VII
НЕДОСТАТКИ СВЕТЛЕЙШЕГО
Самодурство, причудничество и женолюбие были отрицательными качествами Григория Александровича Потемкина.
Сживаясь с гениальным умом, пылкою восторженною натурою и подчас совершенно рыцарским великодушным характером, качества эти имели причины, лежавшие вне «великого человека».
Мы отчасти из разговора Григория Александровича с его матерью познакомились с его справедливым взглядом на окружавшее его общество, среди которого он царил много лет, не как временщик, благодаря капризу своего могущественного властелина, а по создаваемым им своим трудам и заслугам.
Он понимал, что у трона великой государыни он стоит целой головой выше всех других сановников, мало того, что эти сановники пресмыкаются у его ног только потому, что он взыскан милостями императрицы; и при малейшем неудовольствии с ее стороны, готовы первыми бросить в него грязью.
Князь платил им за это безобразными выходками самодурства и надменностью, переходящею всякие границы.
Они раболепной толпой теснились в его приемных, а князь зачастую совсем не принимал их и не выходил к ним, а если и появлялся перед ними, то босой, в халате, одетом прямо на голое тело.
С низшими же, слугами и солдатами, он был самым простым задушевным барином, даже не позволявшим титуловать себя, и простой народ и солдаты платили за это восторженным обожанием Григорию Лександровичу, как они звали его в глаза и за глаза.
Самодурство и надменность, понятно, не проходили бесследно и для светлейшего — он наживал массу врагов, которые старались клеветать на него и забрасывать его грязью, особенно после его смерти.
Много таких клевет перешло, как это всегда бывает с великими людьми, и в историю.
Не скупились на злословие, относительно его, конечно втихомолку, его современники и при жизни князя.
Иногда это злословие достигало до ушей самого князя.
Он отплачивал за него довольно оригинально.
Генерал Меллесино имел неосторожность, говоря в одном обществе о Потемкине, выразиться, что счастье вытянуло его за нос, благо он у него велик.
Слухи об этом дошли до Григория Александровича и Меллесино был тотчас же вызван к нему.
В тревожной неизвестности прождал генерал часа четыре в приемной князя, пока не был позван.
Григорий Александрович принял его одетый в одну сорочку, с босыми ногами, и взяв за руку, подвел к зеркалу, перед которым лежала бритва.
— Померяемся носами, ваше превосходительство, и чей окажется меньше, тот и упадет под бритвою на пол. Да что и мерить? Посмотри, какая у тебя гладенькая пуговица, просто тьфу.
Потемкин плюнул ему прямо в нос.
— Ступай, — сказал он затем генералу, — да прошу впредь вздору не болтать, а покрепче держаться за меня, иначе может быть худо.
Другой чиновник, выйдя из певчих и получив чин действительного статского советника, недовольный обхождением с ним Григория Александровича, заметил:
— Разве не знает князь, что я такой же генерал.
Это передали князю, который при первой же встрече сказал ему:
— Что ты врешь! Какой ты генерал, ты генерал-бас.
Григорий Александрович терпеть не мог, когда люди, приближенные им к себе, зазнавались, он давал им за это обыкновенно очень памятные уроки.
Князь, по обычаю вельмож того времени, держал открытый стол. В числе незваных гостей, почти ежедневно являвшихся обедать к светлейшему, был один отставной генерал.
Он всегда прежде других садился за стол и первый брал карты, когда князь изъявлял желание играть.
Генерал был очень недалек и потому Григорий Александрович терпел его и забавлялся его разговорами и суждениями.
Тот по глупости вообразил, что Потемкин питает к нему особенное расположение и дружбу, начал гордиться и хвастать этим, обещал многим покровительство и стал вмешиваться в дела князя.
Григорию Александровичу это надоело, он решил проучить нахала и показать всем, какую роль играет он при нем.
Однажды генерал пришел к князю обедать раньше всех, так что в столовой не было никого, кроме двух любимых адъютантов светлейшего.
— Как жаль! — сказал Потемкин. — Поедем купаться.
Генерал обрадовался приглашению.
Поехали вчетвером в Летний сад.
Генерал носил на передней части головы накладку.
— Где же мы станем раздеваться? — спросил он князя.
— Зачем раздеваться! — отвечал князь и вошел в бассейн в халате.
— Я так не могу! — заупрямился было генерал, но его шутя втащили в воду в мундире и купали до тех пор, пока не смыли с головы накладку.
После купанья генерал просился ехать домой, чтобы переодеться.
Григорий Александрович его не пустил, привез его к себе мокрого с блестящей головой обедать, играть в карты, танцевать и быть таким образом целый вечер всеобщим посмешищем.
Генерал перестал хвастаться своею близостью к светлейшему.
Другой статский сановник считал себя тоже одним из близких и коротких людей в доме Потемкина, потому что последний входил иногда с ним в разговоры и любил, чтобы тот присутствовал на вечерах.
Самолюбие внушило ему мысль сделаться первым лицом при князе.
Обращаясь с последним час от часу фамильярнее, он однажды сказал ему:
— Ваша светлость не хорошо делаете, что не ограничите число имеющих счастье препровождать с вами время, потому что между ними есть много пустых людей.
— Твоя правда, — отвечал Григорий Александрович, — я воспользуюсь твоим советом.
Вечером Потемкин расстался с ним, по обыкновению, очень ласково и любезно.
На другой день он приехал к князю и хотел войти к нему в кабинет, но перед ним вырос лакей.
— Не велено принимать!
— Как не велено, ты верно, братец, ошибаешься во мне или в моем имени.
— Никак нет-с, ваше превосходительство, я довольно вас знаю и ваше имя стоит первым в реестре лиц, которых его светлость, по вашему же совету, не приказал к себе допускать.
С этого времени князь, на самом деле, никогда уже не принимал зазнавшегося, непрошенного советчика.
Не любил также светлейший князь и открытой лести, и раболепного прислужничества. К нему нельзя было, что называется, прислужиться, при нем надо было служить.
Состоять ординарцем при светлейшем князе считалось особою честью, потому что трудная обязанность — продежурить сутки в приемной перед его кабинетом, не имея возможности даже иногда прислониться — выкупалось нередко большими подарками и повышениями.
Один богатый молодой офицер, одержимый недугом честолюбия, купил за большие деньги у своих товарищей право бессменно провести трое беспокойных суток в приемной князя, часто страдавшего бессонницей и катавшегося иногда в такое время на простой почтовой телеге то в Ораниенбаум, то в Петергоф, то за тридцать пять верст по шлиссельбургской дороге в Островки, где и поныне возвышаются зубчатые развалины его замка.
К несчастью молодого честолюбца, сон, как нарочно, овладел князем, и под конец вторых суток добровольный ординарец истомился и изнемог, затянутый в свой парадный камзол.
Только перед утром третьего дня судьба улыбнулась ему.
Князь потребовал лошадей и поскакал в Петергоф, посадив его на тряский облучок повозки.
У счастливца, как говорится, едва держалась душа в теле, когда он прибыл на место назначения, но за то в перспективе ему виделись ордена и повышения.
— Скажи, пожалуйста, за какой проступок назначили тебя торчать у меня столько времени перед кабинетом? — спросил у своего спутника Григорий Александрович, очень хорошо понимавший трудности дежурства.
— Чтобы иметь счастие лишний час видеть вашу светлость, я купил эту высокую честь! — ответил подобострастно молодой человек.
— Гм! — значительно откашлянулся князь и затем добавил: — А, ну-ко, стань боком.
Ординарец через силу сделал ловкий полуоборот.
— Повернись теперь прямо на меня.
И это приказание было отлично исполнено.
— Посмотри теперь прямо на меня.
Молодой человек, подкрепленный надеждою, при таком тщательном, непонятном ему осмотре, исполнил и это с совершенством.
— Какой же ты должен быть здоровяк! — произнес Потемкин и пошел отдыхать.
Счастье не улыбнулось честолюбивому ординарцу.
Он не получил ничего.
Оригинально проучал Григорий Александрович и недобросовестных игроков.
Светлейший очень любил играть в карты, преимущественно на драгоценные каменья.
Как-то один из вельмож проиграл ему довольно значительную сумму и уплатил ее бриллиантами, которые стоимостью были гораздо меньше проигрыша.
Князь узнал об этом лишь на другой день, когда велел ювелиру оценить каменья.
Не сказав ни слова, и не показывая вида неудовольствия при встрече, он задумал наказать недобросовестного игрока и предложил ему принять участие в загородной прогулке.
Тот согласился.
Григорий Александрович позвал кучера, который должен был везти этого вельможу, и приказал ему устроить так, чтобы коляска при первом сильном толчке сорвалась с передка и упала, а кучер с передком ехал бы дальше, не оглядывась и не слушая криков.
День был выбран холодный и дождливый.
Григорий Александрович, обыкновенно ездивший в карете, поехал на этот раз верхом, а все приглашенные на прогулку, по желанию князя, отправились в открытых экипажах.
Отъехали довольно далеко от Петербурга в безлюдное, пустынное место, где негде было укрыться от дождя.
Небо, между тем, кругом заволакивалось густыми тучами.
На дороге пришлось проезжать громадную лужу.
Когда коляска, в которой сидел вельможа, въехала в воду, князь крикнул кучеру: «Пошел!» — и сам, поворотив круто коня, поскакал назад, а за ним все сопровождающие его.
Кучер, согласно полученному приказанию, хлестнул лошадей и дернул коляску так сильно, что она, сорвавшись с передка, села посреди самой лужи.
Вельможа начал кричать и браниться, но кучер, не слушая ничего, уехал на передке.
Как нарочно, в эту самую минуту полил проливной дождь.
Вымоченный насквозь вельможа должен был поневоле тащиться назад в Петербург пешком несколько верст, по колено в воде и грязи.
Насколько не любил князь недобросовестность, настолько же он не сердился на правду.
Один калмык, вышедший в люди в последние годы царствования Елизаветы Петровны, имел привычку говорить всем «ты» и приговаривать «я тебе лучше скажу».
Григорий Александрович любил играть с ним в карты, так как калмык вел спокойно большую игру.
Однажды, понтируя с каким-то знатным молдаванином против калмыка, князь играл несчастливо и, рассердившись, вдруг с запальчивостью сказал банкомету:
— Надобно быть сущим калмыком, чтобы метать так счастливо.
— А я тебе лучше скажу, — возразил калмык, — что калмык играет, как князь Потемкин, а князь Потемкин, как сущий калмык, потому что сердится.
— Вот насилу-то сказал ты «лучше», — подхватил захохотав Потемкин и продолжал игру уже хладнокровно.
Таковы были самодурство и причуды светлейшего князя Потемкина, почву, повторяем, для которых, и почву благодарную, давало само общество, льстящее, низкопоклонничающее и пресмыкающееся у ног умного и видевшего его насквозь властелина.
