилась в город, и вскоре из ворот высыпала целая делегация во главе с самаритянкой и ее семьей звать в город удивительного проповедника.
— Войди в город и проповедуй там, — с поклоном попросили Иисуса, и он не отказался.
Тогда он два дня проповедовал в Сихеме у самаритян: поясняя суть сказанного у колодца Иакова, и видел, как загораются верой и надеждой глаза слушавших его. Он понимал: простому народу надоела никчемная вражда, он жаждет мира и спокойствия. Мира равноправного, не оскорбительного.
Вот в те два дня Иисус окончательно убедился, что религия для избранных не есть религия масс, она, религия избранных, всячески оберегается ими лишь в своих интересах — в обновлении этой застоявшейся религии, теряющей для простых людей привлекательность, даже в изменении ее сути увидел он свою цель.
Потребуется, однако, время, чтобы эта его идея покорила тысячи, а затем и миллионы, а его слова, сказанные у колодца Иакова, обретут полную возможность стать основой христианской религии, истинной религии человечества… Религии без ограничительных культов, религии совести, религии любви, религии милосердия.
Иисус полностью отдался воспоминаниям, Мария же тем временем управилась со всеми ослами и теперь ждала, когда Иисус возвратится из мира иного на грешную землю. Она даже не глядела на него, опасаясь взглядом своим оторвать его от возвышенных, как она справедливо считала, дум. Солнце, однако, уже коснулось своим боком вершин далеких пальм, рассыпав радостные лучи от прикосновения с нежностью, еще четверть часа и начнет быстро темнеть, луна же ущербная, и взойдет она чуть даже позже полуночи. Вот она и решилась:
— Равви, пора.
Иисус, словно очнувшись, вынырнул из небытия. Оглянулся, где он, и поспешно поднялся.
— Ты права. Пора.
Он подошел к колодцу, чтобы доставать воду мулам и себе в мехи, но Мария с улыбкой остановила его.
— Я все сделала. Мулы напоены. Мехи наполнены.
— Прости, Мария, — виновато глядя на Магдалину, извинился Иисус. — Вспомнил былое. Для меня знаковое.
— Я поняла, поэтому не потревожила.
Он благодарно поцеловал ее в лоб и помог сесть в седло.
До горы Гевал они успели доехать засветло, но трапезу заканчивали уже в темноте. Это, однако, не удручало их, ибо оба они по большому счету были очень счастливы: Магдалина оттого, что исполнила, несмотря ни на какие препоны свой обет, и Иисус жив; сам же Иисус, окончательно понявший прелесть того, что вырвался из когтей смерти, тоже дышал вольно и полногрудно. Он даже начинал подумывать о своих дальнейших делах. Пока еще, правда, робко, не насладившись еще до конца возрождением своим, не дорадовавшись еще вернувшейся жизни, не оценив еще значимость содеянного Марией Магдалиной.
Был еще один стопор, мешающий вольной мысли: опасение возможных неожиданностей, которые могут случиться в пути и возможной погони за ними римских легионеров на конях — пока не укрылся он в своей родной Галилее, он не мог серьезно думать о грядущем. Он наслаждался покоем и думал о сиюминутном.
— Спим, Мария, до восхода луны. Согласна?
— Да, равви.
— Поим мулов, дадим им попастись немного в пути лишь после восхода солнца. Тогда подкрепимся и сами. Нам нужно за завтрашний день доехать до Назарета.
— Нет, — решительно возразила она. — Мы едем в Магдал, — затем смягчила тон на матерински-ровный. — Прикинь: если Понтий заподозрит, а еще хуже, если узнает всю истину свершившегося, не пошлет ли он вестника к Антипе в Тивериаду? А тот, не станет ли искать тебя в Назарете? Мой совет, равви, тебе нельзя показываться людям, даже самым близким друзьям, до тех пор, пока не убедишься ты, что тебя не ищут по воле прокуратора. Тайно мы должны уехать в Эдессу с торговым караваном. До этого времени ты тайно будешь жить у меня в доме. Все заботы я возьму на себя. Отыщу и попутный караван.
— Покинуть на какое-то время Израиль нужно, я с этим согласен. Но не в Эдессу. Она зависима от Рима, и если Рим захочет, он достанет меня там. Не сможет помочь даже Абгар. Опасна Эдесса для меня и Сарманским братством. Если они узнают, что я снят с жертвенного креста, не возмутятся ли?
— Тогда — в Индию. Где ты много лет прожил и где есть большая еврейская община.
— Вполне возможно. Но об этом поразмышляем, когда окажемся на месте и в безопасности.
— Хорошо. Определимся, и я начну действовать.
— Одного я не хочу и не могу избежать: встречи с апостолами. Если не оставлю завета своего им, не начнется ли у них разброда? А мне важно, чтобы они несли Живой Глагол Божий именем моим до моего, — поправился, — нашего возвращения.
Из всего сказанного Иисусом Мария по-настоящему услышала только одно: «Нашего возвращения».
«Он согласен взять меня с собой! Согласен!» — ликовала она. Душа ее пела, глаза искрились радостью, и хотя Иисус не видел в темноте глаз ее, почувствовал ее настроение и даже проник в ее мысли.
«Да, дела…»
Впрочем, не осудительно он подумал, а с волнением и неясной тревогой о том, к чему приведет их совместная поездка. На многие годы.
«Я должен сдержать обет. Я сдержу его!»
Святая наивность. Разве можно утверждать несбыточное.
Столь же наивно оценивал он свое влияние на апостолов, весомость для них своего слова, как непреложного Завета на время его отсутствия. И не потому, что апостолы вычеркнут его из своей жизни, нет — они пойдут под флагом его Живого Глагола Божьего, только каждый из них станет нести его по своему пониманию, на свой манер, со своим к нему интересом.
Все пойдет так, как извечно велось у людей: рождались светлые идеи в головах Великих Мудрых, в душах благословенных Великим Творцом, те же, кто вроде бы подхватывал эти идеи, подминал их под себя, имея впереди всего свою личную выгоду. Лишь единицы способны свято блюсти слово, данное от Всевышнего через уста смертного.
Но об этом если Иисус и узнает, то через слухи, которые станут доходить до него во многом измененные, либо преувеличенные, либо, наоборот, сглаженные.
Все так. Это, однако же, грядущее. А сейчас они, вполне довольные состоявшимся предварительным обсуждением дня завтрашнего, заснули сном праведников, свершивших благое дело.
Но едва луна всплыла над горизонтом, проснулись одновременно оба. Собирались, молча и быстро. Лишь когда сели в седла, Иисус сказал:
— Едем на Гезрель, Сефорис, от него уже в Магдалу.
Такой маршрут подлинней дороги, ведущей к истоку Иордана из Галилейского моря, но зато значительно безопасней. Это неоспоримо. Если будет послана погоня, она, скорее всего, поскачет берегом Иордана, привычным для паломников маршрутом, а если даже появится в Самарии, то от Сихема поскачет прямиком к Тивериаде. В общем, этим решением Иисус постарался себя как можно надежней обезопасить.
Мария, однако, одобрив предложенный Иисусом путь, не могла даже предположить, что ей еще раз придется настойчиво переубеждать Иисуса не заезжать в Назарет. Он тоже поначалу не думал об этом, приняв добрый совет Марии к сердцу, намереваясь обогнуть горы, укрывавшие Назаретскую долину, но чем ближе они подъезжали к родным его местам, тем настойчивей стучалось ему в грудь желание повидаться с матерью, обнять ее, сказать, что жив, и позвать ее с собой в изгнание, когда подойдет к тому время. Не выдержал в конце концов, сказал Магдалине:
— Мать моя услышит от паломников, что распят я, переживет ли страшную весть? Вопреки твоему разумному совету хочу все же заехать в отчий дом.
— Это, равви, смерти подобно! Я лягу под ноги мула твоего, но не пущу!
Он вроде бы отступился сразу, но вскоре предложил иное:
— Ты войди в город и позови ее ко мне. Я подожду, укрывшись.
— Нет. Не свершу и этого. Если даже ты оттолкнешь меня от себя.
— Но как оповестить мать, сестер и братьев? Или хотя бы одну мать?
— Пока никак. Только через несколько дней. И сделаю это я сама. Доверься мне.
Принимая разумность суждений Марии Магдалины, Иисус все же никак не мог избавиться от жгучего желания проведать мать, сообщить ей, что он жив. Он представлял себе, как станет переживать она его позорную смерть на кресте. Время от времени Иисус возобновлял разговор на эту тему, но Мария оставалась твердой как камень. И ее можно было понять и поддержать: она любила безмерно, и для нее ничего больше не существовало, кроме ее любви. Она, сделавшая почти невозможное, чтобы Иисус жил, жил для нее, потери его не смола бы перенести. Появление же его в отчем доме не укроется от глаз соседей, а это уже след, по которому пойдут преследователи, если они будут посланы.
Не останется без внимания и ее посещение родного дома Иисуса. Без причины такого не бывает. И еще один вопрос может возникнуть: почему она воротилась из Иерусалима не вместе с паломниками, а раньше них, и тогда дом ее в Магдале может быть взят под наблюдение, а именно в своем доме она намеревалась укрыть Иисуса, пока не найдет попутного торгового каравана и не договорится с караванщиками о присоединении к ним. А на это потребуется не один день.
Она вышла победительницей. К полудню они обогнули Назаретский хребет и за ним, не доезжая до Сефориса, остановились на небольшой отдых.
Теперь у них оставалась одна забота: как въехать в город, не привлекая к себе особого внимания? Или лучше войти пеше, с посохами в руках, расставшись предварительно с мулами?
Это тоже не дело. Появление бесхозных животных вполне может вызвать подозрение.
В общем, сейчас они походили на тех, кто, даже не обжегшись на молоке, а только предполагая такую возможность, усиленно дул на воду. Они и не могли мыслить иначе — слишком высокая цена любой самой незначительной ошибки или оплошности. Не могли они и прибегнуть к помощи даже самых близких друзей, ибо Иисус уже без всяких сомнений принял совет Марии Магдалины не показываться до времени никому. У него уже начинал созревать план дальнейших поступков своих.
Однако четкость этот план получил, когда Иисус остался один в доме Магдалины под присмотром одной лишь служанки Марии. Ему больше ничего не оставалось делать, кроме того, чтобы думать, думать и думать.
Несколько дней, проникнув тайно в дом Магдалины, они ждали, не появится ли какая опасность, но Мария, выходя в город, приносила при возвращении всякий раз успокаивающие вести: разговор среди вернувшихся паломников был лишь о распятии римлянами любимого их проповедника Мессии. Все, знавшие его и уверовавшие в Царство Божье на земле, царство для обездоленных и притесненных, возмущались донельзя, а зелоты, используя возбужденность людскую, призывали взяться за оружие, чтобы продолжать с мечами в руках борьбу с римским игом, начатую Мессией Глаголом Божьим.
Если Иисуса и Марию успокаивало, что никаких слухов об исчезновении трупа из усыпальницы Иосифа нет, то призывы к восстанию возмущали Иисуса.
— Никчемная кровь! Гибель тысяч лучших сынов и дочерей Израиля! Только торжество свободного духа принесет желанное освобождение от рабства, а это не одного дня, даже не одного года дело. Восстание же отбросит духовное освобождение, а следом и телесное на многие-многие годы!
И все же Иисус понимал, что случись восстание, он никак не сможет оказаться на его обочине, умыв руки. Тогда проклянут его. На веки вечные. Вот они с Марией, тоже понимавшей, как поведет себя любимый, если опояшется народ мечами, все более продуманно выбирали, куда податься им из Израиля и как можно скорее.
Вариантов много. Но лучший из них — Индия. Так виделось Иисусу, так виделось Марии, и она была обрадована, когда услышала от любимого решительное его слово:
— Индия. Иного лучшего нет.
— Хорошо. Я завтра же направлюсь в Кесарию Палестинскую узнать, есть ли в портах Средиземноморских купцы из Индии и когда они намерены возвращаться обратно. Загляну и в Назарет. Одной лишь матери твоей расскажу все. Ей можно и нужно знать.
— Пожалуй, и брату Иакову.
— Ты намерен встретиться с апостолами, приурочь встречу с братом совместно с ними. Но без меня не делай ничего. Я накажу служанке, пусть держит дом на запоре, а ключей тебе не дает.
— Не нужно замков. Я даю тебе слово не покидать дома твоего.
— Ладно. Верю. Когда вернусь, все станет видней. Тогда, равви, все и определим.
О времени встречи с апостолами Иисусу, таким образом, не нужно было размышлять, ибо только возвращение Магдалины расставит все по своим местам, а вот как вести себя с апостолами во время самой встречи, тут поломаешь голову.
Первое и самое простое, самое честное — рассказать апостолам всю правду, но тогда они станут соучастниками подлога, а значит, ответственными за его деяния. Ведь исчезновение его из гробницы Иосифа рано или поздно станет известным фактом, и тогда совершенно неясно, что предпримет прокуратор? Понтий повелит Антипе пытать всех апостолов, чтобы дознаться правды, а то и отконвоируют их в Иерусалим, что еще страшней. И вот все ли выдержат пытки?
Многие тогда примут мученическую смерть. А чего ради?
Не менее опасно вторичное решение Собора Великих Посвященных, который может принять веками сложившееся: принести в жертву тех, кто должен был, став спутником Избранного, одновременно охранять его. Не всех апостолов, но кого-то тогда непременно принесут в искупительную жертву.
А кому это нужно?
Второй путь — продолжить подлог, втянуть в него апостолов без их ведома, без откровенного разговора. Илия же, согласно молве, вознесся на небо телесно. Возносились и другие пророки. Верят израильтяне в телесное вознесение. Давно верят. И почему бы не подкрепить эту веру новым вознесением?
Но сможет ли он создать иллюзию воспарения в небо, в которую поверили бы все апостолы без всяких сомнений?
«Смогу! Напрягу дух свой, волю свою и — смогу!»
Еще одно решение принято. Еще один шаг вперед. Теперь остается тщательнейшим образом продумать заветы апостолам. Конечно, ничего нового, кроме того, что прежде проповедовал и что из тайных учений по крупицам передавал им, он не скажет, но все знакомое и слышанное нужно преподнести в предельно сжатых фразах, в коротких, но очень убедительных притчах. Сложно? Не особенно. Времени вполне достаточно для осмысления предстоящего разговора — Мария не так скоро воротится, поэтому думай себе и думай, оттачивая каждую фразу, взвешивая каждое слово. Попутно же решай, кому оставить право старшинствовать и апостольском братстве.
Вроде бы тоже не слишком сложный вопрос, но это лишь на первый взгляд. Как оказалось, решаема эта проблема не так просто. Симона он уже назвал Петром, отметив тем самым твердость духа его: краеугольный камень обновленной, а если быть совсем точным, то — новой веры. Но разве хуже Иоанн? И тот, и другой достойны пальмы первенства, но как быть со сказанным не единожды:
«Чашу, которую я буду пить, станете пить и вы, но дать сесть у меня по правую сторону и по левую — не от меня зависит, но кому уготовано Отцом Небесным… Кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; а кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом».
И разве не удивит он и не огорчит остальных из двенадцати, если скажет теперь: над вами Петр? Или: над вами Иоанн?
Выход из этого весьма затруднительного положения подсказала мать, да и брат своим резким изменением отношения к нему, Иисусу.
Они появились в доме Марии Магдалины через несколько дней после ее ухода. Первой — мать. Не обняла, не прижала к себе, как дитя дорогого, а бухнулась перед ним на колени и сквозь слезы радости принялась восхвалять деяния Господа:
— Прими, Яхве, материнскую благодарность за то, что мышцей своей воскресил завещанного Тебе с утробы моей. Принял ты его, Господи, в лоно свое! Принял! Верю, вознеся дух сына своего, вознесешь и тело его.
Иисус поднял мать, обнял ее нежно.
— Волей Отца моего Небесного возродился я. Радуйся.
— Как же мне не радоваться, если ты принят Господом?
Она ничего не хотела слушать, упрямо твердя свое, и Иисус перестал, в конце концов, переубеждать ее. Видимо, Мария Магдалина так пересказала случившееся в Иерусалиме, что мать восприняла все, как милость Божью, как знак того, что восседать ему теперь у ног Господа и стать единым с ним. Странно, но — весьма великолепно. Если мать считает его воскресшим по воле Бога, как же не поверят в это его ученики. Еще до встречи с ними молва убедит их в этом.
Мать тем временем продолжала:
— Иаков, назарей, всегда не принимавший твоего проповедования, сегодня почитает тебя Мессией, священнорожденным, принятым Господом в лоно свое…
«Вот она — находка! Не переубеждать Иакова, но благословить его на великое дело, мною начатое!»
Иисус продолжал нежно гладить мать, сам же рисовал в воображении встречу с братом, от которой будет зависеть, передаст ли он учеников своих под руку брата или продолжит искать выход из затруднительности.
Иаков пришел через час с лишним. И тоже — бух в ноги Иисусу.
— Благослови, святой брат мой! Сними с меня грех мыслей моих о тебе, Мессия. Пусть былье быльем порастет.
Иисус возложил на голову Иакова длани свои и рек торжественно:
— Именем Отца моего Небесного отпускаю грехи тебе, долгое время плутавшему в темноте. Встань. Обнимемся как брат с братом, как назарей с назареем, как посвященные Богу с утробы материнской.
Почти всю ночь братья бодрствовали, а едва забрезжил рассвет, Иаков покинул дом Марии Магдалины. Ушел предупрежденный о полном молчании и о том, что будет зван вместе с апостолами перед вознесением его, Иисуса; позван для завета ему встать во главе апостолов, чтобы нести Живой Глагол Божий именем Сына Человеческого, Сына Божьего.
Ушел Иаков счастливый и окрыленный доверием святого брата, которого, по его мнению, он был недостоин, ибо хулил во все времена и его пророчество, и его мессианство без зазрения совести, считая даже, что у него расслабление ума.
«Но я раскаялся, и Господь простит меня во славу брата моего».
Мириам осталась с Иисусом еще на несколько дней, и Иисус все эти дни пытался убедить мать, что не воскрес он, но возродился по воле Отца Небесного через уверовавших в него и преданных ему; мать, однако же, слушая его откровения и даже кивая в знак согласия с ним, оставалась при своем мнении, — в этом Иисус убеждался, проникая в ее мысли, поэтому вскоре прекратил переубеждать маму и решил лишь уговорить ее ехать с ним и Магдалиной в Индию.
— Лучшего верблюда с балдахином обеспечим тебе. Отдельный шатер при ночлегах и дневках. А в самой Индии не хуже, чем в Назаретской долине. Там — зеленый рай, изобильный водой и солнцем.
— Нет, — всякий раз твердо отвечала она сыну. — Я не покину дома отца твоего. Ни за что. А ты вознесись к ногам Господа, не думая обо мне. С сего времени я счастлива.
Для Иисуса последнее добавление не внове. Читая мысли матери, он знал, что не желание остаться в родном доме и не боязнь дальней дороги останавливает ее от согласия ехать с ним, а твердая вера в то, что сын ее, которого она посвятила Богу в утробе своей, не сможет тогда вознестись к Господу телесно, ибо помехой станет она, страстно желающая этого. Господь может изменить свою волю, дабы остался Иисус на земле лелеять старость ее. Нет, и — нет.
Что оставалось делать Иисусу? Скрепя сердце, отступиться.
Он даже посчитал за лучшее не звать ее сюда в день встречи с учениками своими. Пусть передадут ей о вознесении его, и это весьма порадует мать, успокоит ее сердце и душу. А с ней проститься тогда, когда она соберется возвращаться в Назарет, в свой дом.
Через несколько дней Мириам засобиралась домой, и он, поклонившись ей до пола, попросил ее:
— Прости, мама, сына своего за все. Прости и благослови материнской святой благостью, — приняв ее благословение, добавил: — Жди моего пришествия. Я вернусь, чтобы создать Царство Божье на земле многострадального Израиля, среди народов других земель.
Мириам, не утирая слез умиления, поцеловала первенца своего и, согбенная, пошагала к калитке, провожаемая служанкой Магдалины.
Вновь Иисус один. Снова полная свобода для размышлений, теперь уже без каких-либо сомнений: все встало на свои места. Осталось обдумать лишь детали, лишь слова и фразы.
Скучное занятие — думать и больше ничего не делать. А на исходе уже десятый день, как подалась на побережье Мария Магдалина. Иисус начал беспокоиться: не случилось ли что лихое с ней на побережье? Женщина она весьма и весьма привлекательная, молода и здорова, а в палестинских портовых городах какого только разбойного люда нет. Схватят и продадут в рабство какому-нибудь владельцу парусника. Жди тогда ее. Или, взяв посох, идти на поиски. На бессмысленные поиски.
И странное дело, рисуя в своем воображении несчастья всякие, он все более и более понимал, насколько Мария Магдалина нужна ему, насколько она ему близка. И дело не в том, что он привык давно иметь рядом с собой слуг своих, которые огораживали его от всех мирских забот; да и не только слуги, но и ученики-апостолы очень многое брали на себя и, наконец, женщины — заботливые, предупредительные. Он отвык от всего, он просто не знал ничего, кроме своего проповедования и исцеления, он стал полным неумехой в быту. Мария же Магдалина, особенно в последнее время, относилась к нему с нежностью и внимательностью матери, взваливая на себя все заботы о его мирской жизни, главенствуя во всем этом среди женщин и даже руководя слугами. Но не беспомощность его, если Мария не вернется, тяготила Иисуса. Вот, служанка ее. Будут и слуги, если понадобятся они — не услужение Марии главное, а она сама.
Все более глубоко осознавая все это, Иисус, тем не менее, упрямо твердил:
«Я не нарушу обета! Ни за что!»
Подступала ночь. Иисус, омыв с помощью служанки ноги и вознеся обычную свою молитву Отцу Небесному, не прося его ни о чем, ибо Отец лучше знает, в чем нужда сына, а лишь благословляясь у него, разоблачился и возлег на ложе. Заснуть, однако, не успел, в комнату впорхнула, именно впорхнула голубкой и припала к груди Иисуса Мария Магдалина.
Она всю обратную дорогу мечтала об этом моменте, но всячески убеждала себя не делать подобного. Решила вести себя так: поклониться Иисусу в ноги, подставить для поцелуя лоб и смиренно сообщить:
— Я нашла караван, равви.
Однако, когда она узнала от служанки, что Иисус лег почивать, потеряла контроль над собой. Не смогла заставить себя войти смиренно. Когда же увидела Иисуса на ложе лишь под легким покрывалом, будто бес в нее вселился; прильнула к его груди и начала обцеловывать дорогого, ненаглядного, по которому истосковалась до смертушки.
А для Иисуса наступил момент похлеще того, когда искушали его в Храме Солнца знойной нубийкой. Он не мог оттолкнуть Марию так же решительно, как нубийку, ибо у него на это просто не хватало духа, да и сердце его колотилось радостно, ликующе:
«Жива! Вернулась!»
Первой опомнилась Мария и стиснула себя в собственный кулак.
«Рано! Не время! Все впереди!»
Облегченно вздохнул вслед за этим Иисус, почувствовавший, как и в тот первый раз, резкую смену ее настроения. Он, нежно поцеловав ее в лоб, попросил:
— Выйди. Я облачусь, тогда расскажешь мне обо всем.
Он сам не готов еще был проникнуть в ее мысли, ибо чувствовал полную расслабленность после столь волнительных минут и не хотел лишать себя блаженного покоя.
— Лежи, равви. Лежи, — с обычной нежной заботливостью попросила его Мария. — Я вот тут, севши на краешке ложа, обскажу все.
— Но ты устала. Ты, возможно, голодна. За трапезой с кубком вина беседа сподручней.
— Я коротко. Все остальные подробности завтра, — ответила она и примостилась у Иисуса в ногах.
Помолчали. Она собиралась с мыслями, он терпеливо ждал. И вот:
— Я нашла караван. Большой. Он повезет товар трех купцов. Я говорила с каждым купцом отдельно и со всеми вместе. Я не открыла им, кто ты, сказала лишь, что вынужден бежать тайно от римских сатрапов. Не сразу они согласились, но я пообещали им плату за риск, и мы ударили по рукам. Говорила я и с начальником стражи. Он тоже согласен. Я наняла слугу, купила верблюдов и все нужное для дальнего пути. Ровно через месяц они, пройдя Капернаум, остановятся на Дамасской дороге для малого отдыха. Там мы и присоединимся к каравану.
— Но где ты взяла столько денег?
— Сразу после ареста твоего мне щедро отсыпал серебреников казначей апостольского братства. Я не все потратила на подкупы. Потом столь же щедро раскошелился Иосиф, а за ним и Никодим. Посильно поделились сестры Лазаря, мать Иоанна и Иакова, одарила меня Сусанна, но более всех женщин пополнила нашу казну Иоанна. Она богата, ты об этом знаешь, она и муж ее не обеднеют. Для всех остальных взносы тоже необременительны, зато нам с тобой хватит и на дорогу в Индию, и на обустройство там. Вот и все. На сегодня довольно. Я тоже валюсь с ног от усталости.
Погладила его по голове, как маленького сыночка, поцеловала в лоб и тихо вышла из опочивальни Иисуса, обернувшись уже за порогом:
— Спокойной ночи, равви.
Откуда ему, спокойствию, взяться? Взбудоражен Иисус душой и телом. Медленно отходит, все более и более понимая, сколь много для него делает Мария Магдалина, и полнясь беспредельной благодарностью к ней.
«Нет, не только ради веры в проповеди мои. Ради любви ко мне. Беззаветной. Без надежды получить ответную сполна…»
Глупенький, сказала бы любая женщина, узнав об этой тайной мысли Иисуса. Что обет по сравнению с устремлением и желанием страстно любящей женщины? Если она захочет, порушит все преграды. Все до одной.
Засыпал Иисус с чувством благодарности Магдалине за все сделанное во спасение его от смерти, главное же, как он считал в тот момент, за то, что чтит его обет безбрачия и не переступает опасного, обуздывая свои желания, свою страсть.
Утром, не дождавшись конца завтрака, Мария начала долгий рассказ о своих поисках каравана, об опасностях, подстерегавших ее на каждом шагу, о пришедшей в конце концов удаче — Иисус слушал ее и восхищался ее мужеством, ее смекалистостью и выносливостью, хотя, если не вдумываться в ее повествование, не представлять всех сложностей ее путешествия, всех опасностей, поджидавших ее в шумных портах, то ничего необычного не уловить в ее будничном рассказе; Мария Магдалина словно говорила о прогулке по своему родному городу.
Закончила она столь же буднично:
— Вот и все. Теперь остается ждать. Месяц всего.
Помолчала намного. И вот Иисус заговорил:
— Я восхищен тобой, Мария. Уверен, что с караваном все будет в полном порядке, — вдохнул. — Но меня не покидает одна тревожная мысль, которая во мне после посещения матери и брата. — И вопрос, хотя и не жесткий, но все же требующий точного ответа: — Не ты ли источник молвы о моем воскрешении? Как я ни пытался убедить мать, что не воскрес я, но возродился по воле Отца Небесного, воплощенной через тебя, ангелом осененную, она так и не восприняла моих слов. Значит, услышавши, уверовала в мое воскресение. Вот тут и сомнение: дойдет молва до Иерусалима и надоумит она Каиафу с Понтием Пилатом начать поиск меня?
— Откуда ноги у молвы растут, я не знаю, — с явно подавленной в себе обидой ответила Магдалина. — Но уверена, перечить ей не стоит. Если воскрес, стало быть — воскрес. Ученики твои тоже поверят в это, если еще им намекнуть, что так оно и есть. А поиск? Если ты не высунешь носа из дома моего, никто тебя никогда не найдет.
Говоря это, Мария Магдалина даже подумать не могла, насколько она была права. Но это выяснится позже. Иисус, тем не менее, воспринял ее слова правильно.
— Даю слово: не отуплю за порог дома до самого нашего отъезда.
Что же касается апостолов, то тут нужно прикинуть, стоит ли говорить лишние слова? Вряд ли. Все пусть идет, как идет до самого последнего момента. Сказал Марии:
— С апостолами и тебе не стоит сейчас встречаться. Лишь за несколько дней до появления меня перед ними оповестишь Петра, будто голос мой слышала с повелением собраться всем апостолам на Иордане, выше впадения его в Галилейское море. Там, где проходила наша первая тайная вечеря и где получил я послание от Абгара. Сделать это придется тебе. И еще попрошу сходить в отчий дом мой и позвать на встречу с апостолами брата моего Иакова.
— Все сделаю, равви, — смиренно ответила Мария. — К Иакову схожу дней через десять. Передав твою волю, назову срок. Пусть приходит в мой дом.
— Да, так, пожалуй, лучше. Не стоит все дела оставлять на последние дни.
— Петра тоже необходимо оповестить загодя, дав ему время на сбор апостолов. Они сейчас, скорее всего, по своим домам.
— Вполне разумно.
Вроде бы месяц — большой срок, но не зря говорят: минуты тянутся, часы идут, дни проходят, а недели мелькают. Совсем незаметно приблизился решающий день. Вот уже Иаков в доме Магдалины. Со всем согласен, искренне заверяет, что продолжит дело своего святого брата. Вот и весть от караванщиков, что на следующий день они остановятся, миновав Капернаум, в условленном месте — все складывалось так, словно сам Всевышний заинтересован в ладности происходящего. И Иисус благодарил Отца Небесного за протянутую над ним длань его, а вместе с тем и Магдалину, которая в последние дни крутилась, словно волчок.
Канун встречи с апостолами. Когда совсем стемнело, они все втроем (служанка заперла ворота на замок) покинули дом Марии Магдалины и направились к берегу озера, чтобы всю ночь идти по нему к верхнему Иордану, а затем в условленное место. Там Иисус, укрывшись в чаще, должен провести весь день в ожидании урочного часа, а служанка и Мария похлопочут, чтобы ничего не сорвалось с отъездом.
Мария даже не оглянулась на дом, в который, быть может, не суждено ей возвратиться.
Разделились они у Капернаума. Мария со служанкой пошли в город, выяснить, миновал ли Капернаум купеческий караван, а когда ей подтвердили это, поспешила к месту его дневки. Там Мария повидалась с главой караванной охраны, и тот заверил ее:
— Все готово для тебя и спутника твоего. Завтра утром — в путь.
— Он прибудет после заката солнца. Я встречу его сама и приведу его в шатер.
— Мы рассудили, что один шатер для вас двоих будет наиболее сподручно и не так станет бросаться в глаза лишнее. Муж с женой присоединились к нам…
— Меня это вполне устроит, но как он? В общем, время покажет. Приобрести еще один шатер, думаю, не составит трудности. В Дамаске, допустим, купить.
— Запасные шатры есть и у меня, но не в этом дело.
— Я понимаю и принимаю. Но не все зависит от меня.
Поручив служанке и слуге, которого выделили караванщики, готовить все для встречи Иисуса, она поспешила к нему, чтобы уговориться с ним о том месте, где она станет ждать его после прощания с апостолами и братом, и обрадовать сообщением, что его ждут купцы и глава охраны каравана.
О том, что шатер приготовлен только один на двоих, она решила пока умолчать. Поставить его, что называется, перед фактом, а затем очаровать всей своей страстью.
Время для этого, как она посчитала, вполне подоспело.
Нашла Иисуса она быстро. Мария предполагала, что он будет именно там, где исповедовался ей; показав письмо из Эдессы от Абгара, и не ошиблась. Иисус лежал на разостланной хламиде лишь в одном хитоне и вроде бы даже дремал, ибо веки его были сомкнуты. Она присела рядом.
— Радуйся, равви. Тебя ждут в караване. Они не изменили своего решения.
— Спасибо, Мария, за все.
Побыв с Иисусом около часа и обговорив с ним место, где она обождет его, она покинула рощу: вот-вот начнут подтягиваться апостолы, а видеть ее они не должны ни в коем случае.
Иисусу оставалось теперь только ждать урочного часа и волей своей определить, когда брат его и все апостолы сойдутся в указанном им месте. Теперь он чувствовал себя совершенно спокойно, ибо весть Марии Магдалины была весьма кстати.
Вот и последний апостол — Фома. Вечно в чем-то сомневающийся, задающий порой такие наивные вопросы, что не вдруг на них найдешь ответ.
«Пусть немного потомятся. Пообсуждают меж собой предстоящее».
И вот, надев хламиду, он стороной обошел место встречи, чтобы появиться со стороны Иордана, в лучах склоняющегося к закату солнца. Эффект этот им был предусмотрен с уверенностью в полной его удаче.
Удалось: апостолы увидели учителя их, Мессию, медленно ступавшим не по земле, а по воздуху, как бы нисходящим свыше. Ближе он и ближе. Вот уже идет по траве, приминая ее, как обычный человек. Вот он — рядом, вот он поклонился и изрек взволнованным голосом, необычно глухим, басовитым:
— Вот я… Сын Божий богоявлен вам.
Поражены апостолы. Они оповещены были о том, что пред ними предстанет учитель их, дабы заповедовать им волю Отца Небесного устами Сына своего, они внутренне готовились к этому чуду, к этому святому сошествию, но увидевши живым и здоровым учителя своего, рты, что называется, разинули, не в силах молвить ни слова.
Первым обрел дар речи апостол Фома:
— Ты ли это, равви? Ты ли Сын Божий?!
— Я. А кто же еще?
Фома подошел к нему, пощупал хламиду, взял руки его, чтобы увидеть шрамы на кистях. Он даже потрогал их, и тогда — бух в ноги.
— Прости, Сын Божий, неверующего!
Пали ниц и все остальные апостолы. Пал и брат его Иаков.
— Встаньте, — повелел Иисус. — Встаньте и слушайте, кто имеет уши. По воле Отца моего, я сорок дней очищался от грехов своих. Я с креста вознесся духом своим и услышал глас, как шум водный, который говорил; я есть первый и последний, я есть начало всему. Тогда я вскинул очи свои туда, откуда голос, и увидел семь золотых светильников — Отец Небесный. Волосы его белы, как снег на вершине горы, а очи его как пламень огненный. Он держал на ладони своей семь звезд, и из уст его выходил острый с обеих сторон меч, и лицо его, как солнце, сияющее в силе своей. Я пал к ногам его как мертвый, и он положил на меня десницы свои и сказал: «Не бойся. Я есть первый и последний, живущий во веки веков, имеющий ключи от ада и смерти».
Умолк, оценивая, воспринимаются ли апостолами слова его. Остался доволен: верный ход.
— Открыл мне Отец мой тайну семи звезд и тайну семи светильников. И показал мне книгу написанную, запечатанную семью печатями, и сказал мне: «Никто не достоин был раскрыть сию книгу и снять печати ее и посмотреть в нее. И только ты, лев от колена Давидова, победил и можешь раскрыть эту книгу и снять семь печатей с нее». После чего ангел поведал мне, какова тайна каждой печати. Я не могу, по воле Отца моего, поведать вам тайны сии, я их поведаю Иоанну, который станет богословом во время свое. Теперь же слушайте завет Отца моего вам через меня, Сына Его.
Ученики вновь пали ниц, боясь даже взглянуть на Сына Божьего. Те, кто до этой минуты воспринимал учителя именно тем, как он называл себя сам — Сыном Человеческим — раскаивались. Те же, кто верил в него как в Мессию, как в Сына Божьего — торжествовали, считая, что равви достойно оценит их незапятнанную веру.
— Встаньте! — решительно потребовал Иисус. — Не в поклонах суть верности вашей мне, а в деяниях. Имея уши, слушайте Завет Всевышнего через уста мои. Вот я возношусь телесно в лоно Отца моего Небесного, вам же продолжать дело великое: нести Живой Глагол Божий о Царстве Небесном на земле. Оно придет. Грядет со вторым моим пришествием. Наступит тогда на земле царство бедных и обездоленных, царство любви и справедливости, царство милосердия и сострадания. Я вернусь по воле Отца моего, и станет на всей земле рай. Не только на земле Израиля зацветут сады Ахеменидов, но и повсюду вырастут чудесные сады, в которых воцарится вечное счастье.
Дав время ученикам своим уложить поплотнее в головах своих услышанное, Иисус заговорил о том, о чем думал много прежде, но еще ни разу не произносил вслух:
— Внушайте людям, ходя из города в город по земле всех колен Израилевых, что закон Моисея обветшал, а к ветхой одежде не пришивают заплат из небеленой ткани, не вливают вино молодое в мехи ветхие. Уверовавший в Отца Небесного и Сына Его не только из сынов Авраамовых, но и всех народов — суть сыны Авраамовы. Все люди— сыны Божьи. Отец Небесный примет каждого, кто любит его, кто верен правде и чести. Тем жить после второго пришествия в царстве свободной мысли, в царстве равенства всех людей, в царстве вольного духа.
— Равви, когда ждать второго пришествия твоего? — спросил апостол Фома. — Что отвечать людям, если они спросят об этом?
— Точное время знает только один Отец Небесный. Он не открывает эту тайну никому — ни ангелам, ни сыну.
Понял Иисус: не удовлетворен ответом Фома. Да и не только он один, но не мог же он сказать, когда вернется. Он верил, что вернется обязательно, верил и в то, что после его возвращения уверовавших в Живой Глагол Божий прибавится стократно, и Царству Божьему на земле быть, но он пока сам не знал и не мог даже представить, когда возвращение его осуществится. Ответил вновь уклончиво:
— Говорите слушающим вас так: Сын Божий сказал, чтобы не ждали, но всегда были готовы, бодрствовали и держали свои лампады зажженными. Он явится по слову Отца Небесного.
Увы, и этого мало. Апостолы не вопрошали больше, но он-то знал, чего им нужно: по каким знамениям определить приближение второго пришествия? К такому повороту он не был подготовлен, поэтому пришлось ему говорить по неподготовленному заранее.
Вопросил с недоумением:
— Вы жаждете слышать о знамениях? Скажу: Сын Божий придет, когда его не ожидают. Он появится, как молния, которая пробежит от одного края горизонта до другого. А знамения? По цвету неба на восходе и на закате вы знаете, будет ведро или будет дождь, так неужели вы не сможете определить, когда наступит время второго пришествия? Мне же велено Отцом моим Небесным раскрыть лишь малую толику столь великой тайны, известной ему одному: нынешний род не пройдет, как все это сбудется. Некоторые из вас не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого Сына Божьего, грядущего в царстве своем…
Вот это то, что требуется. Зародилась надежда у апостолов погреться возле костра его. И она, эта надежда, станет для них на многие годы путеводной звездой.
Теперь можно говорить и о конкретных Заветах:
— Первый Завет уст моих: то, что вы получили даром, отдавайте другим так же даром. Не мздоимствуйте, исцеляя тела и души страждущих, ибо вам это открыто через уста мои, через уроки мои. Но знайте: ученики не выше учителя, и вам предстоят гонения, но не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить. Истину скажу вам: кто хочет жизнь свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет ее ради меня, тот обретет душу свою.
Похоже, поняли. Не очень понравилось, как и ожидалось, ибо жизнь под крылышком учителя куда как сподручней, а при опасности какой-либо можно и в кусты. Как случилось после ареста его. Однако не отступать же, потакая прихотям их?
— И еще помните, не судите, да не судимы будете. Прощайте и прощены будете. Будьте милосердны, как и Отец Небесный милосерд. Блаженней давать, чем принимать. Если же вас арестуют, приведут к судьям, не приготовляйтесь, что отвечать. Небесный ходатай вдохновит вас и внушит вам ответы. Он пошлет вам свыше своего Духа, который станет проводником всех ваших деяний.
Вот эти слова восприняты с большим почтением. Теперь можно дожимать.
— Истину скажу вам: никто из возложивших руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царства Божьего.
Дошло окончательно, и это — хорошо. Богоявленный Иисус продолжил, стараясь быть предельно кратким и не отступать больше от продуманного до мелочей назидания, повторять то, что, в общем-то, говорил ученикам своим не единожды в вечерних беседах, но тогда он был просто учителем, просто Сыном Человеческим, теперь же воскресший Сын Божий, в этом — большая разница. Каждое его слово апостолы станут внимать со священным трепетом, слушать, затаив дыхание.
Когда солнцу оставалось до заката всего несколько минут, Иисус как бы подвел итог всему сказанному притчей.
— Отец сыновей своих лежал на смертном одре. Сыновья ждали, что завещает он им. И тогда он молвил перед кончиной своей: в винограднике нашем есть клад. Ищите его. Похоронили отца своего сыновья и стали искать клад. Перекопали весь виноградник единожды — не нашли ничего. Перекопали дважды, более глубоко, перекопали трижды — нет никакого клада. Разочаровались. Обвинили отца в обмане. Осенью, однако, поняли, что не лукавил их отец — вчетверо, впятеро принес плодов виноградник их, и они, собрав богатый урожай, обрели достаток.
Пояснять, как он делал прежде, притчу не стал. Да и не могли апостолы не понять, что только ухоженная почва щедра на отдачу, в твердой же и сухой даже семя не взрастет.
Продолжил совсем буднично:
— Завтра же отправляйтесь в Иерусалим и создайте там братство имени моего. Поддержку вы найдете у Иосифа и Никодима, у них, уверовавших в меня. Все в братстве равны. Над вами же — брат мой Иаков. Он благословен Отцом Небесным по слову моему. Кому возлежать справа от него, кому слева, Иакову не решать. Отец мой Небесный определит это сам, по слову своему, по поступкам всех из вас. О воскресении моем и вознесении моем, какое узрите вы, не вдруг глагольте среди народа. Тем сказывайте, кому доверяете, кто уже уверовал в меня. Исподволь плотите вокруг себя уверовавших в Живой Глагол Божий, не слишком трезвоня и об этом. Поспешать медленно — наиболее разумно.
Тактически верный завет: полутайно множить братство, а когда оно обретет массовость, тогда с ним бороться станет не только трудно, но и невозможно. Если же сразу начать открытую борьбу за души людские с фарисеями и саддукеями, расправиться с двенадцатью проще простого. Если еще римских сатрапов привлечь.
— Одному Фоме не идти в Иерусалим, его путь в Эдессу, взяв посох в руку свою. Абгар просил меня излечить его от недуга, я обещал ему исполнить просьбу его, как на то будет воля Божья, и вот — ты, Фома, предназначен для этого. Там ты и начнешь проповедовать именем моим. Если Абгар не уверует в меня после исцеления, то уж мешать тебе не станет, а тем более притеснять. Беспрепятственно понесешь ты Живой Глагол Божий по всей Месопотамии и создашь там братство имени моего. Все остальные апостолы тоже разойдитесь, когда окрепнет братство имени моего в Иерусалиме, по городам не только Израиля, но Сирии, Египта и даже Рима. В города италийские и еще дальше на север и запад. Входя, говорите: «Мир вам»; выходя, если приняли достойно, оставляйте их с миром, если враждебно, отряхните прах с ног своих.
Поклонился Иисус апостолам и молвил вроде бы для самого себя:
— Время настало.
Апостолы пали ниц, когда простер он длань над их головами, он же, неспешно ступая, пошагал к Иордану.
Когда апостолы подняла головы, Сына Божьего уже не было видно.
— Вознесся!
И как бы в ответ на этот единодушный восклик, заурчал дальний гром; туча наползла на закатное солнце; она росла стремительно, чернея брюхом, вот располосовала ее молния, яркая, слепящая глаза, и загрохотал гром — надвигалась обычная для этих мест гроза, но воспринималась она апостолами как знамение.
