X
СЛЕЗА ПОТЕМКИНА
Жизнь княгини Зинаиды Сергеевны Святозаровой текла тихо и однообразно.
Она, как мы знаем, после смерти мужа совершенно удалилась от двора и посвятила себя сыну и Богу.
Последнее выражалось в широкой благотворительности княгини, благотворительности, заставившей говорить о себе даже черствый чувством Петербург.
Все нуждающиеся, все несчастные, больные, убогие находили в княгине Зинаиде Сергеевне Святозаровой их ангела-хранителя, она осушала слезы сирот, облегчала страдания недужных и порой останавливала руку самоубийцы от приведения в исполнение рокового решения.
Имея свое независимое громадное состояние, получив законную часть из состояния мужа, она, кроме того, через несколько лет после его смерти унаследовала колоссальное богатство своей тетки графини Анны Ивановны Нелидовой, умершей в Москве, среди той же обстановки, в которой мы застали графиню в начале нашего правдивого повествования, не изменив до самой смерти своих привычек и, казалось, нимало не огорченной таинственным исчезновением графини Клавдии Афанасьевны Переметьевой.
Старуха никогда не хотела слышать о завещании и умерла без него.
Ближайшей родственницей и единственной наследницей после нее оказалась княгиня Зинаида Сергеевна Святозарова, так как единственная, оставшаяся в живых дочь графини уже более двадцати лет находились в безвестном отсутствии.
Деньги «московской чудачки» попали в хорошие руки.
Даже небольшая часть с процентов с огромного капитала могла обеспечить не десятки, а сотни семейств бедняков.
Княгиня по смерти мужа уменьшила громадную дворню почти наполовину и один из надворных флигилей отвела для богадельни на двадцать старушек, благословлявших, вместе со всеми бедняками столицы, имя ангела-княгинюшки Зинаиды Сергеевны.
Сама княгиня помещалась в верхнем этаже двухэтажного княжеского дома, апартаменты же нижнего этажа всецело были отданы в распоряжение молодого князька Василия Андреевича.
Последний, попав прямо из объятий маменьки в среду удалых товарищей-офицеров, как это всегда бывает с мальчиками, которых держат в хлопках, развернулся, что называется, во всю.
Ни один товарищеский кутеж не обходился без его участия, он был зачинщиком всевозможных шалостей и проделок тогдашней молодежи.
Ухарство заставляло его пить, часто против его желания, и его поведение доставляло много горьких минут любящей его матери.
Она нежно выговаривала ему порой.
Он давал ей обеты воздержания, ласкаясь как ребенок, и княгиня Зинаида Сергеевна таяла под лучами этой сыновьей ласки, таяла, как воск под лучами солнца.
Сынок же принимался снова за прежнее.
Так шли годы.
С Потемкиным Зинаида Сергеевна не встречалась, с Дарьей Васильевной, последние годы болевшей сильно ногами, виделась лишь несколько раз, сделав ей краткие визиты.
Из-за шалуна Васи, как она называла своего сына, ей, впрочем, пришлось один раз, уже по возвращении Григория Александровича из-под Очакова, явиться самой к нему просительницей.
Дело заключалось в следующем.
Несколько офицеров, с князем Святозаровым во главе, позволили себе сыграть какую-то злую шутку с одним из близких государыне лиц, почтенным графом Александром Андреевичем Безбородко.
Последний среди шалунов узнал одного Святозарова и объявил, что пожалуется на него самой государыне.
Дело могло принять дурной оборот для молодого князя.
Он во всем покаялся матери.
— Единственное спасение попросить светлейшего… Съезди, мама…
— К Потемкину! — вздрогнула княгиня.
— Ну, да, к нему… Он один может спасти и отвратить гнев государыни…
— Хорошо… я съезжу, — сказала Зинаида Сергеевна, после продолжительной паузы.
Много потребовалось ей силы воли, чтобы решиться на этот шаг.
На другой день она была в приемной светлейшего.
— Кого там принесло? — спросил Григорий Александрович адъютанта, сидя в кабинете и кивая в сторону приемной.
Адъютант начал говорить фамилии. Князь рассеянно слушал.
— Княгиня Святозарова, — произнес адъютант.
— Кто? — вскочил светлейший.
— Княгиня Зинаида Сергеевна Святозарова… — повторил адъютант.
— Ты не ошибся?.. — спросил Григорий Александрович. Голос его дрогнул.
— Никак нет-с, ваша светлость, я лично знаком с ее сиятельством, и сейчас только говорил с нею… Она приехала просить вашу светлость по поводу ее сына..
— Сына… какого сына?.. — уставил Потемкин на адъютанта свой единственный здоровый глаз.
Глаз этот выражал сильное душевное волнение.
— Князя Василия Андреевича… — просто отвечал адъютант, с недоумением наблюдая волнение вельможи.
Он не понимал, да и не мог понять причины. Григорий Александрович вздохнул свободнее.
— Проси, проси сюда… скорее… Как можно заставлять дожидаться ее сиятельство… — заторопился светлейший.
Адъютант кинул на него чуть заметный удивленный взгляд и поспешил исполнить приказание светлейшего.
Через несколько минут дверь отворилась и в кабинете Потемкина появилась княгиня Зинаида Сергеевна.
При виде этого, до сих пор дорого ему лица, этих светлых, почти таких же как прежде светлых, глаз, часто мелькавших перед ним и во сне, и наяву, Григорий Александрович еле удержался на ногах от охватившего его волнения, но силой воли поборол его.
— Княгиня! — двинулся он навстречу неожиданной гостье. — Чем я обязан удовольствию видеть вас у себя… Несмотря на то, что я очень рад, я начну с упрека… Если я вам нужен, вам стоило только написать и я явился бы к вам.
— Вы слишком добры, ваша светлость, — сказала княгиня, опускаясь в подставленное ей князем кресло. — Як вам с просьбой.
— С приказанием, княгиня…
Зинаида Сергеевна окинула его вопросительно-недоумевающим взглядом.
— Ваша просьба — для меня приказание… — пояснил светлейший свою мысль. — Потемкин всегда в полном распоряжении бывшей княжны Несвицкой.
Княгиня вспыхнула, а затем вдруг побледнела.
— Не будем тревожить прошлого, ваша светлость.
Очередь побледнеть настала для Григория Александровича.
— Для меня оно всегда настоящее… Но в чем дело, княгиня?
Зинаида Сергеевна рассказала ему подробно шалость молодого князя и грозящую ему беду.
— Одни вы можете спасти его… — заключила она.
Потемкин улыбнулся.
— Это просьба не из больших, княгиня… Прикажите вашему шалуну быть у меня завтра вечером, да скажите ему, чтобы он был со мной посмелее… Все уладится как нельзя лучше…
— Я не знаю как благодарить вас, ваша светлость.
— Вместо благодарности я прошу вас, княгиня, если я понадоблюсь вам, прислать за мной просто, а не беспокоиться ездить ко мне, этим вы доставите мне большое удовольствие… Обещайте мне это?
— Хорошо, я обещаю вам… — протянула княгиня руку Григорию Александровичу.
Он наклонился поцеловать ее, по обычаю того времени.
Княгиня почувствовала, что ее руку чем-то обожгло.
Это была слеза Потемкина.
Она вышла из кабинета почти шатаясь, с дрожащими на ресницах слезами.
Это были слезы волнения.
Василий Андреевич Святозаров явился в назначенное время к светлейшему.
Потемкин вышел из кабинета в обыкновенном своем наряде, не сказал никому ни слова и сел играть в карты.
В это время приехал приглашенный им граф Безбородко.
Григорий Александрович принял его как нельзя лучше, но продолжал игру.
Вдруг он подозвал к себе князя Святозарова.
— Скажи, брат, как мне тут сыграть? — спросил он его, показывая карты.
— Да мне какое дело, ваша светлость, играйте, как желаете, — отвечал согласно приказанию, Василий Андреевич.
— Ай, мой батюшка, и слова нельзя сказать тебе; уж и рассердился… — улыбнулся Потемкин.
Услыхав такой разговор, граф Безбородко раздумал жаловаться.
Молодой князь был в восторге от этой выходки светлейшего и со смехом рассказал матери этот эпизод.
Княгиня слушала рассеянно.
Она спасла сына, но потеряла душевный покой, который добыла страшной нравственной ломкой. Задушевная речь Потемкина, капнувшая на ее руку его горячая слеза вновь унесли княгиню в далекое, чудное прошлое.
Гриша Потемкин как живой стоял перед ней.
Княгине было за сорок, но она замечательно сохранилась и нравственно, и физически. Она чувствовала, что она снова любит в светлейшем князе ее незабвенного Гришу.
Григорию Александровичу это свидание не прошло даром.
Исполнив просьбу княгини, князь захандрил и хандра эта продолжалась долго и была сильней обыкновенной.
Но вернемся к молодому Святозарову.
Несмотря на ухарство, кутежи и шалости, единственно, что осталось в нем под влиянием воспитания в родительском доме, это благоговение перед женщиной.
Благоговение это доходило до того, что он боялся их.
Товарищи, зная за ним это свойство, поднимали его на смех, нарочно наталкивали его на модных куртизанок, но исправить в желательном для них смысле не могли.
Молодой князь дичился и убегал от оргий с женщинами. Это претило его чистой натуре.
Женщина и любовь для него были понятия нераздельные, одно из другого вытекающие.
Разделение этих понятий казалось ему отвратительным.
— Его надо познакомить с «гречанкой», — решил один из друзей князя, молодой граф Сандомирский, красивый мужчина, один из завзятых «дон-жуанов» того времени.
Читатель несомненно догадался, что под именем гречанки подразумевалась Калисфения Николаевна.
Граф Владислав Нарцисович, так звали Сандомирского, усиленно именно в это время ухаживал за нею.
Соперничества князя Святозарова он не боялся. Граф не боялся ничьего соперничества.
Знакомство состоялось в театре.
Красивый, стройный и несколько застенчивый и дикий, молодой офицер понравился Калисфении Николаевне.
Она употребила все неотразимые чары своего кокетства, чтобы произвести впечатление на Василия Андреевича. Она достигла цели.
Князь Святозаров ушел из ложи красавицы в каком-то тумане. Он влюбился, влюбился в первый раз в жизни.
С летами Калисфения Николаевна Мазараки унаследовала опытность и осторожность своей матери. Немногие из ее поклонников решались хвастаться победою.
Она выбирала из них самых скромных, и прежде чем подарить своею хотя и мимолетною взаимностью, играла с ними, как кошка играет с мышью, прежде чем ее съесть.
Она продолжала получать громадные суммы из конторы светлейшего князя Григория Александровича, который во время своего отсутствия на театре военных действий находился с ней даже в переписке.
Поклонники ее осыпали и подарками, и цветами, предупреждали ее желания, и она, таким образом, каталась, по народному выражению, как сыр в масле.
Жила она все в том же восточном домике на Васильевском острове.
Стоявшие к ее услугам в конюшне лошади и в каретном сарае экипажи уничтожали расстояние этого отдаленного места от центра города, каковым и тогда, как и теперь, была Дворцовая площадь, Морская и конец Невского проспекта, или, как тогда называли, «Невская першпектива», примыкающая к последней.
Ежедневно, в урочный час, карета Мазараки появлялась в этих улицах, окруженная и пешими, и конными поклонниками.
В числе последних были отличные ездоки того времени, граф Сандомирский и князь Святозаров.
Последнего все сильнее и сильнее охватывало чувство первой любви.
Как известно, это чувство по преимуществу бывает платоническим.
Оно чуждо стремления к обладанию любимым существом, которое представляется любящему светлым, чистым образом, малейшая физическая близость к которому уничтожает его обаяние.
Нежный, прозрачный мрамор мечты не должен быть загрязнен малейшим прикосновением.
Это даже не любовь, это обожание, поклонение.
Для этого чувства совсем не надо, чтобы та или тот, к кому оно проявлялось, обладал всеми теми свойствами, которые приписывает ему влюбленный или влюбленная.
Оно находит силу в самом себе, и эту силу пылкого воображения, которая является для влюбленного созданной им действительностью, нельзя разрушить никакими доводами благоразумия.
Таким именно чувством к Калисфении Николаевне было охвачено все существо князя Василия Андреевича Святозарова.
Молодая женщина чутьем угадала духовное настроение своего поклонника и оно польстило ее самолюбию.
Какая из женщин откажется быть так любимой?
В Калисфении Николаевне проснулась, кроме того, временно заглохшие мечты юности, обновленные полузабытыми речами Василия Романовича Щегловского.
Она стала искать любви, которая есть все, что есть лучшее. Она поняла, что такова именно любовь князя Святозарова. Калисфения Николаевна искусно разожгла ее и с удовольствием видела, как брошенная ею искра разгорелась в пламя.
В этом пламени суждено было, кажется, погибнуть несчастному князю.
