От гавани Акры до Тортозы надо плыть по морю два дня при попутном ветре. А оттуда, карабкаясь по горам, вы можете добраться до Муссы приблизительно в четыре дня, если проходы открыты. Если же они завалены, вы и совсем туда не попадете. Высоко на Ливане, над ледяным ущельем, где разветвляются сирийские реки Оронт и Леонт, под кедровой террасой, над облачной вершиной горы Шэрки лежит глубокая зеленая долина, которую стерегут со всех сторон снежные вершины с крепостями на них.

Посреди всего этого, меж кедров и рядов кипарисов, стоит большой, как город, белый дворец Повелителя ассассинов. Можно сколько угодно карабкаться по Ливану из ущелья в ущелье и не заметить этого места, а завидев его с какой-нибудь страшной кручи, вы не сможете приблизиться к нему. Старца из Муссы посещают только те, которые призывают смерть в том или в другом виде — таким людям тут нет отказа. Ослепительные снежные завесы, черные висячие леса, голые гранитные стены обрамляют дворец. Взгляните вверх — и вы увидите со всех сторон взлетающие к небесам острия вершин, а глубоко внизу, под лазурной крышей небосклона, — дремлющую долину зеленее изумруда.

В этом дворце, в просторных чертогах, почивают юноши, погруженные в мечты о женской красоте, а у дверей стоят лоснящиеся мальчики, прижимая к сердцу чаши с дурманом. Все эти люди едят и пьют одуряющее зелье, которое сначала повергает их в непробудный сон, а потом приводит в безумное опьянение. Тогда Старец призывает к себе того или другого и повелевает:

— Спустись с горы вниз, в прибрежные города, разыщи такого-то, облобызай его и вонзи в него нож поглубже!

Нимало не медля, юноша идет, все время глядя окаменелым взором прямо перед собой, покуда не найдет своей жертвы; и до тех пор не смеет он глаз сомкнуть, пока дело не будет сделано. Таков обычай в Муссе, в замкнутой долине Ливана,

Туда-то и отправился на мулах из Тортозы Эль-Сафи, проводник Жанны и аббата Мило. Он беспрепятственно провел их через все ущелья и замок на вершине Мон-Ферран, а по-сарацински — Бахрин. С этой высоты они взглянули вниз на куполы и сады Муссы и поняли, что половина дела уже сделана.

То, что произошло вслед за тем, было исполнено по настоянию Эль-Сафи, который сказал, что Жанна не добьется своего, если не будет надлежаще принаряжена и окутана покрывалом.

Жанне такое предложение пришлось не по вкусу.

— У наших женщин нет обычая кутаться в покрывало, Эль-Сафи, — возразила она, — за исключением той минуты, когда невесту ведут под венец.

— А у наших мужчин нет обычая избирать себе женщин без покрывала, и по понятным причинам, — возразил ассассин.

— Что же это за причины, сын мой? — спросил его аббат.

— Сейчас скажу, — отвечал Эль-Сафи. — Вот приводят к нашему господину женщину под покрывалом и говорят: «Повелитель мой! Вот тебе женщина с лицом как луна, она милее персика, что падает со стены!» Старец тотчас же понял бы, что это за красота; и воображение нарисовало бы ему еще более пышную картину, чем на самом деле; и тогда действительность должна возвыситься до степени его воображения. Но дело другое, если бы он увидал ее с непокрытым лицом: зрение действует разрушительно на отвлеченное представление, если предшествует ему. Зрение должно быть подвластно воображению. Итак, господин, мечтая о скрытом для взора сокровище, ведет женщину под венец и находит, что она действительно такова, какою описал ее продавец. Ведь, как мы понимаем, женщины и другие наслаждения соответствуют нашим вкусам, а нашему вкусу указывает дорогу воображение, эта наддача к вожделению, как острота служит прибавкой к мечу. Вот почему красавица непременно должна носить покрывало.

— В твоих словах есть своя соль, — заметил аббат. — Но в данном случае ведь нет вопроса ни о продавцах, ни о свадьбе, черт побери!

— Если в вашей компании нет вопроса о свадьбе, так в чем же дело? — спросил Эль-Сафи. — Позвольте вам заметить, что для Старца из Муссы могут быть только эти два вопроса.

Жанна, стоявшая надувши губки и высоко подняв головку все время, пока длились эти переговоры, не проронила ни словечка, но затем подчинилась требованиям проводника. Ее переодели. На нее надели пурпуровую куртку, всю зашитую золотом и жемчугами, нижние шелковые пунцовые штаники, а сверху — газовые шаровары со множеством складок, как носят женщины на Востоке. Ее волосы были заплетены в косы, а косы перевиты нитками жемчуга; стан опоясан широким шелковым кушаком. Поверх всего этого надели густое белое покрывало, обшитое внизу тяжелой золотой бахромой. У перехватов на ногах ей надели золотые обручи с бубенчиками, которые звенели на ходу; наконец, ноги обули в ярко-алые туфельки. Ей разрисовали бы, вдобавок, лицо и брови, но Эль-Сафи решил, что этого совсем не нужно.

Когда все было кончено, она обернулась к одной из своих женщин и потребовала, чтобы ей подали ее малютку. К великому удивлению аббата Мило, проводник не делал при этом никаких затруднений. Жанну посадили в золоченую клетку (на муле) и понесли вниз по крутой тропинке в область певчих птиц и цветущих деревьев.

Дорогой говорили мало, за исключением той минуты, когда аббат ушиб себе ногу об утес. Очутившись в долине, они пробрались сквозь чащу густолиственных кедров и подошли к одним из четырех ворот, ведущих в замок Муссы.

С десяток мальчиков-красавцев в очень коротких рубахах и на босу ногу повели их из залы в залу до самой крайней, где восседал Старец окруженный своими присными. Первая из этих зал была из кедрового дерева, окрашена в красную краску; вторая — зеленого цвета с водоемом посредине; третья — темно-синего; четвертая — чисто красная. Следующая же зала, длинная, очень высокая, была белая, как снег, с красным, как кровь, ковром по всему полу. В глубине ее на белом троне восседал Старец из Муссы, белый сам как лебедь, в белой одежде и с белой бородой; а вокруг него стояли его ассассины, такие же бесцветные, как и он сам.

Все мальчики опустились на колени и скрестили руки на груди. Эль-Сафи упал ниц и, как червь, ползком добрался до ступенек трона. Старец оставил его лежать неподвижно, а сам смотрел прямо перед собой величавым взглядом. Сам папа, во всей его маститой святости (Мило раз видел его), и тот не имел более важного, недоступного вида, чем этот повелитель убийц — снежно-белая картина на кроваво-красном поле. Но что придавало всему еще более таинственности, так это странный молочный свет, врывавшийся в агатовые окна, да голос Старца — сухой шепот, который, как и ропот леса, подходил ко всеобщему безмолвию.

Эль-Сафи поднялся и стал, как палка. Последовал бесстрастный обмен вопросов и ответов. Старец что-то бормотал в потолок, едва шевеля губами. Эль-Сафи отвечал ему как бы наизусть, не двигая ни единой мышцей, кроме челюстей. Что же касается ассассинов, они прижались к стене на корточках, словно мертвые, погребенные сидя.

По знаку Эль-Сафи аббат в сопровождении Жанны, окутанной покрывалом, прошел по зале и остановился перед белым призраком на троне. Жанна увидала, что это был настоящий мужчина.

Ноздри его были слегка тронуты кармином, глаза отливали желтизной и ярко светились, ногти были окрашены в красный цвет. Очертания головы напоминали старую птицу. Жанна подумала, что под его высоким колпаком скрывается лысина, зато его борода спускалась до половины груди. Когда он раскрыл рот и заговорил, она заметила, что белее всего были у него зубы, а губы имели сероватый оттенок. Он как будто не глядел на нее и только сказал аббату:

— Скажи мне, зачем ты пришел в мои владения? Ты ведь франк и христианская собака! Зачем ты привел с собой эту прекрасную женщину?

— Господин мой! — откашливаясь, начал аббат. — Мы с ней — любящие и преданные слуги великого короля, которого вы называете Мелек-Ричард. Этот лев, попирающий стопами своими пути мусульман, ведет жестокую войну против вашего врага, султана. Так вот, мы явились к вам искать защиты против него: оказывается, один из слуг вашего величества по прозванию Джафар-ибн-Мульк находится теперь в Акре, добром граде короля Ричарда, и вместе с маркизом Монферратом злоумышляет против жизни нашего повелителя.

— В первый раз слышу! — проговорил Старец. — Он был послан для других целей, но в остальном рука его свободна. Что еще имеешь ты сказать?

— А вот что, господин мой! — вымолвил аббат. — У нашего короля слишком много тайных врагов, которые злоумышляют против него за то, что он заботится об их душевном благополучии. Это так позорно, что верные слуги короля решили не дремать. Вот я, вместе с этой женщиной, которая дороже ему всего на свете (а он ей), и пришел предупредить ваше величество о гнусном замысле маркиза в твердой надежде, что вы не отнесетесь к нему благосклонно. Мы думаем, что теперь король Ричард осаждает Святой Град, а посему, без сомнения, ему помогает Всемогущий Бог. Но если дьявол, который любит маркиза и, наверно, завладеет им, переманит ваше величество на свою сторону, мы усомнимся в его одолении.

— Вы разве думаете, что Мелек-Ричард скажет вам спасибо за ваши заботы о нем? — спросил Старец едва слышным голосом.

— Господин мой! — возразил Мило. — Мы ищем не благодарности его, не его доброго мнения, а его спасения.

— Стремиться к спасению — одно, достигнуть и удержать его — Другое дело, — заметил Старец. — Ступайте назад, к выходу!

Они послушались, а хозяин дома долго сидел молча, не шевеля ни рукой, ни ногой. Случилось так, что в одну минуту проснулся ребенок у Жанны на руках, он принялся вытягиваться, изгибаться и пищать, требуя пищи. Жанна пыталась успокоить его тем, что мило покачивалась на одной ноге. Аббат в ужасе хмурился и мотал головой, но Жанна, не признававшая никакого господина в отсутствие Ричарда, не обращала на него внимания. Но вот юный Фульк заревел так, что резко зазвенели тихие стены величавого жилища. Мило принялся молиться. Никто не шелохнулся, кроме Жанны, для которой было совершенно ясно, что ей надо делать.

Она откинула назад свое длинное покрывало и открыла свое прекрасное лицо. Она расстегнула свою куртку и оголила грудь, которую поднесла к жадно ищущему ротику малютки. Непринужденность движения, склоненная головка, бессознательность придавали такую же красоту ее поступку, как и ее прелестям. Фульк забурчал от удовольствия, а Жанна, подняв глаза, заметила, что Старец уставился на нее своими сверкающими глазами. Но это не особенно ее смутило. Она подумала:

«Если про него говорят правду, так ему не раз приходилось видеть мать с малюткой».

Может, видел, а может, и нет: его поступок можно истолковать двояко.

Посмотрев минуты три, он приказал одному старому ассассину (не Эль-Сафи) пройти по зале к выходу.

Тот возвестил:

— Таково слово Старца из Муссы, Повелителя ассассинов. Скажи шейху назареян, что придет и уйдет маркиз де Монферрат, и как он уйдет, уж больше не возвратится! Пусть уйдет с миром и сам шейх, да поскорей, чтобы я не раскаялся и не приказал вдруг его казнить. Что же касается этой красавицы, пусть она остается здесь с моими женщинами и, в виде выкупа, будет мне послушной женой.

Аббат, как громом пораженный, воздел руки к небу, простонав:

— О, мешок грехов! О, плавильные огарки! О, несказанная жертва!

Но Жанна остановила его с грустной улыбкой.

— Полноте, господин аббат! Есть ли на свете жертва, которая была бы слишком велика для короля Ричарда? — тихонько упрекнула она его. — Ступайте, отец мой. Я справлюсь отлично, я ничего не боюсь. Только сделайте все, что я вам скажу. Поцелуйте за меня руку моему повелителю Ричарду, когда увидите его, да попросите его вспомнить, какие клятвы мы дали друг другу в Фонтевро, когда он принял Крест, и еще в Кагоре при вознесении святых Даров. А госпоже моей, королеве Беранжере, скажите так: «С этого дня Жанна — жена другого и больше не стоит между королем и ее брачным ложем, как и никогда она не стояла, Бог свидетель!» Поцелуйте же меня, отец мой, и молитесь за меня усердно!

Аббат Мило пишет, что он так и сделал. Он прибавляет, что припомнил тот день, когда в часовне Темной Башни впервые поцеловал бедную девушку, думавшую, что она убедила своего возлюбленного растоптать ногами ее сердце.

В эту минуту большой темнокожий мужчина, старшина евнухов, подошел к ней и рукой дотронулся до ее плеча.

— Куда, друг мой? — спросила Жанна.

Он только показал ей дорогу: это был глухонемой.

— Веди меня, я пойду за тобой! — промолвила Жанна и вышла вслед за ним.

Вышла, не оглядываясь, не опуская головы, а, напротив, высоко держа ее, словно шла на доброе дело. Шла она долго вслед за темнокожим по извилистым ходам и переходам, и вступила в сад, засаженный апельсинными деревьями; а за ним они остановились у больших бронзовых дверей. Там стояли еще два темнокожих с саблями наголо. Евнух два раза ударил по притолоке. Дверь отворилась изнутри, и он'; вошли. Их встретила старушка вся в черном. Ей передал Жанну евнух и, почтительно поклонившись, вышел вон. Бронзовые двери закрылись за ним.

А потом… После ванны Жанну облекли в неслыханно пышные одежды. И нез-ольчяки исцели ее в «Обитель Блаженства». Там, посреди женщин с отекшими глазами, Жанна уселась чинно и принялась кормить своего ребенка.