XIX
ДУЭЛЬ
Состояние духа княгини Зинаиды Сергеевны Святозаровой со дня полученного ею от Аннушки известия о том, что сын, рожденный ею в Несвицком, появления на свет которого она, как, вероятно, не забыл читатель, ожидала с таким нетерпением, жив, до самого получения ею ответа на ее письмо от Потемкина и даже после этого ответа, едва ли поддается описанию.
Она, несмотря на громадную силу воли, ходила положительно в каком-то тумане, с единственной мыслью о предстоящем свидании с своим ребенком, которого она никогда в жизни не видала.
Из письма Григория Александровича она поняла, что последний все время заботился о Володе, как уже она мысленно называла своего сына, и несомненно, сделал его достойным имени, которое он будет носить.
«Которое носит его мать…» — вспомнилась ей фраза из письма Потемкина.
«Почему же он не написал достойным имени своего отца?» — возник вопрос в уме Зинаиды Сергеевны.
«Он прав!» — решила она через мгновение и горькое чувство к покойному мужу шевельнулось в ее душе.
«Царство ему небесное!» — остановила она сама течение этой мысли, которое могло разрастись до страшного обвинения.
Он искупил свою вину… страшной смертью…
Он покаялся перед ней коротким предсмертным письмом… Он написал в нем «наш сын». Он безумно ревновал ее, но ревность ведь признак любви… Можно ли обвинять в чем-нибудь человека, который любит… Любовь искупает все… — мелькали в уме княгини мысли, клонившиеся к защите несчастного самоубийцы…
Невольно в уме Святозаровой возникло сравнение между тем сыном, который с честью сражается с неприятелем, и этим, старшим, который проводит время среди праздности и веселья, в то время когда там, на границах Турции, льется кровь героев.
Володя, ее сын, один из этих героев.
Княгиня припоминает все подробности о ее неожиданно найденном сыне, рассказанные ей Григорием Александровичем, несколько раз посетившим ее по приезде в Петербург после падения Измаила.
— Он похож на Васю лицом и фигурой, только немного ниже ростом, да выражение лица более серьезное, вдумчивое, — перебирает в своей памяти Зинаида Сергеевна. — Он до сих пор не знает, кто он. Князь скажет ему это здесь, накануне свидания с нею… Потемкин для этого вызовет ее к себе… Свидание произойдет при нем…
Княгиню всю охватывала нервная дрожь при одной мысли, что эта минута скоро наступит.
— Скоро, очень скоро… Князь уже уведомил ее, что ее сын выехал из Ясс и… едет… Это было вскоре после приезда светлейшего… Уже давно, значит…
— Авось доедет благополучно… а так он здоров, совершенно здоров… Ужели… накануне… Не может быть… Бог этого не допустит.
Таковы были беспокойные мысли княгини Святозаровой.
Сердце ее болезненно сжималось, точно чуя какую-то близкую беду…
Беда на самом деле была у ворот, но не касалась ее нового — она так и называла его — «новый» — сына Владимира.
Мы оставили князя Василия Андреевича Святозарова в тот момент, когда он возвратился к себе после объяснения с князем Потемкиным, по поводу его ухаживания за Калисфенией Николаевной Мазараки, объяснения, как мы знаем, сильно подействовавшего на молодого человека и заставившего его совершенно изменить свое поведение относительно «потемкинской затворницы».
Насколько сильно ранее он искал с ней хотя мимолетной встречи, настолько после он упорно и настойчиво стал избегать ее.
Это было для него тем более необходимо, что чувство к «прекрасной гречанке» далеко не потухло в сердце князя Святозарова.
Скажем более: властное потемкинское «не тронь — моя» и данное светлейшему честное слово, положив между ним и предметом его любви безбрежную пропасть, только усилило в нем обожание к этой женщине.
Она, со времени его объяснения со светлейшим, умерла для него, но память о ней была для него священна.
Он смешивал, как это всегда бывает с влюбленными, ее личность с своим чувством и чистоту последнего переносил на его предмет.
Фривольно и двусмысленно произносимое имя Калисфении заставляло его страдать и портило на несколько дней расположение его духа.
Товарищи знали это, и более чуткие и дальновидные щадили его и были осторожны в разговорах.
Увы, такой тактики держались не все.
Граф Владислав Нарцисович Сандомирский, бесплодно, как мы знаем, ухаживавший за красавицей-гречанкой, ничего не выиграл, удалив с своей, как ему казалось, дороги князя Василия.
Скорее даже он проиграл.
На Калисфению разрыв с князем Святозаровым, так неожиданно начатый им самим, произвел неожиданное для нее самой впечатление. Ей вдруг страшно захотелось, чтобы князь Святозаров был снова у ее ног.
Это был каприз оскорбленного женского самолюбия — импульс, зачастую заменяющий у женщин любовь и страсть.
Она изобретала всякие способы, чтобы увидаться с князем, рассчитывая на силу своих чар, писала ему письма. Но Василий Андреевич оставлял их без ответа и не являлся ни к ней, ни в места, назначенные для свидания.
Молодая женщина выходила из себя, рвала и метала.
Это состояние духа далеко не способствовало победе над ней со стороны другого.
Граф Сандомирский оставался, как выражаются гадалки, при пиковом интересе.
Красавица перестала на него обращать даже небольшое, как прежде, внимание.
Пришлось отказаться от всякой надежды.
Фат по природе и воспитанию, пустой человек, с мелким самолюбием, граф Владислав Нарцисович был взбешен.
Он считал уничтоженным свой престиж «неотразимого», которым он так кичился в товарищеском кругу.
Он начал поднимать этот престиж, стараясь при всяком случае намекнуть, что он был близок к «жар-птице», но что она ему надоела.
«Слишком навязчива… не люблю таких… прямо бросилась на шею, так и висит, не стряхнешь… Ну, да я не из таковских — стряхнул… С такими, как она, чем круче, тем лучше… Видали мы их не одну сотню… какое, тысячу…» — врал озлобленно отвергнутый ловелас.
Товарищи посмеивались, но слушали. Многие знали, что он врет, но молчали.
«Какое нам дело… Пусть врет…» — думали, вероятно, они.
По счастливой случайности, это хвастовство графа происходило без князя Святозарова.
В тот самый день, с которого мы начали наше правдивое повествование, у князя Василия Андреевича Святозарова был товарищеский обед, обильно политый всевозможными винами.
После обеда все холостое общество собралось в кабинете князя с трубками.
Разговор перешел, сообразно настроению собравшихся, на женщин и вообще и на Калисфению Николаевну в частности.
О последней заговорил Сандомирский. Он стал, по обыкновению, рассказывать о своей к ней близости и вошел в самые пикантные подробности.
— Подлец! — вдруг, не выдержав, вскочил князь Василий.
— Что-о!.. — в свою очередь крикнул граф.
— Подлец!.. говорю я, кто рассказывает так о женщинах. Если же, вдобавок, он, как ты, врет, то подлец — вдвойне!..
Граф Сандомирский было рванулся к князю, с поднятой рукой, но его удержали.
— Ты мне за это ответишь!.. Думаешь, как самого тебя прогнала кокотка, так и всех…
Князь Святозаров поднял чубук и хотел ударить им графа, но его также не допустили сделать этого.
— Ты мне ответишь… за это… — прохрипел князь, вырываясь из рук державших его товарищей.
— Хоть сейчас… — отозвался, тоже силившийся освободиться из непрошенных объятий офицеров, граф.
— Сейчас… так сейчас… вот шпаги… Снимите!.. — прохрипел князь Святозаров.
Над диваном, крест-на-крест, были расположены прекрасные, парные дуэльные шпаги.
Этому обороту дела присутствующие не решались воспрепятствовать.
Дуэли были тогда в ходу.
Оскорбление, служащее поводом к дуэли, несомненно имело место.
Двое из товарищей графа Сандомирского и князя Василия сами вызвались быть секундантами и начали говорить, что дуэль надо отложить до более удобного времени и назначить в более удобном месте.
— К чему… — сказал князь Василий, — он сам сказал сейчас… À я говорю здесь…
— Я согласен… — отозвался граф.
Секунданты подали противникам шпаги и поставили их на позиции.
Дуэль с хозяином дома, при весьма оригинальной обстановке в его собственном кабинете, началась.
Князь Василий горячился.
Граф Сандомирский, напротив, совершенно овладел собою и, видимо, хладнокровно рассчитывал каждый удар.
В этом было его преимущество, так как они оба фехтовали прекрасно.
Горячность погубила князя.
Он сделал неосторожный выпад и открыл противнику правый бок.
Шпага Сандомирского почти до половины лезвия вонзилась в бок князя Святозарова несколько выше бедра.
Этот страшный удар был, видимо, непредвиден самим графом, быть может и не желавшим убить товарища.
Владислав Нарцисович бросил эфес шпаги и в ужасе отступил.
Князь Святозаров медленно опустился на ковер кабинета. Шпага дрожала в его боку. Широко раскрытые глаза князя были полны предсмертного ужаса.
Все присутствующие окружили тяжелораненного.
В наступившем переполохе не заметили, как граф Сандомирский выбежал из кабинета, а затем из дома.
Один из товарищей быстрым движением вынул шпагу. Кровь хлынула фонтаном и обагрила пушистый ковер. Глаза раненого закатились.
С помощью сбежавшейся прислуги раненого раздели, уложили на диван и сделали первую перевязку.
Прибывший очень скоро врач констатировал безнадежное положение князя Василия Андреевича.
Княгиня Зинаида Сергеевна, несмотря на осторожность, с которой ей сообщили о случившемся несчастии, бледная как смерть, поспешила к смертному одру своего старшего сына. Она приняла его последний вздох.
Он умер, не приходя в сознание.
Княгиню без чувств унесли наверх.
Все это произошло в тот самый вечер, когда Владимир Андреевич Петровский был в Большом театре и принятый Калисфенией Николаевной за его брата князя Василия Святозарова, совершил после спектакля таинственное и загадочное для него путешествие в восточный домик Васильевского острова.
Обморок княгини продолжался недолго. Несчастная женщина, закаленная под ударами судьбы и поддерживаемая религиозным чувством покорности воле Божией, вскоре встала и почти спокойно стала делать необходимые распоряжения.
Дали знать полиции. Та по горячим следам бросилась за графом Сандомирским, но разыскать его не могли: он как в воду канул. Оказалось впоследствии, что он в этот же вечер бежал за границу.
Одинокая и беспомощная княгиня вспомнила естественно о Потемкине и о своем втором сыне, возвратить которого обещался ей светлейший. Она приказала заложить карету и поехала в Таврический дворец.
Мы знаем, что Григорий Александрович не принял ее: у него был припадок жестокой хандры.
Через несколько часов после ее отъезда был привезен Бауром Петровский.
Хандра князя на этот раз продолжалась с небольшим сутки.
Входивший на другой день несколько раз в кабинет светлейшего Попов застал его около четырех часов дня уже сидевшим за письменным столом. Он осторожно доложил ему о случае с Петровским И повторил свой вчерашний доклад о дуэли между князем Святозаровым и графом Сандомирским, со смертельным исходом для первого, и о посещении княгини.
Князь молча выслушал первую часть доклада и мрачно улыбнулся. На вторую часть он сквозь зубы сказал:
— Знаю!..
Наступило молчание. Григорий Александрович озлобленно кусал ногти.
— Петровского… сюда, — наконец произнес он. Попов вышел, чтобы исполнить приказание.
Через несколько минут смущенный и бледный Петровский уже стоял перед светлейшим князем.
Григорий Александрович принял его почти ласково, несмотря на свое мрачное настроение духа.
Он подробно рассказал ему историю его рождения и воспитания и окончил сообщением, что по воле императрице он теперь получил принадлежащий ему по праву княжеский титул и фамилию его отца и матери…
— Не обвиняй твоего несчастного отца… Быть может, каждый сильно любящий и дорожащий своею честью человек поступил бы так же как и он… не обвиняй и мать… они оба и виноваты и не виноваты… Оба они были жертвою светской интриги… небывалой, возмутительной… Кроме того, возмездие за их поступок уже свершилось… Отец твой окончил жизнь самоубийством… брат вчера убит в дуэли… Ты теперь один, будь опорой, утешителем своей матери… Она… святая женщина.
У Григория Александровича на глазах блеснули слезы. Расстроенный Владимир Андреевич плакал как ребенок. Князь дал ему выплакаться.
— Поедем к матери! — сказал он ему, когда тот несколько успокоился. — Подожди меня в приемной, я оденусь.
Князь дернул за сонетку.
Владимир Андреевич, шатаясь, вышел из кабинета светлейшего и в изнеможении опустился на один из ближайших к нему стульев приемной.
