XII
РАСКАЯНИЕ
Прошло около двух недель.
Зинаида Сергеевна Святозарова сравнительно успокоилась за своего сына. Урок, данный ему Потемкиным — какой именно, княгиня не знала — видимо, пошел впрок.
Она реже видела его задумчивым, он снова вернулся в товарищеский круг и завертелся по-прежнему в столичном омуте.
Это радовало княгиню. Из двух зол надо было выбирать меньшее.
«Слава Богу, он позабыл ее! Вот было бы несчастье… Позор… Светский скандал», — мысленно говорила себе Зинаида Сергеевна.
Была ли она права совершенно, покажет будущее. Пока что, повторяем, она успокоилась и отдалась снова исключительно благотворительности.
Жизнь ее, словом, вошла в свою обычную колею. Княгиня в этот период своей жизни вставала и ложилась рано. Был десятый час утра, когда ей доложили, что ее желают видеть две странницы.
Доклад этот сам по себе не представлял ничего особенного, так как по утрам к княгине ходила масса разного рода и звания людей, кто за пособием, кто поблагодарить за оказанное благодеяние, кто с вынутой «за здравие ангела княгинюшки» просфорой, а кто с образком, освященным в дальних монастырях у мощей святых угодников Божиих.
Княгиня приказала провести вошедших в приемную и попросить обождать.
Зинаида Сергеевна сидела в своем уютном кабинете и была занята просмотром суточного рапорта смотрительницы ее богадельни, чем она занималась внимательно каждое утро.
Княгиня не ограничивалась отведением помещения для нашедших в ее богадельне приют старушек и доставлением им полного содержания, она внимательно следила за их жизнью, за их нуждами и старались предупредить последние, дабы они ни духовно, ни физически ни в чем не терпели недостатка.
Старушки при попечении княгини жили, по народному выражению, «как у Христа за пазухой».
Покончив с рапортом и сделав надлежащие пометки, она занялась корреспонденцией, которая каждое утро составляла довольно объемистую пачку.
Она сплошь состояла из просительных и благодарственных писем.
В иных эти оба содержания смешивались.
Надо заметить, что к одному из окон, выходящих на двор княжеского дома, был приделан большой деревянный ящик с разрезом для опускания писем и прошений.
Туда бедняки имели право с утра до вечера опускать их, хорошо зная, что наутро ангел-княгинюшка собственноручно их распечатает, развернет, прочтет и, наконец, положит милостивое решение.
При ящике состоял один из слуг, на обязанности которого лежало ранним утром выбирать накопившуюся за сутки корреспонденцию и всю целиком класть на стол в кабинете княгини.
Княгиня, действительно, сама распечатывала письма, внимательно читала их и клала на каждое собственноручную резолюцию.
Особенно назначенный конторщик приводил эти резолюции в исполнение.
На этот раз писем было, сравнительно, немного и княгиня в какой-нибудь час покончила с ними и позвонила.
Вошел дожидавшийся в соседней комнате конторщик и почтительно принял из рук Зинаиды Сергеевны просмотренную ею корреспонденцию.
Княгиня вышла в приемную.
Увидев входящую Зинаиду Сергеевну, две женщины, одетые по-дорожному, с котомками за плечами, встали со стульев, сидя на которых, видимо, до этого времени, мирно беседовали, отвесили низкие поясные поклоны.
Княгиня пристальным взглядом, обыкновенно, изучала приходящих к ней лиц, и первые ее впечатления никогда ее не обманывали.
— Обведет это тебя глазками, точно всю душу высмотрит! — говорили о ней обращавшиеся к ней бедняки. — И соврал бы ей, грешным делом, да язык не поворачивается; чуешь, сердцем чуешь, что ей ангелу, ведомо, с горем ты тяжелым пришел, али с нуждишкой выдуманной, от безделья да праздношатайства.
Одна из женщин была старуха, другая помоложе. Лицо последней показалось знакомо Зинаиде Сергеевне.
— Аннушка… ты? — произнесла княгиня посте некоторого размышления.
— Я, матушка, ваше сиятельство, я самая… — дрожащим голосом отвечала Анна Филатьевна.
— Что с тобой, ты так изменилась… тебя узнать нельзя… и этот наряд… Что это значит?.. — забросала ее вопросами княгиня.
Галочкина, действительно, страшно изменилась, особенно за время, которое ее не видала княгиня Святозарова, а она не видала ее более года, да и ранее Аннушка лишь изредка посещала свою бывшую госпожу, которой она была так много обязана, и которой она отплатила такой черной неблагодарностью.
Анне Филатьевне было, по ее собственному выражению, «нож вострый» ходить к княгине, особенно после, вероятно не забытого читателями, разговора со Степаном Сидоровичем в кондитерской Мазараки.
Этот разговор навел ее на грустные мысли, он разбудил ее задремавшую совесть. Анна Филатьевна все реже и реже стала появляться в княжеском доме.
Изменилась Анна Филатьевна даже за тот сравнительно короткий промежуток времени, который промчался с тех пор, как она раздала последние заложенные у ее мужа вещи и решила продать дом, а затем уже и пуститься в странствование по святым местам.
Она страшно похудела и совершенно поседела.
Кожа на лице повисла морщинами и с него исчезло прежнее самодовольное выражение сытости.
Глаза, уже далеко не заплывшие, а скорее на выкате, сделались больше и в них появилось какое-то щемящее душу отражение безысходного горя и перенесенного, или лучше сказать, переносимого страдания.
— Хозяина они, матушка, ваше сиятельство, только надысь похоронили… — отвечала Анфиса, видя, что дрожащая, как осиновый лист, Анна Филатьевна не в силах более произнести ни слова.
— Муж у ней умер?.. — с соболезнованием переспросила княгиня.
— Так точно, ваше сиятельство, от болезни, месяца с два грудью промаялся… и недавно Богу душу и отдал… — отвечали Анфиса.
— Чахоткой?
— Так точно, ваше сиятельство.
— С чего же ты, Аннушка, уж так убиваешься, все под Богом ходим, в животе и смерти Бог волен, я ведь вот тоже мужа потеряла, еще страшней было, да не прогневала Господа ропотом… — обратилась Зинаида Сергеевна снова к Анне Филатьевне.
Та молчала.
— И куда же ты это собралась… Ведь у тебя дом, хозяйство…
— Продала она, матушка, ваше сиятельство, и дом, и все про дала…
— Продала, зачем?
— Так ей от Господа свыше указание было… — таинственно заметила Анфиса.
Княгиня окинула ее подозрительным взглядом.
— Какое указание?.. Куда же она дела деньги?..
— По церквам да по монастырям раздала на помин души покойничка… Виктор Сергеевич, царство ему небесное, не тем будь помянут, закладами занимался, так все залоги даром раздала… Деньги же, что за дом выручила, с собой несем… по святым местам да по дальним монастырям раздадим… — продолжала неспешно старуха.
Зинаида Сергеевна поняла, что говорившая чужда в этом деле корыстных целей.
У княгини, прежде всего, мелькнула эта мысль. Она навидалась разного рода странниц. Мысленно укорила она себя за нехорошую мысль о ближнем, и видя, что Аннушка стоит перед ней с остановившимся взглядом, видимо, ничего не понимая из совершающегося вокруг нее, уже более мягко обратилась к Анфисе.
— Так неужели, матушка, она так безумно любила своего мужа?
Старуха еще не успела ответить, как Анна Филатьевна, совершенно неожиданно, как сноп, ничком повалилась к ногам Зинаиды Сергеевны. Княгиня сперва испуганно отступила, а затем стремительно нагнулась, чтобы поднять лежавшую.
— Аннушка, Аннушка, что с тобой, что с тобой… — растерянно бормотала Зинаида Сергеевна, тормоша ее за плечо.
— Не замай ее… ваше сиятельство… пусть полежит, совесть ее не дозволяет смотреть вам в очи, ваше сиятельство, вот она к ногам и припала, прощенья, значит, вымолить хочет.
— Почему же ей совесть не дозволяет… в чем ей у меня просить прощенья? — выпрямилась княгиня, бросив удивленно-вопросительный взгляд на Анфису.
— Говорила она, что не сможет покаяться вашему сиятельству, и впрямь не смогла… Придется мне за нее поведать ее грех незамолимый против вас, княгинюшка.
Анна Филатьевна при этих словах старухи поднялась с пола, но продолжала стоять на коленях, опустив низко голову.
— Какой грех, говори, что такое? — нетерпеливо спросила княгиня.
— Жила она у вас в деревне, как вы на сносях были, ваше сиятельство, — медленно начала Анфиса и вдруг остановилась…
— Ну, ну…
— Родили вы в те поры мальчика.
Зинаида Сергеевна вся превратилась в слух и даже наклонилась вперед всем корпусом.
Глаза ее были широко открыты.
— Камердинер покойного князя, супруга вашего, и подкупил ее, окаянную, подменить ребенка на мертвую девочку, что родила судомойка вашей соседки… Потемкиной…
Княгиня слабо вскрикнула. Ноги у нее подкосились и она медленно, сперва села на пол, а потом опрокинулась навзничь.
На этот крик вбежала прислуга и понесла бесчувственную княгиню в ее спальню.
Этот же крик привел в сознание и Анну Филатьевну. Она вскочила на ноги.
— Ишь, болезная, как ее сразу скрутило… — заметила Анфиса.
— Но надо ей рассказать все… все… Ведь мне Степан Сидорыч сказал, что он, ребеночек этот, у Потемкиной.
— Другой раз зайти надо будет… к вечеру… пойдем-ка в Лавру, помолимся…
— Ее сиятельство просит вас обеих к себе в спальню… — вернула горничная уже было выходящих из приемной женщин.
— Пришла в себя, значит, голубушка…
— Ее сиятельство лежит в постели… — бросила на них суровый взгляд служанка.
Она, как и вся прислуга в доме, боготворила Зинаиду Сергеевну и считала этих неизвестных ей богомолок причиною дурноты княгини.
Горничная пошла вперед.
Анфиса и Анна Филатьевна послушно последовали вслед за ней.
Княгиня, уже раздетая, лежала в постели.
— Говори, Аннушка, говори… Что сделано, то не вернешь… Я много страдала, все вынесла… и это вынесу… Где он, где мой сын… Вот о ком написал мой муж перед смертью.
Голос Зинаиды Сергеевны прерывался.
Анна Филатьевна, облегченная исповедью за нее Анфисы, тоже прерывающимся голосом рассказала подробности происшествия в Несвицком, не умолчав и о том, что сынок княгини был отдан Степаном Сидоровичем Потемкиной.
— Простите меня, ваше сиятельство, простите окаянную, всю остатнюю жизнь буду замаливать грех свой перед Господом, только коли вы не простите, не простит и Он, милосердный.
— Бог простит ли тебя, а я прощаю…
Княгиня протянула ей руку.
Та припала к ней долгим поцелуем и облила ее всю горячими слезами.
— Не плачь… молись… за себя… и за меня… Это меня тоже Господь наказал за гордость.
Княгиня вспомнила свое поведение относительно мужа, после убийства им Костогорова.
Дрожь пробежала по ее членам.
— Вот она, матушка, ваше сиятельство, и надумала иудины-то деньги эти, с которых они и жить пошли, все раздать бедным да по святым местам, и самой для Бога потрудиться со мной вместе странствием… — вставила слово Анфиса.
— Простите, простите меня, окаянную! — плакала, припав к руке княгини, Аннушка.
— Прощаю, прощаю… Идите, помолитесь за меня…
Обе женщины вышли.
Зинаида Сергеевна некоторое время была в каком-то оцепенении.
— Она знает, где он… Знает наверное и ее сын… — высказала она вслух свою мысль и резко дернула за сонетку, висевшую у кровати.
— Одеваться! — сказала она вошедшей горничной. — Да сперва вели заложить карету.
Та удивленно посмотрела на барыню, но тотчас же отправилась исполнить приказание.
Через каких-нибудь четверть часа княгиня была уже в Аничковом дворце, но, увы, к Дарье Васильевне ее не допустили.
Старуха Потемкина была больна и лежала в постели.
Зинаида Сергеевна приказала ехать в Зимний дворец. Там ей сообщили, что его светлость накануне выехал из Петербурга в Новороссию.
Княгиня села в карету и зарыдала.
Лакей отдал приказание кучеру ехать домой.
Выплакавшись, она несколько успокоилась и стала соображать.
— Написать… он ответит… — решила она.
Тотчас же по приезде домой, она стала писать письмо Григорию Александровичу Потемкину.
Она решила отправить его с нарочным вдогонку за светлейшим князем.
