VII
ПО МОНАСТЫРЯМ
Молодой Потемкин, между тем, в один прекрасный день признался Ивану Дементьевичу Курганову в своей любви к княжне Зинаиде Сергеевне.
Старик страшно взволновался.
— Вот глупости! Разве ты не знаешь, что княжна Несвицкая самая богатая невеста не только в Москве, но, пожалуй, и во всей России.
— Я это знаю, — отвечал Григорий Александрович, — но Зина любит меня.
— Почему ты это знаешь?
— Она сама мне это сказала.
Курганов окинул молодого человека строгим взглядом.
— Ты воспользовался тем, что моя дочь ее подруга, и увлек молоденькую девушку, почти ребенка, ты, еще сам мальчишка…
Григорий Александрович опустил голову.
— Если ты это сделал, то поступил более чем нехорошо… нечестно… Графиня Анна Ивановна, конечно, доверяя мне, смотрела сквозь пальцы на частые посещения моей квартиры ее племянницей… Ты сделал меня невольным нарушителем доверия ее сиятельства, ты, в благодарность за мою ласку, за любовь к тебе, как к сыну, опозорил мои седины.
— Иван Дементьевич, Иван Дементьевич… — бормотал смущенный юноша.
— Я хочу все знать… Говори…
Молодой человек рассказал ему в подробности весь свой роман с молодой княжной.
Курганов выходил из себя. Его чистой совести представлялось все это в мрачном виде, он все преувеличивал и продолжал волноваться.
Он позвал свою дочь и стал упрекать ее в пособничестве этому «позорному делу» — его подлинное выражение.
Настя плакала и уверяла отца, что она не имела никаких дурных намерений, что ничего дурного не случилось.
Старик несколько успокоился, убедившись на самом деле, что происшедший под его кровлей роман двух молодых людей остался на почве чистого чувства.
— Честь и дочь — мои главные сокровища, — сказал Иван Дементьевич, обращаясь к молодому Потемкину. — Ты поступил непорядочно, хотя я убежден, что не умышленно… Ты говорил ей о любви и нарушил ее сердечный покой и за это ты должен быть наказан. Как?.. Чтобы меня и мою дочь обвинили в пособничестве к ловле богатой невесты для сына моего друга… Одна эта мысль ужасает меня! Что подумает обо мне ее сиятельство! Она может потребовать от меня отчета… Ты понимаешь это, Гриц, сознаешь ты свою опрометчивость?
Потемкин стоял понуря голову.
— Ты можешь это поправить только тем, что более не увидишься с княжной.
Григорий Александрович тяжело вздохнул.
— Ты вздыхаешь, ты страдаешь при этой мысли, — продолжал старик, — но подумай только, как бессмысленна твоя любовь. Княжна Несвицкая — богачка, никогда не может быть твоей женой, женой теперь еще школьника, а впоследствии, в лучшем случае, гвардейского офицера с несколькими десятками душ за душою… Будь благоразумен… Соберись с силами, будь честен и забудь…
— Но она?! — воскликнул с болью в голосе молодой человек.
— Она выйдет замуж за князя Святозарова… Он сделал ей предложение… Говорят, он так же богат, как и она…
Григорий Александрович зарыдал как ребенок, закрыв лицо руками.
— Несчастный, как он ее любит! — пробормотал Иван Дементьевич.
Григорий Александрович на другой же день рано утром ушел из дома и вернулся только поздно вечером.
Такую жизнь он повел изо дня в день.
Княжна, конечно, узнала о странном поведении молодого человека.
Настя сочинила ей целую историю, что Потемкин решил теперь жить только для науки, что он сам недавно назвал будто бы свое увлечение княжной детской шалостью, согласившись с ее отцом, считавшим это чувство одной глупостью, а потому и избегает ее.
Княжна была поражена, неутешна, но, увы, не отступалась от своего чувства.
Настасья Ивановна, между прочим, передала своей подруге и сущность разговора ее отца с Григорием Александровичем и княжна почувствовала себя оскорбленной.
С ее сердцем, с ее чувством, значит, только играли?
Она горько оплакивала свою потерянную иллюзию и разбитые мечты.
В это-то время ее позвала к себе графиня Анна Ивановна, которая передала ей о предложении, сделанном князем Святозаровым.
— Я уже выразила согласие… Надеюсь, что ты не пойдешь против моей воли, я тебе заменила отца и мать, — заметила графиня.
Княжна согласилась.
Князь был красив, знатен, ласков, может быть только немного серьезен для такой молодой девушки.
Княжна чувствовала к нему симпатию и сказала себе:
— Я его могу полюбить!
Этой любовью к мужу она хотела вылечить рану своего молодого сердца.
Свадьбой не замедлили. Она была роскошна. Вся титулованная, сановная Москва присутствовала на ней. Молодые, сделав установленные визиты, через несколько дней уехали в Петербург.
Григорий Александрович Потемкин по-прежнему вел образ жизни, о котором народ очень метко замечает: «одна заря вгонит, другая выгонит».
Домашние его почти не видали и не знали, где он проводит дни. Иван Дементьевич находил нужным дать свободу молодому человеку.
«Пусть забудется… даже покутит малость… Эта встряска только для него полезна…» — думал старик.
Потемкин, однако, и не думал кутить.
Он бросился в другую сторону и целые дни, не посещая классов, проводил в монастырских церквах.
Усердная и продолжительная молитва юноши обратила на него внимание монахов, с которыми он вскоре свел знакомство и стал проводить время в их кельях, за беседой на тему о суете мирской жизни.
Полученное первоначальное воспитание в смоленской семинарии сближало его с лицами духовного звания.
Он нашел среди них себе покровителей, которые поддержали появившуюся в голове молодого человека мысль идти в монахи.
Последовавшее исключение Потемкина из гимназии еще более укрепило его в этом намерении. Свадьба княжны Несвицкой с князем Святозаровым окончательно подвинула его на этот решительный шаг.
Но для поступления в монашество необходимо было заручиться рекомендацией кого-нибудь из лиц высшего духовенства.
В это время в Москве славился умом и подвижническою жизнью архиерей Амвросий Зертис-Каменский, впоследствии известный архиепископ московский и калужский.
Об искреннем желании юноши Потемкина было доложено его преосвященству покровителем молодого человека, монахом Чудова монастыря.
Его преосвященство пожелал увидеть будущего инока и подвижника, как говорил о нем докладчик.
С трепетом сердца вступил Григорий Александрович в архиерейские покои и остался ждать в приемной, пока служка пошел докладывать о прибывшем его преосвященству.
Много дум пронеслось в голове молодого человека, много ощущений испытал он за те десять-пятнадцать минут, которые он провел в приемной Амвросия.
Служка вернулся и попросил Потемкина следовать за ним.
Пройдя еще две комнаты, он отворил дверь и пропустил в нее Григория Александровича.
Молодой человек очутился в образной архиерея.
Это была довольно обширная комната, две стены которой были сплошь увешаны иконами старинного художественного письма, некоторые в драгоценных окладах, а некоторые без всяких украшений, внушающими своей величественной простотой еще более благоговейные чувства… Двенадцать лампад слабым мерцанием освещали комнату, борясь со светом дня, проникавшим в узкие готические окна.
На высоком кресле в черном камлотовом подряснике сидел почтенный старец, перебирая правой рукой надетые на левой кипарисовые четки.
Покрытый клеенкою войлок пола заглушал шаги.
Все в этом уголочке молитв московского иерарха располагало к молитвенному настроению.
— Подойди сюда, сын мой Григорий! — раздался грудной, проникающий в душу, голос Амвросия.
Потемкин приблизился и с благоговением и каким-то душевным трепетом поцеловал благословившую его руку чудного старца.
Архиерей долгим проницательным взором обвел стройного красивого юношу, казалось, созданного для счастья, любви и беззаботной жизни шумной молодости, и кротко улыбнулся углом рта.
Быть может, и в голове сурового по жизни монаха промелькнула именно эта мысль и он не мог представить себе этого полного жизни красавца в подряснике послушника, отрекающегося от этой еще неизведанной им жизни.
— В монахи, слышал, хочешь? — спросил его преосвященство.
— Имею искреннее желание, ваше преосвященство… — отвечал хорошо заученной формулой ответов Григорий Александрович.
— А давно ли это у тебя искреннее желание и почему явилось оно? — спросил, после некоторой паузы, пристально смотря прямо в глаза гостя, Амвросий.
— С малолетства… — отвечал заученной фразой Потемкин и опустил глаза, не вынося проникающего в душу взгляда старца.
— Ой ли, с малолетства… Что же, родители изобидели?..
— Никак нет-с…
— Так с чего… Ты мне, молодец, признавайся, как на духу… Между мной и тобой только Бог…
Он снова уставил свой взгляд на Потемкина.
Тот невольно опустился на колени у ног епископа и зарыдал так же, как зарыдал, когда Иван Дементьевич запретил ему видеться с княжной.
— Говори! — заметил Амвросий, дав ему выплакаться.
Григорий Александрович, прерывая свою речь всхлипыванием, откровенно и подробно рассказал весь свой роман с княжной Несвицкой, решение приютившего его Курганова, свадьбу княжны и свое исключение из гимназии…
— С этого-то ты и захотел в монахи? — снова углом рта улыбнулся архиерей. — Отречься задумал от жизни, еще не жив… Думаешь молиться-то легче, чем учиться или служить… Нет, брат, нелегко это, коли по-настоящему, а не по-настоящему совсем не надо, потому грех еще больший… больший… Бога ты не обманешь… Ты, чай, в службу записан?..
Григорий Александрович отвечал, не скрыв и получение чина капрала.
— Видишь, тебя наша матушка-царица еще малышом уже пожаловала, а ты от службы увильнуть хочешь на монастырские хлеба… Ловок, я вижу, ты, брат… Вот тебе мой отеческий совет… Поезжай-ка ты в Питер да послужи-ка верой и правдой нашей милостивице, благоверной государыне… Коли годов через десять сохранишь желание в монахи идти — иди, а теперь нет тебе моего благословения…
Потемкин все еще продолжал стоять на коленях, понурив голову.
— Встань, — сказал архипастырь.
Амвросий тоже встал и подошел к вделанному в стене шкафу, отпер его и, вынув пачку денег, подал ее Григорию Александровичу.
— Здесь пятьсот рублей тебе на дорогу и на первое время… Поезжай и служи…
Григорий Александрович дрожащей рукой взял деньги.
Амвросий благословил его. Молодой человек облил руку старца слезами благодарности. Он вышел от него обновленный.
На другой же день он уехал в Петербург, простившись с Кургановым и не скрыв от него ничего.
Матери он тоже написал откровенное письмо.
